Горбачев М. С

Вид материала

Документы

Содержание Солнцева С. Галкин А.А. Черняев А.С.

Подобный материал:

• М. С. Горбачев и Р. Рейган подписывают договор о ликвидации ракет средней и малой дальности., 566.82kb.
• Горбачёв и перестройка, 460.97kb.
• Методика экспертного решения вопроса о принадлежности предмета к холодному оружию, 248.4kb.
• К. У. Черненко > М. С. Горбачев > Б. Н. Ельцин > Ю. В. Андропов, 27.76kb.
• Максим Калашников, 6648.25kb.
• Public Affairs Center: (095) 945-69-48 Fax: (095) 945-78-99 семинар, 11.51kb.
• Памяти Раисы Максимовны Горбачевой" М.: Вагриус, Петро-Ньюс, 2000, 320 с. Isbn: 5-264-00432-3, 4387.34kb.
• Биографическая справка, 118.67kb.
• Н. В. Елисеева Политическая дестабилизация в СССР. 1989 – 1990 гг. Содержание, 486.44kb.
• Тема «Михаил Сергеевич Горбачев», 445.79kb.

Солнцева С.^*

Финиш или старт?

«Мы диалектику учили не по Гегелю», – сказал поэт. И, добавим, судя по всему, не по Марксу, потому что в противном случае, изучая историю, не забывали бы о том, что социальная история есть специфическая форма естественно-исторического процесса и что человек сущность столь же биологическая, сколь и социальная. Особенно нежелательно игнорирование этой двоякости, когда речь идет об общественных катаклизмах.

Честь открытия научных исследований в указанной области принадлежит нашему соотечественнику Александру Чижевскому, еще в 1918 году защитившему докторскую диссертацию на истфаке МГУ по теме «Исследование периодичности всемирно-исторического процесса». Позже основная идея работы была развернута в фундаментальный труд «Земля в объятиях Солнца», где на огромном историческом и статистическом материале доказывалось, что возмущения, происходящие примерно раз в 11 земных лет на Солнце, влияют на динамику течения жизни на нашей планете в самых разнообразных ее проявлениях, в т.ч. и социальных. Известно, что в одни периоды общественного развития никакая активность пассионарных элементов не способна раскачать лодку социума, а в другие достаточно слова, чтобы оно сыграло роль спички в бочке с порохом. Чижевский показал, что на пики солнечной активности приходятся пики активности социальной. Все сомнения, радости и обиды, копившиеся в душе человека, вырываются наружу, становясь категорическим императивом поведения. Одинаковость же воздействия природы на всех людей вызывает одинаковое поведение десятков, сотен, тысяч и миллионов. И тогда политики, социологи и психологи ведут речь о психологии толп.

1917 год не был исключением из правил, ибо 1917-1918 гг. – это годы активного Солнца. Подчеркнем еще раз, что солнечная активность влияет на земную жизнь как катализатор процесса, но не как первопричина. В приложении к социуму это означает, что ею обусловливаются временные точки и сила социальных возбуждений.

В.И.Ленин определил Россию как наиболее слабое звено империализма. Но разве наша страна стала таковой в январе 1917 года? И разве не было попыток преобразования во многом отсталой общественно-экономической и политической систем ранее? Результаты известны. Но только взрыв 1917 года разорвал кокон старого общества и дал нации шанс сделать первый реальный вздох новой жизни.

С 1917 года мы привыкли укладывать события этого года в схему: Февральская революция – эпоха Временного Правительства – Октябрьская революция. Но зададимся вопросом: в чем суть произошедшего в 1917-м? Если придерживаться самого общего содержания, то, это был прорыв из старой общественной личины, когда условия функционирования русского социума исчерпали себя. Следует ли из этого, что социум немедленно перешел в соответствующее новым потребностям устройство? Конечно, нет. Общество – самонастраивающаяся система, но для самонастройки нужно время, время поиска и проб. Причем, начальное движение заключается не столько в экспериментировании с новым, сколько в освобождении от старых структур и принципов. Именно поэтому мы настаиваем на том, что нет Февральской и нет Октябрьской революции в привычном понимании, а есть вторая русская революция 1917-1921 г.г., первый этап которой лежит в промежутке между 28 февраля и 25 октября 1917 года. Примечательно, что это осознавали и некоторые современники событий, например, генерал Деникин.

Таким образом, 1917 год является точкой отсчёта начала, а не завершения. Обратившись к привычной схеме, мы узнаем, что с этого момента началось социалистическое строительство в нашей стране. Не оставаясь на позициях «природности» социального процесса, мы должны признать, что как нельзя «построить» дерево или траву, так нельзя «построить» общественный строй. Он либо «вырастет» сам, если «почва» пригодна, либо нет. Но тогда неизбежен вопрос: а что же «выросло» в нашем социальном саду? Постаравшись удержаться вне «измов», видишь, что, во-первых, в советский период единственным работодателем, т.е. владельцем и распорядителем капитала являлся не народ как совокупность владельцев капиталов нации, а государство. Следовательно, сохранилось отчуждение работника от средств производства, а, соответственно, и от его результата (продукта). Но это означает, что мы имели не социализм, определенный Лениным как строй цивилизованных кооператоров, а капитализм в стадии ультраимпериализма.

Во-вторых, любопытный процесс произошел в деревне. Историческая община в ходе коллективизации была ликвидирована, причем путем административным, т.е. экономически она себя изжить не успела. Но что сделало государство после? Оно водворило в деревне... государственную общину (!), ибо ничем иным наш колхоз не был. А поскольку государство определяло не только юридическую форму ее бытия, но и экономическую деятельность в виде госзаданий и мелочно вмешивалось даже в технологический процесс, то перед нами государство-помещик, а аграрный сектор развивается все по тому же до боли знакомому «прусскому» пути на новом витке развития.

Наконец, если мы взглянем на политическую систему общества, то также обнаружим знакомую еще по листовкам 1905 года социальную пирамиду, где наверху один человек с неограниченными правами и возможностями. Присутствуют все институты прежнего государства, включая государственную религию со своей библией и воинским Спасом Нерукотворным – гвардейскими знаменами Советской Армии с изображением В.И.Ленина. Мы уж не говорим о воспроизводящейся царистской психологии масс, которая проявляется, с одной стороны, в поиске вождя и стремлении к поклонению ему (а заодно и перекладыванию на него всей ответственности за происходящее), а с другой – причитаниях власти о том, что народ – «не тот».

Суммируя тезисы о «наследстве» дооктябрьской России, мы вынуждены констатировать, что революционный прорыв, начавшийся в 1917 году, захлебнулся, несмотря на победу революции в 1921 году. Первая Русская республика погибла, и на крови павших воздвиглась новая империя, сохранившая атрибуты и основные противоречия старой в модернизированном виде. И все-таки в результате революции появились поистине великие новации – всеобщее обязательное бесплатное образование, здравоохранение и право на труд. Несмотря ни на какие трансформации государства, им удалось сохраниться в течение нескольких поколений. Однако будучи элементами надстроечной области, они опирались не на социалистический экономический базис и, следовательно, не им управлялись. Поэтому мы называем их не социалистическими, а социалистическообразными. Благодетелем выступало государство – верховный и единственный капиталист. Поэтому как только государственно-капиталистическая экономика СССР вступила в полосу кризиса, эти элементы пали его первой жертвой, а средства нации были обращены на сохранение самого государства.

1917 год положил начало кардинальному преобразованию окружающего Россию мира, продолжающемуся и поныне (и в этом смысле революция продолжается). В этой части человеческого сообщества удалось, благодаря экономической продвинутости отдельных стран и моральному давлению лозунгов русской революции, реализовать значительное их количество и, таким образом, дать им жизнь и сохранить их. Теперь они возвращаются на Родину в виде фактора моральной привлекательности и наработанного опыта. Соединяясь с обнаженными сегодня в России глобальными противоречиями, главным из которых, как и 80 лет назад, является конфликт между трудом и капиталом, они непреодолимо разворачивают стрелку политического барометра страны на отметку «революция». И так будет до тех пор, пока великая русская цивилизация не разрешит стагнирующих столетиями внутренних противоречий и не воплотит в жизнь вековечную русскую мечту о земле и воле.

Галкин А.А.^*

История и историки

Говорить об истории, не заостряя внимания на тех, кто ее описывает, интерпретирует и делает знание о ней достоянием общества, по меньшей мере, непродуктивно. Мы получаем знания о ней в лучшем случае из вторых рук. И если эти руки недостаточно чисты, то информация, которой нам приходится пользоваться, тоже не может считаться сколько-нибудь чистой.

К проблемам Октября сказанное относится, быть может, в еще большей степени, чем к какому бы то ни было другому событию. Читая многое из написанного на эту тему, невольно вспоминаешь слова, вложенные Гоголем в уста городничего, о судьбе памятников или просто заборов: стóит их только поставить, как к ним тотчас же нанесут кучу «всяческой дряни».

В какой-то мере можно понять подвизающихся на этой ниве политических публицистов. Они решают свои специфические задачи. Во всяком случае, если не подводит память, вольное обращение с исторической правдой не стоило репутации ни одному политическому публицисту, не говоря уже о политиках.

Иное дело историки-профессионалы. Для них строгое следование исторической истине – важнейшая заповедь, от соблюдения которой зависит профессиональная репутация. Разумеется, историк, как и любой другой специалист, может ошибаться. Но сознательное игнорирование исторических причинно-следственных связей, заведомое искажение фактов неизбежно превращают профессионала в графомана. И неизменное наказание за это – скорое забвение. Такому забвению уже подверглось большинство безмерно отлакированных трудов об Октябрьской революции, написанных в нашей стране в 30-80-е годы. И аналогичная судьба, по-видимому, постигнет многие работы, написанные в угоду изменившейся после 1991 года конъюнктуре.

Существует несколько основополагающих принципов исторического исследования. Первый: не применять по отношению к прошлому подходы и критерии, действующие в настоящем и, тем более, предназначенные для будущего. Принцип второй: рассматривать прошлые события в органической связи с обстоятельствами, их породившими и им сопутствовавшими. Это предполагает прежде всего максимальное вживание исследователя в систему индивидуального и массового сознания, свойственного изучаемой эпохе. Принцип третий: не мнить себя прокурором, которому вверена миссия судить и «наказывать» прошлое. Конечно, исследователь-историк – тоже человек: у него свои ценностные и политические установки и предпочтения, симпатии и антипатии. Однако, выступая в роли исследователя, он обязан стремиться вывести их за скобки. Неспособность сделать это чревата профессиональной деградацией. Принцип четвертый: тщательно избегать чрезмерного морализаторства. Высокий уровень нравственности украшает любого человека, в том числе и историка. Однако нравственность в профессионально-исторической области заключается прежде всего в скрупулезном следовании истине. Как только профессиональная нравственность начинает перерождаться в морализаторскую проповедь, она теряет первоначальную девственность. Возникает соблазн рассматривать в качестве нравственного в историческом процессе лишь то, что представляется нравственным тому, кто его описывает и оценивает. В результате история теряет реальный облик и превращается в сборник нравоучительных сказаний о должном, о том, как выглядел бы мир, если бы действующие в нем силы, и прежде всего люди, руководствовались заповедями, которые считает истинными и непререкаемыми современный толкователь прошлого, особенно, если бы ему удалось попасть в то время и направить ход событий в иное русло.

Проблема должного и реального в историческом процессе – не новая. И особенно страстно спорили о ней в тех случаях, когда речь заходила о революциях, их объективной обусловленности, издержках и последствиях. И что бы ни говорилось в этой связи, каждый раз в «сухом остатке» оказывалось одно и то же: можно идейно принимать или не принимать революции, но они с неизбежностью происходят, не считаясь ни с какими бы то ни было лимитами, происходят потому, что до сих пор человечеством не найден способ, позволяющий избежать такого, весьма негуманного решения накопившихся острых общественных противоречий. Д.И. Писарев в свое время сравнивал революции с вынужденным убийством, которое совершает добропорядочный человек в условиях жизненно необходимой самообороны.

Как профессионал, посвятивший значительную часть жизни историческим исследованиям, я глубоко уверен, что многочисленные монографии, основной смысл которых в предании анафеме Октябрьской революции, будучи конъюнктурными поделками, не выдержат испытания временем. Октябрьская революция, как любая революция, была трагическим потрясением, унесшим миллионы жизней. Вместе с тем она, прорвав назревший нарыв, помогла человечеству выйти из того клубка противоречий, в котором увяз тогдашний мир. Она положила начало движению к более упорядоченным социальным отношениям в зоне, которую сейчас именуют «золотым миллиардом». От нее исходил сильнейший импульс, стимулировавший процесс, который в конечном счете привел к ликвидации мировой колониальной системы. Октябрь продемонстрировал, пусть во многом неудачно, наличие альтернативы провозглашенному единственным пути развития общественных отношений, на который встали наиболее развитые к тому времени страны. Накопленный в результате опыт оказался негативным. Но негативный опыт – это тоже ценное приобретение.

Черняев А.С.

Время историков

Может быть, чего-то я не услышал, но мне показалось, что только один Михаил Сергеевич призвал к серьезному изучению предмета нынешней дискуссии. Что мы Октябрьскую революцию знаем плохо или знаем такой, какой она не была, подтверждается и сегодняшними выступлениями. Прошу меня извинить, но, как бывшему университетскому историку, мне это бросилось в глаза.

Одним из первых выступал профессор Данилов, человек, давно, в самые глухие трапезниковские годы зарекомендовавший себя как настоящий исследователь и принципиальный смелый человек. Он сообщил вещи, основанные на фундаментальном исследовании. В приведенных им данных, в его выводах относительно крестьянской основы и сущности нашей Великой революции много такого, что позволяет лучше все понять.

А кто обратил внимание на его выступление? Да никто. Выступавший вслед за ним Ципко продемонстрировал классическое, так знакомое пренебрежение к реальностям революции. Его видение революции имеет опять же «три источника»: во-первых, я бы сказал, «басенное», а попросту – вульгарно-обывательское восприятие истории; во-вторых, политическую ангажированность; в-третьих, марксистско-сталинскую методологию. Она, среди общественников, была особенно характерна для советских философов и отчасти экономистов. Факты имели для них значение лишь как материал: в прошлом – для апологетики официальной схемы, теперь – для разных «самобытных» концепций, иногда весьма интеллектуально виртуозных. А уж относительно учета «всей суммы фактов», смешно и говорить!

Читая статьи, апеллирующие к нашей истории, в том числе, об Октябрьской революции, я обратил внимание, что этим занимаются главным образом публицисты, журналисты, политологи. Историки отодвинуты, да и не распрямились еще, видимо, от шока после краха исторического материализма – удобный был стержень для нанизывания фактов и придания им научного вида. Не хочу отрицать достижений на ряде участков нашей древней и средневековой истории. В отношении новой, особенно XIX и XX века – уже хуже. А уж что касается послереволюционной истории, ее как науки не было.

И все же историкам, видимо, свойственно профессиональное качество – этакая застенчивость, когда приходилось и приходится манипулировать фактами. Большинство не позволяет себе обращаться с ними на манер наших выросших в псевдомарксистской школе философов. Сдержанность присутствует. Любопытно, между прочим, что среди заполонивших авансцену политологов почти нет историков. Не по диплому, а по роду реальных занятий.

Между тем – если вообще российской общественной мысли суждено быть и развиваться, то, полагаю, в решающей степени это будет зависеть от состоятельности и таланта исторической науки. Напомню. После Французской революции и всего того, что пережили Франция и Европа в годы наполеоновских войн, во Франции наступило время историков. Думаю, многим здесь говорят такие имена, как Гизо, Минье, Мишле, Тьерри, Тьер, Фюстель-де-Куланж, Алексис де Токвиль, Ипполит Тэн, Ренан... Великая французская литература обратилась к истории: достаточно назвать Виктора Гюго, обоих Дюма, Мериме, Мюссе, Стендаля... И характерно, что на протяжении XIX века Франция не дала ни одного крупного «чистого» философа. Это о чем-то говорит?

Испытав колоссальные потрясения, нация хотела понять себя, осознать, что же с ней произошло и почему, узнать, как все было на самом деле, освободиться от мифов, созданных великанами мысли XVIII столетия, накликавших революцию. Именно поэтому были востребованы историки.

Россия вообще опоздала с самопознанием. Востребованность настоящей истории возникла лишь после Великой реформы. К концу века появились крупные фигуры. После С.Соловьева – примерно полтора десятка выдающихся историков. Однако их труды не успели стать достоянием общественности. Только-только их выводы и мысли стали просачиваться в верхние слои российской интеллигенции. Революция перечеркнула их заслуги и достижения. Некоторые из них остались лишь на ролях объекта для разоблачений, для противопоставления «нашему правильному» пониманию истории.

Это «правильное понимание» сделало нацию исторически невежественной, обреченной на идеологическую мифологию. Духовный кризис, обрушившийся на Россию, не преодолеть без понимания истории, и в особенности, нашей Великой революции. А нам ведь предстоит ещё «перепонять историю». Это значительно труднее. И философствовать уж потом – когда будем располагать реальным знанием о себе, о своем прошлом.

Пока же мы продолжаем пребывать в ситуации оглушительного невежества. У нас могут происходить вещи, «смеху подобные», как говаривал незабвенный Папанов. Глава государства уподобляет себя Петру I, зная о нем едва ли больше того, что прочитал когда-то в романе Алексея Толстого. Он называет себя Борисом Первым, искренне уверенный в том, что его слушатели не знают, что уже был Борис Первый. Того же стоит и недавняя ссылка нашего премьера на «призрак коммунизма», который «перебрел» из Германии в Россию и «наделал здесь делов». Ну и т.д. Историческое невежество и политические нравы, как видите, родственники.

Словом, наверное, уже пришло время историков.