Предисловие от редакторов

Вид материала

Документы

Содержание Из воспоминаний С. И. Сухаревой Дворец С. А. Назарова Первое впечатление А. И. Гогинашвили Нинбургский счет

Подобный материал:

• Предисловие редакторов русского издания, 732.37kb.
• Результаты опроса среди руководителей компаний, главных редакторов сми и влиятельных, 203.27kb.
• От редакторов русского издания, 12579.28kb.
• Содержание предисловие  3 Введение, 2760.07kb.
• От редакторов, 6704.84kb.
• Выступление Л. С. Макарона на встрече руководителей печатных сми, 137.05kb.
• Томас Гэд предисловие Ричарда Брэнсона 4d брэндинг, 3576.37kb.
• Электронная библиотека студента Православного Гуманитарного Университета, 3857.93kb.
• Объем программы и занимаемое место на диске Системные требования, 127.06kb.
• Е. А. Стребелева предисловие,, 1788.12kb.

Из воспоминаний С. И. Сухаревой

Решающим моментом в разрушении благополучного существования юннатской станции оказалось начало перестройки. Сменившая Людмилу Васильевну на посту заведующей станцией Валентина Николаевна Зубкова уделяла больше внимания формальной стороне работы. Часть помещений оказались заняты коммерческими структурами – группой, занимающейся плетением из лозы (под видом кружка), аквариумистами, изготавливающими какие-то аквариумные приспособления на продажу. Выделенные специально на экспедицию деньги экологического фонда ушли на ремонт крыльца станции. Это, наверное, тоже было полезно, но на эти деньги рассчитывала экспедиция. Главными критериями работы кружков стала наполняемость, для чего на станцию приводили целыми классами младших школьников поработать на участке.

В это время появилась возможность перебраться во Дворец творчества юных, чем Евгений Александрович и воспользовался и где он завершил свою трудовую деятельность.


Из трудовой книжки Е. А. Нинбурга

16.3.1992 Уволить переводом в ГДТЮ с должности методиста. ст.31 КЗОТ РСФСР

17.03.1992 Принять на должность заведующего лабораторией отдела биологии по переводу.

17.03.1992 Предоставить педагогическую нагрузку по отделу биологии

Дворец

С. А. Назарова ⁵⁸

Первое впечатление ⁵⁹

Началось все, когда я училась в 5 классе. Я пришла во Дворец пионеров, как его по старинке называла моя мама, и в музее гидробиологии записалась в их кружок. Тогда я даже не знала, как называется этот кружок. Прошло больше 10 лет. Мы по-прежнему вместе с Лабораторией экологии морского бентоса (гидробиологии), а от того времени остались только отдельные воспоминания – отдельные зарисовки.

***

Первое занятие. Мы сидим в большом зале, все группы вместе. На сцену вышел симпатичный дедушка и начал все словами: «Ребята вам все очень красиво расписали. А теперь я вас немного попугаю!»

В группу я попала к Ирине Анатольевне Коршуновой, и во многом благодаря ей, я по-настоящему увлеклась биологией.

***

Конец первого года. Мы едем в Петергоф (точнее, в парк БиНИИ). Помню, что уже тепло, и когда Евгений Александрович отправляет меня с сачком в довольно глубокую канаву, я лезу туда босиком в закатанных джинсах. Когда я оттуда вылезла, выяснилось, что то ли об стекло, то ли об осоку я расцарапала себе ноги. А пока меня перевязывали, оказалось, что никаких новых животных я не наловила, да и не должна была, а отправили меня туда в основном ради красивого кадра на фоне кубышек. Несколько позже, когда я сама увлеклась фотографией, я смогла его понять. Тогда же была очень обижена таким поворотом дел.

***

У Евгения Александровича, судя по рассказам и легендам, никогда не был легкий характер. Следующее очень яркое воспоминание относится уже к моей первой Беломорской экспедиции (третий год занятий), когда я попала под горячую руку, и меня обругали ни за что. Успокаивали меня всей экспедицией, и уже остывший Евгений Александрович примирительно говорил, что не надо плакать, и он не хотел меня обидеть.

Этот урок я запомнила. С тех пор я научилась не только отвечать ему в тон, но и по возможности снимать на себя и нейтрализовать неправедный гнев, направленный на самых младших участников экспедиции.

***

Следующий этап плотного взаимодействия с Евгением Александровичем – приведение в порядок Музея экологии моря (того самого музея гидробиологии) к 35-летию лаборатории. Во многом это было уже общение коллег: с жаркими спорами и работой на равных. Это вообще отличительная черта ЛЭМБа – со старшими ребятами преподаватели уже работают как с коллегами. А у меня с тех времен, в том числе с рассказов Жень Саныча (как его любовно называют старшие выпускники) остался интерес к истории, в том числе к истории в отдельных людях.

***

На выпускном вечере Лаборатории мне, по старой традиции, подарили книжку с подписями и пожеланиями всех присутствующих. Одна из надписей написана знакомым, чуть угловатым почерком: «С любовью! Е. Нинбург».

***

На своей последней книжке («Экология») Жень Саныч написал мне: «Нежно любимой ехидне Соне», и я понимаю, что ни любви, ни ехидства, ни лукавства в нашем общении не убавилось, не смотря на серьезность разговоров.

А. И. Гогинашвили ⁶⁰

Нинбургский счет

Это случилось на исходе лета, в конце августа 2006 года. Никакой желтизны на листьях не было еще и в помине, да и купаться бегали не только самые отъявленные фанатики. Я сидел на даче и слушал радио. Какая-то привычная трескотня – и вдруг сквозь шум помех и уличные крики прорывается весьма знакомый голос. Голос говорит – а о чем еще ему говорить? – конечно, о детях, о том, что дети поехали в экспедицию на Черное море, что это хорошо и правильно. Этот голос - негромкий, но отчетливо слышный бас.

Неужто Шеф выступил на радио? Вскакиваю и хватаюсь за телефон – хочется рассказать ему об этом, да и не звонил я давно – надо узнать новости. Теперь этот голос в трубке, и после неизменно вежливых приветствий и расспросов спокойно сообщает мне, что все не так уж и хорошо. Оказывается, несколько дней тому назад умер друг Евгения Александровича – Дмитрий Викторович Сабунаев, сам Евгений Александрович собирается на его похороны, но чувствует себя неважно, приболел. “И, главное – говорит он – никак не могу осознать, что его нет. Сорок лет дружили”. Грустный получается разговор. Спрашиваю, когда он пойдет в поликлинику, Шеф что-то отвечает – что надо бы сходить, вот на следующей неделе и пойдет.

А оказалось так, что на следующей неделе он попал в больницу. Навестил его в больнице после операции. Вид у Шефа усталый, борода растрепана, но он шутит, треплется с соседями по палате. И мы с ним поговорили – о биологии, книгах, в общем – обо всем понемногу. Не хотелось уходить. Второй раз я его зашел к нему 8 сентября – мы пришли с Вадимом Михайловичем. Шеф держался бодрее, уже что-то мог есть, предстоял переезд в другую больницу – где специалисты лучше. Звонил телефон, к Евгению Александровичу приходили друзья. Помню, он улыбнулся мне на прощанье и помахал рукой.

А потом было утро 13 сентября.

В жизни Евгения Александровича была поставлена внезапная точка. И быстро выяснилось, что в мире – может не в Большом Мире, а в нашем, если конкретно, в моем мире – без него удивительно пусто. И в этих заметках мне хочется рассказать о некоторых эпизодах жизни Евгения Александровича, которым я был свидетелем. Я делаю это для себя.

Шеф покорял сразу: в общении с ним чувствовалась искренность, которую больше, я, наверное, не встречал ни у кого другого. В нем не было ни капли “бронзы”, временами Шеф казался моложе многих сотрудников.

Кажется, впервые, я увидел его 10 лет назад, будучи в шестом классе. В музее экологии моря шла экскурсия, вел ее пожилой бородатый человек с очень громким и звучным голосом. Я тогда не знал ничего ни про музей, ни про лабораторию, а оказался там потому, что привезенный мною с дачи и помещенный в аквариум речной рак явно плохо себя чувствовал. Мне было сказано: иди во Дворец и узнай что-нибудь у специалистов! Я и пошел. После экскурсии присоединился к стайке ребят и, набравшись смелости, задал вопрос:

- Извините, можно у Вас проконсультироваться?

“Проконсультироваться” – сложное слово, но я справился. Бородач рассмеялся и сказал:

- Ну, давай.

Я изложил проблему, и он тут же спросил, какого объема аквариум. Оказалось, 6 литров. Последовал ответ:

- Рака – сварить, а в аквариум рыбок заведи!

Дальше была небольшая лекция о речных раках. Я был покорен мгновенно, но совету не последовал – рак скончался сам. Имени этого поразительного человека я тогда не узнал, и начал понимать с кем встретился, только в лаборатории, через год с лишним после этого события.

Я учился в лаборатории и всегда боялся его вопросов на лабораторных семинарах. Его вообще поначалу побаивались – внушительная борода и львиный рык заставляли относиться к Шефу с осторожным уважением. А главное, он спрашивал по существу. В ответ на робкие оправдания докладчиков Евгений Александрович очень спокойно, размеренно, выкладывал на стол козыри – ссылки на источники, о которых почему-то никто не знал («А читали ли Вы работу Соловьевой и Свешникова 1979 года?»), замеченные ошибки – и в логике работы, и в статистике, и в самом докладе. Статистика была для него излюбленным предметом для обсуждения. Доклад закончен, вопросы все заданы, докладчик утирает пот, на камчатке вообще народ храпит – а Евгений Александрович, нацепив «читальные» очки, пробирается к таблицам – и находит! Как же – вон на том, самом маленьком столбце, ошибка, извините, больше среднего, «это как такое получается?». И – начинается. Шеф выстреливает – не умеете считать, а как надо считать, он в любой момент может сам рассказать и показать! Так однажды он прочел экспромтом и без всяких книжек лекцию по основным методам, а потом извиняющимся тоном просил уточнить в Рокицком пару критических значений – «запамятовал». Вворачиваются в этот поток афоризмы и байки, из которых самое запоминающееся – еще от Тимофеева-Ресовского (очень Шефом уважаемого) услышанное – «корреляция – это еще не взаимосвязь». И неизменная история о выборах в Штатах и урожаях в Австралии. Про корреляционный анализ он вообще любил поговорить. Редкое облако точек доплывало до середины семинара, не потревоженное Шефом. Но во всем этом не было ни малейшего желания унизить, оскорбить докладчика. Такая критика часто была весьма жесткой по форме – но в основе ее лежало – и это чувствовалось – беспокойство за общее дело. После его выступления становилось понятным, чего стоит твоя работа в контексте работы всей лаборатории и – чего ты сам стоишь. Вообще многое становилось понятным – несколькими фразами Шеф умел многому научить.

Однажды (я был классе в восьмом и Шефа почти не знал) Евгений Александрович подошел ко мне и попросил уточнить некоторые цифры – это были данные в школьной работе, представленной в сборник, который он редактировал. Он спросил, не воспроизведу ли я их “на память” – и был очень удивлен, когда выяснилось, что я не помню. Ему было непонятно то, что я забыл важную цифру. Это в свою очередь очень удивило меня – но, когда я побывал на нескольких семинарах и обнаружил, как трудно продираются работы сквозь сито Шефских замечаний – я удивляться перестал.

Обостренная ответственность и уважение к труду были для него очень характерны. И еще - не было ни капли равнодушия. Евгений Александрович очень остро переживал все, что происходило вокруг него и все, чем занимался он сам. Это и привлекало в общении с ним – искренность, живое участие. Одернуть зарвавшегося хулигана, помочь человеку, попавшему в тяжелое положение – в этих поступках он был быстр и решителен.

И эта ответственность удивительным образом сочеталась с неким отказом от авторства, в науке почти немыслимым – Евгений Александрович искренне радовался чужим успехам и не спешил с публикацией своих данных. Эту скромность сам Шеф объяснял отсутствием у себя спортивных качеств. Он любил рассказывать о том, что в юности он участвовал в соревнованиях (очень хорошо плавал, даже сдавал за кого-то этот норматив в Университете), но был вежливо выпровожен тренером именно с такой мотивировкой: “отсутствие спортивных качеств”, отсутствие желания во что бы то ни стало быть первым. Не было ученых степеней, но имя Евгения Александровича среди гидробиологов хорошо известно. От него я услышал о “Гамбургском счете” Шкловского. Никаких параллелей он никогда не проводил, но это хотелось сделать мне самому. А главное, его место в этом счете могут подтвердить многие сотни людей.

Его бесчисленные байки о ученых, о знаменитых современниках, о литературе – они оказывались важнее учебников, передавали дух, чувство науки и культуры, а не были их простым описанием. Это от него я узнал, что нет, скажем, Тимофеева-Ресовского или Мечникова, а есть Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский и Илья Ильич Мечников. Ковалевский вдруг оказывался не портретом на стене, таким же далеким, как какой-нибудь эогиппус, а живым, думающим и чувствующим человеком, которого бросила знаменитая жена. Догель был не только учебник, но и интеллигентный человек, который мастерски читал лекции и рисовал на доске, а главное, голова Валентина Александровича «была как одно всем известное место» - Шеф с хохотом произносил эту фразу, неумышленно сказанную одной из учениц Догеля на вечере памяти Учителя, впрочем, моментально – к еще большему удовольствию аудитории – уточненную ею: «Я же имела в виду колено!». В его лекциях оживали давно забытые споры, старые научные истины переставали казаться незыблемыми - их вновь нужно было доказывать! С каким наслаждением он цитировал Ламарка, Дарвина – впечатление можно было сравнить лишь с редкими случаями, когда он читал стихи (а поэзию он очень любил!). Интересно, что тяга узнавать что-то новое, учиться, в нем не ослабевала. Помню, года полтора назад он сказал мне, что увлекся русской поэзией, назвал несколько малоизвестных имен, показал полочку, заставленную поэтическими сборниками. Уровень его эрудиции был поразителен: часто в разговоре всплывали имена, события, о которых я ничего не знал. Было стыдно и хотелось соответствовать.

Соответствовать хотелось и в другом. Евгений Александрович был настоящим тружеником. До последнего времени он работал в двух школах, вел группы во Дворце. Дома, на рабочем столе и под ним всегда лежали пачки бумаги – рукописи. Он торопился их писать, хотел издать, может быть, предчувствуя уход.

Помимо лекций было и другое, возможно, главное – поездки и экспедиции. Об экспедициях, естественно, рассказано много, я же попробую рассказать об олимпиадных поездках. Помню, как я в первый раз поехал на олимпиаду – и едва не опоздал на поезд! Шеф бегал по перрону, нервничал, я тоже бегал, как потом оказалось, раза три мы пробежали мимо друг друга, но, к счастью, встретились у нужного вагона. На нервах Евгений Александрович оборвал ремешок часов. Но вроде сели и успокоились. В поезде – к вящему нашему удовольствию – тут же завели “дерьмовочку” – пакет для мусора, назначили “кандея” – главного по питанию, и вообще распределили роли. На юге – в городе Майкопе, Евгений Александрович, стройный, загорелый, чуть не вприпрыжку бежал впереди нас – будучи старше лет на сорок с лишним. Это производило впечатление! Он таскал нас на бесчисленные экскурсии, показывал город – и при этом успевал везде. Он узнавал места, в которых сам был последний раз в раннем детстве, рассказывал о местных обычаях – и много слушал сам.

Очень важным было и его отношение собственно к олимпиадам. Евгений Александрович всегда подчеркивал разницу между наукой и спортом – олимпиадой, между поисками истины и сплетением терминов. При этом его роль наставника, создателя системы подготовки была определяющей. В многообразии фактов он пытался вычленить самое важное – показать внутреннюю логику науки. Помню, с каким жаром Шеф отстаивал свою и нашу позицию по вопросам, в которых был убежден, перед представителями жюри. Его запал увлекал и всю учительскую братию, с ним спорили, иногда не соглашались, но было видно, что – восхищались. Вообще его все знали – и учителя, и работники пансионатов, по которым нас расселяли, ему улыбались школьники из других городов. Везде, где мне посчастливилось с ним побывать по олимпиадным делам – в Майкопе, Сочи, Астрахани, Челябинске – всюду Евгений Александрович показывал нам нашу страну, сам с азартом узнавал что-то новое.

Расскажу еще об одном эпизоде. Однажды он назвал себя “беспринципным человеком”, потому что позволил нам и себе некоторые вольности. Дело было так. Неподалеку от санатория, в котором мы жили, располагалось поле – сплошь в редиске (точнее, редис Raphanus sativus – Евгений Александрович всегда требовал точности в описаниях). Такого моря редиски я никогда в жизни не видел. Чья она – тоже было непонятно, лишь один раз приезжал грузовик, из которого выскочили солдаты и быстро насобирали чуть ли не полный кузов. Поначалу мы только ходили вокруг – Шеф показывал нам гледичию, которая там в изобилии росла. Но когда у каждого уже было по шипу (два до сих пор лежат у меня дома) и по порезу на память – Шеф не выдержал. Вкус той редиски помню до сих пор – а Евгений Александрович потом долго сокрушался и настаивал на своей “беспринципности”.

Вот и сейчас представляю его – с несколько виноватым видом, после редиски, он садится за стол в номере, одевает свои знаменитые “читальные очки” и раскрывает – аккуратно, на странице с закладкой, книгу “О природе живого” Мартинаса Ичаса, которую он у меня “выпросил почитать”. Потом, когда стемнеет, мы пойдем ловить квакш – и несколько самых рьяных самцов будут петь ночью у нас в номере…

Сейчас на моей полке стоит его книга – учебник по экологии, который я так и не успел у него подписать. И мне кажется, что Евгений Александрович – профессиональный эколог и гидробиолог – всех перехитрил. Шеф сам создал собственную среду обитания, а точнее, даже экосистему, в которой мы – его ученики – будем находиться, пока жива память о нем. Но это еще не все. Осталась система координат, которую задал Евгений Александрович Нинбург, и очень многие вещи мы меряем и будем мерить по НИНБУРГСКОМУ СЧЕТУ.