Geum.ru

Немцы в Прикамье. ХХ век: Сборник документов и материалов в 2-х томах / Т. Публицистика. Мы из трудармии

Вид материалаДокументы

Содержание


Мой дед – меннонит
Подобный материал:
1   ...   34   35   36   37   38   39   40   41   42

Мой дед – меннонит2


[…] В своей работе я бы хотела рассмотреть культуру и быт меннонитов. Многие относят их к немцам, в действительности, это не совсем так. Мой дед – выходец из меннонитской колонии. Именно его судьбу я взяла за основу. Он во многом помог мне в работе: по части менталитета, национальных костюмов, блюд и т.д. […]

На волне протестантизма в 30–40-е годы XVI века в Голландии возникла секта кальвинистского толка – меннониты. Основное поведение меннонитов определялось догмой: «Богу угодно, чтобы ты трудился и молился!» […] В связи с преследованиями многие меннониты стали покидать Голландию. Мигрируя вдоль побережья Северного и Балтийского морей, они осели в Северной Германии, Пруссии и прусской Польше. Здесь уместно сказать о появлении в среде меннонитов польских фамилий, среди которых прослеживается и наша: Завадские, Долесские, Кротинские и т.д. […]

«…Не будучи немцами по происхождению, многие наши соплеменники заполняли графу “национальность” в различных документах словом “меннонит”, а не немец, вызывая недоумение и раздражение во многих властных структурах всех уровней…» (из записей Е.Е. Завадского).

В Россию меннониты приехали по приглашению императрицы Екатерины в XVIII веке. Образовалось несколько меннонитских округов. Мой дед родом из Молочанского округа. […] Перед войной 1914 г. общее число меннонитов составляло 80 000 душ (из записей Е.Е. Завадского).

Мой дедушка, Герхард Герхардович Завадский, родился в 1925 году в семье школьного учителя. В их семье было пятеро детей: Петр, Анна, Бернхард, Мария и он, самый младший… Жили они в небольшом селе Фриденсдорф. […] В 1934 г. старшего брата забрали в армию, и он пропал без вести. Примерно в этом же году отца лишили работы, так как он был «царским» учителем и не мог преподавать по новой «прогрессивной» школьной программе. Семье пришлось уехать в Хортицу, где училась старшая сестра Анна. Какое-то время они жили в доме у своих знакомых на стипендию Анны. Но скоро она вышла замуж за односельчанина, и семья лишилась последней кормилицы. Вообще, нужно отметить, что одной из отличительных черт меннонитов было огромное желание ни от кого не зависеть.

Любого рода зависимость считалась признаком слабости и несостоятельности семьи. Тогда Завадские приняли решение – уехать к родственникам на Северный Кавказ. Там они жили в доме для приезжих в Орджоникидзевском крае, деревне Усилье, колхозе им. Тельмана. В этой деревне жили такие же колонисты – переселенцы из Украины, но еще больше было местных жителей: осетинов, ингушей, чеченцев.

Герхард учился в средней школе вместе с осетинами, чеченцами, ингушами, немцами. Преподавание шло на русском языке, поэтому именно в это время он овладел русским в совершенстве. Эти годы были самыми лучшими и счастливыми в жизни дедушки. Со сверстниками он крепко дружил, они понимали друг друга с полуслова, никогда не ссорились по поводу национальной принадлежности. Может, отсутствие проблем на национальной почве обуславливалось нуждой и довольно бедным уровнем жизни. У всех были общие проблемы. […]

Началась Великая Отечественная война…

Однажды утром рано мать разбудила Герхарда и с тревогой произнесла: «Деревня оцеплена… Собирайся». Они с отцом хотели взять с собой фамильную библию с родословной, ценными фотографиями и записями. Долго и бережно ее заворачивали, но взять с собой библию так и не удалось из-за большого веса. Они закопали ее в курятнике, наивно думая, что скоро вернутся обратно.

Герхард, Мария и родители сели в эшелон на станции Благодарная. Они не знали, куда едут. Исполнители этой операции долго удивлялись их железному спокойствию: не было ни криков, ни плача, ни причитаний. Их выдержка и достоинство вызывали восхищение. Обращались с ними неплохо; в силу того, что меннониты – народ законопослушный, никаких чрезвычайных происшествий и эксцессов не произошло.

[…] В Сибирь приехали лишь в декабре, так как эшелоны с депортированными пропускали в самую последнюю очередь. На какое-то мгновение Герхарду показалось, что он попал в преисподнюю: черные обветшалые деревянные избы, заледеневшие лужи, зверский холод, а снега нет. Босые, закаленные «сибирята» бежали навстречу эшелонам. Председатель местного колхоза стал подселять депортированных в семьи колхозников. Так, семейство Завадских оказалось в доме довольно странной пары. Эти люди почему-то не ходили на работу, сидели у своего окна и жаловались на несправедливость жизни. Четверым переселенцам уделили один угол. У них не было толком ни одежды, ни еды, ни посуды. Спали на чемоданах, используя верхнюю одежду в качестве постельного белья. С первого же дня Завадские стали ходить на работу. Потом их переселяли из дома в дом четыре раза.

Из воспоминаний деда: «Был один случай. Надо было забрать сено в 30 километрах от деревни, а мороз был жуткий – 45°! Собрали пятерых мальчишек – меннонитов и отправили за сеном. Когда мы приехали, то с ужасом обнаружили, что не можем встать с саней! До такой степени замерзли суставы и кости. Каждое движение приносило адскую боль. Плакали, вставая. Надо было развести костер, чтобы согреться, а пальцы не двигаются. Каким-то немыслимым способом мы умудрились зажечь огонь и немного согреться. Пока скидывали сено в сани, разогрелись еще больше. Обратно же никто не решился сесть в сани снова, мы шли все 30 километров пешком. В итоге все получили жуткие обморожения и всю зиму не могли появляться на холоде».

В сентябре 1943 г. Герхарда мобилизовали в трудармию. Оказался он в Кизеле. Отныне был обязан ежемесячно отмечаться в комендатуре, сообщать об изменениях в семье и трудиться, трудиться, трудиться… Все спецпоселки были изолированными. Вид у поселка, где жил Герхард, был весьма угнетающий: три вагона, обнесенные колючие проволокой. Из соседнего лагеря, находившегося в четырех километрах отсюда,

прислали охранников, таких же молодых парней, как Герхард, только русских. Молодые охранники были одеты очень бедно и плохо. Были они всегда голодны, так как хлеба им выдавали по 200–300 граммов, в то время как спецпоселенцы получали 1 кг 200 г. И трудармейцы охотно делились с охранниками своей едой. И вообще, Герхард считал, что этим беднягам, худым деревенским парням, куда хуже, чем им. В общем, охрана была элементарной фикцией: охранник отсыпался на одной из свободных коек (свободные койки были всегда, так как треть жителей барака уходила на смену в шахту) в обнимку с винтовкой. Товарищи Герхарда однажды даже подшутили над охранником: спрятали винтовку; когда тот проснулся и обнаружил пропажу, не на шутку перепугался, ведь за это его могли сразу же отправить в наказание в действующую армию. «Охраняемые», немного посмеявшись, отдали ему винтовку. Этот случай говорит о том, что отношения между заключенными и охранниками были едва ли не дружескими. Переселенцы (трудармейцы – Ред.) не теряли оптимизма ни на минуту, хотя, конечно, часто бывали и моменты депрессии, апатии и безнадеги. Немцы – стойкий и сдержанный народ. Условия их содержания, мягко говоря, оставляли желать лучшего. […]

Работа в шахтах была очень тяжелой, не редкостью были завалы, в результате которых рабочие задыхались, часто случались отравления. У Герхарда Герхадовича развилась такая тяжелая форма астмы, что пришлось ему удалить одно легкое.

У деда, как и у остальных немецких трудармейцев, отобрали паспорт, а когда в 1956 г. стали выдавать новый, то он записался под именем «Егора Егоровича». Самым тяжелым и унизительным было ежемесячно являться в комендатуру, чтобы отметиться. Навсегда врезалась в его память страшная и обрекающая надпись: «Сослан навечно». […]

Указы и постановления этого периода являются яркими примерами четко слаженного механизма тоталитарного режима. Доказательством этого служит и такой факт: с 1945 г. на каждого немецкого ребенка, достигшего 16 лет, тоже заводилось дело. Вроде все ясно, но непонятно, в чем же все-таки виновны были эти дети? […]

Более того, уже через несколько лет после войны был принят Указ, которому трудно дать рациональное объяснение: «За самовольное оставление мест спецпоселений – 20 лет каторжных работ». По этому Указу Егор Егорович и другие спецпоселенцы подписались в том, что они не будут самовольно покидать места спецпоселений, с них взяли отпечатки пальцев, нанесли их на персональные учетные карточки, куда вклеили фотографии с подробным описанием их внешнего вида и особых примет.

До 1956 г. спецпоселенцев нельзя было призывать в армию, а с 1956 г. существовал перечень родов войск, где они могли проходить службу. Были запреты на обучение во многих вузах. Так государство сделало российских немцев, когда-то одного из самых образованных народов, темными и отсталыми. […]

Егор Егорович был на редкость общительным и веселым человеком, большим оптимистом и не имел привычки жаловаться на судьбу. У него было огромное количество друзей как среди немцев, так и среди русских, башкир, татар и т.д. В общем, за годы работы в шахте он порядком «обрусел».

После отмены статуса «спецпоселенца» ему так и не удалось вернуться на родину. После 1956 г. Егор Егорович без труда окончил вечернюю среднюю школу, поступил на дневное отделение факультета горного дела в Пермский политехнический институт.

Как-то молодой и одаренный студент познакомился с не менее одаренной студенткой медицинского института – Эмилией Дмитриевной Кокориной. Итогом стала скромная свадьба в 1963 г. С 1 сентября 1964 г. Егор Егорович – преподаватель на кафедре горного дела Пермского политехнического института. Молодой семье выделили комнату в общежитии. У Егора Егоровича осталось много положительных воспоминаний о том

времени. В 1964 г. родился сын Андрей (мой отец), а через пять лет – второй сын Алексей (мой дядя).

За время работы на кафедре дед серьезно увлекся историей войн, военной формой, но особую страсть проявил к изучению истории немецкого рейха. Подпольными путями он собирал все, что мог (доставать подобную информацию в те годы было сложно и рискованно). Дед заказывал военно-исторические журналы своим друзьям из ФРГ, встречался со знающими людьми. В итоге стал крупным знатоком в этой области.

Возможно, именно Егору Егоровичу удалось воссоздать ту теплую, уютную обстановку в семье, какая была там, во Фриденсдорфе. По вечерам они пели песни под гитару, на которой играл Андрей, а потом и Алексей. Без преувеличения, всех членов этой семьи можно считать настоящими друзьями. Дедушка всегда поощрял любые новые начинания своих детей. Ему удавалось объективно оценивать многие их поступки. Он сумел у всех нас воспитать любовь и уважение к книгам, к нашим предкам, семье, родному дому. Суета, работа, школа и прочие дела занимают большую часть нашего времени, но все равно каждый приходит в этот родной дом деда, где нас всегда ждут, любят и верят в нас.

В принципе, судьба всех меннонитов, мобилизованных вместе с Герхардом Герхардовичем, довольно схожа с его; правда, многие после реабилитации уехали в ФРГ.

Судьба моего деда – это пример закономерного «отмирания» этноса, причем этноса весьма самобытного, так как в данном случае национальность и конфессия представляют два неразделимых понятия, как и в любой другой религии. Имелся свой конфессиональный язык – немецкий.

В принципе, единого меннонитства сейчас не существует. Многие меннониты слились с другими направлениями, приспособились к местным условиям, их религия постоянно трансформировалась, в результате «чистых» меннонитов не осталось. Вообще, немцы, проживавшие и проживающие на территории России, никогда не были сплоченным народом, как, например, евреи или калмыки. Это объясняется различиями в религии, в происхождении, в обычаях и в диалекте.

Меннониты намного охотнее поддерживали всегда отношения с русскими, нежели с остальными колониями. Браки с русскими воспринимались много лучше, чем браки с немцами. Возможно, это объясняется тем, что русские воспринимались меннонитами как господствующая нация, которая в свое время предоставила им ряд существенных привилегий. Разлад с немцами может быть объяснен различностью религий, обычаев, диалектов, различными правами. Ведь в досоветское время меннониты в армию призывались только на альтернативную службу, так как религия не позволяла им брать в руки оружие. Каждый меннонит должен был читать и толковать библию самостоятельно, что служило благодатной почвой для появления новых религиозных течений. Этот фактор способствовал адаптации меннонитов во внешней среде, меннониты легко вливались в различные секты и братства. Все это вело к постепенному исчезновению меннонитства как отдельно существующей конфессии. Массовые депортации лишь ускорили этот естественный процесс. Ярким примером тому является судьба моего деда. По его воспоминаниям, верующие остались, но в основном это пожилые люди. Свою религиозность они никогда не проявляли вне дома и семьи. Но есть и в наши дни меннониты, заинтересованные в контакте между собой. В частности, мой дед поддерживает отношения со своими близкими и знакомыми из Германии. Это свидетельствует о том, что связь между меннонитами все-таки существует. Например, многие меннониты могут легко определить по фамилии принадлежность того или иного человека к меннонитам. Значит, можно сделать такой вывод: меннонитство, в принципе, может продлить свое существование как культурный автономный этнос.


Г.З. Великанова1