Geum.ru

Направления деятельности суда присяжных в России в 1866 1889 годах 32 глава 2

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава 1. судебная реформа 1864г. и создание суда присяжных в россии
Таким образом
§2. Направления деятельности суда присяжных в России в 1866 – 1889 годах
Таким образом
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7

ГЛАВА 1. СУДЕБНАЯ РЕФОРМА 1864Г. И СОЗДАНИЕ СУДА ПРИСЯЖНЫХ В РОССИИ

§1. Судебные уставы 1864г. о создании суда присяжных в России: состав, компетенция, организация деятельности


Судебная реформа 1864 года, по мнению российского ученого-юриста, - это либеральное преобразование царским правительством всей судебной системы и порядка гражданского и уголовного процессов в России. Реформа внесла значительные изменения в судоустройство крепостнической России, отличавшееся узкосословной системой, прямой зависимостью суда от администрации, многообразием и многочисленностью судебных инстанций, инквизиционным характером процесса, основанного на теории формальных доказательств1.

Реформа, по мнению В.А. Букова, отразила классовые интересы русской буржуазии, которая в целях упрочения своих позиций нуждалась в объявлении формального равенства всех перед судом, в утверждении начал законности. Это проявилось во введении суда присяжных, адвокатуры, реорганизации прокуратуры, в новой организации судебного процесса и судебных учреждений2. Характеризуя экономическую и политическую сущность крестьянской реформы 1861 г., лидер партии большевиков В. И. Ленин3 в работе «Аграрный вопрос в России» подчеркнул неразрывную связь всех реформ 60-х гг. XIX в.: «Если бросить общий взгляд на изменение всего уклада российского государства в 1861 году, то необходимо признать, что это изменение было шагом по пути превращения феодальной монархии в буржуазную монархию. Это верно не только с экономической, но и с политической точки зрения. Достаточно вспомнить характер реформы в области суда, управления, местного самоуправления и т. п. реформ, последовавших за крестьянской реформой 1861 года, - чтобы убедиться в правильности этого положения».1

Реформой 1864 года была установлена следующая система судов: суды с избираемыми судьями – мировые судьи и съезды мировых судей – и суды с назначаемыми судьями – окружные суды и судебные палаты2. Каждый уезд с входившим в него городом, а в ряде случаев и отдельно крупный город составляли мировой округ, делившийся на несколько участков. Каждый из них имел одного участкового, мирового судью и одного почетного. Мировые судьи – участковые и почетные – избирались на три года местными органами городского и земского самоуправления (уездными земскими собраниями и городскими думами) из числа лиц, проживавших в данной местности и имевших определенный возрастной, образовательный, служебный и имущественный ценз (имущественный ценз определялся недвижимой собственностью не менее чем в 15 тысяч рублей или равнялся двойному земскому земельному цензу)3.

Судебная реформа 1864 года создала систему общих судов. Судами первой инстанции были окружные суды4. Окружные суды учреждались на несколько уездов и состояли из председателя и членов. Новым институтом, введенным реформой на уровне первого звена общей судебной системы (окружных судов), были присяжные заседатели1. Избранная континентальная модель института присяжных заседателей (ответ на вопрос «виновен ли подсудимый?») определила организацию и порядок их работы2.

В соответствии со ст. 45 Устава уголовного судопроизводства присяжным заседателем могло стать лицо в возрасте от 25 до 70 лет, обладающее цензом оседлости (два года)3. Для выборов присяжных составлялись общие списки, в которые включались: почетные мировые судьи, служащие (кроме профессиональных юристов), все выборные должностные лица, волостные и сельские судьи из крестьян, прочие лица, располагающие недвижимостью или доходом4. Не могли включаться в списки священники, военные, учителя, прислуга и наемные рабочие5.

Общие списки служили основой для составления списков очередных и запасных заседателей на год. За три недели до судебного заседания председатель суда по жребию отбирал тридцать очередных и шесть запасных заседателей. В заседании оставалось двенадцать присяжных. Присяжные заседатели могли быть отведены как подсудимым (двенадцать присяжных), так и прокурором (шесть человек). Из числа неотведенных избирались двенадцать присяжных, из них один – старшина6.

На суд присяжных предлагались дела "о преступлениях и проступках, влекущих за собой наказания, соединенные с лишением всех прав состояния, а также всех или некоторых особенных прав и преимуществ"1.

Континентальная модель судебного следствия в суде присяжных не была единственной моделью на Европейском континенте. Наряду с ней во второй половине XIX века возникала модель судебного следствия «смешанного» (комбинированного) типа, сочетающая в себе признаки «классических моделей» и обладающая особым подходом к разрешению проблем этого этапа судебного разбирательства. На наш взгляд, исторически первым видом «смешанной» модели судебного следствия в суде присяжных следует считать российское судебное следствие по Уставу уголовного судопроизводства 1864 г.

В науке уголовно-процессуального права этот вопрос оставался дискуссионным. Так, H.H. Розин утверждал, что российское судебное следствие «и с внешней, и с внутренней стороны усвоило континентальный порядок»2. Такой же позиции придерживался и И.Я. Фойницкий, указывая, однако, на ряд существенных отличий этих моделей3. К. Миттермайер писал, что российское судебное следствие «гораздо больше держится английского образца»4. По мнению И.Г.Щегловитова, разделяемому нами, российское судебное следствие «в общих очертаниях усвоило признаки других моделей, но стало самобытным русским судом, сочетающим следственный и состязательный порядки»5.

Мы считаем, что позиции авторов, указывавших на принадлежность российского судебного следствия к континентальной либо англо-американской модели, являются не совсем верными, т.к. названная модель в равной степени совмещает в себе некоторые присущие им признаки, что позволяет по-иному решать проблемы этого этапа судебного разбирательства в суде присяжных. С другой стороны, наиболее важные, сущностные признаки рассмотренных выше моделей судебного следствия не были восприняты российским судебным следствием по Уставу 1864 г., что подчеркивает его специфичность.

К действующим видам смешанной модели судебного следствия, на наш взгляд, можно отнести судебное следствие суда присяжных современной Испании, а также возрожденного в конце XX века российского суда присяжных.

Важнейшей проблемой в российском суде присяжных по Уставу уголовного судопроизводства 1864 г. оставалось исследование с участием судей факта обстоятельств, характеризующих личность подсудимого. Российский Устав уголовного судопроизводства в решении этой проблемы придерживался континентального варианта. Так, составители судебных Уставов в тематическом комментарии к ним писали: «Судом всегда судится не отдельный поступок подсудимого, но вся его личность, насколько она проявилась в… противозаконном поступке»1. В решении Сената от 1870 г. сказано: «Сведения, характеризующие личность подсудимого, не могут быть признаны безусловно излишними. Сведения такого рода не могут не иметь значения в определении как оправдательных, так и обвинительных доказательств, без этих сведений дела, в которых нет прямых доказательств, были бы неясны для судей и присяжных, и, наконец, только на их основании присяжные могут решить, заслуживает ли подсудимый снисхождения»2. Но, в отличие от континентальной модели Устав все-таки совместил необходимость исследования таких сведений с принципом состязательности, несколько ослабив силу предубеждения в отношении подсудимого, возникающего при этом у присяжных. Так, в соответствии с сенатским толкованием статьи 687 Устава на судебном следствии по требованию прокурора оглашались справки о прежней судимости подсудимого или справки об обвинении его в иных преступлениях (решение по делу Богданова)1. Однако устанавливалось обязательное и немедленное обращение председательствующего к присяжным, в котором он должен был разъяснить значение этих фактов для дела. Кроме того, подсудимый и его защитник имели право представлять свои объяснения по оглашенным справкам о судимости. Своим решением по делу Горшкова и Ларионова Сенат предоставил подсудимому право оглашать в судебном заседании документы, свидетельствующие, что под судом он до этого не находился2.

Все обстоятельства, освещающие репутацию подсудимого, имели безусловное отношение к делу. Особое значение для собирания данных о таких обстоятельствах имело следственное действие — «дознание через окольных людей», которое, по словам Тальберга, являлось «осколком повального обыска»3. В соответствии с Главой 8-ой Устава такое дознание производилось по желанию следователя или обвиняемого, если тот будет доказывать свою хорошую репутацию ссылками на местных жителей. Следователем составлялся список «домохозяев и старших в семействе лиц», живших в одном околотке с обвиняемым, стороны отводили неугодных им лиц, а из оставшихся выбирали 12 человек, которых под присягой допрашивали «о занятиях, связях, образе жизни подсудимого, о его репутации вообще, безотносительно к совершенному преступлению»1. Решением Сената по делам Рыбаковской и Кулагина протоколы дознания через окольных людей разрешалось оглашать в судебном заседании по требованию сторон или когда судьи или присяжные потребуют этого, но председатель был обязан предостеречь присяжных «от излишнего увлечения и переоценки изучения сведений о прошлой жизни подсудимого»2.

Следует отметить, что известные русские юристы критиковали столь широкое исследование данных о личности подсудимого перед присяжными. K.K. Арсеньев, отрицая целесообразность такого подхода, писал: «Справедливо ли усложнять положение подсудимого без того уже сложное, бросая ему в лицо всю грязь, которую только можно отыскать в его прошлом?»3 B.K. Случевский, соглашаясь с ним, утверждал, что «свойства характера подсудимого подлежат исследованию лишь настолько, насколько они проявились в совершённом преступлении»4. B.Д. Спасович предлагал ограничить исследования данных о личности только теми данными, которые «защита решится раскрыть и анатомировать»5.

Итак, российская модель судебного следствия допускала установление и исследование обстоятельств, характеризующих личность подсудимого, значительно уменьшая степень предубеждения, возникающего у присяжных, предоставлением защитнику равной возможности изложения перед присяжными положительных сведений о подсудимом.

Российская модель судебного следствия в суде присяжных, так же, как и континентальная, восприняла доктрину «соединенного процесса» и допускала совместное рассмотрение уголовного дела и связанного с ним гражданского иска.

Вместе с тем, в отличие от континентальной модели, обстоятельства гражданского иска составляли предмет второй части судебного следствия. Согласно ст. 743 УУСП «в делах, рассматриваемых с участием присяжных…, гражданский истец объяснения свои о причиненных ему убытках и доказательства, на которых основано требование его о вознаграждении, представляет по постановлении присяжными решения». Представляется, что это наиболее удачное решение проблемы доказывания гражданского иска в суде присяжных. Данная особенность предмета судебного следствия полностью соответствует разделению компетенции коллегии присяжных и профессионального судьи, а с другой стороны, не лишает гражданского истца возможности защищать свои права в уголовном процессе.

И.Я. Фойницкий был противником такого подхода, указывая, что «хотя присяжные и не решают гражданского иска, но вердиктом своим оказывают на решение его огромное влияние, устанавливая событие преступления и участие в нем подсудимого». Кроме того, по мнению Фойницкого, «вполне точно отграничить уголовное обвинение от области, относящейся к гражданским интересам истца, в соединенном процессе невозможно, т.к. доказанность гражданского иска часто обусловливается признанием виновности подсудимого»1.

В отличие от континентальной модели, российское судебное следствие в суде присяжных имело менее широкие и более очерченные пределы, что можно объяснить, во-первых, более последовательной реализацией в судебном следствии доктрины разделения компетенции судейских коллегий, и, во-вторых, более четким определением относимости доказательств и выработанными наукой и практикой критериями относимости.

Существенной особенностью российского судебного следствия являлась возможности изменения его пределов в зависимости от позиции сторон: признание подсудимым вины влекло сокращение судебного следствия.

Вместе с тем в отличие от англо-американской модели отказ обвинителя от обвинения не влек изменения пределов судебного следствия, что связано с особенностями реализации принципа состязательности.

Данное свойство наиболее отчетливо подчеркивало принадлежность российской модели судебного следствия в суде присяжных по УУСП 1864 г. к так называемому смешанному типу, сочетающему признаки как англо-американской, так и континентальной моделей. Российская модель судебного следствия по Уставу 1864 г., по мнению Н.В. Радутной, с которым трудно не согласиться,— это попытка гармонизировать и сочетать в суде присяжных состязательные и розыскные начала, избежав тем самым возникновения проблемных ситуаций, присущих рассмотренным выше моделям и возникающих при абсолютизации одного из этих начал1. Поэтому российской модели были одинаково присущи и состязание сторон, и поиск объективной истины.

Этот подход отражался, в первую очередь, в структуре судебного следствия.

Так же, как и во Франции, оно начиналось оглашением секретарем суда обвинительного акта, после чего председательствующим подсудимому задавался вопрос, признает ли он себя виновным. В случае признания им вины председатель и присяжные переходили к его допросу, а в случае непризнания — к исследованию других доказательств.

Порядок исследования доказательств Уставом не регламентировался (за исключением порядка допроса подсудимого и свидетелей) и устанавливался председательствующим по его усмотрению, лишь с учетом мнения сторон.

Порядок допроса свидетелей, установленный в ст. 700 Устава 1864 г., соответствовал англо-американской модели: сначала допрашивались «свидетели обвинения» (потерпевшие от преступления и лица, указанные обвинителем), а потом — «свидетели защиты» (лица, указанные подсудимым и защитником). В то же время, как и во Франции, председатель мог изменить этот порядок по своему усмотрению, так что говорить о возможности поочередного и равного воздействия сторон на присяжных можно только условно.

Подобная двойственность наблюдалась и в процедуре допроса свидетелей. С одной стороны, так же, как и в Англии, стороны были наделены равными правами производить прямой, перекрестный и «вторичный» допросы, однако Устав не устанавливал никаких различий в правилах производства этих допросов1. И.Я. Фойницкий указывал, что в отличие от англо-американской модели «составители Уставов под перекрестным понимают всего лишь вторичный допрос свидетелей одной стороны другою»2. Эта оценка являлась верной, поскольку Устав не предусматривал, а судебная практика исключала возможность использования сторонами процессуальных средств, составляющих содержание «классического» перекрестного допроса.

Так, решением по делу Рассудина (1874 г.) Сенат истолковал ст.ст. 721, 722 УУСП как лишающие стороны права задавать свидетелям вопросы об их личных качествах и событиях прежней жизни с целью подорвать значение их показаний, т.е. исключил возможность «вопросов о репутации»1. Судебная практика признавала неуместным при допросе свидетеля «подсказывать ему ответ, убеждать или уговаривать его к определенному показанию» (дело Малышева, 1872 г.)2, что исключало возможность использования сторонами «наводящих вопросов», составляющих вместе с вопросами о репутации основные процессуальные средства перекрестного допроса. Отказ от регламентации этих видов допроса, на наш взгляд, нарушает процессуальное равноправие обвинения и защиты в допросах свидетелей.

С другой стороны, процедура допроса начиналась с предложения председателя свидетелю «рассказать все, что ему известно по делу», и только после этого к допросу допускались стороны (французский вариант). Вместе с тем в отличие от континентальной модели председательствующий мог участвовать в допросе свидетеля только после сторон (ст. 724 УУСП) и только для уточнения «предмета показаний» свидетеля3.

Согласно ст. 630 УУСП в представлении и исследовании доказательств стороны находились в равном положении и могли достаточно активно защищать свои интересы перед присяжными4. Отдельные же привилегии, предоставленные сторонам Уставом, взаимно компенсировали друг друга или были нейтрализованы Сенатом.

Так, статья 619 Устава предоставила прокурору право давать по всем спорным вопросам предварительное заключение5. Сенат разъяснил это положение как обязанность прокурора давать заключения только о процессуальных вопросах, не касающихся существа дела, а если спор касается обстоятельств дела, то обвинитель действовал не в качестве лица прокурорского надзора, а в качестве стороны, лишаясь тем самым всех особых прав. Поэтому давать заключения об оглашении документов, о противоречиях в показаниях свидетелей ему было запрещено1. А защитнику и подсудимому статья 632 Устава предоставила право последнего слова как по окончании судебного следствия, так и по исследовании каждого доказательства в процессе2.

Наряду со сторонами активное участие в судебном следствии принимал председательствующий, который по своему усмотрению, независимо от позиции сторон был вправе: вызвать прежних экспертов или назначить новую экспертизу (ст. 690, 692 УУСП3); оглашать протоколы осмотров, освидетельствований (ст. 687 УУСП4); проводить новые осмотры (ст. 6885); допрашивать свидетелей и подсудимого и т.п. Отказ от «чистой» состязательности, по мнению А.П. Чебышева-Дмитриева, в данном случае объяснялся тем, что «задача уголовного суда есть открытие в каждом деле безусловной истины… В стремлении к этой цели суд не может руководствоваться исключительно одними лишь желаниями сторон. Поэтому, если стороны не представили всех сведений… для основательного разрешения дела… суд обязан потребовать дополнительных сведений»6.

Вместе с тем судья не обладал такой неограниченной властью, как президент французского суда, что позволяло говорить о большей реализации состязательных начал в судебном следствии российской модели.

Однако судью, по мнению этого российского ученого-юриста, трудно было назвать «пассивным арбитром», поскольку в силу «публичного начала» отказ прокурора от обвинения, так же, как и во Франции, не имел обязательной силы для суда, который даже после этого был «обязан дать делу законный ход, то есть поставить вопросы о виновности подсудимого и разрешить их в законном порядке»1.

Таким образом, мы можем сделать вывод о том, что российская модель довольно удачно совместила начала судебного состязания с открытием в каждом деле объективной истины, а некоторые ограничения состязательности, вызванные этим «совмещением», вполне компенсировались значительными правами сторон в судебном следствии.

Оценивая процедуру судебного следствия в российском суде присяжных, в конце XIX века мы можем можно сделать вывод, что она была не слишком усложнена и вполне доступна присяжным. Существенной гарантией правильного уяснения присяжными процессуальных положений судебного следствия, а также исследуемых доказательств служила ст. 637 УУСП, согласно которой «присяжные заседатели могут во всяком положении дела просить председателя суда разъяснить им содержание прочитанных на суде документов, признаки, коими определяется в законе преступление… и вообще все для них непонятное»2.

Процедура российского судебного следствия в пореформенной России в достаточной степени обеспечивала уяснение присяжными исследуемых обстоятельств дела. В какой-то степени этому способствовали (так же, как и в континентальной модели) отказ от «чистой» состязательности и возложение на суд задачи поиска истины. Так, «свободный рассказ» свидетеля перед допросом его сторонами, конечно, представлял собой отступление от состязательных начал, но в решении, например, по делу Васильева Сенат указал, что введение «свободного рассказа» свидетеля перед допросом его сторонами вызвано желанием обеспечить «ясное уразумение» его показаний присяжными и не допустить введения их в заблуждение ответами свидетеля на вопросы, которые могут пробрести «сомнительную сбивчивость»1.

Вместе с тем достаточно состязательный порядок судебного следствия позволял присяжным рассмотреть факты дела с разных позиций, устранить противоречия между доказательствами.

Устав уголовного судопроизводства в ст. 630 предоставил сторонам право в ходе судебного следствия обращаться к присяжным как с разъяснением представленного доказательства, так и с возражениями и объяснениями по поводу доказательства, представленного противоположной стороной. Как правильно заметил И.Я.Фойницкий, «уже во время судебного следствия между сторонами происходят прения…»2. Однако между этими «прениями» и заключительными прениями сторон как отдельным этапом судебного разбирательства судебная практика установила достаточно четкие границы. Во время судебного следствия стороны могли делать указанные замечания и объяснения только «по поводу определенного доказательства или действия, происходящего в данное время на суде», без всякого сопоставления разных доказательств или действий между собой и без оценки доказательств. Впоследствии Сенат своим толкованием этой статьи по делу Хотева фактически запретил сторонам использовать это право, сославшись на то, что этим «смешиваются прения и следствие»3. K.K.Арсеньев справедливо критиковал это толкование, утверждая, что только немедленное указание присяжным на определенные обстоятельства дела позволит «сохранить свежесть и живость впечатления от этого при вынесении вердикта»1.

Так же, как и в рассмотренных выше примерах, российские присяжные могли задавать допрашиваемому свидетелю вопросы, если «ответами на вопросы сторон предмет показания не вполне объяснен» (ст. 724 Устава)2.

Помимо этого присяжные имели «равное с судьями право» на осмотр следов преступления, вещественных доказательств (ст. 6723), право просить огласить протоколы осмотров, освидетельствований, обысков, выемок (ст. 6874), просить назначить новое освидетельствование или испытание через сведущих людей (экспертизу) (ст. 6925), допрашивать экспертов (ст. 6956).

Широкие права на участие в исследовании доказательств, часть из которых (участие в допросах) осуществлялась через председательствующего, объективно содействовали большей доступности доказательственного материала для присяжных.

Поскольку Устав в ст. 681 устанавливал на случай признания подсудимым своей вины возможность сокращенного судебного следствия, присяжные могли испытывать затруднения в вынесении вердикта вследствие малого количества исследованных доказательств. Этот недостаток блестяще устранила ст. 682 Устава, которая дала право присяжным потребовать исследования любых доказательств в случае признания подсудимым своей вины7.

В случае возникновения затруднений с уяснением обстоятельств дела в совещательной комнате присяжные могли потребовать от председателя объяснений или исследования каких-либо обстоятельств дела (ст. 805 Устава1), но письменные материалы в совещательную комнату не передавались.

Из всего вышеизложенного мы можем сделать вывод, что Устав уголовного судопроизводства 1864 г. и судебная практика в изучаемый нами период истории царской России достаточно обеспечивали познавательную доступность судебного следствия для присяжных, в полной мере учитывая сущностные признаки этой формы судопроизводства.

Подобно континентальной модели судебного следствия, УУСП не устанавливает каких-либо особых процедур исследования отдельных доказательств дела в первой части этого этапа судебного разбирательства.

Все правовые вопросы, возникавшие в ходе судебного следствия, но не входившие в компетенцию присяжных, решались без удаления присяжных из зала судебного заседания. Руководствуясь ст. 673 УУСП, судьи, при наличии соответствующей просьбы присяжных, разъясняли им существо исследуемых правовых вопросов2.

Таким образом, российская модель судебного следствия в суде присяжных по Уставу уголовного судопроизводства 1864 г. характеризовалась особым, отличным от рассмотренных выше моделей и не менее эффективным способом закрепления особенностей данного этапа судебного разбирательства и решения проблемных ситуаций. Это делает опыт ее функционирования особенно ценным при определении направлений развития и решении практических задач современного российского судебного следствия в суде присяжных, чему посвящена следующая глава настоящего исследования.

Второй инстанцией в системе общих судов являлась судебная палата. В отличие от суда присяжных особое присутствие судебной палаты представляло собой единую коллегию коронных судей и народных представителей, причем права всех членов присутствия были равны и в процессе судебного следствия, и при вынесении приговора. Но это формальное равенство не приводило к повышению их роли по сравнению с присяжными заседателями.

В целом радикализм судебной реформы определялся рядом факторов:

а) крайней отсталостью российской дореформенной юстиции, не претерпевшей изменении на протяжении длительного периода времени;

б) необходимостью с помощью демократизации судоустройства и судопроизводства обеспечить экономическое развитие страны;

в) победой либерального направления в правительстве в ходе подготовки судебных уставов 1864 г.;

г) недооценкой роли суда в государственном механизме - окружение Александра II полагало, что введение построенного на демократических принципах суда не изменит формы правления"1.

Участие в отправлении судопроизводства представителей различных слоев общества - присяжных заседателей - при отсутствии представительных учреждений в других сферах государственной деятельности России того времени давало основание рассматривать данный институт не только как юридическое, но и как политическое учреждение.

§2. Направления деятельности суда присяжных в России в 1866 – 1889 годах


Первый период деятельности суда присяжных в России длился с момента одобрения Александром II Судебных уставов в 1864 г. до 1878 г., до начала кризиса института суда присяжных в России. Это был период эволюционного развития института присяжных заседателей, по мнению С.А. Пашина, он характеризовался тем, что в эти годы Уставы 1864 г. действовали практически в своем первоначальном виде1.

До 26 июля 1866 года (когда в Петербурге были рассмотрены первые дела с участием присяжных заседателей) суд присяжных в России фактически не действовал. До этого, по оценке автора монографии «Российский суд присяжных» М.В. Немытиной велась лишь подготовительная работа: подбирались и благоустраивались помещения для окружных судов, открывались окружные суды, создавались Временные комиссии, которые составляли и публиковали в «Губернских ведомостях» общие, очередные и запасные списки присяжных заседателей и т.п2.

Судебные уставы были одобрены Императором 20 ноября 1864 года. Но история России знает мало документов, положения которых реализовывались сразу же после их принятия. Уставы 1864 г. не стали исключением. Практически одновременно с утверждением нового законодательства перед правительством был поставлен вопрос: каким путем должна проводиться в жизнь судебная реформа? Единодушного мнения по этому поводу не было.

Председатель Государственного совета П. П. Гагарин высказывался за ее одновременное и повсеместное введение, но с постепенным увеличением состава судов; на иной позиции стоял министр юстиции Д. Н. Замятнин: необходимо введение реформы в виде опыта в одном-двух округах, но в полном объеме. 12 января 1865 года была создана специальная комиссия для выработки окончательного плана введения судебной реформы. Председателем был назначен В. П. Бутков, который ранее стоял во главе комиссии, составлявшей проекты Судебных уставов. Членами комиссии стали С.И. Зарудный, Н. А. Буцковский и ряд других известных юристов. После долгих споров победила точка зрения Д. Н. Замятнина, которая и была принята Государственным советом при окончательном обсуждении1.

19 октября 1865 года Высочайшим указом было утверждено «Положение о введении в действие Судебных уставов 20 ноября 1864 года»2, в соответствии с которым в России создавались два судебных округа (Московский и Санкт-Петербургский), куда первоначально вошли следующие губернии: в первый - Московская, Владимирская, Рязанская, Тверская, Тульская, Ярославская, во второй - Санкт-Петербургская, Псковская и Новгородская. В 1867 г. был открыт Харьковский судебный округ, в 1869 г. - Одесский, в 1870 г. - Казанский и в 1871 г. - Саратовский. Формирование Московского судебного округа завершилось только к 1874 г., когда в его состав вошла Вологодская губерния, до этого в 1869 г. к нему была присоединена Нижегородская губерния, в 1870 г. - Смоленская и в 1871 г. - Костромская.

Первый период истории отечественного суда присяжных фактически совпал со временем становления института присяжных заседателей в названных шести округах. В одних губерниях (например, Нижегородской) оно проходило быстрее, в других - медленнее. Тем не менее исследователи этого этапа в истории российского суда считают, что процесс организационного и социально-психологического становления суда присяжных в ряде судебных округов завершился к концу 70-х годов ХIХ в3. Что касается некоторых других округов, то, по их мнению, открытие окружных судов и становление в них суда присяжных длилось до конца XIX века1.

Объем юрисдикции суда присяжных в 1864-1878 гг. был значительным. По подсчетам А. М. Бобрищева-Пушкина, в сфере компетенции заседателей находилось примерно 410 статей Уложения о наказаниях уголовных и исправительных, что составляло почти пятую часть всех карательных статей российского законодательства2. В окружных судах на долю присяжных заседателей приходилось в 1873-78 гг. в среднем по стране 75,8 процента всех решенных дел. Таким образом, вслед за ученым, мы можем с уверенностью говорить, что суд присяжных, играя огромную роль в уголовном судопроизводстве, являлся центральным звеном пореформенной судебной системы России.

Репрессивность суда присяжных (отношение количества осужденных обвиняемых к общему числу подсудимых) составляла в 1873-78 гг. 64,3 процента, репрессивность остальных судов - 72,6 процента3. Автор исследования о суде присяжных в изучаемый нами период А.М. Ларин отметил, что именно большее количество оправданий присяжных заседателей по сравнению с профессиональными судьями являлось серьезной причиной нападок на суд присяжных4. Даже французский историк XIX в. К. Кардонн отмечал, что суд присяжных не оправдал возлагавшихся на него надежд, так как он разочаровал всех своей мягкостью и снисходительностью к опасным преступникам1.

Наибольшее беспокойство российского правительства во второй половине XIX в. вызывали преступления служебные и против порядка управления. По первым из них присяжные, по подсчетам Н.П. Тимофеева, оправдали 58 процентов обвиняемых, в то время как коронные судьи - лишь 24,5 процента2. Причина этого, по мнению исследователя, крылась в сложности и запутанности служебных преступлений, когда присяжные далеко не всегда могли вникнуть в суть разбираемого дела. Преступления против порядка управления судились присяжными довольно строго - 64 процента подсудимых признавались виновными, но все же разница и здесь была существенной. Основную массу таких преступлений на практике составляли различные сопротивления распоряжениям правительства, неповиновения властям, оскорбления должностных лиц (городовых, десятников, старост и пр.) при исполнении ими служебных обязанностей. По мнению юриста-практика Н. П. Тимофеева, «такая чрезмерная снисходительность присяжных является уже в некоторых случаях по меньшей мере неосновательною»3. Если эту «неосновательность» заметил такой активный защитник суда присяжных, как Н. П. Тимофеев, то не могли ее оставить без внимания и в Министерстве юстиции.

Уже в циркуляре от 28 февраля 1874 года отмечалось, что в некоторых окружных судах процент оправдательных приговоров составил 40-50, и поэтому требовалось к посылаемым в Министерство юстиции судебно-статистическим данным о деятельности суда присяжных добавлять, по возможности, особые разъяснения с указанием причин, вызвавших оправдательные приговоры, в том случае, если их количество превысит 20 процентов от общего числа. 13 марта 1874 года был издан аналогичный циркуляр, требующий разъяснений от лиц прокурорского надзора1.

В новом циркуляре от 14 мая 1874 года опять отмечался высокий процент оправданий, и спрашивалось у председателей окружных судов, по каким причинам этот процент так велик. Также требовалось высказать соображения «о том, какие меры могли бы содействовать успешному поддержанию... обвинения перед судом присяжных... (и) насколько самый порядок составления списков присяжных заседателей признается ими удобоприменимым на практике и действительно соответствует цели, и не следует ли, в видах замечаемого иногда неудачного выбора присяжных заседателей, допустить какие-либо изменения в этом порядке и какие именно»2. К циркуляру прилагалась особая форма для отправки в Министерство юстиции сведений об оправдательных приговорах по преступлениям должностным и против порядка управления. В последующих циркулярах (от 23 сентября 1874 года, 20 февраля 1875 года и др.) К. И. Пален, бывший тогда министром юстиции, просил председателей окружных судов ускорить сообщение сведений, требуемых циркуляром от 14 мая 1874 года, а также более точно и конкретно разъяснять причины оправдательных приговоров (если их было более 20 процентов), вынесенных присяжными3.

На судебную практику, как считает Н.П. Кириллова, однако, поступающие с мест разъяснения и предложения, как и все вышеперечисленные циркуляры, серьезного влияния не оказали. Репрессивность суда присяжных не только не увеличилась, но даже уменьшилась1.

Присяжные заседатели, по мнению автора монографии Л.М. Карнозовой непроизвольно показали свою независимость от администрации и столичных циркуляров, но тем самым убедили правительство, что оказать влияние на их деятельность можно только путем изменения законодательства. Низкая репрессивность суда присяжных как в целом, так и по отдельным родам преступлений (особенно против порядка управления, служебных и против общественного благоустройства и благочиния), не вполне отвечающий требованиям судопроизводства состав заседателей, особенно в уездных городах (небольшое количество образованных людей, невысокий уровень грамотности крестьян и мещан и т.п.), халатное отношение Временных комиссий к своим обязанностям по составлению списков присяжных заседателей (в списки попадало немало людей умерших, сумасшедших, не отвечающих требованиям установленных законом цензов и пр.) привели к тому, что уже во второй половине 70-х годов ХIХ века в Министерстве юстиции были собраны обширные материалы, которые послужили практической базой для законодательного преобразования института присяжных заседателей в России2.

Второй период (1878 – 1889 гг.) в деятельности суда присяжных в изучаемый нами отрезок истории, по мнению М.В. Немытиной, – это время кризиса российского суда присяжных3. 9 мая 1878 года был принят первый закон, серьезно изменивший законодательство 1864 г. о суде присяжных1, 7 июля 1889 года - последний закон такого рода2.

К концу 70-х-началу 80-х годов ХIХ века выяснились многочисленные недостатки российского суда присяжных, ставшие причинами его кризиса3.

А.А. Демичев выделял три группы причин кризиса: юридические, ментальные и политические. Важнейшие из них - юридические: несовершенство законодательства, мешавшее нормальному функционированию суда присяжных. К ним нижегородский исследователь относит несоответствие материального и процессуального права (Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. Судебным уставам 1864 г.); неудачный состав Временных комиссий, составлявших списки присяжных (их члены совершенно не были заинтересованы в результатах своего труда и воспринимали свои обязанности как лишнюю обузу); наличие «служебного ценза» и неравномерность имущественного ценза, нечеткость некоторых формулировок закона и др4.

Ментальные причины кризиса, по мнению Демичева А.А., стали следствием несоответствия русского «der Volksgeist» характеру введенного «сверху» западноевропейского правового института. Судебные уставы 1864 г. разрабатывались с учетом европейского опыта, и российским присяжным, в итоге, оказалось подсудно большое количество категорий преступлений. Однако это сыграло лишь отрицательную роль. Российские «судьи общественной совести» оказались не в состоянии объективно судить ряд преступлений и проступков (нарушения паспортного устава, финансовые преступления, некоторые виды преступлений против порядка управления и др.). Эти преступления оказались изначально слишком сложны и труднодоступны для понимания российских присяжных1. Не постигнув до конца сути дела, заседатели нередко оправдывали действительно виновных людей. Заведомо виновных оправдывали и тогда, когда народное правосознание не соответствовало понятиям и нормам законодательства, а такое на практике случалось довольно часто (оскорбления должностных лиц, сопротивления им и пр.). К. П. Победоносцев в своем докладе «О необходимости судебных реформ» в 1913 г. верно отмечал, что суд присяжных оказался «совсем несообразным с условиями нашего быта и с устройством наших судов»2. В юридической практике дореформенной России часто подсудимых освобождали от суда «за недоказанностью» и оставляли «в подозрении».

Может быть, здесь коренится то обстоятельство, что при малейшем сомнении заседатели часто оправдывали подсудимых. И несмотря на то, что после судебной реформы 1864 г. от старой дореформенной системы судоустройства и судопроизводства не осталось и следа, психология людей, живших поколениями при судах старого типа, менялась очень медленно.

Несоответствие российского менталитета характеру и форме суда присяжных должно было привести либо к изменению законодательства о суде присяжных, либо к изменению менталитета. Последнее в короткий промежуток времени практически невозможно, поэтому было изменено законодательство.

Институт присяжных, по мнению общественного деятеля и ученого-юриста И.В. Гессена, по своей сущности противоречил условиям самодержавной России, он оказался для нее слишком радикальным нововведением. И. В. Гессен отмечал: «С первых дней обнаружилось, что новый институт вошел в государственный организм инородным телом, которое по общему физиологическому закону должно быть ассимилировано или отвергнуто»1.

Положение было обострено и условиями внутриполитической жизни страны («революционной ситуацией»). Непредсказуемость решений присяжных по делам, носящим политический оттенок, не отвечала стремлениям правительства обеспечить порядок в стране. Естественно, правящие круги постарались изъять из ведения суда присяжных такие преступления, как сопротивление властям, убийство и покушение на убийство должностных лиц и т.п. Более того, кризис начался с принятия закона 9 мая 1878 года, временно изъявшего из компетенции присяжных заседателей преступления такого рода2.

Причем, как считает автор монографии М.Г. Коротких, названный закон совершенно обоснованно считается в историографии следствием оправдания Веры Засулич Санкт-Петербургским окружным судом с участием присяжных заседателей в апреле 1878 года3.

Под воздействием совокупности юридических, ментальных и политических причин с 1878 по 1889 гг. было принято более десяти временных и постоянных законов, значительно изменивших законодательство о присяжных. Фактически был создан новый суд присяжных, отличающийся существенным образом от подобного института образца 1864 года.

Вряд ли правомерным можно считать наличествующий в историко-юридической литературе термин «судебная контрреформа», появившийся еще в конце ХIХ-начале ХХ веков. Впервые он был ясно выражен А. А. Кизеветтером: «...в 80-х и 90-х гг. XIX ст., хотя Судебные Уставы Александра II и не были заменены новыми уставами, тем не менее рядом сепаративных указов, т. наз. новелл, был внесен в Судебные Уставы Александра II дух противоположных начал, что в совокупности эти новеллы представляли собою контрреформу...»1. Четко концепция судебной контрреформы была отражена в работах ученых-юристов и историков (М. В. Немытиной, Н. А. Троицкого и др.). Наиболее же ярко она была сформулирована в монографии Б. В. Виленского. Под судебной контрреформой ученым понималось принятие ряда нормативных актов, которыми «были фактически перечеркнуты основные демократические институты Судебных уставов 20 ноября 1864 года»2. Контрреформа охватила различные стороны судебной реформы 1864 г.: мировой суд, суд присяжных, публичность заседаний и пр. Под контрреформой в области суда присяжных имеется в виду пересмотр Судебных уставов, направленный на ограничение и, по возможности, ликвидацию рассмотрения дел с участием присяжных заседателей. Причины этих преобразований виделись лишь следствием «роста революционного движения в стране и возникновения второй революционной ситуации»3.

Концепция судебной контрреформы не была принята многими исследователями (как правило - историками). Против нее выступили представители московской исторической школы (П. А. Зайончковский, Л. Г. Захарова, А. К. Афанасьев и др.)1. Слабость позиции историков в данном случае заключается в том, что, критикуя культивируемый юристами термин «судебная контрреформа», они не создали своей определенной концепции.

Таким образом, в историографии нет единого взгляда на судебное законодательство 70-80-х гг. ХIХ века, а дискуссия между сторонниками и противниками концепции «судебной контрреформы» зашла в тупик. На наш взгляд, проблему необходимо рассмотреть под иным углом зрения. Мы считаем более верным употребление термина «кризис».

Под кризисом понимается логическая ступень развития любого исторического явления, переход из одного качественного состояния в другое. Кризис не есть нечто негативное, он имеет и отрицательные, и положительные стороны, причем последних в кризисе российского суда присяжных 1878-1889 гг. оказалось значительно больше, нежели первых. Отличие «кризиса» от «реформы» состоит в том, что кризис всегда объективен, а реформы, хотя они обычно также вызываются объективными причинами, носят на себе печать субъективности. Проведение реформы предполагает некоторый план, систему, целостный комплекс мер, направленный на достижение определенной цели. Кризис начинается стихийно. Мероприятия правительства в исследуемый нами период реформ, хотя и имели целью улучшение деятельности суда присяжных, не были заранее спланированы: по мере необходимости разрабатывались те или иные меры, затрагивающие отдельные стороны суда присяжных. Кроме того, ни в Министерстве юстиции, ни в Государственном совете не было конкретного конечного образа, к которому должна была бы привести реорганизация суда присяжных.

Концепция кризиса суда присяжных в России объясняет многие моменты, необъяснимые с точки зрения судебной контрреформы или ограничения судебной реформы 1864 г. Несомненно, ряд законов в период 1878-1889 гг. сузил компетенцию присяжных заседателей1, но не все эти меры носили политический характер, как, например, изъятие из ведения заседателей дел о сопротивлении распоряжениям правительства, неповиновении властям, убийствах и покушениях на убийство должностных лиц и т. д. Была изменена подсудность и у ряда преступлений, с которыми суд присяжных, в силу своей специфики, просто не справлялся. Например, были изъяты дела о мелких кражах со взломом, о нарушениях паспортного устава и др. Кроме того, в состав Временных комиссий, готовивших общие, очередные и запасные списки присяжных заседателей, ввели людей, непосредственно заинтересованных в нормальной работе судебных органов (лиц прокурорского надзора и др.), был изменен порядок составления списков присяжных, а также контингент лиц, имеющих право быть включенными в эти списки. Причем за счет установления ценза грамотности состав присяжных заседателей был явно улучшен с точки зрения осуществления правосудия. Судебная практика выявила ряд процессуальных недостатков, поэтому были приняты некоторые законы, направленные на их устранение и на усовершенствование различных сторон судопроизводства2. Например, присяжным было разрешено требовать от суда изменений в формулировках ставимых перед ними вопросов3. Естественно, в этих законах не шла речь о контрреформе или ограничении суда присяжных.

Напротив, на наш взгляд, права присяжных заседателей в данном случае были расширены.

Развитие кризиса 1878-1889 гг. шло в трех направлениях: изменение компетенции суда присяжных; изменение социального и образовательного состава присяжных заседателей; изменение некоторых сторон устройства суда присяжных и отдельных процедур разбирательства с участием присяжных заседателей.

В результате кризиса российский суд присяжных приобрел новые качественные характеристики. После 1889 г. присяжным заседателям остались подсудны только чисто уголовные дела без какого-либо политического оттенка.

По подсчетам А. М. Бобрищева-Пушкина, после 1889 г. в компетенции заседателей осталось примерно 300 статей Уложения о наказаниях уголовных и исправительных вместо 410 статей в 1860-е гг.1 Соответственно на 10-15 процентов сократился объем юрисдикции суда присяжных (в основном за счет передачи мировым судьям дел о мелких кражах со взломом). Если за период 1873-1878 гг. этот показатель составил для России 75,2 процента, то за период 1878-1889 гг. - только 66 процентов2. Тем не менее ни сужение компетенции, ни сокращение объема юрисдикции практически не отразились на репрессивности «суда общественной совести». Статистические данные, приведенные в исследовании С.А. Пашина, свидетельствовали, что репрессивность суда присяжных мало изменилась в 1890-е гг. по сравнению с 1870-ми гг. - по России в целом она выросла всего на 0,1 процента (с 65,4 до 65,5 процента). Если сравнить период 1890-1899 гг. с 1878-1889 гг., то в этом случае сила репрессии присяжных заседателей возросла в среднем по стране на 4,2 процента (с 61,3 до 65,5 процента)1.

Однако и эти показатели незначительны. Если правительство, принимая ряд законов 1870-80-х гг., имело одной из целей повышение репрессивности суда присяжных, то оно этой цели не достигло.

В годы кризиса был значительно улучшен состав заседателей. Во-первых, все присяжные из-за введения требования умения читать по-русски стали избираться только из числа грамотных людей. Во-вторых, на 8-10 процентов сократилось количество крестьян, являвшихся наиболее бедными и необразованными среди присяжных заседателей. В то же время крестьяне попрежнему, особенно в негубернских уездах, составляли более половины заседателей2. В-третьих, были приняты меры по привлечению к участию в судопроизводстве достаточно состоятельных людей и исключению из состава присяжных заседателей лиц малоимущих и недостаточно самостоятельных в своих суждениях.

В годы кризиса были улучшены и некоторые стороны устройства суда присяжных, что привело к более успешному функционированию изучаемого правового института. Были изменены и отдельные процедуры судопроизводства. Мы согласны с учеными-юристами, не все изменения способствовали улучшению работы суда присяжных. Так, ограничение права немотивированного отвода сторонами с шести-двенадцати до трех заседателей, хотя процессуально и уравнивало стороны (по Судебным уставам 1864 г. защита и обвинение могли отвести по шесть присяжных, но если прокурор не пользовался этим правом, то адвокат мог отвести до двенадцати человек), но тем самым ограничивало права подсудимых1. Тем не менее большинство законодательных актов, принятых в период кризиса, положительно отразились на деятельности суда присяжных. Например, был изменен принцип распределения заседателей по сессиям: по Уставам 1864 г. численность очередных заседателей зависела от численности населения уезда, а законом 12 июня 1884 года2 число граждан, вносимых в очередные списки присяжных, ставилось в зависимость от количества сессий, назначаемых на год в каждом уезде, что ощутимо сократило количество очередных заседателей; было ужесточено наказание за многократное игнорирование исполнения обязанностей заседателя со стороны состоятельных граждан: за неявку в суд в третий раз, кроме уплаты штрафа, правонарушитель лишался права избирать и быть избранным на должности, требующие общественного доверия, - это привело к тому, что явка присяжных в суд (например, в Нижегородском окружном суде) в 1890-е гг. была настолько высокой, что часто не возникало потребности в запасных заседателях; положение присяжных было облегчено за счет того, что было запрещено продолжать судебные заседания ночью, и т.п.

Таким образом, избранная континентальная модель института присяжных заседателей (они отвечали на вопрос: "Виновен ли подсудимый?") определила организацию и порядок их работы.

Присяжным заседателем могло стать лицо в возрасте от 25 до 70 лет, обладающее цензом оседлости (два года)3. В Соответствии с Уставом уголовного судопроизводства от 20 ноября 1864 г. для выборов присяжных составлялись общие списки, в которые включались: почетные мировые судьи, служащие (кроме профессиональных юристов), все выборные должностные лица, волостные и сельские судьи из крестьян, прочие лица, располагающие недвижимостью или доходом. Не могли включаться в списки священники, военные, учителя, прислуга и наемные рабочие. Общие списки служили основой для составления списков очередных и запасных заседателей на год. За три недели до судебного заседания председатель суда по жребию отбирал тридцать очередных и шесть запасных заседателей. В заседании оставалось двенадцать присяжных. Присяжные заседатели могли быть отведены как подсудимым (двенадцать присяжных), так и прокурором (шесть человек). Из числа не отведенных избирались двенадцать присяжных, из них - один старший1.

После рассмотрения дела по существу и окончания прений председатель суда разъяснял присяжным правила о силе приведенных доказательств, "законы о свойствах рассматриваемого преступления" и предупреждал их против "всякого увлечения в обвинении или в оправдании подсудимого". Для судьи-профессионала это был способ влияния на неискушенных в судейских делах присяжных заседателей. Председатель суда вручал присяжным письменные вопросы о факте преступления и вине подсудимого, которые оглашались в суде. Вопросы разрешались присяжными по большинству голосов. Отмена вердикта была возможна лишь в случае, если суд единогласно признавал, что "решением присяжных осужден невиновный"2. В этом случае он выносил постановление о передаче дела на рассмотрение нового состава присяжных, решение которых было окончательным. Закон подчеркивал, что "приговор, постановленный судом с участием присяжных заседателей, считается окончательным"1.

Судебная реформа 1864 г., имеющая целью воплотить радикальные нововведения, за которыми не было ни традиции, ни внутренних образцов в других областях управления, уповала на нравственность и совесть народа. Нельзя сказать, что составители Судебных уставов не понимали, что в русском народе не развито "чувство законности", что народ скорее сострадает преступнику, относится как к несчастному, нежели осуждает. Но, по их мнению, только предоставление обществу возможности "разбирать и осуждать поступки своих членов могло бы способствовать развитию его правосознания. Выборные по жребию присяжные являются лучшими примирителями требований правды с действительной жизнью2.

Это не было сентиментальной верой составителей судебных уставов в свой народ, это была фундаментальная культурная позиция. Сопоставляя культурно-исторические различия в отношении к понятиям "истина" и "правда" в западноевропейской и русской традиции, В.В. Знаков отмечает: "согласно традициям русской науки и культуры, поиски истины в делах общественных, в отношениях между людьми неотделимы от представлений о добре и зле. В нашем отечестве истина всегда рассматривалась не только с познавательной, но и с моральной точек зрения. Правда всегда принадлежала к миру идеальных, духовных ценностей русского народа, и в силу этого "доверие к умственной и нравственной восприимчивости русского народа гарантировало в глазах создателей Судебных уставов практическую осуществимость многих новшеств"3.

Таким образом, становление суда присяжных протекало в условиях, когда реформаторские и консервативные процессы в судебной политике правительства шли параллельно, в связи с чем в институт присяжных заседателей постоянно вносились изменения. В частности, это касалось следующих направлений:

а) ограничение компетенции суда присяжных заседателей;

б) обеспечение состава суда присяжных из числа лиц, служащих опорой режима и т.д1.

Но как бы то ни было, окончена была труднейшая и важнейшая часть дела: прочно заложен был фундамент нового суда, и заложен на таких разумных основаниях, что даже иностранные юристы, и во главе их Миттермайер, были приятно изумлены, узнав о трудах русских юристов.

Общим результатом кризиса стало рождение оригинального российского варианта суда присяжных, серьезно отличающегося от того, что было несколько умозрительно создано составителями Судебных уставов 1864 г., и более отвечающего требованиям русской жизни.