Geum.ru

Направления деятельности суда присяжных в России в 1866 1889 годах 32 глава 2

Вид материалаДокументы

Содержание


§ 2. Вклад российских ученых-юристов и юристов-практиков в становление института присяжных
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7

§ 2. Вклад российских ученых-юристов и юристов-практиков в становление института присяжных


Участие в отправлении судопроизводства представителей различных слоев общества - присяжных заседателей - при отсутствии представительных учреждений в других сферах государственной деятельности России того времени давало основание рассматривать данный институт не только как юридическое, но и как политическое учреждение. Справедливо говорят, что учреждение присяжных облегчает и смягчает здравое применение законов, составляет самую твердую опору правительства. Суд присяжных устраняет всякую мысль о пристрастии, о произволе и притеснении. Правительство, доверив присяжным огромную власть признавать кого-либо виновным в преступлении и подвергать его наказанию, законами установленному. ставит себя в счастливую невозможность сделаться притеснительным и ограждает себя от нравственной ответственности за те ошибки или пропуски, которые всегда могут сделать судьи, избранные правительством и получающие от него жалование. Власть определяет наказание ей самое благодетельное, но в то же время самое опасное: она ограждает общественный порядок и обеспечивает свободу и спокойствие всех граждан: но если эта власть дурно устроена, то она вместо того разрушает общественный порядок, стесняет свободу и уничтожает спокойствие граждан. Эта опасность устраняется учреждением присяжных, соединяющих в себе все те условия обеспечения, которые напрасно искали бы в судах несменяемых избранных, награждаемых или наказываемых правительством.

Основной момент критики суда присяжных в этот период был связан с сомнением в способности народного элемента к отправлению правосудия", с опасением, что народ недостаточно грамотен, чтобы вершить правосудие, "что необдуманно и неосторожно призывать творить суд людей, гражданское развитие которых было так долго задержано и которые привыкли лишь к крепостному труду или к всепоглощающим заботам о насущных потребностях"1.

По этому поводу высказывались многие юристы. В частности, С.В. Познышев отмечал: "... для решения тех вопросов о преступном событии и виновности, которые рассматривают присяжные, необходимы не столько технические, юридические сведения, сколько простая логика, наблюдательность и житейская опытность; ... присяжный заседатель в новом для него деле суда чутко и внимательно относится ко всем деталям воспринимаемых им в зале суда фактов и оценивает их с точки зрения принесенной им в суд житейской опытности"2.

Продолжая эту мысль, М.В. Духовской в работе "Русский уголовный процесс" подчеркивал: "Народные представители привлекаются на суд прежде всего потому, что участие их дает возможность справедливее и полнее разрешить вопрос о виновности... Участвуя в отправлении правосудия, народ начинает лучше сознавать и ценить закон. Через своих представителей он получает возможность выражать оценку закона, раскрывает те стороны жизни, которые расходятся с нею. Таким образом, являясь школою для народа, суд народных представителей, с другой стороны, может указать законодательным органам в деле истинного познания требований жизни"3.

В.Случевский отмечал: "... закон, призывая их (присяжных заседателей) к отправлению судейских обязанностей, предполагает найти в них не юридические познания, а, главным образом, чистую совесть и доброе разумение"4.

Считая, что решения коронных судей "...в силу равнодушия к индивидуальным особенностям дела" все чаще расходятся с духом закона, В.Н.Палаузов писал: "...предоставление присяжным возможности сравнения конкретных обстоятельств дела с соответственными законными признаками делает институт еще более ценным"1.

Таким образом, доверие к своему народу, его здравому смыслу и нравственной чуткости, уважение к его уму и восприимчивости - заслуга составителей судебных уставов.

Судебная реформа 1864 г., имеющая целью воплотить радикальные нововведения, за которыми не было ни традиции, ни внутренних образцов в других областях управления, уповала на нравственность и совесть народа. Нельзя сказать, что составители Судебных уставов не понимали, что в русском народе не развито "чувство законности", что народ скорее сострадает преступнику, относится как к несчастному, нежели осуждает. Но, по их мнению, только предоставление обществу возможности "разбирать и осуждать поступки своих членов могло бы способствовать развитию его правосознания. Выборные по жребию присяжные являются лучшими примирителями требований правды с действительной жизнью2.

Это не было сентиментальной верой составителей судебных уставов в свой народ, это была фундаментальная культурная позиция. Сопоставляя культурно-исторические различия в отношении к понятиям "истина" и "правда" в западноевропейской и русской традиции, В.В. Знаков отмечает: "согласно традициям русской науки и культуры, поиски истины в делах общественных, в отношениях между людьми неотделимы от представлений о добре и зле. В нашем отечестве истина всегда рассматривалась не только с познавательной, но и с моральной точек зрения. Правда всегда принадлежала к миру идеальных, духовных ценностей русского народа, и в силу этого "доверие к умственной и нравственной восприимчивости русского народа гарантировало в глазах создателей Судебных уставов практическую осуществимость многих новшеств"1.

В целом упреки в адрес суда присяжных отличались в России двояким характером:

с одной стороны, "... это были нападения спорадические, т.е. одномоментные, по какому-нибудь отдельному случаю, где страстность", - как подчеркивал А.Ф.Кони, - " не соответствует их основательности - и в этом их внутренняя слабость"2;

с другой стороны, хронические, связанные, в основном, с большой частотой оправдательных приговоров. По этому поводу Г. Лебон, как и многие прогрессивные юристы, писал: "...ошибки присяжных являются лишь последствием ошибок судей"3.

Судебные Уставы России не заимствовали извне внутренние формы судоустройства и судопроизводства, а представляли собой самобытное русское явление. "В нашем новом процессе, - пишет И.Я.Фойницкий, - есть много сходного с английским и особенно французским, в общих очертаниях он приближается к тому же типу, который выработан лучшими представителями европейской культуры и устанавливает наши родственные с ней отношения. Но в то же время ни один процессуальный институт Уставов не может быть признан ни английским, ни французским; на каждом из них легла печать самобытности, каждый из них имеет самостоятельную русскую физиономию, приноравливаемую к русским нуждам и русским усилиям. Наш мировой суд далек от английского земского представительства, еще более далек от мировых судей французских. Наш суд присяжных, равным образом, вылился в институт совершенно самостоятельный, представляющий значительные черты различия как от английского, так и от французского"4.

По мере приобретения опыта практической деятельности суда присяжных неизбежно вставали вопросы, связанные с необходимостью совершенствования различных аспектов его функционирования.

А.Ф.Кони, в частности, выделяет два главных вопроса.

Вопрос первый - об организации деятельности суда присяжных, который был связан с составом присяжных заседателей, деятельностью комиссий по составлению списков присяжных заседателей, условиями их работы.

Вопрос второй из области условий деятельности присяжных, касающийся проблем подсудности, то есть корректировки составов преступлений, подсудных суду присяжных заседателей; производства дела на суде, влекущий процессуальные, бытовые и практические неудобства, препятствующие нормальному отправлению правосудия; и условий постановления присяжными своего решения - "слабой репрессии", выразившейся в большом количестве оправдательных приговоров"1.

Продолжая эту мысль, Н.Н. Розин отмечает: "Не следует, однако, закрывать глаза на то, что в современной организации и в условиях деятельности суда присяжных есть много недостатков...

Необходимо озаботиться улучшением общеправовых и внешне-бытовых условий деятельности присяжных"2.

Итак, народный элемент образует самостоятельную коллегию, отделенную от профессионального судьи. Именно в этом И.Я.Фойницкий усматривал глубокое отличие суда присяжных от нового шеффенского института, введенного в Германии. Он полагал, что самостоятельность коллегии присяжных устраняла всякую тень влияния судей правительственных на  судей  народных3. Еще более точно это различие сформулировал Г.Джаншиев, указав на то, что такое влияние профессиональных судей в суде присяжных проявляется публично и действует на присяжных просвещающим, а не подавляющим образом, совершенствуя, а не сводя к нулю, участие народного элемента1. Современные правоведы также высказывают мнение о том, что вынесение присяжными вердикта самостоятельно и независимо от профессионального судьи - признак, определяющий сущность института2. Мы разделяем данную точку зрения.

В то же время при определении степени значимости народного элемента в суде шеффенов и суде присяжных целесообразно отметить их близость. В отношении народного заседателя в шеффенском суде Т.Б.Чеджемов писал, что последний не знает детально законов, его познания в основном ограничиваются общими представлениями, “пониманием духа ... закона. Но он приносит в суд жизненный опыт, разум, горячую заинтересованность в человеческой судьбе, представляет в суде взгляды общественности.  Такое сочетание судейского профессионализма с житейской мудростью и свежестью впечатлений народных заседателей позволяет принимать правильное решение.” Добропорядочность, добросовестность, объективность как судьи, так и народных заседателей - важнейшее условия совместного решения по делу3.

В правовой литературе имеются идентичные по своей сути высказывания и в адрес присяжных заседателей. В частности, специалисты обращают внимание на то, что коллегия присяжных  обладает повышенной восприимчивостью и чувствительностью к внутренней психологической подоплеке рассматриваемых в суде человеческих трагедий, милосердием, социальным (инстинктивным)4 чувством справедливости. Поэтому присяжные заседатели способны примирить строгие требования закона с голосом сострадания к подсудимому. Эту же идею еще в XIX веке высказал Ф.Севэн, который писал о том, что ”мудрый и гуманный французский закон, построенный на том принципе, что лучше оправдать виновного, чем осудить невиновного, нашел в институте присяжных гарантию правосудию, коему доступно милосердие, человеколюбие и сочувствие; деяния человека он хочет судить по человечески”1. Таким образом, можно констатировать, что качественная характеристика присяжных заседателей совпадает в целом с характеризующими данными  народных заседателей  в традиционном российском суде2.

Участие присяжных заседателей в суде равно как и народных заседателей есть один из элементов правосудия, свидетельствующих о демократичности современных судов. При этом роль народного элемента сводится к тому, чтобы суд при принятии решения руководствовался не только законом, но и объективно подходил к вопросам вины и наказания с точки зрения реалий повседневной жизни. Разумеется, суд присяжных является не абсолютной гарантией, “а лишь возможностью  перевода (советского уголовного процесса) в рамки надлежащей правовой процедуры, профессионализированной без формализма,  уважительной к правам личности без потакания”3. Вердикт, вынесенный ими, приобретает силу закона и служит основанием для приговора о наказании. Состоявшийся вердикт присяжных имеет значение непоколебимого акта правосудия. Судья обязан положить вердикт в основу своего решения без каких-либо изменений4.

На наш взгляд, именно в этом проявляется особая значимость решения коллегии присяжных заседателей в отличие от процедур постановления приговора в шеффенском суде. В суде, где судья и заседатели образуют единую коллегию, заседатели почти всегда подчиняются судье, поскольку “в вопросах права самые образованные шеффены всегда подчиняются взглядам судьи”1.

Отдельные современные авторы склонны рассматривать коллегию присяжных заседателей как проявление принципа народовластия в отправлении правосудия. Так, В.И.Бадашханов отмечает, что народовластие в уголовном судопроизводстве означает участие народа в принятии законов, отражающих его волю, и распространяющееся на всю уголовно-процессуальную деятельность. Практическое действие принципа народовластия в уголовном судопроизводстве рассматривается этим автором “на примере вновь вводимых судов присяжных.2” Не отрицая наличие такого воздействия, мы полагаем, что термин “народовластие” в уголовном судопроизводстве не совсем уместен. Будучи благозвучным по отношению к понятию уголовного процесса в целом, он может быть воспринят в каждом конкретном уголовном деле как решение, принимаемое под диктовку народа, что является недопустимым. В связи с этим представляется, что обусловленная нормами уголовно-процессуального законодательства деятельность присяжных заседателей в судебном заседании является деятельностью подзаконной. Вместе с тем поскольку выносимый ими вердикт является основанием для вынесения приговора, определяет структуру и направленность обсуждения  последствий признания лица виновным (невиновным), постольку можно рассматривать вердикт присяжных заседателей в качестве акта самоограничения государства в отправлении правосудия в части, касающейся установления виновности подсудимого. Из этого следует вывод о том, что присяжные заседатели своим участием способствуют суверенизации судебной власти в целом. К такому же выводу в конечном счете приходит и автор критикуемой позиции, отмечая, что “суды обретают суверенные начала по отношению к другим ветвям власти именно за счет включения коллегий присяжных заседателей”1.

В соответствии с действующим законодательством  присяжные заседатели суть судьи виновности подсудимого (ст.ст. 449, 454, 459 УПК). В связи с этим возникает необходимость рассмотреть вопрос о компетенции присяжных заседателей (ст. 435 УПК) при ответе на вопросы, предусмотренные п.п. 1, 3 и 4 ч. 1 ст. 303 УПК.

Данная проблема была предметом исследования известных русских юристов. И.Я.Фойницкий, А.М.Бобрищев-Пушкин, Н.В.Муравьев и другие правоведы отмечали, что присяжные заседатели не могут быть устранены от подведения признанных ими фактов под моральные, а следовательно, и юридические понятия2. И.Я.Фойницкий определял, что как вопросы факта, так и вопросы права одинаково подлежат их рассмотрению, “но лишь настолько, насколько это необходимо для разрешения вопроса о виновности, ибо в сам состав этого вопроса по необходимости входит вопрос не только о событии преступления, но и о причинной внешней и даже внутренней его связи с подсудимым”3. Н.В.Муравьев, будучи противником суда присяжных, тем не менее указывал на то, что действующий закон, “наша судебная практика, наша судебная литература - все признают присяжных заседателей судьями виновности”4. Эту точку зрения поддерживает С.М.Казанцев, подчеркивая, что присяжных заседателей согласно закона спрашивают не о том, совершил ли подсудимый преступное деяние, а виновен ли подсудимый в том, что совершил его; не сам факт, а внутренняя сторона и личность подсудимого, в нем выразившаяся, подлежат суждению присяжных1. Разрешая вопрос о том, виновен ли подсудимый в совершении преступления, присяжные заседатели исходят из того, что данное деяние совершил подсудимый. Установив, что имело место деяние, инкриминируемое подсудимому, и что оно совершено подсудимым, коллегия присяжных в соответствии с п. 4 ч. 1 ст. 303 УПК устанавливает наличие или отсутствие  вины в действиях подсудимого. При этом, как мне представляется, установление вины подсудимого присяжными заседателями состоит в неразрывном единстве с утверждением в сознании присяжных заседателей причинной связи между деянием подсудимого и наступившими последствиями. Утвердиться такая мысль может у них только в результате убедительных доказательств стороны обвинения.

Указания ряда авторов на коллегию присяжных, выступающую в качестве арбитра, буфера, обеспечивающего равновесие между обвинением и защитой, конкуренцию официального и неофициального начал права2, представляются попытками детализации состязательности в суде присяжных с указанием места и роли присяжных. С.В.Боботов, И.Ф.Чистяков, И.Л.Петрухин и ряд других авторов, рассматривающих присяжных в качестве буфера, средства защиты и т.д., усматривают их роль в противопоставлении себя официальному началу права. В этом случае логическим следствием такой позиции станет неизбежное “политическое” и правовое противостояние судебных коллегий. По моему мнению, это является недопустимым.  Это положение усугубляется зародившейся во Франции в период Великих революций и просуществовавшей до нашего времени теорией факта и права.  По поводу последней в ХIХ веке высказывали свою точку зрения И.Я.Фойницкий, Ю.Глазер, В.Вальберг, А.Роземблюм, В.К.Случевский, В.Д.Спасович, Д.Г.Тальберг и ряд других юристов. Они отмечали, что эта теория является неверной, так как невозможно установить точные границы между компетенцией присяжных заседателей, с одной стороны, и коронными судьями, с другой. По их мнению, область права и факта соприкасаются между собой  и незаметно переходят одна в другую. Даже противники суда присяжных, в частности, Гуэ-Глунека, В.Дейтрих указывали на “искусственное разделения судей на судей факта и судей права”1. По этому поводу В.Вальберг писал: “предлагая присяжным вопрос таким образом, что в случае утвердительного их ответа рассматриваемое деяние должно быть признано соответствующим закону понятию преступления, - тем самым им предоставляется решать, представляет ли рассматриваемый случай овеществившееся понятие преступления, установленное законом”2. Указывая на необходимость и возможность устранения “вредной и совершенно непригодной теории разделения обязанностей между присяжными и коронными судьями по фактическим и юридическим основаниям”3, многие юристы отмечали, что основанием этого взгляда послужило превратное понимание известного положения английского права, высказанного в конце XVI века юристом лордом Коком, “Юристы не должны разрешать вопросы факта, равно как и присяжные разрешать вопросы права”1. Французские юристы, по мнению вышеуказанных авторов, ошибочно вывели из этой формулы начало о принципиальном будто бы отделении вопросов факта и вопросов права и распределении их между присяжными и судьями.

Вместе с тем существует и другая теория - теория виновности и наказания. В соответствии с этой теорией присяжные заседатели разрешали вопросы о виновности в полном объеме как со стороны фактической, так и со стороны права2. К такому выводу они приходили при анализе ст. 754 Устава уголовного судопроизводства. Согласно правилам данной статьи разрешению присяжных заседателей предлагался общий вопрос о виновности подсудимого, когда никем не возбуждено сомнение ни в том, что событие преступления действительно совершилось, ни в том, что оно должно быть вменено подсудимому в вину. Тем самым в совокупный вопрос входил не только вопрос о виновности, но и внешней и внутренней причинной связи его с деянием подсудимого. Идентичным образом проблема слияния  вопросов разрешена в п. 3 ч. 1 ст. 449 УПК.

Разумеется, эта теория не ликвидирует трудности, возникающие при оценке присяжными действий подсудимого, на что указывают и современные юристы как российские, так и западные. Так, американский ученый Стивен Теймэн отмечает, что “ныне завоевала господство другая теория, согласно которой присяжные заседатели разрешают вопросы о виновности в полном объеме как со стороны фактической, так и со стороны правовой”3.

Таким образом, современный процесс реформирования судебной системы сталкивается с теми же проблемами, которые стояли перед законодателем в во второй половине XIX в.

Многих недостатков в деятельности суда присяжных в России можно было бы избежать, если бы мы лучше проанализировали ошибки и просчеты, допущенные в ходе реформы 1864 года, поскольку, как показывает опыт, они во многом совпадают. По этому поводу некоторые авторы, исследовавшие проблемы суда присяжных отмечали, что, как и во многих других случаях, мы не научились извлекать уроки из прошлого, несмотря на то, что знания и "представления о суде присяжных как элементе судебной реформы 1864 года имеют поистине непреходящее значение и поддаются реконструкции в сегодняшнее право и современную практику"1.