Владимир Токмаков Детдом для престарелых убийц фантазии в стиле trash (трэш)
| Вид материала | Документы |
СодержаниеПогода на завтра Битый час, битое время |
- Детские фантазии, 52.22kb.
- Вакансии интернам и ординаторам, 158.86kb.
- «Сказ от сердца и души о том, как мамы хороши!», 188.12kb.
- Разработка новых моделей школьной формы в официально-деловом стиле, 237.83kb.
- Отчёт о деятельности автономного учреждения, 109.08kb.
- Программы Организации Объединенных Наций в области предупреждения преступности и уголовного, 455.51kb.
- Медицинское заключение на престарелого (инвалида), оформляющегося в учреждение социального, 20.38kb.
- Области», согу «Вяземский дом-интернат для престарелых и инвалидов», согоу «Центр диагностики, 262.44kb.
- Планы лекций и семинарских занятий по философии для студентов Методические указания, 397.15kb.
- Планы лекций и семинарских занятий по истории и философии науки для аспирантов и соискателей, 255.33kb.
ПОГОДА НА ЗАВТРА
Августовский кризис 199… года.
Из интернетовского послания Семена (Ганновер, Германия):
«Тебе сейчас ничего не остается, как переждать шторм. Сидеть на берегу и ждать у моря хорошей погоды. Грохот волн не перекричать. Но это не значит, что нужно бездействовать. Сиди и плети сети или чини старые. Они ведь все равно скоро понадобятся. Они обязательно пригодятся.
Что тут поделаешь, брат? Нашему поколению просто не выпало ни одного счастливого билета. Так бывает. Здесь как повезет. Нашему поколению – ни одного, а следующему, например, сразу два. Или три. Но жить-то надо. Будем входить в жизнь безбилетниками…
Есть люди, которым нравится жрать дерьмо. Сколько бы им ни говорили, что жрать дерьмо плохо, они все равно будут жрать. Им нравится. Если им запретят это делать, они будут жрать дерьмо по ночам под одеялом.
Бороться надо за тех, кого обманули: сказали, что это конфетка, а подсунули под этим видом дерьмо в красивой упаковке».
БИТЫЙ ЧАС, БИТОЕ ВРЕМЯ
Мой знакомый, удачливый бизнесмен Егор Банин, как-то подвозил меня на своем «круизере» до редакции.
– Как на личном фронте, без перемен? – спрашиваю из вежливости.
– Нормально. Я однолюб, хоть и многоженец, – шутит Банин, поворачивая ко мне парус своего огромного плоского лица. – Вон смотри, кстати, какая киска на остановке стоит. Сейчас бы ее на шишку надеть, а?
И точно, стоит такая, ноги длинные скрестила, как ножницы. Знает, сучка, что так ее ноги кажутся еще длиннее.
– А как бизнес? – опять спрашиваю я для продолжения разговора.
– Отлично. Ботва ведь все хавает… – вяло бросил он.
«Ботва» на жаргоне означает народ. И что я, борец за права белых негров, могу возразить этому сукину сыну?
Внутренний монолог Глеба Борисовича, едущего с новым русским на джипе:
«Господи! В какое бездарное, одноразовое время нам выпало жить! Кругом один суррогат, подделка, дешевка! И ведь народ-то эту дрянь, которая везде – на рынках, на эстраде, в кино, в книгах, на работе, везде, везде вокруг нас! – действительно с удовольствием хавает. Все – фальшь, а вокруг нее – „глянцевый рай” псевдосвободного „общества потребления самих себя”. Значит, мы заслуживаем эту жизнь. Мы достойны своих сегодняшних кумиров. Нам воздано по нашему интеллекту и духовным запросам. А будущие поколения будут смеяться над убожеством нашего существования, над нашими примитивными вкусами, целями, мечтами, над нашими ничтожнейшими лидерами, постыдным тупоумием, ограниченностью и бесцельно прожитой жизнью.
Они посмеются над нами и навсегда забудут это никакое время, в котором жили никакие люди. „И сказок о нас не напишут, и песен о нас не споют…”»
«Все, приехали», – сказал Банин. Я очнулся от своих мыслей. Мы стояли возле здания редакции. Е. Б. сказал – приехали, и я, вежливо улыбаясь, вышел, чтобы не мешать ему ехать дальше.
…Когда они чувствуют необходимость, они приглашают мужчину и женщину из эскортуслуг. Это происходит в самом суперном офисе в центре главного мегаполиса страны. Те трахаются на их глазах в гудок, в треугольник и в голову. В специальной, полутемной комнате, где высвечиваются только эти спаривающиеся, они онанируют, если в том есть нужда, кончают в бумажные салфетки, платят по таксе и бегом возвращаются к своим компьютерам, факсам, мобильникам, биржевым сводкам и курсам валют. Так живет поколение моего младшего брата, будущего светилы финансового мира России. Их это вполне устраивает: виртуальный секс, стеклянные презервативы, их тело – только для карьеры. Я же навсегда останусь в том варварском времени, когда любовью занимались вживую, как говорится, мясо в мясо.
Я, например, гетеросексуал. Меня не привлекают мужские задницы (если уж на то пошло, можно вставить в прямую кишку своей женщине). Но вот парадокс: у меня есть несколько знакомых гомиков, и по своей сути они люди очень интересные, с богатым воображением и уникальным внутренним миром. С ними интересно общаться в отличие от быковатых новых русских с золотыми цепями на шее и бритыми затылками. И если при мне будут убивать гомика, я несомненно заступлюсь за него, даже под угрозой собственной жизни. А вот когда при мне будут мочить нового русского – видит бог, я даже пальцем не пошевелю.
В коридоре редакции «Вечернего Волопуйска» Нестор Иванович Вскипин за что-то отчитывает М. Строчковского. Я прохожу мимо и слышу фразу из наставлений патриарха Нестора:
– Споткнуться о кучу дерьма, Строчковский, может всякий. Но не всякий может убрать эту кучу, чтобы не споткнулся другой.
– Нестор Иванович, вы только в чужом глазу похмелье видите, – вяло огрызается Мотя.
– Я слышал, как он только что пукнул, и я уверен, Нестор Иванович, что он пукнул против вас! – не удержавшись, вставил я, проходя мимо.
Мотя Строчковский сидит за своим рабочим столом и пытается сочинить информацию в номер. Над его головой очередная «цитата дня» Н. Вскипина:
«Ваши материалы должны звучать, как взрыв среди ясного неба».
У Моти ничего со «взрывом» не получается, и тогда он разряжается гневной тирадой:
– Все говорят: в этом мире необходимо работать. А что может быть хорошего в таком мире, где, чтобы не сдохнуть с голода, ты должен вкалывать как проклятый? А некоторые, Глеб, принимают работу как счастливую находку, настоящую удачу. «Труд, – повторяют они тупо, – сделал из обезьяны человека». «Не человека, а лошадь!» – уточняю я.
– Успокойся, – говорю я Моте, – и вспомни еще одну тривиальность: свобода – это осознанная необходимость. И несвобода – это тоже осознанная необходимость. Все станет на свои места, когда наконец будет осознана необходимость отказаться от необходимости жить по «осознанной необходимости» ради самой свободы!
– Ты знаешь, – Мотя задумчиво смотрит в окно, – Нестор Махно останавливает меня сегодня на лестнице и нахально так говорит: «Что это у вас за вид такой потрепанный, Строчковский? Я в шесть утра уже на ногах, а вы почти на рогах… Если вы хотите работать у нас в газете, то вам придется меньше пить». – «Нестор Иванович, а если меньше – то можно чаще?» – нагло так я у него спрашиваю. «Нет», – также нагло он мне отвечает. «Ну тогда, – опять говорю я, – хотя бы меньше и реже, но дольше?» По-моему, он до сих пор стоит там в коридоре и соображает, что я ему за загадку такую загадал.
– Знаешь, Мотя, на кого похожа лень, победившая человека? – я хлопаю Мотю по плечу, он – весь внимание, – на человека, которого победила лень.
Меня, блин, все не оставляет это мерзкое чувство, что за мной кто-то следит. Некий огромный глаз без ресниц. Этакий глаз на тонких паучьих ножках из кошмарных картин Сальвадора Дали.
Например, в квартире… Вроде бы все нормально, а то вдруг покажется, что эта вещь лежит не на том месте, куда я ее положил, и бумаги в столе как будто перепутаны…
Может, просто стены у меня неровно выросли, вот теперь крыша и съезжает?
Грустил ли я по своим родственничкам?
Да, конечно. Я ж не камень.
Бывало, так и совсем невмоготу. Оказывается, семейные чувства не пустой звук.
Иногда мама, видимо, тайком от отца, звонила мне и делилась последними новостями: младший брат делал первые успехи теперь уже в большом бизнесе. Мама не могла нарадоваться этому. Дело отца процветало, он наконец-то построил загородный дом: три этажа вверх, два – вниз. Для особо ленивых работает мини-лифт, выписанный специально из Германии. Все они пристрастились отдыхать в Испании: «Знаешь, мы снимаем номер в трехэтажной, колоритной такой, под старину, гостинице, в которой останавливались Пабло Пикассо и Федерико Гарсиа Лорка».
– А как у тебя дела, сынок? – интересовалась мама, и в ее голосе слышался искренний и неподдельный интерес.
У них было все хорошо, зачем, спрашивается, им нужен я, разгильдяй, лодырь и полное ничтожество?
Со временем мама почему-то звонила все реже и реже. Потом звонки вовсе прекратились. Я же не звонил им никогда.
Возлюби ближнего своего как самого себя. А что прикажете делать с дальними своими?
Совесть в наше время – это такая роскошь, которую не каждый может себе позволить.
Помню, в тот год выдались хорошие сентябрьские деньки. Кругом – осенние лужи, вода в них густо настояна на желтых листьях. Люблю бабье лето; баб летом и лето в бабах. Гуляем с Шарлоттой по старой части городка.
– Вон, смотри, у той девушки попа трусики зажевала. Видимо, совсем не кормит свою попу, – я хочу отвлечь Шарлотту от грустных мыслей. – Представь, на эту бы попу да еще и большие титьки!
Шарлотте это неинтересно.
– Мы никогда не говорили с тобой о любви.
– Зато как о ней молчали, – вырвалось у меня.
– Обрати внимание, – говорит она. – На улицах почти полностью исчезли беременные женщины. И какое теперь чувство опустошенности! Как будто само Время сделало аборт.
– Я по радио недавно слышал, что за период реформ у нас в стране не родилось семь миллионов запланированных детей.
– А ты бы хотел иметь детей?
Этот вопрос застал меня врасплох. Время ведь тоже ребенок, он растет, вырастает, а стариться и умирать приходится нам. Так что надо поразмышлять на досуге о традиционных семейных ценностях. Может быть, это и вправду один из способов избежать одиночества и полного забвения? Но ведь этот мир все равно планетарно конечен? Солнце превратится в огромный раскаленный шар, который испепелит и нашу цивилизацию, и Пушкина, и Шекспира, и Моцарта, и Иванова с Петровым да с каким-нибудь Васей Пупкиным…
Но вот детство… Детство – это как бомбоубежище. Мы все в нем прячемся, когда жизнь объявляет нам войну.
…Если она изменит мне – что я скажу? Что я сделаю?
О! Уж я скажу! Я сделаю!
В том-то и суть, что ничего не смогу сказать, ничего не смогу сделать.
Вот мой страх. И грядущая космическая катастрофа тут ни при чем.
Кто изменит? Кто – она?!
Не знаю, честно не знаю.
Иногда мне в голову приходят такие дурацкие мысли. А вдруг Шарлотта и Ася – это одна женщина? Что если я стал жертвой колоссального розыгрыша? Розыгрыша длиной в целую жизнь? Вдруг меня просто водят за нос?
Я стою, как буриданов осел, между двумя стогами секса и не могу выбрать, какой лучше. А стог-то, оказывается, один. Просто он отражался и множился в изощренной системе зеркал.
А зеркало, кстати, по народным поверьям, придумал дьявол.