Geum.ru

И. Г. Любовь, дом и семья в русской литературе

Вид материалаДокументы

Содержание


Гоголь, назвав свою поэму “Мертвые души”
Подобный материал:
1   2   3   4   5

Гоголь, назвав свою поэму “Мертвые души” тоже, кажется, оттолкнулся от обязательных составляющих нормальной человеческой жизни, но уйти от них вовсе не смог. Не случайно его герой, получивший соответствующее домашнее воспитание, а потом и образование, становится по существу мошенником, расширяются масштабы его мошенничества, однако суть остается неизменной.

Автор отправил своего героя в “престранное” путешествие, предоставив читателю возможность пройти почти “картинной галереей” “домов”, которые покинула любовь. Они еще стоят, в них еще живут и даже мечтают, почти грезят, как Манилов, например. «Деревня Маниловка немногих могла заманить своим местоположением. Дом господский стоял одиночкой на юру, то есть на возвышении, открытом всем ветрам, каким только вздумается подуть; покатость горы, на на которой он стоял, была одета подстриженным дерном...» «Иногда, глядя с крыльца на двор и на пруд, говорил он (Манилов) о том, как хорошо было, если бы вдруг от дома провести подземный ход, или через пруд выстроить каменный мост, на котором бы были по обеим сторонам лавки, и чтобы в них сидели купцы и продавали разные мелкие товары, нужные для крестьян...» «В его кабинете всегда лежала какая-то книжка, заложенная закладкою на 14 странице, которую он постоянно читал уже два года. В доме его чего-нибудь вечно недоставало: в гостиной стояла прекрасная мебель, обтянутая щегольскою шелковою материей, которая верно стоила весьма недешево; но на два кресла ее недостало, и кресла втояли обтянуты простой рогожею; впрочем, хозяин в продолжении нескольких лет всякий раз предостерегал своего гостя словами: не садитесь на эти кресла, они еще не готовы. В иной комнате и вовсе не было мебели, хотя и было говорено в первые дни после женитьбы:”душенька, нужно будет завтра похлопотать, чтобы в эту комнату хоть на время поставить мебель». «Жена его... впрочем, они были совершенно довольны друг другом». Кажется, все в этом доме живет безжизненными фантазиями его обитателей. Разлад “грезы” и реальности налицо и передан он автором не без тонкой иронии.

Впрочем, лишь представление об остальных поможет оценить по-настоящему и символическое значение каждого из домов в представленной Гоголем галерее. Вслед за Маниловым Чичиков из-за непогоды отклоняется от намеченного визита к Собакевичу и волею судьбы в кромешной тьме упирается в забор, за которым, как окажется впоследствии, проживает Настасья Петровна Коробочка, дом которой и его окрестности лишь наутро герой сможет рассмотреть:«Окинувши взглядом комнату, он теперь заметил, что на картинах не все были птицы: между ними висел портрет Кутузова и писанный масляными красками какой-то старик с красными обшлагами на мундире, как нашивали при Павле Петровиче». «Окно глядело едва ли не в курятник... Этот небольшой дворик или курятник переграждал досчатый забор, за которым тянулись просторные огороды с капустой, луком, картофелем, свеклой и прочим хозяйственным овощем...» Уклад жизни Коробочки передает и ее характер: забота о том, чтобы всего было много, но не о красоте, упорядоченности, гармоничности... Дом Ноздрева, как и дом Коробочки, мы застаем внезапно: «В доме не было никакого приготовления к их принятию. Посередине столовой стояли деревянные козлы, и два мужика, стоя на них, белили стены, затягивая какую-то бесконечную песню... Прежде всего пошли они обсматривать конюшню, где видели двух кобыл... ... и повел их к маленькому домику, окруженному большим загороженным со всех сторон двором... потом пошли оматривать водяную мельницу... осмотрели и кузницу» Ноздрев показывает свой дом и двор как товар, который подлежит продаже.

Дом Собакевича, его усадьба: «...два леса, березовый и сосновый, как два крыла, одно темнее, другое светлее были у ней (у деревни - И.М.) справа и слева; посреди виднелся деревянный дом с мезонином, красной крышей и темно-серыми или лучше сказать с дикими стенами, дом вроде тех, которые у нас строят для военных поселений и немецких колонистов. Было заметно, что при постройке его зодчий беспрестанно боролся со вкусом хозяина. Зодчий был педант и хотел симметрии, хозяин — удобства... Помещик, казалось, хлопотал много о прочности...» « Хозяин,будучи сам человек здоровый и крепкий, казалось, хотел чтобы и комнату его украшали тоже люди крепкие и здоровые...» «Чичиков еще раз окинул комнату и все, что в ней было, — все было прочно, неуклюже в высочайшей степени и имело какое-то странное сходство с самим хозяином дома: в углу гостиной стояло пузатое ореховой бюро на пренелепых четырех ногах: совершенный медведь. Стол, креслы, стулья, все было самого тяжелого и беспокойного свойства, словом, каждый предмет, каждый стул, казалось, говорил: и я тоже Собакевич!» «”А вот еще варенье!” сказала хозяйка, возвращаясь с блюдечком: “редька вареная в меду!”» Это последнее угощение как нельзя лучше характеризует смысл уклада жизни, всего дома Собакевича.

И наконец Чичиков у Плюшкина: «Частями стал выказываться господский дом...каким-то странным инвалидом глядел сей странный замок, длинный, длинный непомерно... Из окон только два были открыты, прочие были заставлены ставнями или даже забиты досками.» Скорее склеп, чем дом.

«Он (Чичиков - И.М.) вступил в темные, широкие сени, от которых подуло холодом, как из погреба. Из сеней он попал в комнату, тоже темную, чуть-чуть озаренную светом, выходившим из-под широкой щели, находившейся внизу двери...» Не трудно понять, как образ хозяина отражается в образе своего дома, но усадьба, дворянское гнездо включает не только дом, но все земли, его окружающие. Так что совершенно по-особенному Н.В. Гоголь описывает САД у дома Плюшкина: «Старый, обширный, тянувшийся позади дома сад, выходивший за село и потом пропадавший в поле, заросший и заглохлый, казалось, казалось, один освежал эту обширную деревню и один был вполне живописен в своем картинном опустении» «Только одни главные ворота были растворены, и то потому, что въехал мужик с нагруженною телегою, покрытою рогожею, показавшийся как бы нарочно для оживления сего вымершего места: в другое время и они были заперты наглухо, ибо в железной петле висел замок-исполин» м.б.113 А ведь прежде здесь было совсем не так:«Небывалый проезжий остановится с изумлением при виде его жилища, недоумевая, какой владетельный принц очутился внезапно среди маленьких, темных владельцев: дворцами глядят его белые, каменные домы с бесчисленным множеством труб, бельведеров, флюгеров, окруженные стадом флигелей и всякими помещеньями для приезжих гостей. Чего нет у него? Театры, балы; всю ночь сияет убранный огнями и плошками, оглашенный громом музыки сад». “Воспоминание” о былом сада и Дома указывает на то, что сейчас этот сад - кладбищенский, этот дом - склеп. Вообще “галерея” усадеб не дышит будущим, она в прошлом, ибо грядущее надо заслужить, выстрадать, заработать. Семейные узы и узы вообще в доме Манилова заменены “этикетом”, который, кажется, глубоко не связывает никого и никогда, образ жизни дворянина, который оказывается последним в разворачивающейся галерее, как раз в полной мере свидетельствует об одичании человеческом, если его земная жизнь лишена Любви. Так любовь - душа дома, его свет; душа эта немеет, даже мертвеет, если уходит или умирает любовь. Впрочем, любовь принимает облик «любящих». Там, где нет любви, поселяется зло во всем его разнообразии, оно подчиняет человека настолько, что человек теряет свой человеческий облик. Так что у названия произведения есть и еще один символический смысл, важный в раскрытии содержания поэмы. По замыслу Н.В. Гоголя, читаемая нами часть трилогии, представляет собой ад. Памятуя об этом, следует сказать, что то, что литературоведы называют лирическими отступлениями, на самом деле в семантике этой первой части представляют собой некое откровение, некий духовный прорыв из ада, некоторое осмысление своего греха и раскаяния в нем, так что и финал пути героя не представляется лирической вставкой, он имеет тот мистериальный смысл, по которому герой, чтобы обрести бессмертную душу, спускается в ад (так, между прочим до ХIХ века символически изображался на фресках и иконах Страшный суд: Христос Спаситель спускается в ад), и лишь пройдя через него, человек может рассчитывать на путь восхождения к престолу Господа, в небесный град Иерусалим, где бессмертны Красота и Любовь. Именно так полагал великий Гоголь, автор не только «Мертвых душ», но и «Божественной литургии». Любопытно, что историю жизни, биографию Чичикова автор не дает в начале повествования как некий пролог или экспозицию. История жизни будет развернута, кажется, в самом неожиданном месте, когда герой покинет губернский город N с его балами, интригами, приемами. Загадочный Чичиков «решается» Гоголем как романтический персонаж но с точностью до наоборот: таинственность его оказывается синонимом мошенничества, обаяние создает образ пройдохи и первостатейного проходимца. Но в отличие от портретов помещиков, составляющих своебразную галерею состоявшихся и «законченных», Чичиков первого тома «Мертвых душ» «сильно заботился о своих потомках». Гоголь иронизирует над ним:«Такой чувствительный предмет! Иной, может быть и не так бы глубоко запустил руку, если бы не вопрос, который неизвестно почему, приходит сам собою: а что скажут дети?»

По-новому заставил зазвучать эту проблему великий русский драматург Александр Николаевич Островский. С особенной пронзительностью она звучит и по сю пору в “Грозе”, постановками которой гордится едва ли не каждый российский театр.

А. Добролюбов, увидевший в драме А.Н. Островского некоторые комментарии к социально-нравственной жизни провинции и России, подметил небезынтересные черты русской жизни провинциальных городов. Его статьи “Темное царство” и “Луч света в темном царстве” вводят в характеристики этой жизни “сказочные” составляющие. Но все-таки, начавшийся как внутрисемейный, конфликт расширяется и может быть прочитан и как социально-нравственный, и как духовно-нравственный. Житейский план этого конфликта давным-давно является сюжетной составляющей множества анекдотов. Драматург увидел в тривиальном — трагическое. И имя, данное героине, — Катерина означает “чистая”. Ее замужество кажется ей просто переходом из родительского дома в дом Кабановых, внешне очень напоминающий родительский дом. Разницу она заметит не сразу: в родительском доме все дышит любовью, а следовательно, правила, по которым живут домочадцы, ничуть не гнетут, а в доме мужа она заметит: “...здесь все как будто из-под неволи”. Плохи законы, которых преступать нельзя? Плохи люди, которые не хотят им следовать? Может быть, окажется, что и то, и другое, и даже третье мы обнаружим. Но все-таки самое главное и печальное: в доме нет настоящей любви, в нем нет и настоящей веры. Вместо любви — мертвые правила приличия, вместо веры — суеверие. Именно поэтому бегут из него дети. “Домострой” — почти ругательно называют законы, по которым живет Кабаниха. Может быть, собственно “строительное” исчерпало себя за столетия? Или дети больше не нуждаются в доме? Катерина — образ души, жаждущей любви и щедро дарящей свою любовь. По существу Катерина, как это ни парадоксально, пытается восстановить первозданность дома, где жива его душа, а душа — это любовь и вера. Ей это явно не под силу. Она мечется, пытаясь хоть в ком-то ( какой неудачный объект — Борис!) найти эту любовь. Может, ее и вовсе нет в земных пределах? Конфликт выходит из дома в буквальном смысле через калитку, чтобы оказаться уже в пределах города, на набережной, а оттуда выйти и в околоземные пределы.

Пьеса символически названа “Гроза”. Кажется, самый прямой почти пейзажный смысл способен затмить это символическое. Так бы, пожалуй, и случилось, если бы не повторялись Кулигиным его мечты о громоотводе. Кажется, символическое, переведенное в план положительной науки, должно снять другие ассоциации. Нет, образ громоотвода лишь стимулирует наши размышления о доме и грозе над ним. Тогда что же будет громоотводом?

Громоотвод — настоящая вера, настоящее просвещение (свет — корень этого слова) и любовь, без которой ничего в мире не происходит, как настаивает А.Ф. Лосев, судя о ней не житейски, но философски. Пока же громоотвода нет, гибнет жаждущая настоящего устройства дома героиня. И гибнет не от грозы, не от кары небесной “чистая” Катерина, «разбивается о камни мертвых душ» своих родных. Не кажется ли странным поступок по-настоящему верующей Катерины? Почему не дорожит она своей душой, когда решает разом покончить с жизнью? Может, кажется ей, ад — везде ад, то есть одинаково мучителен для души: на земле ли, в преисподней ли? Ей кажется, выбора нет: “...мне что домой — что в могилу”. Без любви Дом — могила. Есть в этом социальное, специальное какое-то “купеческое” содержание? Может быть. Но с еще большей определенностью в драме заложено духовно-нравственное содержание: беда каждому отдельному человеку, беда отдельной семье, но в конце концов, беда нации, государству и “человеческому всеединству” (Вл. Соловьев), если любовь и вера не сопутствуют им в жизни. Это не просто беда, это — болезнь, диагноз которой — или спящая душа, может быть, летаргическим сном спящая, или вовсе — атрофированная душа. Тут как в каждом конкретном случае из медицинской практики. Обобщать — не самое благодарное занятие.

Может быть, роман И.С. Тургенева “Отцы и дети” кажется непосредственной иллюстрацией затронутого нами вопроса. Размышляя над смыслом названия, мы не можем и не должны миновать “мысли семейной”, заключенной в нем. Отцы и дети, во-первых, отцы Аркадия и Евгения, “поколение”, в котором, в конце концов, полюса сходятся. Ценностью непререкаемой оказывается Любовь, соперничающая, как в романтической поэзии, так и в жизни, лишь со Смертью. С этой точки зрения, Павел Петрович Кирсанов не просто противопоставлен молодому нигилисту Базарову, но сопоставлен, они отражены автором, как в зеркале, в Любви.

Напомним, Базаров, выслушав историю жизни Павла Петровича, заключает:«Я все-таки скажу, что человек, который всю свою жизнь поставил на карту женской любви и, когда ему эту карту убили, раскис и опустился до того, что ни на что не стал способен, этакой человек — не мужчина, а самец. «...» И что за таинственные отношения между мужчиной и женщиной? Мы, физиологи, знаем, какие это отношения. Ты поштудируй-ка анатомию глаза: откуда тут взяться, как ты говоришь, загадочному взгляду? Это все романтизм, чепуха, гниль, художество».

Давая диаметрально противоположные точки зрения на любовь, семью, дом, писатель «приводит» Павла Петровича в комнату Фенечки, не без мягкого юмора описывает обстановку комнаты, завершая это описание своеобразным портретом Фенечки с малышом: «И в самом деле, есть ли на свете что-нибудь пленительнее молодой красивой матери с здоровым ребенком на руках?» Несколько позже автор, кажется, непреднамеренно возвратит читателя к размышлениям о загадочном взгляде: «Прелестно было выражение ее глаз, когда она глядела как бы исподлобья да посмеивалась ласково и немножко глупо».

За вечерним чаем «турнир» будет продолжен и коснется такой материи, как семья: «Семья, наконец, семья, так, как она существует у наших крестьян! — закричал Павел Петрович», пытаясь убедить своего собеседника в святости хоть каких нибудь социальных институтов в России. И Базаров, накануне заключивший о Фенечке:«Она мать — ну и права...» и о Николае Петровиче:«И он прав», на сей раз обращается к Павлу Петровичу с совершенно иными речами: «И этот вопрос, я полагаю, лучше для вас же самих не разбирать в подробности. Вы, чай, слыхали о снохачах?»

И.С. Тургенев, философски осмысливая происходящее в человеческом обществе, постоянно «сталкивает противоположности», понимая, что истиной не может быть одна из спорящих сторон, что истина и рождается из взаимодействия этих самых противоположностей. Не случайно, кажется, придерживающиеся одной позиции в споре за вечерним чаем, Николай Петрович и Павел Петрович поданы едва ли не как антиподы:

Николай Петрович «... размягченное сердце не могло успокоиться в его груди, и он стал медленно ходить по саду, то задумчиво глядя себе под ноги, то поднимая глаза к небу, где уже роились и перемигивались звезды. Он ходил много, почти до усталости, а тревога в нем. какая-то ищущая , неопределенная, печальная тревога, все не унималась. У него, у сорокачетырехлетнего человека, агронома и хозяина, навертывались слезы, беспричинные слезы; это было во сто раз хуже виолончели». Сейчас он, кажется, смотрит на самого себя глазами нигилиста Базарова, но ничего не может с собой поделать: он таков, каков есть.

Павел Петрович «Павел Петрович дошел до конца сада, и тоже задумался, и тоже поднял глаза к небу. Но в его прекрасных темных глазах не отразилось ничего, кроме света звезд. Он не был рожден романтиком, и не умела мечтать его щегольски-сухая и страстная, на французский лад мизанропическая душа».

Впрочем, тема любви получает новый разворот во время путешествия Аркадия и Евгения Базарова в губернский город, поднята она будет во время посещения Евдокии Кукшиной, когда хозяйка дома скажет: «Вместо того, чтобы нападать на них (на женщин — И.М.), прочтите лучше книгу Мишле «De I amour». Это чудо! Господа, будемте говорить о любви...» Однако именно Базаров пытается перевести разговор о любви на разговор об Одинцовой. Впоследствии судя о ней Базаров также не будет последователен: «Герцогиня, владетельная особа. Ей бы только шлейф сзади носить да корону на голове» и в этом же разговоре с Аркадием: «Этакое богатое тело!... Хоть сейчас в анатомический театр».

Любопытно проследить, как это напускное, пошло-циничное в конце концов венчается не просто поэтическим, а даже мистическим: «Поздравь меня, — воскликнул вдруг Базаров, — сегодня 22 июня, день моего ангела. Посмотрим, как-то он обо мне печется. Сегодня меня дома ждут, — прибавил он, понизив голос... — Ну, подождут, что за важность!» Но прежде чем отправиться домой, он принужден будет убедиться в том, что не может рассудительностью, иронией победить пробудившееся в нем чувство.

И этот урок невольно будет преподан Анной Сергеевной Одинцовой. «... чувство, внушенное Базарову Одинцовой, — чувство, которое, которое его мучило и бесило и от которого лн тотчас отказался бы с презрительным хохотом и циническою бранью, если бы кто-нибудь хотя отдаленно намекнул ему на возможность того, что в нем происходило. Базаров был великий охотник до женщин и до женской красоты, но любовь в смысле идеальном, или, как он выражался, романтическом, называл белибердой, непростительной дурью, считал рыцарские чувства чем-то вроде уродства или болезни и не однажды выражал свое удивление, почему не посадили в желтый дом Тоггенбурга со всеми миннезингерами и трубадурами». «Нравится тебе женщина, — говаривал он, — старайся добиться толку; а нельзя — ну, не надо, отвернись — земля не клином сошлась». Заключения весьма циничные и, как мы позже сумеем убедиться, принадлежат не лицу, а маске героя.

«Одинцова ему нравилась ‹...› Кровь его загоралась, как только он вспоминал о ней; он легко сладил бы с своею кровью, но что-то другое в него вселилось, чего он никак не допускал, над чем всегда трунил, что возмущало всю его гордость. ‹...› оставшись наедине, он с негодованием сознавал романтика в самом себе». Но, размышляя о происходящем в душе Одинцовой, автор говорит: «Она как будто хотела и его испытать и себя изведать». Любовь и окажется тем самым испытанием, которым проверяется в Базарове и верность новым идеям, и верность самому себе, и психологическая глубина личности героя.

Аркадий будет свидетелем встречи Базарова с родителями, 3 года не видевшими своего единственного сына, и при встрече не умеющими скрыть своих чувств. Кажется, что все в доме, а не только Арина Власьевна и Василий Иванович стосковались по нему. Описание дома, березовой рощицы, кабинета Василия Ивановича самым непосредственным образом характеризует хозяина и образ его мыслей, его характер, уклад жизни, который дан в сопоставлении с характерами Николая Петровича и Павла Петровича. В отличие от них Василий Иванович — натура деятельная: «А ты посмотри, садик у меня теперь какой! Сам каждое деревцо сажал. И фрукты есть, и ягоды, и всякие медицинские травы» и еще: «На сем месте я люблю пофилософствовать, глядя на захождение солнца: оно приличествует пустыннику. А там, подальше, я посадил несколько деревьев, любимых Горацием». Приведенные строки позволяют сопоставить и отцов Аркадия Кирсанова и Евгения Базарова и объясняют и характер пристрастий сына (Евгения Базарова), но именно отчасти. На вопрос Аркадия: «Сколько ты времени провел здесь всего?», тот ответит: «Года два сряду; потом мы наезжали. Мы вели бродячую жизнь; больше всего по городам шлялись» (выделено мной - И.М.). И хотя это родовое гнездо (дом этот построил дед, отец матери), но лишь разумом, а не сердцем понимает Базаров это. Один из источников внутреннего разлада и разлада с миром у Базарова состоит в том, что нет в нем глубокого чувства «укорененности» («по городам шлялись»), которое «выкристаллизовывает» в человеке чувство Родины, более того, заставляет осознавать себя значимым звеном в цепи поколений.

Отсюда его почти исповедальческие размышления о родителях: «