И. Г. Любовь, дом и семья в русской литературе
| Вид материала | Документы |
СодержаниеФ. М. Достоевского |
- Что такое семья, понятно всем. Семья это дом. Это папа и мама, дедушка и бабушка… Это, 39.28kb.
- «Семья России», 20.9kb.
- «Педагогическая диагностика изучения семьи как условие оказания ей помощи в воспитании, 64.84kb.
- Семья в художественной литературе, 495.7kb.
- Семья в художественной литературе, 1687.56kb.
- Сценарий литературного вечера «Благослови, Господь, семью…» (Слады №1,2), 67.48kb.
- Конспект открытого урока по литературе по теме: "Любовь и жизнь" (в прозе И. Бунина,, 231.15kb.
- История семьи – история россии, 56.15kb.
- Экзаменационные билеты по русской литературе для 10 класса гуманитарного отделения, 76.96kb.
- Программа по русской литературе XIX века (2 половина) 5 семестр Общетеоретические вопросы, 25.74kb.
И пусть не покажется это странным, разительно напоминают друг друга Базаров и Павел Петрович Кирсанов, не внешне, конечно. Более того, Павел Петрович ревностно оберегает семью брата, семью, которая дышит, кажется, почти романтической идилличностью, гармонией и светом (перечитайте все сцены, где семья вместе).
Каждый из героев и «проверяется» писателем отношением к дому, родовому гнезду. Не случайно Тургенев приводит своих молодых героев вместе сначала в усадьбу Кирсановых, потом к Одинцовой, потом к старикам Базаровым, потом опять к Кирсановым, чтобы начатое дорогой повествование завершить описанием могилы. В пылу раздражения на слова Аркадия «‹...› сухой кленовый лист оторвался и падает на землю; его движения совершенно сходны с полетом бабочки. Не странно ли? Самое печальное и мертвое — сходно с самым веселым и живым» Базаров скажет: « ‹...› об одном прошу тебя: не говори красиво». Впрочем, в этой «красивой фразе» содержится поэтическая мысль самого писателя о сходстве, кажется, совершенно различного: отцов и детей. Более того, Базаров, подтрунивающий над красивостью речи, считающий красивую речь просто неприличной, сам говорит красиво ... с Фенечкой:«Я люблю, когда вы говорите. Точно ручеек журчит» или « ‹...› все умные дамы на свете не стоят вашего локотка». Но ведь и об Одинцовой он после знакомства с ней скажет красиво:«ей бы шлейф сзади носить да корону на голове», так же красиво, но не без иронии встретит ее умирающий Базаров: «Это по-царски». Подтрунивая над самим собой в свой предсмертный час он признается Одинцовой в любви тоже в словах необычных: «Ну, что ж мне вам сказать... я любил вас! Это и прежде не имело никакого смысла, а теперь подавно. Любовь — форма, а моя собственная форма уже разлагается. Скажу я лучше, что — какая вы славная! И теперь вот стоите, такая красивая... ‹...› Великодушная! — шепнул он. — Ох, как близко, и какая молодая, молодая, свежая, чистая... ‹...› Прощайте... Послушайте... ведь я вас не поцеловал тогда... Дуньте на умирающую лампаду, и пусть она погаснет... »
В эпилоге романа автор обрисует почти идилически семейство Кирсановых, даст «семейный портрет в интерьере», помянет и иных героев, а завершит все повествование лирически:« ‹...› Между ними (могилами - И.М.) есть одна, до которой не касается человек, которую не топчет животное: одни птицы садятся на нее и поют на заре. Железная ограда ее окружает, две молодые елки посажены по обоим ее концам: Евгений Базаров похоронен в этой могиле. К ней, из недалекой деревушки, часто приходят два уже дряхлых старичка — муж с женою. Поддерживая друг друга, идут они отяжелевшей походкой; приблизятся к ограде, припадут и станут на колени, и долго и горько плачут, и долго и внимательно смотрят на немой камень, под которым лежит их сын:поменяются коротким словом, пыль смахнут с камня да ветку елки поправят, и снова молятся, и не могут покинуть это место, откуда им как будто ближе до их сына, до воспоминаний о нем... Неужели их молитвы и слезы бесплодны? Неужели святая, преданная любовь не всесильна? О нет! какое бы страстное, грешное, бунтующее сердце не скрывалось в могиле, цветы, растущие на ней, безмятежно глядят на нас своими невинными глазами: не об одном вечном спокойствии говорят нам они, о том великом спокойствии равнодушной “природы”; они говорят также о вечном примирении и жизни бесконечной...»
Философ и поэт, И.С. Тургенев позже в трогательном стихотворении в прозе “Воробей” напишет: “Только ею, только любовью держится и движется жизнь!” Но и тогда, когда он, явно сочувствуя молодому, смелому, просвещенному поколению, показывает те основания, которые ей необходимо разрушить, чтобы “переустроить” мир на разумных или рациональных началах, он указывает на нерушимое, на неподвластное разрушительной человеческой воле. “Отменить” любовь или семью не удавалось реформаторам и прежде, не под силу это уму человеческому, ибо эти институты не просто выдумка тщеславия, человеческой воли вообще, они микромир общества и образ мира, связуемого любовью.
По-своему встает наша тема в произведениях Ф. М. Достоевского, будь то повести “Бедные люди”, “Униженные и оскробленные” или романы “Преступление и наказание”, “Идиот” или “Бесы”. Более того, в каждом новом произведении тема эта задается с новым ракурсом. Название романа “Преступление и наказание” выводит нас изначально за пределы дома как такового...
«Каморка его приходилась под самою кровлей высокого пятиэтажного дома и походила более на шкаф, чем на квартиру». Герой «вознесся» в своих «мечтаниях», ироническое авторское отношение к болезненной идее Раскольникова сказывается даже в описании интерьера. Более того, это умственное «воспарение» героя, может быть, и происходит от «стесненности обстоятельств». Впрочем, дома по существу нет ни у одного из героев романа. Комната-шкаф, комната-гроб Раскольникова все-таки отличается от «места обитания» семейства Мармеладовых: «Маленькая закоптелая дверь в конце лестницы, на самом верху, была отворена. Огарок освещал беднейшую комнату шагов в десять длиной; всю ее было видно из сеней. Все было разбросано и в беспорядке, в особенности разное детское тряпье. Через задний угол была протянута дырявая простыня. За нею, вероятно, помещалась кровать. В самой же комнате было всего только два стула и клеенчатый очень ободранный диван, перед которым стоял старый кухонный сосновый стол, некрашеный и ничем не покрытый. На краю стола стоял догоравший сальный огарок в железном подсвечнике. Выходило, что Мармеладов помещался в особой комнате, а не в углу, но комната его была проходная». В этом смысле мармеладовское жилище даже противопоставлено раскольниковому по кажущемуся признаку «замкнутости-открытости»: Раскольников одинок и замкнут в своем жилище; Мармеладов тоже одинок, но это едва ли не более тягостное одиночество: быть все время на виду, не иметь возможности остаться наедине с самим собой, быть всегда «на глазах», все время соглядатаям «объяснять» самого себя, так что актерская маска прирастает к лицу. Так герой превращается в жалкого ритора, которого воспринимают все как ритора, комедианта, все за исключением, может быть, Раскольникова.
Единственный «дом» видим и осязаем как «крепость», дом, в котором живет старуха-проценщица: «Этот дом стоял весь в мелких квартирах и заселен был всякими промышленниками — портными, слесарями, кухарками, разными немцами, девицами, живущими от себя, мелким чиновничеством и проч. Входящие и выходящие так и шмыгали под обоими воротами и на обоих дворах дома». «Стало быть, в четвертом этаже, по этой лестнице и на этой площадке, остается, на некоторое время, только одна старухина квартира занятая. Это хорошо... на всякой случай...»— думает Раскольников, ведь по его мысли, «дом» этот, как и миропорядок, должен быть разрушен. Даже в его описании автор дает это «будущее» для него:
« — Пройдите, батюшка. Небольшая комната, в которую прошел молодой человек, с желтыми обоями, геранями и кисейными занавесками на окнах, была в эту минуту ярко освещена заходящим солнцем. "И тогда, стало быть, так же будет солнце светить!.." — как бы невзначай мелькнуло в уме Раскольникова, и быстрым взглядом окинул он все в комнате, чтобы по возможности изучить и запомнить расположение. Но в комнате не было ничего особенного. Мебель, вся очень старая и из желтого дерева, состояла из дивана с огромною выгнутою деревянною спинкой, круглого стола овальной формы перед диваном, туалета с зеркальцем в простенке, стульев по стенам на двух-трех грошовых картинок в желтых рамках, изображавших немецких барышень с птицами в руках, — вот и вся мебель. В углу перед небольшим образом горела лампада. Все было очень чисто: и мебель, и полы были оттерты под лоск; все блестело. "Лизаветина работа", — подумал молодой человек. Ни пылинки нельзя было найти во всей квартире. "Это у злых и старых вдовиц бывает такая чистота", — продолжал про себя Раскольников и с любопытством покосился на ситцевую занавеску перед дверью во вторую, крошечную комнатку, где стояли старухины постель и комод и куда он еще ни разу не заглядывал. Вся квартира состояла из этих двух комнат». Внимание Раскольникова привлекает как раз «крошечная комнатка», которая в свою очередь «свертывается» до «укладки», которую ищет герой и до «туго набитого кошелька», который будет срезан Раскольниковым с шеи старухи-процентщицы.
Что представляет собой эта самая «укладка»? Что она напоминает? «... укладки обыкновенно ставятся у старух под кроватями. Так и есть: стояла значительная укладка, побольше аршина в длину, с выпуклою крышей, обитая красным сафьяном, с утыканными по нем стальными гвоздиками. Зубчатый ключ как раз пришелся и отпер. Сверху, под белою простыней, лежала заячья шубка, крытая красным гарнитуром; под нею было шелковое платье, затем шаль, и туда, вглубь, казалось, все лежало одно тряпье. Прежде всего он принялся было вытирать об красный гарнитур свои запачканные в крови руки.... Но только что он пошевелил это тряпье, как вдруг, из-под шубки, выскользнули золотые часы». Преодолевая «пространство», герой невольно спотыкается «во времени». Укладка не случайно напоминает гроб со всеми «атрибутами» смерти, «золотые часы» возвращают и героя, и читателя к содеянному, возвращают «на круги своя», когда Раскольников идет на пробу и несет отцовские серебряные часы, на которых изображен глобус. Жизненное пространство главного героя оказывается живым, способным вырастать до размеров земного шара и уменьшаться до размеров комнатки, укладки, часов.
В конце концов есть еще несколько принципиально «педалированных» писателем деталей, в которых отражается его отношение к дому и любви. Убийца дважды возвращается к телу старухи, и в последний раз будет крайне важно то, что видит и что берет Раскольников: «На снурке были два креста, кипарисный и медный, и, кроме того, финифтяный образок; и тут же вместе с ними висел небольшой, замшевый, засаленный кошелек, с стальным ободком и колечком. Кошелек был очень туго набит; Раскольников сунул его в карман, не осматривая, кресты сбросил старухе на грудь и, захватив на этот раз и топор, бросился обратно в спальню». Любопытно проследить, как писатель исследует причины и следствия социально-психологического и духовно-нравственного плана событий романа, поступков героев. Достоевский — гениальный художник и блестящий психолог — показывает мир отдельного человека не как микромир, а как макрокосм: душа человека, затерянного в огромном доме, в еще большем Петербурге и необъятном мирозданье, тоскующая по родной душе, заглядывает не только в земное будущее, но и в вечность; пространство души отражается в пространстве дома , пространстве вечности.
Таково пространство, «осязаемое» не только Раскольниковым, но и другими героями романа: Мармеладов, вспоминая о своем тяжком грехе, когда он приходит пьяный туда, где живет Соня, у Сони просить, говорит так: « — Тридцать копеек вынесла, своими руками, последние, все что было, сам видел... Ничего не сказала, только молча на меня посмотрела... Так не на земле, а там... о людях тоскуют, плачут, а не укоряют, не укоряют! А это больней-с, больней-с, когда не укоряют!..»
Свидригайлов полемизирует с Раскольниковым: «Нам вот все представляется вечность как идея, которую понять нельзя, что-то огромное, огромное! Да почему же непременно огромное? И вдруг, вместо всего этого, представьте себе, будет там одна комнатка, эдак вроде деревенской бани, закоптелая, а по всем углам пауки, и вот и вся вечность. Мне, знаете, в этом роде иногда мерещится».
Так дом как пространство земное отражается в образе Храма как отражении христианского представления о Мирозданье, мизерно-малое, обыденное, даже пошлое отражается даже по принципу противоположного в образе Мира Горнего, где любовь и сострадание...
Лежащий на поверхности собственно юридический смысл заглавия, кажется, исключает даже сам образ Любви: сухому языку человеческого закона не показаны такие “эфемерные” феномены. Однако чтобы постичь не только юридическое, но собственно художественное содержание романа, надо вспомнить, где рождаются умонепостижимые идеи Родиона Раскольникова.
«Он ни о чем не думал. Так, были какие-то мысли или обрывки мыслей, какие-то представления, без порядка и связи, — лица людей, виденных им еще в детстве или встреченных где-нибудь один только раз и об которых он никогда бы и не вспомнил; колокольня В-й церкви; биллиард в одном трактире и какой-то офицер у биллиарда, запах сигар в какой-то подвальной табачной лавочке, распивочная, черная лестница, совсем темная, вся залитая помоями и засыпанная яичными скорлупами, а откуда-то доносится воскресный звон колоколов... Предметы сменялись и крутились, как вихрь. Иные ему даже нравились, и он цеплялся за них, но они погасали, и вообще что-то давило его внутри, но не очень. Иногда даже было хорошо... Легкий озноб не проходил, и это тоже было почти хорошо ощущать». Этот перечислительный ряд «пространств» не случайно дан как полусон-полубред, ибо он символизирует образ мира накануне светопреставления, накануне Страшного Суда. Так исподволь тема суда выходит за пределы юридического смысла, «обрастает» сакральными значениями.
По существу Свидригайлов, явившись в Петербург, к Раскольникову, кажется, расскажет любовную историю более чем тривиальную: «А все-таки посадили было меня тогда в тюрьму за долги, гречонка один нежинский. Тут и подвернулась Марфа (имя сестры Лазаря. — И.М.) Петровна, поторговалась и выкупила меня за тридцать тысяч сребреников. (Всего-то я семьдесят тысяч был должен.) Сочетались мы с ней законным браком, и увезла она меня тотчас же к себе в деревню, как какое сокровище. Она ведь старше меня пятью годами. Очень любила. Семь лет из деревни не выезжал. И заметьте, всю-то жизнь документ против меня, на чужое имя, в этих тридцати тысячах держала, так что задумай я в чем-нибудь взбунтоваться, — тотчас же в капкан! И сделала бы! У женщин ведь это все вместе уживается.
— А если бы не документ, дали бы тягу?
— Не знаю, как вам сказать. Меня этот документ почти не стеснял» Тут любовь оказывается сделкой, юридическим договором, коммерческим предприятием. Вспомните, как сам Раскольников остался в постояльцах собственной квартирной хозяйки. Ведь в основе его договора с квартирной хозяйкой любовь хозяйской дочки к Раскольникову. Так что эта «любовная коллизия» Свидригайлова заставляет читателя увидеть в них своеобразных героев-двойников. Только один этому миру «дает полный расчет», участвуя в судьбе семейства Мармеладовых, собравшись было жениться, порывает с миром, как с пустым домом, где нет ни людей, ни страстей, и уж тем более любви: пуста душа.
Другого герой заставит пройти путь мистериальный: от страшного грехопадения, ада через приход к вере, к Богу, к раскаянию и покаянию, но прежде чем это все произойдет, герой не случайно вновь и вновь возвращается с площадей и перекрестков в комнатку, в каморку, похожую на гроб. Где же еще может родиться идея, по которой герой с легкостью забывает о христианской заповеди “не убий”, идея, по которой люди делятся на тех, кто “право имеет” и “тварь дрожащую” не рождается в семье, в душе человека, вполне соответствующего образу и подобию Божию. Он живет в какой-то своей вполне, кажется, отвлеченной от конкретной в плоти и крови жизни, системе координат, которой не показано кажущееся обязательным христианское. Это новые научные изыскания? Сможет ли с научными изысканиями спорить многовековая вера? Впрочем, весь сюжет романа “свернут” в имени героя и его фамилии. Родион — в переводе означает роза, герой, Родион имя одного из 70 апостолов, учеников Христа, в фамилии заключена распря, раздор, но «расколотость», раздвоенность, хрупкость... Две эти линии чрезвычайно важны в произведении: сострадание и страдание героя, — и внутренняя борьба с самим собой, с несправедливостью мира. Все это вкупе приводит героя из комнаты-гроба на перекресток улиц к раскаянию, к покаянию и через искупление каторгой к восстановлению, как представляет писатель, должного мироведения и видения себя в этом доме-мире. И Соне будет принадлежать главная роль в «обращении героя в веру».
Все что было прежде с ним: лихорадочное выстраивание теории, не менее лихорадочное, почти бредовое совершение убийства и тяжелая болезнь уже на каторге, — минует. “Болезнь” Раскольникова имеет не только медицинский, но и символический смысл: это рождение заново, когда он принимает и любовь, не только как сострадание и жалость, но как любовь и веру, тогда имя его — Родион — обретает духовную энергию. Но тогда настоящим достоинством наполняются души его близких.
«А Раскольников пошел прямо к дому на канаве, где жила Соня. Дом был трехэтажный, старый и зеленого цвета. Он доискался дворника и получил от него неопределенные указания, где живет Капернаумов портной. Отыскав в углу на дворе вход на узкую и темную лестницу, он поднялся наконец во второй этаж и вышел на галерею, обходившую его со стороны двора. Покамест он бродил в темноте и в недоумении, где бы мог быть вход к Капернаумову, вдруг, в трех шагах от него, отворилась какая-то дверь; он схватился за нее машинально.
— Кто тут? — тревожно спросил женский голос.
— Это я... к вам, — ответил Раскольников и вошел в крошечную переднюю. Тут, на продавленном стуле, в искривленном медном подсвечнике, стояла свеча.
— Это вы! Господи! — слабо вскрикнула Соня и стала как вкопанная... Мельком успел он охватить взглядом комнату».
Сонино жилище автор видит глазами Раскольникова:«Это была большая комната, но чрезвычайно низкая, единственная отдававшаяся от Капернаумовых, запертая дверь к которым находилась в стене слева. На противоположной стороне, в стене справа, была еще другая дверь, всегда запертая наглухо. Там уже была другая, соседняя квартира, под другим нумером. Сонина комната походила как будто на сарай, имела вид весьма неправильного четырехугольника, и это придавало ей что-то уродливое. Стена с тремя окнами, выходившая на канаву, перерезывала комнату как-то вкось, отчего один угол, ужасно острый, убегал куда-то вглубь, так что его, при слабом освещении, даже и разглядеть нельзя было хорошенько; другой же угол был уже слишком безобразно тупой. Во всей этой большой комнате почти совсем не было мебели. В углу, направо, находилась кровать; подле нее, ближе к двери, стул. По той же стене, где была кровать, у самых дверей в чужую квартиру, стоял простой тесовый стол, покрытый синенькою скатертью; около стола два плетеных стула. Затем, у противоположной стены, поблизости от острого угла, стоял небольшой, простого дерева комод, как бы затерявшийся в пустоте. Вот все, что было в комнате. Желтоватые, обшмыганные и истасканные обои почернели по всем углам; должно быть, здесь бывало сыро и угарно зимой. Бедность была видимая; даже у кровати не было занавесок».
Автор подчеркивает не просто бедность, но аскетизм всей жизни Сонечки уже описанием ее комнаты. «Огромность» жилища соположена «просторности и открытости» ее души, никакие «материальные» привязанности «не тяготят» ее жизни. Из описания всего, что замечает Раскольников в комнате Сони, в памяти читателя остается «свеча в искривленном медном подсвечнике» и несообразность, непропорциональность всего в комнате.
«Какое-то ненасытимое сострадание, если можно так выразиться, изобразилось вдруг во всех чертах лица ее... С новым, странным, почти болезненным, чувством всматривался он в это бледное, худое и неправильное угловатое личико, в эти кроткие голубые глаза, могущие сверкать таким огнем, таким суровым энергическим чувством, в это маленькое тело, еще дрожавшее от негодования и гнева, и все это казалось ему более и более странным, почти невозможным. "Юродивая! юродивая!" — твердил он про себя». Сколь «угловата», неправильна, не стандартна квартира, в которой живет Соня, столь вопиет «неправильностями» весь ее облик. Создается впечатление, что в доме хозяйки отразилась ее собственая душа, способная вместить едва ли не все человеческое страдание. Не случайно приходит на ум Раскольникову это определение — «юродивая»: столь любящая Бога, что преднамеренно принимает гонения, лишения, поношения, чтобы через страдание оказаться ближе к Нему.
«Ненасытимое сострадание» — вот что такое любовь в понимании Достоевского. Может быть, поэтому из множества «вариантов» образа любви писатель выбирает такое, которое соединяет людей, как братьев и сестер: «— Как! — вспыхнула Дуня, — я ставлю ваш интерес рядом со всем, что до сих пор было мне драгоценно в жизни, что до сих пор составляло всю мою жизнь, и вдруг вы обижаетесь за то, что