Итика и экономическая динамика евразии: история, современность, перспективы материалы II евразийского научного форума (1-3 июля 2009 года) том I
| Вид материала | Документы |
СодержаниеИсточники и литература Алена денисова Источники и литература Николай морозов Модель локальной цивилизации Источники и литература Борис бабин Источники и литература |
- Имеем честь пригласить вас к участию в проведении Евразийского научного форума, 69.07kb.
- Темы докладов и сообщений участников конференции должны быть представлены в оргкомитет, 25.46kb.
- Русской Онтологической Школы в г. Новосибирске, 13-17 июля 2011 года, в том числе лекции, 643.67kb.
- Программа 11-го Международного Славяно-Балтийского научного форума «Санкт-Петербург, 580.66kb.
- Научная программа очередного Форума отражает новые стратегии, направления и достижения, 449.53kb.
- Реферат по дисциплине "История таможенного дела" на тему: «Правовые основы создания, 1071.53kb.
- Научный Молодёжный ежегодник. Выпуск IV. Материалы открытого международного молодёжного, 82.96kb.
- Н. П. Рязанцев Материалы Музейного отдела Наркомпроса, 2113.36kb.
- Iii евразийский Радиологический Форум Казахстан, г. Астана, 20.76kb.
- Программа 9-го Международного Славяно-Балтийского научного форума "Санкт-Петербург, 1095.92kb.
ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА:
АЛЕНА ДЕНИСОВА ГЕНДЕРНЫЙ АСПЕКТ ПРОСВЕЩЕНИЯ: ИСТОРИОГРАФИЧЕСКИЙ ОБЗОР Феминизм, впервые зародившийся в Англии в результате революции середины XVII в., к началу XXI столетия стал частью массовой культуры и государственной политики экономически развитых стран «зрелой» демократии континентальной Европы и США. Объективная биологическая разница между полами и при этом принадлежность к одному виду живых существ с одинаковыми принципами мыслительной и эмоциональной деятельности предопределили неизменную актуальность дискуссии о взаимодействии и роли мужчин и женщин. Появлялись статьи и книги, авторы которых решались спорить с общепризнанными постулатами об униженности и бесправии женщин, их пассивности, необразованности и темноте - и доказывали обратное. В ранних трудах учёных и литературных произведениях женщине отводилась роль хранительницы домашнего очага, деятельность которой ограничивалась повседневными домашними делами. Мужчина считался главой семьи, женщине принадлежала второстепенная роль не только в семье, но и в общественной жизни. Следует отметить, что, несмотря на устоявшиеся принципы, роль женщины в обществе постепенно начала пересматриваться. Однако, в период античности и средневековья идея равенства мужчины и женщины не получила широкого распространения, не сделалась значимым этическим и социальным принципом [4, с. 112]. Радикальные изменения в общественном сознании произошли лишь в Новое время. Особое значение в этом смысле представляет конец XVIII в., когда появляется интерес к проблемам женской натуры и женского сознания. Это имело непосредственное отношение к переменам в общественном положении женщин. Однако женский вопрос конца XVIII в. ещё нельзя рассматривать как определённую систему требований женщин, так как требования эти были весьма ограничены, хотя и чрезвычайно важны и смелы для своего времени, и лишь малая часть имела практическое решение. Особенно привлекали литераторов, просветителей и философов той эпохи проблемы женского образования, независимости и равноправия в браке. Например, воспитание девиц было предметом академических конкурсов: академия Шалона-де-Марне в 1784 г. предложила тему: «Каковы наилучшие средства усовершенствования женского образования?», Безансонская академия в 1777 г. предложила тему: «Как следует воспитывать женщин, чтобы они могли облагораживать мужчин?». Данные темы исследовали П. Шодерло де Лакло и Бернарден де Сент-Пьер. В «Эскизе» Кондорсе утверждалась необходимость предоставить женщинам те же политические права, что и мужчинам. Однако на практике серьёзные теоретики и критики относились к женскому стремлению к равноправию весьма скептически. Знаменитый Лебран отрицал способность женщин заниматься литературой, а Бриссо де Варвиль считал женщину неспособной к занятию наукой и серьёзными искусствами. Кроме того, некоторые авторы указывали на то, что влияние женщин на общество (подразумевалось светское) носило «развращающий характер» (Ж.-Ж. Руссо «Письмо к Деламберу о театральных зрелищах»). В подобной ситуации женщинам самим приходилось «отстаивать» свои требования. Именно женские работы конца XVIII в. являются наиболее искренними, дающими истинное представление о положении женщин и путях защиты женской свободы. Женские работы написаны, скорее, «от сердца», а не столько под влиянием тех или иных исторически сложившихся обстоятельств. Среди работ XIX в., имеющих целью рассмотреть положение женщины в обществе, следует отметить исследования Бюхера К. «Женский вопрос в средние века» (Пер. с нем. Л.С.Зака. - Одесса, 1896) и Хилла Г. “Women in English life from medieval to modern times”(Vol.I-II. -L., 1896). История женщин как часть междисциплинарного научного направления сформировалась на Западе в конце 1960- начале 1970-х гг [3, с. 9]. Книги по истории женщин публиковались и в 1930-1950-е гг., но они, как правило, были посвящены жизнеописаниям узкого круга женщин, сыгравших выдающуюся роль в политических событиях или внесших заметный вклад в историю культуры. Что касается обобщающих работ, то они не носили характер специальных исследований, являлись публицистическими произведениями. Бурные общественно-политические процессы в Европе в 1960-х гг. придали женскому движению небывалую силу [3, с. 9]. В его рамках новый импульс получило стремление придать феминистскому сознанию собственную историческую ретроспективу: подобно другим гуманитариям и обществоведам, избравшим объектом своих изысканий женщину - в семье и на производстве, в системах права и образования, в науке и политике, в литературе и искусстве, многие молодые историки стран Западной Европы и Америки стали заниматься историей женщин, обоснованно полагая, что изучение прошлого, как и анализ современности, должно опираться на информацию, касающуюся обоих полов. Сначала подобные исследования воспринимались научным сообществом скептически, причем не только историками - традиционалистами, но и многими социальными историками. Но и этот критицизм лишь «подливал масло в огонь» в борьбу против «мужского шовинизма» и стимулировал развитие «женской истории», причём в её радикально-феминистской форме. Женские исследования не являются «изобретением» нового женского движения 70-х годов XX в.; как исследование о женщинах, они имеют долгую традицию [5, с. 23]. Учёные - феминистки, которые под влиянием нового женского движения стали заниматься маргинальным статусом женщины в обществе, смогли «привязать» свои исследования к имеющей глубокие корни традиции размышлений о «женском начале». Отличием женских исследований от исследований о женщинах является включение женского жизненного опыта в рамках социальной и культурной действительности как основы научной работы, что не только изменило тип аргументации, но также внесло в неё иной познавательный интерес[5, с. 27]. Параллельно с этим шел достаточно активный теоретический поиск и процесс «академизации феминизма», который постепенно привёл к прочной институционализации нового направления в общественных и гуманитарных науках. Поворот в общественном и профессиональном сознании, который произошел во второй половине 1970-х гг., снял большое количество преград субъективного толка. К началу 1980-х гг. высшие учебные заведения западных стран, включившие в свои программы курсы женской истории, насчитывались уже сотнями, а многие десятки из них предоставляли студентам возможность специализироваться в этой области[3, с. 10]. В целом, в «истории женщин» можно условно выделить три направления, каждое из которых отражает одну из стадий её развития и одну из сторон её нынешнего многоликого образа. И отличием между ними является постановка исследовательской сверхзадачи. В первом цель познавательной деятельности интерпретировалась как «восстановление исторического существования женщин», «забытых» или «вычеркнутых» из официальной «мужской» историографии[3, с. 11]. Такая установка – написать особую «женскую историю» - господствовала до середины 1970-х гг. Приверженцам данного направления удалось раскрыть многие неизвестные страницы истории женщин самых разных эпох, народов и регионов. Но такой описательный подход очень скоро обнаружил свою ограниченность: он мог привести к созданию так называемой «her-story», обречённой на параллельное существование с той историографией, которую феминисты называли «his-story». Без последовательной ориентации на совмещение двух отмеченных версий истории в единую интерпретацию, в отсутствие необходимых для этого теоретических схем и специальной исследовательской программы, возникали новые барьеры, которые лишь усугубляли изолированное положение «женской истории». Представители второго направления, которое выдвинулось на первый план во второй половине 1970–х гг., усматривали свою задачу в изучении исторически сложившихся отношений господства и подчинения между мужчинами и женщинами в патриархальных структурах классовых обществ. Они стремились связать «женскую историю» с историей общества и объяснить наличие конфликтующих интересов и альтернативного жизненного опыта женщин разных социальных категорий, опираясь на феминистские теории неомарксистского толка, которые вводили в традиционный социально-классовый анализ весомый фактор различия полов и определяли статус исторического лица как специфическую комбинацию индивидуальных, половых, семейно- групповых и классовых характеристик. В 1980–е гг. ключевой специфической категорией анализа становится «гендер», или «пол - род», который ещё называют «социокультурным полом». Это подчеркнуло социальный характер неравенства между полами[5, с. 34]. Представления о том, что такое мужчина и женщина, какое поведение приличествует каждому из них, каковы должны быть отношения между ними, являются не простым отражением или прямым продолжением их природных, биологических свойств, а представляют собой продукт культурно – исторического развития общественного человека. Но сами по себе гендерные различия, во-первых, не указывают на то, почему отношения между мужчинами и женщинами столь постоянно предполагают господство и подчинение, а во-вторых, не объясняют динамику этих отношений, то есть не отвечают на вопрос, каким образом, они складываются, воспроизводятся и трансформируются в разных контекстах повседневности. Следовательно, будучи фундаментальным организующим принципом для описания и анализа различий в историческом опыте женщин и мужчин, в их социальных позициях и поведенческих стереотипах и в чём бы то ни было ещё, категория гендера должна быть методологически ориентирована на подключение к более генеральной объяснительной схеме [3, с. 13]. Гендерный подход привлёк тех исследователей, которые уже давно стремились «вернуть» истории оба пола и быстро завоевал множество активных сторонников и «сочувствующих» в среде социальных историков и историков культуры. Таким образом, в 1980-х гг. в рамках «gender studies» рождается гендерная история (но всё ещё связанная с историей женщин). Но речь шла о радикальной смене исследовательской парадигмы. Центральным предметом исследований гендерных историков становится уже не история женщин, а история гендерных отношений, т. е. тех самых отношений между мужчинами и женщинами, которые, будучи одним из важнейших аспектов социальной организации, особым образом выражают её системные характеристики и структурируют отношения между индивидами. В последние два десятилетия ежегодно под рубриками «история женщин» и «гендерная история» выходило в свет множество монографических исследований по всем хронологическим периодам и регионам Европы, а также всё больше обобщающих работ разного уровня. Публикации по этой тематике имеют свою постоянную рубрику уже в десятках авторитетных научных журналов (в том числе международных) и специальных периодических изданиях. В отечественной историографии следует отметить исследования Л. П. Репиной («Гендерная история сегодня: проблемы и перспективы», «Гендерная история: проблемы и методы исследования», «Женская история»: проблемы теории и метода» и др.), Н. Л. Пушкарёвой («Гендерный подход в исторических исследованиях», «Гендерная методология в истории», «Женщины России и Европы на пороге Нового времени», «История женщин и гендерный подход к анализу прошлого в контексте проблем социальной истории» и др.), а также работы А.А.Костиковой, С. Г. Айвазовой, О.В. Рябова, Е. В Тюрюкановой, И.И.Юкиной, И.Е. Калабихиной, В.Успенской и других учёных. Авторы подчёркивали социальный характер неравенства между полами, рассматривали категорию гендера и гендерно-исторические исследования, охватывающие все аспекты истории женщин и гендерных отношений. В зарубежной историографии данные проблемы также не остались без внимания. Исследователи Баркер-Бенфилд Г. (The Culture of Sensibility: Sex and Society in Eighteenth-Century Britain. - Chicago, 1992), Роял Эд., Вэлвин Дж. (English Radicals and Reformers, 1760-1848. – Lexington, 1982), Роджерс К. M. (Feminism in Eighteenth- Century England. – Urbane,1982), Стентон Д. М. (The English Woman in History. London, New – York, 1957), Кларк A. (Working life of women in the seventeenth century. - L., 1982 (1-еизд. - 1919)) и другие изучали неравенство, в основе которого лежит пол. Также среди зарубежных авторов следует отметить монографические исследования Фридана, Шартье, Элиаса, Берна Шона и других. Особое внимание исследователей привлекают дискуссионные проблемы. Одной из них является время зарождения феминистских идей в Англии. В отечественной науке проблема возникновения феминизма мало изучена[2, с. 153]. Здесь следует отметить сборник статей «Феминизм. Восток, Запад, Россия» (1993 г.), посвящённый проблемам феминизма. Авторы данного издания зарождение феминистских идей связывают с суфражистским движением. На наш взгляд, данная концепция вряд ли справедлива. Проблема возникновения феминизма является дискуссионной и в зарубежной историографии. Американская исследовательница Г. Смит (Smith H. Reason`s Disciples. Seventeenth – Century English Feminists. Urbana, 1982) подчёркивала, что учёные, обращавшиеся к истории феминизма, как правило, ограничивались XIX в., немногие из них добирались до произведений известной английской писательницы конца XVIII в. М. Уолстонкрафт и только единицы интересовались феминистской идеологией XVII в.[1, с. 77] Автор отмечала, что феминистские идеи напрямую связаны с революционной идеологией середины века. И хотя интеллектуальные истоки феминизма питались научными исследованиями и рационализмом, первые феминистские трактаты, появившиеся в середине века, свидетельствовали об определённой их связи с революционными событиями. Аналогичной точки зрения на время возникновения феминизма придерживались и Э. Горо, Р. Пери и Дж. Спенсер (Goreau A. Reconstructing Aphra. A Social Biography of Aphra Behn. New York, 1980; Perry R. The Celebrated Mary Astell: An Early English Feminist. Chicago, 1986; Spencer J. The Rise of the Women Novelist. From Aphra Behn to Jane Austen. Oxford, 1986). Р. Перри в книге, посвящённой первой феминистке Мэри Эстел, напоминала, что изучение «женской истории» началось в 70-е годы XX в. Исследователей данного направления интересовало, как женщины XVII в. осознавали себя, как они относились к переменам в обществе, которые произошли в результате двух революций и Просвещения. Большинство зарубежных историков признавали, что революция середины XVII в. оказала на женщин огромное влияние. Британский учёный Б. Мэннинг утверждал, что революция побудила женщин «играть несвойственную для них роль», а также принимать необычные для них решения[1, с. 79]. Женщины стали занимать заметное место в религиозных и политических действиях. Вовлечение женщин в политику в годы революции, по мнению учёного, и знаменовало собой начало движения за эмансипацию женщин. (Politics, Religion and the English War/ Ed. By B. Manning. L., 1973). Судя по признанию большинства учёных, главенствующее влияние на формирование феминистских идей оказали Английская буржуазная революция середины XVII в. и идеология Просвещения, которые вызвали подъём социального сознания, с новой силой возбудивший вопрос о правах отдельной личности. В обстановке перемен женщины незаурядного ума, обладавшие социальным видением, «возвышали» голос за свои права. Несмотря на то, что «женская тема» присутствует в историографии уже более 200 лет, лишь с конца 70-х годов XX в. длительный период накопления фактических знаний сменился периодом их синтеза, создания концепций, объясняющих общее и особенное в положении женщин. За последние двадцать лет история женщин пережила невероятный бум. Историки не только проанализировали судьбы женщин прошлого и исторический опыт отдельных общностей и социальных групп, но и соотнесли эти индивидуальные и групповые истории женщин с общественными сдвигами в экономике, политике, идеологии и культуре. Со временем ставились всё новые проблемы, разрабатывались специфические категории и понятия. Разработка проблематики, методологии и концептуального аппарата «истории женщин» осуществлялась благодаря широкому междисциплинарному сотрудничеству в рамках «women`s studies» представителей всех социально-гуманитарных наук, теоретиков и практиков феминистского движения. В последние годы появилось значительное количество исследований, а также множество конференций и курсов по изучению деятельности и положения женщин, взглядов на женщин и точек зрения женщин. ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА:
НИКОЛАЙ МОРОЗОВ О СТРУКТУРЕ ЛОКАЛЬНОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ В КООРДИНАТАХ ИСТОРИИ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ ОБЩЕСТВА И ПРИРОДНОЙ СРЕДЫ Появление с 90-х годов ХХ в. цивилизационной тематики в перечне приоритетных направлений фундаментальных исследований РАН по отделениям общественных и историко-филологических наук [9] явилось официальным подтверждением её исторической значимости, научности и актуальности для современного российского общества. Возросло и внимание учёных к дальнейшей разработке теоретического модуля локальной цивилизации, содержание которого постепенно наполняется и корректируется в результате селекции концепций и гипотез представителей различных гуманитарных направлений. Широкий диапазон действия его эвристического потенциала особо отмечается В.А. Ламиным и М.М. Ефимкиным в контексте сравнительного изучения региональной специфики и влияния глобальных факторов на темпы развития российского общества [7]. После выхода в свет в 1869 г. знаменитой работы Н.Я. Данилевского «Россия и Европа: взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к греко-романскому» теория локальной цивилизации периодически обогащалась благодаря многочисленным объяснительным схемам, составленным на основе отечественного и зарубежного исторического материала. Накопленный массив знаний явился фундаментом для её трансформации до метауровня, общая конфигурация которого нуждается в уточнении. Задача статьи заключается в построении такой структурной модели локальной цивилизации, системная градация которой в онтологическом и гносеологическом значении может аккумулировать известные исторической науке явления и процессы, касающиеся эволюции социума и его взаимодействия с природной средой. В историографии можно встретить различные подходы схематичного представления локальной цивилизации. Наиболее распространённый способ теоретического конструирования состоит в развёрнутом (или лаконичном) определении ключевого термина с использованием набора идентифицирующих факторов. Чаще, в качестве базового понятия выступает слово «общество» (общность), в отдельности имеющее неопределённый смысл, функциональное содержание которого наполняется и уточняется дополнительными метафорами. Например, цивилизация в интерпретации Б.С. Ерасова видится как «… социокультурная общность, формируемая на основе универсальных, т.е. сверхлокальных ценностей, получающих отражение в мировых религиях, которые составляют целостные системы социокультурной регуляции, включая подсистемы морали, права, искусства, философии и т.д.». В трудах В.О. Ключевского и Л.И. Мечникова превалирует натуралистическое понимание, т.е. «… общество, определяемое взаимодействием с окружающей природой на основе типа хозяйства или производимого продукта» [5, с. 19-36]. В соответствии с иными дисциплинарными предпочтениями одни авторы выстраивают смысловой каркас ключевого термина на основе категорий из урбанистики, другие – опираются на стадиальные различия в разделении труда и этот структурный полисемантизм можно дополнить ещё десятками встречающихся в историографии классифицирующих признаков. Чаще стержнем интерпретации становится та или иная комбинация понятий, предназначенных для обозначения типов или характеристик отдельных подсистем цивилизационного устройства, полностью не определяющих сути его целостности. Предметно–логическая ограниченность всех известных определений становится очевидной в случае их соотнесения с другим, качественно отличным измерением (экономическим, социальным, ментальным, политическим и т.д.). В результате, в настоящее время отсутствует всех устраивающая формулировка ключевого термина, в которой полнота представленного содержания была бы достаточной для исчерпывающего представления системности локальной цивилизации. Отдельным примером структурирования можно считать выделение системообразующих оснований. В концепции Российской цивилизации А.В. Лубского таковыми являются: доминантная форма интеграции в виде государственности, имеющей надэтнический и надконфессиональный характер; мобилизационный социотип и особый культурный архетип [8, с. 24]. Рационально выверена в социально-экономическом отношении цивилизационная пирамида, составленная Ю.В. Яковцом [6, с. 90]. Её этажи, начиная с нижнего – человек, семья, народонаселение, затем последующих верхних - технологический способ производства, экономический способ производства, социально – политические отношения и завершающего – общественное сознание, напоминают структуру общественно – экономической формации. Устойчивость связей между всеми элементами пирамиды обеспечивается согласованностью цикличных процессов эволюции каждого их них. Многослойность и преемственность образа цивилизации видится Н.С. Розову в логике функционирования современного общества и наследуемых им культурных инвариантов как исторически сложившейся системы - в виде кометы, «… у которой "голова" - это актуальная цивилизация, а "хвост" - это мемориальная цивилизация, состоящая из "слепков" обществ прошлого» [10, с.119]. Вышеуказанные представления о сложном строении локальной цивилизации научно обоснованы и отражают применение широкого спектра подходов в изучении сущности данного макрообъекта. Отметим, что исследователи социальной и экономической истории России в явном или неявном виде всегда обращались к свойствам этой цивилизации (к коллективизму, к традиционно экстенсивному характеру развития, к специфике механизма мобилизации и перераспределения ресурсов, к приоритету духовных ценностей и другим), в соответствии со своим видением исторического процесса отражая диалектику взаимодействия населения с естественной средой обитания. В последней четверти ХХ века их проблемное поле получило существенное расширение за счёт междисциплинарных знаний о природопользовании (в узком понимании) – при изучении последствий демографических переходов и влияния производственной деятельности на окружающую человека среду. Были заимствованы термины из наук естественного цикла: биологии, географии, генетики и других. В широком смысле, современная постановка исторических проблем взаимодействия природы и общества сосредоточена в направлении поиска и анализа механизмов жизнедеятельности и пределов устойчивости последнего. В начале XXI века их актуальность для исследования в исторической динамике процессов приспособления населения Сибири была подчеркнута интеграционной программой СО РАН «Адаптация народов и культур к изменениям природной среды, социальным и техногенным трансформациям». В ходе реализации программы предполагается получение новых фундаментальных знаний об этапах эволюции региональных обществ, о преемственности её современных форм и содержания [1]. С позиций данного, более масштабного когнитивного уровня, мы выразили модель локальной цивилизации в таблице. Особое в структуре место биосферы как одной из систем, определяющих свойства цивилизации, по многим основаниям подчёркивает ключевое значение природного детерминизма в циклах жизнедеятельности крупных территориальных групп людей. Одно из них выступает как осознание высокой вероятности
разрушения гармоничной взаимосвязи выработанных форм адаптации общества в случае кардинального изменения вмещающего ландшафта (например, нарастания дефицита водных или биологических ресурсов, истощения запасов полезных ископаемых и т.д.). Историческая наука зафиксировала факты, когда социальный блок у некоторых этносов в кризисный период оказывался неспособным реадаптироваться в прежних границах природной среды, и восстановление экологического равновесия происходило за счёт его исключения в виде исхода населения в другие территории или физической гибели (катастрофического сокращения численности). Наукой определён высокий уровень корреляции между естественными (биологическими, геологическими, географическими) параметрами крупных регионов и спецификой реализации там форм собственности, институциональной организации и духовной сферы [11, с. 87-117]. Другое основание для признания фундаментального значения свойств биосферы в истории социума наиболее удачно поясняется с помощью терминологии, предложенной В.В. Вальковской, и заключается в судьбоносном для любой локальной цивилизации значении показателей динамики её экологической ёмкости. Речь идёт о многообразии и объёмах имеющегося и используемого ресурсного потенциала и интенсивности его регенерации (восстановления) в различные периоды истории [2, с. 29]. В этом контексте устойчивость цивилизации как совокупности форм и способов жизнедеятельности суперэтноса (группы этносов), объединённых единым жизненным пространством, историческим временем и социально-экономическими отношениями [12, с. 30], обусловлена энергетической напряжённостью всех её систем. Уровень напряжения измеряется объёмами энергетического вещества в пределах имеющихся климатических условий в виде минерального сырья и плодородия почв, технологий их обработки, управленческого потенциала, характеристик доминирующих идей и других, предназначенных для оптимального (по принципу получения с минимальными усилиями адаптированного результата) развития социума, от достаточности и от вектора использования которых зависят и темпы, и качество социальных изменений, и благосостояние его членов [4, с. 184]. В истории России при высоких показателях трудоёмкости в отраслях экономики и перманентном дефиците прибавочного продукта, в условиях постоянной подготовки к «ответам» Западу и Востоку, её внутренней энергетики было явно недостаточно для сохранения естественных темпов эволюции общества, которая и осуществлялась в режиме «застой (как период вызревания тенденций нестабильности) – рывок (сверхмобилизация, ускоренное движение к стабильному состоянию)». Доказательная база о детерминации общества свойствами вмещающего ландшафта по количеству и разнообразию подтверждающих аргументов – безгранична и учёт этого явления либо безапелляционно, либо с оговорками или игнорирование (принципиально или формально в рамках специфики темы) - дело «вкуса» исследователя. Далее по таблице, требует уточнения тот перечень первичных реакций приспособления, которые их носители приобрели в естественных условиях и которые в дальнейшем послужили универсальной основой для появления более сложных форм поведения. Относительно отдельного человека – это гнев, голод, инстинкт продолжения рода, чувство удовольствия и т.д. В условиях жизни в коллективе – это первичные признаки социализации людей (забота о ближнем, стремление к первенству, координированные действия в случае опасности и другие). Проявление симбиоза данных реакций в сообществе и его эволюция в процессе природопользования в различных ландшафтах, в сочетании с усложнением взаимоотношений между членами групп на каждой новой ступени развития их хозяйственной деятельности, отразились на формировании многообразия и специфичности ценностей этносов. Биосоциальные формы адаптации, распространённые в различных ландшафтах посредством кровнородственных, хозяйственных, религиозных и иных связей в виде семей, родов, народностей (племён), субэтносов, этносов (суперэтносов), имеют свою демографическую и физиологическую динамику, обусловленную как внутренними причинами, так и внешними, исходящими из других систем. Их положение между биосферой и техносредой оценивалось Л.Н. Гумилёвым как маргинальное (лат. «margo» - граница). «Это явление, которое связывает социальную форму движения материи со всеми природными формами. Это как раз тот механизм, при помощи которого человек влияет на природу, и тот механизм, при помощи которого человек воспринимает дары природы и кристаллизует их в свою культуру» [3, с. 44]. Компоненты духовной сферы являются как продуктом развития и взаимо- действия всех систем цивилизации, так одновременно и причиной трансформации последних. Также их синтезирующая роль заключается в многогранном отражении признаков идентичности общества в сознании человека. При этом мы не вступаем в противоречие с современными концепциями теории истории, считающими, что язык, письменность, иные средства передачи информации, наука, религии, системы образования, культурное наследие и мораль являются результатом сознательного и воспринятого на подсознательном уровне (психический склад этноса) исторического опыта совместного проживания людей в рамках естественных природных условий и искусственно созданной техногенной среды. В представленной структуре локальной цивилизации у современного исследователя не вызовет возражений перечень техногенных форм адаптации общества и принцип их объединения (по принадлежности к результатам целенаправленной деятельности человеческого разума). В историографии, следуя традициям рационально-логического познания, заложенным европейской наукой, не иссякает интерес к стадиальной специфике территориальной организации населения, способов производства, моделей управления, социального строя, быта населения, сосуществования различных технологических укладов. Вместе с этим, в данном ракурсе примеры из прошлого и настоящего европейских и неевропейских народов не могут быть сопоставлены между собой без учёта влияния свойств их цивилизаций (включая особенностей мировосприятия) на процессы, протекающие в указанных системах. Исходя из поставленной в статье задачи, тематически ограничивающей объяснительные процедуры, последнее утверждение пока априорно указывает на существование этой сложносоставной цементирующей основы, которая скрепляет структуру объекта исследования, но в историософии она плодотворно изучается Р.М. Валеевым, И.Н. Ионовым, Ю.М. Кобищановым, В.В. Кожиновым, Э.С. Кульпиным, Л.М. Марцевой, Р.М. Мухаметшиным, Ю.В. Олейниковым, И.Б. Орловой, В.И. Пантиным, О.А. Платоновым, Л.И. Семенниковой, О.А. Сергеевой, А.И. Субетто, И.Р. Тагировым, Р.Б. Хакимовым, Я.Г. Шемякиным, И.Л. Экаревой и ещё многими докторами в данной области науки. Эвристический потенциал представленной модели локальной цивилизации прирастает преимуществами междисциплинарных (естественно – научных и гуманитарных) знаний, которые дополнительно стимулируют поиск смысловой совместимости предметно разобщенных гипотез, интерпретирующих механизмы взаимодействия общества и природной среды. Замыкание исследования на феноменах отдельных детерминирующих факторов, вытекающих из анализа, как правило, одной из систем социума, способствует глубокой детализации их действия, но и нередко приводит к абсолютизации роли в истории. Исправить данную погрешность позволяет анализ объекта уже по нескольким взаимосвязанным основаниям в более ёмком масштабе пространственного и сущностного понимания общества как локальной цивилизации, объединяющей в рамках своей целостности его особые (природную, социальную, ментальную, экономическую, политическую, этническую, религиозную и другие) ипостаси. ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА:
БОРИС БАБИН АНАЛИЗ ПРОГРАММНОГО РЕГУЛИРОВАНИЯ МЕЖГОСУДАРСТВЕННЫХ ОТНОШЕНИЙ ЕВРАЗИЙСКИХ СТРАН В международном праве сегодня остается открытым вопрос правовой природы международных программ, как феномена современной нормотворческой и управленческой деятельности государств и межгосударственных объединений. Вместе с тем эти вопросы имеют значительную практическую актуальность для межгосударственных отношений государств Евразии. Следует отметить, что вопросы программного регулирования межгосударственных отношений изучались отдельными советскими, украинскими, российскими и западными авторами, в частности Баймуратовым М.О., Гавердовским А.С., Лукашевой О.А., Пряхиной Т.М. и др. Вместе с тем разрешение теоретических проблем программирования международного права требует дополнительных исследований, в частности касательно регулирования взаимоотношений евразийских государств. Необходимость разрешения структурных проблем международной жизни, активного вмешательства государства в данные процессы обусловливает необходимость использования программно-управленческого подхода в любой межгосударственной или глобальной системе. Такое программирование можно определить как процесс ориентации экономических и социальных, в частности, гуманитарных процессов со стороны государств и международных организаций через регулярное и комплексное влияние на их структуру согласно вариантов социально-экономического развития в рамках международных механизмов. Современные обобщающие концепции программного управления имеют характерные особенности, среди которых выделяются: целевая ориентация программ, их системный характер и связь программного подхода и управленческого решения. В то же время аспекты правового статуса и роли международных программных актов являются весьма неопределенными и требуют специальных исследований, что обусловливает актуальность выбранной тематики. Для анализа значения международных программ необходимо определиться с возможностью и формами соответствующего международного нормативного обеспечения, статусом и видами таких программ, их взаимодействия с национальным законодательством и программными актами стран-участниц. Особую актуальность имеют вопросы соответствия международных нормативных актов и национального законодательства в сфере программирования и планирования. Интересным примером данного дискурса является программная деятельность в рамках такого евразийского межгосударственного образования, как Содружество независимых государств (далее – СНГ). Вашанов В.А. считал, что весомую роль в развитии межрегионального сотрудничества в СНГ имеют программы межрегионального и приграничного сотрудничества [2]. По мнению Тура А.Н. базовыми элементами сотрудничества государств СНГ в перспективе позитивной динамики развития взаимной торговли являются именно разработка и реализация совместных программ и проектов разработки и освоения новых технологий, создания новых материалов, производства современных машин и оборудования для экспорта на внешние рынки [13]. Вместе с тем следует признать, что даже работы, прямо посвященные программному взаимодействию государств СНГ, не содержат даже обзорного анализа соответствующих правовых аспектов [12]. Почти с момента создания СНГ одной из форм деятельности этого межгосударственного образования стала разработка и принятие межгосударственных программ. Как пример можно привести программу совместных мероприятий по борьбе с организованной преступностью и иными опасными видами преступлений на территории государств-участников СНГ, утвержденную решением Совета глав правительств СНГ от 12 марта 1993 г. [10]. Анализ этого документа позволяет нам говорить о тождестве структуры и содержания приведенного акта внутригосударственным правоохранительным программам, в частности в контексте выделения мероприятий программы, установление ответственных за их реализацию и т.д. Распределение программ с направленностью на целевые и комплексные, а по сроку действия на годовые (срок действия – один год), краткосрочные (от года до 3 лет), среднесрочные (от 3 до 10 лет) и долгосрочные (от 10 до 20 лет) [1, 16] позволяет говорить о целевом и одновременно кратко- либо среднесрочном характере большинства программ СНГ. Это можно объяснить тем, что комплексные программы, имеющие также название программ развития, носят прежде всего экономический характер и предусматривают тесную степень экономической интеграции и взаимодействия государств-участников между собой. Анализируя реальные перспективы создания межгосударственных программ развития, следует признать, что сегодня в рамках СНГ отсутствуют межгосударственные модели экономического развития, которые, по определению Скрипниченко Н.И., являются комплексными интегрированными национальными экономико-математическими моделями стран с общими закономерностями экономической динамики и объединяющимися с целью аналитической оценки перспектив развития на основе взаимовыгодной экономической политики через переменные внешних потоков (товаров и услуг, капитала, трудовых ресурсов и т.д.) [11, 94]. Следует отметить, что правительство Украины делало попытки регламентировать аспекты выполнения международных программ, разработанных в рамках СНГ. Так, в соответствии с поручением Кабинета Министров Украины от 25 января 1999 № 38 и «с целью безусловного и своевременного выполнения долгосрочных программ экономического сотрудничества между Украиной и странами СНГ» соответственно приказом Министерства экономики Украины от 12 мая 2000 г. № 76 ответственными за организацию работы по предписаниям разделов мероприятий указанных программ были назначены структурные подразделения этого Министерства: - Департамент структурной политики (в отношении основных направлений экономического сотрудничества); - Департамент развития рынков (по сотрудничеству в отраслях экономики); - Департамент региональной политики (по решению региональных проблем) - Департамент экономики обороны, безопасности, государственного резерва и государственных заказов (в рамках военно-технического сотрудничества); - Департамент международного торгово-экономического сотрудничества (в сфере договорно-правовой базы). Кроме того, на департамент международного торгово-экономического сотрудничества возлагались функции координации и обобщения результатов реализации программ, предоставления структурным подразделениям-исполнителям информации и копий действующих программ и мероприятий к ним, обеспечение подготовки и ежеквартального представления в Кабинет Министров Украины сводной оперативной информации о ходе реализации мероприятий к программам [8]. Исследование целевых межгосударственных программ СНГ 1997-2004 гг. позволяет нам говорить об их узкой направленности и устойчивости процедуры принятия – через решение Совета глав правительств государств-участников СНГ и последующую ратификацию национальными органами власти. Вместе с тем следует отметить, что между временем принятия программы и моментом ратификации соответствующего решения Совета глав правительств национальными парламентами иногда проходил промежуток времени, близкий к самому сроку действия программы. Так, Межгосударственная программа создания сети информационно-маркетинговых центров для продвижения товаров и услуг на национальные рынки государств-участников СНГ на период до 2005 г. была подписана 29 ноября 2001 г., а ратифицирована Украиной только 3 апреля 2003 г. Межгосударственная научно-технологическая программа создания системы сейсмологической мониторинга территорий государств-участников СНГ, подписанная 25 ноября 1998 г., была ратифицирована Украиной 22 февраля 2000 г. Межгосударственная научно-техническая программа «Создание конкурентоспособных на мировом рынке сварных конструкций, ресурсосберегающих технологий, материалов и оборудования для сварочного производства», подписанная 9 октября 1997 г., была ратифицирована Украиной 8 апреля 1999 г. Другие проанализированные программы имели промежуток времени между подписанием и ратификацией не менее 10-12 месяцев [9]. Аналогичная ситуация по ратификации существует и в иных государствах СНГ. Это, по нашему мнению, обусловлено спецификой статуса и полномочий управленческих органов СНГ, отсутствием специализированных структур, которые бы имели межгосударственный мандат в сфере разработки, принятия межгосударственных программ, их финансирования и контроля за их реализацией соответствующими национальными органами. Вместе с тем ситуация, сложившаяся на тот период, привела к необходимости принятия международного регионального правового акта, регламентирующего организацию и механизм сотрудничества государств-участников СНГ, межгосударственных и межправительственных органов СНГ, органов исполнительной власти и субъектов хозяйствования государств-участников в разработке, реализации и финансирований межгосударственных целевых программ СНГ. Таким документом стал Порядок разработки, реализации и финансирования межгосударственных целевых программ (МЦП) СНГ, одобренный Советом глав правительств СНГ 16 апреля 2004 г. [5]. Этот Порядок определяет межгосударственные целевые программы СНГ как комплекс мероприятий, увязанный по ресурсам, исполнителям и срокам их осуществления. МЦП при этом может включать несколько подпрограмм, направленных на решение конкретных задач в рамках программы. Разделение программы на подпрограммы осуществляется исходя из масштабности и сложности решаемых проблем, а также из необходимости рациональной организации их реализации. Требования к подпрограмм аналогичны требованиям к программам. Программы приобретают статус МЦП СНГ при участии в них не менее трех государств-участников СНГ и при их утверждении Советом глав государств или Советом глав правительств СНГ. Участие государств-участников СНГ в разработке и реализации программы осуществляется на добровольной основе и определяется на стадии подготовки предложений о ее разработке. Инициаторами постановки вопроса о разработке программы могут выступать правительства государств-участников СНГ или уполномоченные ими органы государственного управления (исполнительной власти), а также органы СНГ в рамках своей компетенции. При подготовке и реализации МЦП Порядком предусматриваются следующие этапы: отбор проблем для программной разработки и принятия решения о разработке проектов программ; ресурсное обеспечение программ с указанием размеров и источников финансирования, а также направлений расходования средств; разработка проектов программ; экспертиза и оценка проектов программ; согласование и утверждения проектов программ; управление реализацией программ и контроль за ходом их выполнения. Участниками программ могут быть правительства государств-участников СНГ, уполномоченные ими органы государственного управления, юридические и физические лица, участвующие в финансировании программ. Состав государств-участников СНГ, участвующих в реализации программы, утверждается решениями Советов глав правительств и государств СНГ. Национальными государственными заказчиками программы могут быть органы государственного управления (исполнительной власти) государств-участников СНГ, участвующих в реализации программ. Для программ, имеющих нескольких государственных заказчиков, определяются заказчики-координаторы программ, осуществляющие в рамках этих программ координацию деятельности национальных государственных заказчиков. МЦП, согласно Порядка, разрабатываются на период, необходимый для достижения поставленных в них целей, но, как правило, не более чем на 5 лет. Порядок предусматривает финансирование МЦП за счет бюджетных средств государств-участников СНГ и/или внебюджетных средств, которое для каждой конкретной МЦП устанавливается ad hoc. Финансирование работ по подготовке предложений осуществляется за счет средств их инициаторов на паевой основе. В п. 21 Порядка содержатся возможные схемы финансирования МЦП: - финансирование программ за счет средств национальных бюджетов; - финансирование частей программ в рамках национальных программ; - финансирование реализации программных мероприятий за счет ассигнований, выделяемых национальным органам в выполнении возложенных на них функций; - финансирование из фондов (в частности трастовых), которые создаются под конкретные программы с соответствующим режимом их формирования и использования. К внебюджетных источников финансирования МЦП Порядок относит взносы участников реализации программ, в частности, предприятий и организаций государственного и негосударственного секторов экономики и кредиты банков, средства общественных организаций, инвесторов, заинтересованных в реализации программ (или их отдельных мероприятий), и другие поступления от юридических и физических лиц. Согласно Порядка, бюджетное финансирование частей МЦП, являющихся национальными программами, осуществляется согласно соответствующему национальному законодательству. Ежегодные отчеты Исполкома СНГ на заседании Совета глав правительств СНГ о ходе реализации программ и доклады о реализации программ, с Порядком, должны содержать сведения о: - результатах реализации программ за отчетный год и за весь период реализации; - целевом использовании и объемах привлеченных финансовых средств; - соответствии фактических показателей реализации программ показателям, установленным при их утверждении; - ходе и полноте выполнения программных мероприятий; - наличии, объемах и состоянии незавершенного строительства; - внедрении и эффективности инновационных проектов; - эффективности результатов реализации программ; - влиянии фактических результатов реализации программ на различные сферы экономики. Ответственность за подготовку и реализацию программ, обеспечение целевого использования средств, привлекаемых для реализации программ, и при необходимости, проведение экспертизы программ возлагается на заказчиков-координаторов и национальных государственных заказчиков, которые определяются на стадии подготовки предложений о разработке проектов программ и утверждаются в составе программ решениями Совета глав государств или Совета глав правительств СНГ [5]. Заметим, что решение о Порядке разработки, реализации и финансирования межгосударственных целевых программ СНГ от 16 апреля 2004 г., подписали все государства-участники СНГ, кроме Узбекистана. Анализ приведенного порядка позволяет утверждать о его сходстве актам национальных законодательств государств СНГ, регламентирующим программно-управленческую деятельность и соответствующей правовой доктрине [3]; [4]. Следует указать, что национальные законодательные акты в сфере правового программирования в целом соответствуют положениям международных соглашений, в частности, рассмотренному Порядку от 16 апреля 2004 г. Они содержат в себе подобные правовые конструкции (в частности, касательно проекта и паспорта программы, порядка финансирования программы, ответственных исполнителей и т.д.), но в них практически не упоминаются международные программы и не содержится механизм их координации с национальными программными актами, управленческими и организационными решениями [6]; [7]. Считаем, что механическое перенесение внутригосударственных программно-управленческих моделей на международный уровень не может считаться эффективным решением проблемы обеспечения статуса межгосударственных (международных) программ. Следовательно, можно прийти к выводу, что межгосударственные (международные) программы СНГ являются разработанными и принятыми в соответствии со специальным порядке целевыми кратко- и среднесрочными правовыми актами, которые реализуются для достижения общественно полезной цели, имеют определенный срок действия и отличается этапностью; все их нормы носят временный характер и имеют вид международно-правовых норм или индивидуально-правовых предписаний. Использование программного регулирования евразийскими государствами обусловлено соответствующим национальным и международным, историко-правовым опытом а также расширением сферы применения программного менеджмента. Выразим мнение, что следующая национальная практика применения Порядка от 16 апреля 2004 г. и соответствующих норм национального законодательства позволит нам на примерах конкретных межгосударственных программ и соответствующих управленческих отношений выявить пути совершенствования указанных правовых конструкций, их взаимодействии и взаимосвязи. Это, безусловно, должно стать основой для новых научных исследований. ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА: 1. Бабін Б.В. Кроленко В.О. Основи програмно-управлінської діяльності в Україні. – Донецьк : ДЮІ ЛДУВС, 2006. – 136 с. 2. Вашанов В.А. Развитие межрегионального экономического сотрудничества в СНГ // Сайт исполнительного комитета СНГ // .by/main.aspx?uid=8924 3. О государственном прогнозировании и программах социально-экономического развития Российской Федерации: Федеральный закон РФ от 20 июля 1995 г. № 115-ФЗ // Собрание законодательства Российской Федерации. – 199 5. – № 30. – Ст. 2871. 4. О некоторых проблемах формирования и реализации федеральных целевых программ (отдельные иллюстрации и комментарии). – М.: Институт комплексных стратегических исследований, 2003. – 68 с. 5. О Порядке разработки, реализации и финансировании межгосударственных целевых программ Содружества Независимых Государств: Решение Совета глав правительств Содружества Независимых Государств 16 апреля 2004 г., г. Чолпон-Ата // | |||||||||||||||||||||