2. Мимикрия и легендарная психастения 83 III

Вид материала

Реферат

Содержание Изучение сакрального Амбивалентность сакрального Чистота и смешение Чистое и нечистое - двусмысленные силы Диалектика сакрального Обретение чистоты и избавление от нее

Подобный материал:

• Iii. Продукия, ее особенности 6 III описание продукции 6 III применяемые технологии, 2464.73kb.
• К. А. Свасьян Интервью с К. А. Свасьяном на сайте Наш сегодняшний гость К. А. Свасьян,, 327.58kb.
• Аспирант сга а. В. Абрамова, ведущий специалист дко дегтярева, 204.98kb.
• Литература. 19, 385.81kb.
• Рассказов Азимова, предложил выпустить книгу под названием «I, Robot», 3175.78kb.
• Греки в риме в III в. До н. Э. 1 В. Н. Э, 185.45kb.
• Iii, подтема III, гл. 1, раздел 2, подраздел, 852.91kb.
• Лекция Россия накануне XX века. 1 марта 1801 года народовольцы "казнили", 42.96kb.
• Лекция XXV, 416.9kb.
• Завоевание Россией Урала и Сибири, 155.26kb.

Сходным образом и всякая перемена состояния включает в себя подношение первин, призванное поглотить связанную с нею опасность: девушка перед свадьбой отдает реке или богу символический цвет своей девственности. У тех народов, у которых дефлорация осуществляется задолго до свадьбы, новобрачная все равно должна до мужа вступить в сношение с другим мужчиной, дабы предохранить мужа от опасности, заключенной в первых объятиях замужней женщины - человека, получающего новый социальный статус и начинающего новую жизнь.


Сходный риск есть и при вселении во вновь построенное здание. Нередко пол в таком жилище специально "освобождают" пляской жрецов. Иногда колдун извлекает душу из человека, который должен войти в новый дом, и помещает ее в безопасное место. Он возвращает ее штдельцу после того, как тот перейдет грозную, впервые нарушаемую границу, очерченную порогом нового жилища. Известна широко распространенная сказка, согласно которой черт участвует в строительстве церкви или же моста, требуя себе в виде платы душу первого вошедшего.


Примеры бесконечно разнообразны; среди них нет ни одного, который пс показывал бы, какая опасность связана с любым абсолютным началом, как необходимо освятить некую часть, чтобы включить весь вводимый элемент в порядок вещей.


ИЗУЧЕНИЕ САКРАЛЬНОГО


Однако это все равно лишь меньшее из зол. При заживлении любой раны остается рубец. Восстановление подорванного порядка не возвращает ему первозданную устойчивость, первоначальную девственность. Жизнь существует лишь благодаря нарушениям неподвижности, благодаря непрерывному обновлению, которое неизбежно утомляет организм, вынужденный для продления своего существования все время усваивать новую материю. Искупительные обряды, торжественное удаление скверны, всевозможные практики омовения и очищения, исправляющие последствия непрестанных посягательств на мировой порядок, могут лишь вернуть его к добродетели, но не к невинности, могут дать человеку лишь осмотрительное здоровье исцеленного вместо ликующе-беспечного здоровья того, кто ничем не болел. Невозможно сделать так, "чтобы зерно из мельницы вернулось в сердце колоса", "чтобы тяжелая почка и новая жилка прорвались через кору и развернулись вновь".


Необходимо избавить природу и общество от неизбежного старения, которое приведет их к гибели, если не принимать мер к их омоложению, периодическому сотворению заново. Эта новая обязанность открывает собой новую главу в изучении сакрального:


недостаточно показать функционирование мирового порядка, отметить, что силы сакрального считаются благоприятными или неблагоприятными в зависимости от того, способствуют ли они его укреплению или ускоряют его разложение, - требуется еще и показать, каким образом сам человек работает над поддержанием мирового порядка и какие усилия делает для его обновления, когда видит, что он рассыпается и вот-вот рухнет. Но прежде чем выяснять, как общество справляется с этой двойной задачей, прежде чем приступать к очерку социологии сакрального, следует, пожалуй, выделить некоторые постоянные величины в поведении человека перед лицом сакрального, в его представлениях о чарующих силах, перед которыми он склоняется, которых остерегается и которые вместе с тем пытается освоить. Конечно, поскольку любой индивид является членом общества, то и факт сакрального обретает свое истинное значение лишь в масштабе этого общества; тем не менее завораживает он все-таки индивидуальную душу, живет он именно в ней. Ценность сакрального непосредственно ощутима для нее и прямо соотносится с ее потребностями.


Поэтому, не пытаясь анализировать во всех подробностях чувства, вызываемые сакральным, и не создавая здесь какую-либо его психологию, правильно будет начать с описания того, в каких обличьях оно предстает наивному сознанию, какой вид оно получает для переживающего его человека. В дальнейшем будут рассмотрены и те социальные механизмы, на которых основана его реальность, те социальные функции, которые оно собой определяет.


II


АМБИВАЛЕНТНОСТЬ САКРАЛЬНОГО


JL Акт ни одной религиозной системы - даже если понимать это выражение в широком смысле, - где бы ни играли основополагающей роли категории чистого и нечистого. По мере того как различные стороны коллективной жизни дифференцируются и выделяются в относительно самостоятельные области (политика, науки, искусство и т. д.), слова "чистое" и "нечистое" приобретают новые значения, более точные, чем их древний смысл, но по той же самой причине и более скудные.


ЧИСТОТА И СМЕШЕНИЕ


Ныне значения этих терминов различаются путем анализа, который вырос не столько из Непорочного Знания, сколько непосредственно из потребностей цивилизации. Между собой они связаны лишь набором довольно зыбких соответствий и метафор; и все же первоначально они как будто были неразрывно связаны и в них многообразно проявлялась какая-то сложная целостность, элементы которой никому не приходило в голову различать. Термины "чистое" и "нечистое" покрыли собой самые разнообразные оппозиции. Тем не менее в те области, где употребляются, они продолжают так или иначе вносить свое совершенно особенное звучание. В эстетике говорят о "чистоте" линии, в химии - о "чистых" веществах. Применять одно и то же слово к столь разным уровням действительности позволяет, по-видимому, именно сохраняющийся в нем остаток изначального значения. Чистым - веществом или линией - является то, чья сущность не смешана ни с чем искажающим и принижающим; чистое вино - вино, не смешанное с водой, чистый металл - металл, не содержащий грубых примесей, чисгый человек - мужчина, не соединявшийся с женщиной, живой и здоровый организм, не оскверненный зачатками смерти и разруше! 1ия при соприкосновении с трупом или кровью.


ЧИСТОЕ И НЕЧИСТОЕ - ДВУСМЫСЛЕННЫЕ СИЛЫ


Следует заметить, что изначально категории чистого и нечистого характеризуют собой не этический антагонизм, а религиозную противоположность. В области сакрального они.играютту же роль, что понятия добра и зла - в области профанной. Между тем мир сакрального, помимо прочего, отличается от мира профанного как мир энергий от мира субстанций. С одной стороны - силы, с другой стороны - вещи. Отсюда прямо вытекает важное следствие для категорий чистого и нечистого: они оказываются в высшей степени подвижными, взаимозаменимыми, двусмысленными. В самом деле, если вещь по определению обладает устойчивой природой, то сила, напротив, может приносить добро или зло в зависимости от конкретных обстоятельств, в которых она проявляется в тот или иной момент. Она бывает и благой и злой - не по природе, а по ориентации, которую она приобретает или которую ей придают. Поэтому не следует ожидать, чтобы определения "чистого" и "нечистого" постоянно и исключительно прилагались к некоторому человеку, предмету, состоянию, за которым признают религиозную действенность. Ему приписывается то одно, то другое определение, в зависимости от того, на благо или во зло станет развиваться эта действенность; а до тех пор подходят сразу оба определения. Этим замечанием сразу отводятся концепции как Робертсона Смита, который в своих работах о семитских религиях утверждает изначальную тождественность чистого и нечистого, так и о. Лагранжа, который, возражая ему, настаивает на их абсолютной независимости. В своем латентном состоянии любая сила вызывает одновременно и влечение и страх, вызывает у верующего боязнь, что она приведет к его поражению, и надежду, что она придет к нему на помощь. Но когда она проявляется, то всякий раз в каком-то одном направлении - как источник благодеяний или же проклятий. В виртуальном состоянии она двойственна; в действии она становится однозначной. Тут уже непозволительно никакое колебание. Либо это нечистота, и тогда известно, что она проникает в самую глубину существа, становится болезнью и как бы симптомом смерти: в "первобытных" языках слово "очищать" часто означает одновременно "исцелять" и "расколдовывать". Или же это чистота, подобием которой является здоровье, а когда она достигает святости - то и бурная витальность, непомерно-неотразимая сила, опасная из-за самой своей интенсивности.


.ТСЮДА следует, что скверна и святость, даже будучи правильно опознаны, в равной мере требуют известной осторожности и по сравнению с миром повседневного обихода выступают как


1. Святость и скверна


два полюса опасной области. Поэтому их так часто, даже в самых высокоразвитых цивилизациях, обозначают одним термином. Греческое слово cxyog, "скверна", значит также "жертвоприношение, которым смывается скверна". Термином ссучод, "святое", в старину также обозначалось (если верить лексикографам) "оскверненное". Различие было проведено лишь позднее, с помощью двух симметричных слов cVyfjQ, "чистое", и evayfJC, "проклятое", прозрачная конструкция которых ярко показывает двузначность исходного слова. Греческое ct 6oio\)v и латинское expiare ("искупить") этимологически истолковываются как "извлечь (из себя) сакральную частицу (бочод, pius), которая была внесена при осквернении". Искупление - это акт, позволяющий преступнику вер нуться к нормальной жизни, на свое обычное место в профанном сообществе, избавиться от своей сакральности, десакрализоватъ-ся, как замечал еще Ж. де Местр.


В Риме, как известно из дефиниции в словаре Эрну-Мейе, слово sacer означало "тот или то, до кого или чего нельзя дотронуться, не осквернившись или не осквернив". Если кто-то виновен в преступлении против религии или государства, то народное собрание исключает его из своего состава, объявляя sacer. С этого момента, хотя его убийство по-прежнему сопряжено с мистическим риском (nefas est), но во всяком случае с точки зрения человеческого права (jus) убийца будет невиновен и его не осудят за лишение жизни человека (parricidii поп damnatur).


В языке менее утонченных цивилизаций вообще не различаются запрет, вызванный почтением к святости, и запрет, обусловленный страхом скверны. Один и тот же термин обозначает сверхъестественные силы, от которых по той или другой причине лучше держаться подальше. Полинезийское tapou, малайское pamali одинаково обозначают все то, что благословенно или проклято и потому изъято из повседневного обихода, все то, что не "свободно". В Северной Америке дакотское слово wakan безразлично применяется ко всему чудесному или непонятному. Туземцы пользуются им для обозначения миссионеров и Библии, но также и в высшей степени нечистой женщины во время менструаций. Сходным образом и в древней Японии слово kami применялось одновременно и к высокочтимым божествам неба и земли, и ко "всем страшным и зловредным существам, вызывающим общий страх". Kami - это все, что обладает чудесной действенной силой (isao).


ДИАЛЕКТИКА САКРАЛЬНОГО


В самом деле, именно эта чудесная сила ("мана", если пользоваться экзотическими названиями) и вызывает в своем неподвижном состоянии описанные выше амбивалентные чувства. Ее боятся, и ею хотели бы воспользоваться. Она одновременно отталкивает и завораживает. Она запретна и опасна - это достаточно, чтобы хотелось к ней приблизиться и владеть ею, в то же время держась от нее на почтительном расстоянии.


Такова, например, сакральность святых мест (hima) в семитских религиях. В этих местах запрещается осуществлять половые сношения, преследовать дичь, рубить деревья, косить траву. За их чертой прекращается действие правосудия. Укрывшийся там преступник становится неприкосновенным, будучи освящен святостью места, но по той же самой причине и забредший туда скот оказывается потерянным для своего владельца. Это в высшей степени опасные места, куда нельзя проникнуть безнаказанно. В то же время они притягательны, что сильно выражено арабской пословицей "Кто кружит вокруг hima, обязательно туда упадет", - словно бабочка, которая не может не обжечься о лампу. Сходным образом Лютер, говоря о почитании святых мест, констатирует, что оно смешано со страхом: "И все же, - добавляет он, - мы не убегаем, а подходим все ближе и ближе". В сущности, сакральное вызывает у верующего точно те же чувства, что и огонь у ребенка: тот же страх обжечься, то же желание развести его; то же волнение от присутствия чего-то запретного, ту же веру, что его покорение приносит силу и престиж - или рану и смерть при неудаче. И подобно тому как огонь производит одновременно и добро и зло, так и сакральное обладает благоприятным или неблагоприятным действием и характеризуется противоположными понятиями чистого и нечистого, святого и кощунственного, которые своими границами как раз и обозначают пределы религиозного мира.


Здесь перед нами, пожалуй, важнейший момент диалектики сакрального. Любая воплощающая его сила имеет тенденцию расщепляться: ее первичная двойственность разрешается в противоположных и взаимодополнительных элементах, с которыми соотносятся чувства почтения и отвращения, желания и боязни, внушавшиеся ее глубоко двусмысленной природой. Но как только в ходе растяжения этой силы возникнут два полюса, каждый из них, именно потому, что обладает сакральностью, начинает вызывать те же самые амбивалентные чувства, которые отделили их друг от друга.


Расщепление сакрального порождает добрых и злых духов, жреца и колдуна, Ормузда и Аримана, Бога и дьявола, однако в отношении верующих к каждому из этих особенных проявлений сакрального проступает та же амбивалентность, что и в их поведении перед лицом его нераздельных проявлений.


Святой Августин в присутствии божественного охвачен одновременно дрожью ужаса и порывом любви: "Et inhorresco et inardesco", - пишет он. И поясняет, что ужас проистекает от сознания абсолютной разницы между своей сущностью и сущностью сакрального, а любовный пыл - напротив, от сознания их глубинного тождества. Теология сохраняет эту двуобразность божества, различая в нем грозную и пленительную стороны, tremendum и fasci-nans, пользуясь терминами Р. Отто.


Fascinans соответствует формам сакрального опьянения, дио-нисийскому головокружению, экстазу и преображающему единению, но это вмесге с тем и простая доброта, милосердие и любовь божества к своим творениям, все то, что неудержимо влечет их к нему, тогда как tremendum знаменует собой "гнев божий", неумолимый суд "ревнивого" Бога, перед которым грешник трепещет и униженно молит о прощении. Так в "Бхагавадгите" герою Арджуне является Кришна, и герой в ужасе видит, как люди толпой стремятся в рот бога, словно потоки, впадающие в Океан, "словно летучие насекомые к смертоносной лампе". Некоторые из них с раздробленной головой повисают на зубах и языке бога, а тот пожирает и проглатывает их целыми поколениями.


Одновременно, на другом полюсе, также и демоническое, вбирая в себя грозные и опасные аспекты сакрального, вызывает к себе противоположные чувства - желание отшатнуться и интерес, причем и то и другое равно безотчетно. Скажем, дьявол - это не только тот, кто жестоко мучает грешников в аду, но и тот, кто соблазнительным голосом сулит отшельнику земные услады. Конечно, этим он пытается погубить его, и договор с демоном всегда приносит лишь преходящее блаженство, но ведь ясно, что иначе и не мо-жег быть. Тем не менее примечательно, что палач и мучитель предстает в то же время и соблазнителем, а то и утешителем: романтизм, воспевая Сатану и Люцифера, наделяя их всяческими чарами, лишь развивал по характерной логике сакрального заложенные в этих фшурах зачатки.


Если же при анализе религии исходить из тех крайних и антагонистических пределов, которые представляют собой в различных формах святость и проклятость, то главная функция религии сразу же оказывается определяемой двумя процессами - обретением чистоты и устранением скверны.


ОБРЕТЕНИЕ ЧИСТОТЫ И ИЗБАВЛЕНИЕ ОТ НЕЕ


Для обретения чистоты нужно подчиняться строгим ритуальным правилам. Главное здесь, как показал Дюркгейм, - постепенно отделиться от профанного мира, чтобы безопасно вступить в мир сакральный. Прежде чем получить доступ к божественному, надо отказаться от человеческого. Это значит, что очистительные обряды суть прежде всего негативные практики, различные виды воздержания. Они заключаются во временном отказе от различных видов деятельности, характерных для профанного состояния, сколь бы они ни были нормальными и сколь бы необходимыми ни казались для поддержания человеческой жизни. В известном смысле от них следует воздерживаться именно постольку, поскольку они представляются нормальными или необходимыми; нужно в буквальном смысле очиститься от них, чтобы достойно приблизиться к миру богов. Здесь опять-таки опасаются смешения двух миров. Поэтому, дабы вкусить божественной жизни, отвергают все то, что принадлежит к повседневному ходу человеческой жизни, - речь, сон, общество других людей, труд, пищу, половые сношения. Тот, кто хочет принести жертву, войти в храм, приобщиться к своему богу, должен предварительно порвать со своими повседневными привычками. Ему предписываются молчание, бдение, уединение, бездействие, пост и половое воздержание. Эти ограничения, подготавливающие человека к соприкосновению с божественным и делающие его чистым, одинаково значимы для австралийца-неофита, готовящегося к испытаниям инициации, для античного магистрата, собирающегося совершать жертвоприношение от имени своего полиса, для современного христианина, преклоняющего колена перед святым алтарем. В любой точке пространства и времени религиозное представление о мире требует от человека, желающего приблизиться к сакральному, одних и тех же добровольных лишений. Чем сильнее и живее это представление, тем взыскательнее правила очищения. Часто от индивида требуют подлинного преображения. Чтобы соприкоснуться с божественным, он должен совершить омовение, оставить свои обычные одежды и надеть новые, чистые или освященные. Ему сбривают волосы, бороду и брови, остригают ногги (мертвые, то есть нечистые части тела). В предельных случаях его заставляют символически умереть для человеческой жизни и заново родиться богом: так, ведический жрец сжимает кулаки, покрывает себе голову и изображает движения плода в материнской утробе, ходя взад и вперед вокруг жертвенного очага.


После этой сакрализации, отрешившись от профанного, человек должен оставаться от него удаленным, до тех пор пока продолжается его состояние чистоты и священности. Впрочем, он не может пребывать в нем долго: если он желает сохранить свою физическую жизнь, ему нужно вновь пользоваться всем тем, что ее поддерживает и что несовместимо со святостью. Выходя из храма, еврейский священник снимал сакральное одеяние: "И пусть снимет с себя одежды свои, и наденет другие одежды, и вынесет пепел вне стана на чистое место" [Левит 6:11]. Ведический жрец погружался в "смывающую ванну" - входил в воду, которая уносила с собой его сакральность, и выходил из нее вновь профанным, то есть свободным пользоваться природными благами и участвовать в коллективной жизни. Одна из ценнейших заслуг Юбера и Мосса в их работе о жертвоприношении - именно показ вступительных и заключительных обрядов, позволяющих переходить из одного мира в другой, соблюдая их взаимную непроницаемость.


ПРЕДОСТОРОЖНОСТИ ПРОТИВ СКВЕРНЫ и святости


Действительно, пользование природными благами и участие в жизни группы образуют и определяют собой профанную жизнь: чистый сам исключается из нее, приближаясь к жизни богов, а нечистого из нее изгоняют, чтобы его скверна не передалась всему окружающему. И община всегда чрезвычайно тщательно заботится о том, чтобы все нечистое оставалось подальше. Впрочем, его легко распознать, и его очаги обычно нетрудно перечислить. Некоторые из них варьируются в зависимости от конкретного общества, другие распространены более широко. Среди этих последних: труп и, вследствие заражения, родичи покойного в период траура, то есть когда в них в полной мере действует сила смертельной скверны; далее, женщина в критические моменты своей жизни, когда она предстает раненой и кровоточащей, - во время ре-гулов (особенно первых) и во время родов (особенно первых), вплоть до очистительной церемонии послеродового благословения; наконец, святотатец, который из бахвальства, по неосторожности или невзначай нарушил какой-либо запрет - особенно самый важный из всех, правило экзогамии.


От нечистоты этих людей подвергается опасности вся община в целом, ибо ничто так не заразительно, как мистическая осквер-ненность. Поэтому первая обязанность всякого общества - защищаться от нее, решительно исключая из своего лона всех носителей вредоносных зачатков. Им не позволяют вступать ни в какие сношения с членами группы и стараются все, вплоть до природных стихий, предохранять от переносимых ими отвратительных миазмов. Девушек, достигших пубертатного возраста, и женщин во время менструаций отправляют в специальную хижину поодаль от деревни. Они не должны выходить из нее, пока продолжается их состояние и пока все его следы не будут устранены ритуальным очищением. Им готовят и приносят пищу самые старые женщины в деревне, не подверженные заразе по возрасту и почти не участвующие более в общественной.жизни. Посуду, из которой ели затворницы, разбивают и тщательно закапывают. Их жилище так герметично закупоривают, что порой кое-кто из них погибает от нехватки воздуха: но ведь нельзя допускать, чтобы солнечный свет, освещая их, сам осквернился. Иногда с этой целью от них всего лишь требуют вымазать себе черным лица. Часто постройку, где они живут, ставят на платформе, высоко поднятой над землей, чтобы и земля не оказалась зараженной. Предпочтительно они должны все время недомогания лежать в подвешенном гамаке: считается, что этот прием дает почти абсолютную изоляцию.


Примечательно, что те же запреты, которые предохраняют от скверны, служат и для изоляции святости, защищают от соприкосновения с нею. Божественный правитель типа микадо, подобно женщине в период недомогания, не должен касаться ногой земли и подставлять себя солнечным лучам. Так обстоит дело не только с японским императором, но и с верховным жрецом индейцев-сапотеков и наследником трона Боготы, который с шестнадцатилетнего возраста жил в темном помещении. Точно так же разбивали посуду, из которой ел микадо, из опасения, что кто-нибудь неосторожно воспользуется ею, - тогда у него воспалятся и распухнут, как при гангрене, рот и горло. Вместе с тем божественного царя следует оберегать от всякой скверны, от всякой бесполезной растраты его святой энергии, не допускать ее резкой разрядки; она должна лишь обеспечивать правильный ход событий в природе и государстве, излучаясь медленно и регулярно. Обратив сколько-нибудь упорно глаза в ту или иную сторону, микадо мог навлечь наихудшие беды на области, которые чересчур "облагодетельствовал" мощными излияниями своего взора.