Зачем я пишу? Стоит ли писать вообще

Вид материала

Содержание

Школьный каток
Прекрасная мельничиха
Стихи о провинции
Зимние стансы
Захудалая русская сказка
Илья муромец
Сквозное дыханье природы
Мертвая бабочка
Летняя гроза
Акация в одессе
Это только начало пути
Читая библию
Русский язык
Памяти поэта
Тень байрона
Картина в.д. поленова
Замок святого грааля

Подобный материал:

1 2 3 4

Евгений ЭРАСТОВ

Зачем я пишу? Стоит ли писать вообще?

Эти вопросы художник задает себе вновь и вновь. А между тем воздействие единичного сознания на общественное бытие настолько мало, что всерьез говорить о нем не приходится.

Трагический опыт отечественной культуры, разбившейся, подобно морской волне, о кровавые гадости двадцатого столетия, показал, что роль искусства в изменении человека к лучшему невелика. Чеховские герои считали, что через тридцать лет увидят небо в алмазах. Прошло тридцать лет, и небо они увидели в квадратиках лагерной колючей проволоки. Раскольников и Базаров, Каренина и Дымов никого ничему не научили.

Остается только согласиться с мнением Пришвина, что «претензия на учительство - склероз всякого искусства». Тем не менее русская интеллигенция (и прежде всего творческая), как и сто лет назад, подобно заезженной щербатой пластинке, продолжает поучать народ с трибун и телеэкранов, не понимая, что ее давно уже никто не слушает и не слышит.

Остается идти во тьме, подобно Орфею, спотыкаясь и падая, но не оглядываясь назад и не выпуская из рук своей лиры. Тонкая, чуткая, пронзительная орфическая струна - единственная подлинная ценность нашего времени, ценность, не подвластная инфляции.

Я бесконечно верю в поэзию, верю в неисчерпаемые возможности русского классического рифмованного стиха. Отказ от рифмы, отказ от ритма, отказ от любой соразмерности - это в конечном итоге отказ от

музыки Орфея, это движение навстречу Хаосу.

Я счастлив оттого, что говорю и пишу на русском языке - одном из самых зеленых, молодых и гибких языков мира. Пока существует такой язык, как русский, всегда будет существовать и поэзия, текущая в кровеносных сосудах этого языка.

АВТОР

Теплый звук виолончели

* * *

Теплый звук виолончели из соседнего двора,

И скрипят, скрипят качели нынче с самого утра.

Забинтована коленка, в пятнах сказочных порог,

Молока постыла пенка - лучше яблочный пирог.

Что же может быть красивей, чем шиповник в этот день?

Неприступней, горделивей, чем озябшая сирень?

Что же может быть бездонней, чем небесная стезя?

Что крапивы непреклонней, то рукою взять нельзя.

Но летит стихотворенье с каждой строчкой ввысь и ввысь,

И прошедшему мгновенью я кричу: «Остановись!»

Словно тот ученый малый, тот, в готическом дыму

От истомы небывалой заваривший кутерьму.

Как мне было это близко! Слаще выпавшей судьбы

С грядки красная редиска и зеленые бобы.

Эта солнечная пряжа, этот выщербленный свет!

Слаще этого миража ничего на свете нет.

Этот мир - святой и милый - как слезой заволокло.

Это было? Как же, было. Это было, да прошло.

* * *

Провинциальное детство, глаза закрой,

От одуванчиков желтых сирый взгляд оторви.

Что ты дало мне в наследство? Какой порой

Выловил я кошелку твоей любви?

Двор, где ругались и пили, где легкий след

Две сандальки оставили поутру.

Мой легкокрылый Элизиум, место, где счета нет

Синякам и ушибам, где вечен свет

Запотевшего солнца, где я умру.

Как сирень разрослась! Как локтями стучит в окно!

Лепестки пятипалые падают на карниз.

Целый день шелестящее сиреневое вино.

От лучезарного плена скорей проснись.

Было же сказано: «В реку одну войти

Дважды нельзя», и другую я мну траву.

Можно ль среди сирени детство свое найти?

Правда, что жил я здесь? Правда, что я живу?

Время крылатое, кто ты? Летящий конь?

Легкое облако, тающее в тиши?

Или жестокий, сжирающий все огонь?

Невыразимые тайны в памяти вороши.

Ну а когда придется тело свое забыть,

Голубем сизокрылым я прилечу сюда.

Возле озябшей лужи долго буду ходить,

Видя, как в ней отражается вкрадчивая звезда.

* * *

Детство с газировкою,

С ветром налегке,

С божьею коровкою,

Спящей на руке.

Помнишь годы дальние,

Солнечный улов,

Листики медальные

На груди стволов?

Песню изуверскую,

Спрятанный кулак,

В небо пионерское

Падающий флаг?

Может, счастья не было,

Был лишь долгий свет?

Закричу «Покедова!»

Тем годам в ответ.

Но в бредовом пламени

Столько лет подряд

Пионерским знаменем

Теплится закат.

ШКОЛЬНЫЙ КАТОК

Стопудового счастья свинцовый глоток,

Где на ветках сидят снегири -

Возле школы залили огромный каток,

Над которым блестят фонари.

Этот воздух морозный, холодный приют,

Беспощадная зимняя тьма,

Где сопливые школьники важно снуют

И учителки сходят с ума.

Только слышит директор, как свищет в кулак

Педсовета желанная блажь,

Узаконенной глупости - мать твою так!

Растворяется гулкий мираж.

Только в воздухе бродят сквозные струи,

Только валит снежок налегке,

Только двоечник Вася восьмерки свои

Вырезает на синем катке.

Что ж, мой милый, ты вертишься в школьной ночи,

Что кусаешь больной локоток,

Здесь никто не поможет - кричи не кричи -

Вся-то родина - этот каток.

А подкатит под горло безудержный стих,

Корневая родная беда,

Ты щекою прижмешься - насколько он тих!

Только горсточка талого льда.

* * *

Гляжу вперед - и сердце замирает.

Я даже шевелиться не хочу.

Безволие на скрипочке играет,

И ползают пылинки по лучу.

В поту проснувшись, в полночи крахмальной,

Я вспомню вдруг среди своих потерь

Полузабытой школы музыкальной

Скрипящую, фальшивящую дверь.

Уже тогда зудела скрипка эта -

Я помню дребезжащую струю!

Жужжала от заката до рассвета

Пчелиную мелодию свою.

И не было отравленней мотива,

Будившего запекшуюся злость -

Тяжелое дыханье Коллектива

Почуяла затылочная кость.

Я помню, как бродил во мраке черном,

Заев обиду школьным пирожком,

И пионерским вычищенным горном

Фальшивила эпоха над ушком.

Свивалась в кольца вкрадчивой гадюкой,

В зудящий череп лезла напролом,

Ломилась в сердце сумеречным звуком,

Трамвайным дребезжаньем за углом.

И девочка в заштопанных колготках

Фальшивила на скрипке, и уже

Дышал на ладан зимний день короткий,

И город растворялся в мираже.

Послушать - и сейчас она играет

Цикадой на отравленном лугу.

Гляжу вперед - и сердце замирает.

Я даже шевелиться не могу.

ПРЕКРАСНАЯ МЕЛЬНИЧИХА

Зимних сумерек дремота,

Непогода, гололед.

А за стенкою по нотам

Голос тоненький поет.

Мылом вымыты окошки.

Пахнет в кухне молоком. Аккуратные дорожки

Пересыпаны песком.

Все живут заботой личной -

Повар, мельник и кузнец,

И на крыше черепичной

Поселившийся скворец.

Но слабеет звук рояльный

За панельною стеной,

Голосок звенит хрустальный

И витает надо мной.

В этой песне пылью звездной

Раствориться навсегда,

Чтоб цвела в крови венозной

Рейна тихая вода.

Чтоб смешалось все в круженье

С небом, лесом и водой...

Шуберт. Вечное движенье.

Плачет мельник молодой.

* * *

Где береза рябине перечит,

В слишком ярком наряде виня,

Где скучает задумчивый вечер,

Там сегодня не будет меня.

И в смешении разных наречий,

В суете меркантильного дня,

Где и воздух и тот опредмечен,

Там сегодня не будет меня.

И в безумной тоске человечьей,

Где над близким рыдает родня,

Где горят погребальные свечи,

Там сегодня не будет меня.

Я уеду, никем не замечен,

Ничего, никого не виня,

Где подавленный стон бесконечен,

Там сегодня не будет меня.

* * *

Мечен извилистой веной и утлой слюнной железой,

Как афродитовой пеной, омочен горючей слезой.

Мягче гусиного пуха, мгновеннее летней росы,

Тоньше собачьего слуха, прозрачнее крыльев осы.

Бабочка, жук, одуванчик - все в памяти хрупкой живет,

Бабушкин старый диванчик, трехногий скрипучий комод.

Помню молочные страхи, следы из клопов на стенах,

Пенье полуденной птахи, бессмыслицу снов на губах.

Бред пионерских речевок, и каждое лето - в строю.

Словно следы от веревок шею скрутили мою.

Эти на Запад слиняли, других увезли на Восток.

Плачь над потерянным раем, сморкайся в слюнявый платок.

Круче любого романа, весомее всяких речей

Зимняя мгла Магадана, дымок Бухенвальдских печей.

Жизнь коротка и сурова, и суетен всякий полет.

Даже умелое слово вряд ли кого-то спасет.

Даже умелое дело вряд ли поможет кому.

Боже, как мне надоело падать в кромешную тьму!

Но, собирая невзгоды, в темной России живу.

Катятся тусклые годы с пыльной сиренью во рву.

Мечен извилистой веной и утлой слюнной железой,

Пленник в кармане вселенной, с ветром ее и грозой.

* * *

Жизнь проходит почти незаметно -

С шумом ветра, с паденьем листа,

С ощущеньем таким безответным,

Что не будет уже ни черта.

Что за дрянь в капиллярах разлита!

Что за ветер свистит в голове!

У разбитого стонешь корыта

И о старой мечтаешь траве.

Та трава так светло зеленела,

Пеленой расстилалась у ног,

Словно море, шумела и пела,

Билась пеной о старый порог.

Одуванчиков желтые пятна

И цикория цвет голубой.

Все на свете светло и понятно,

И не надо бороться с собой.

А сегодня ты слышишь с балкона

Пьяной осени хохот и свист.

На верхушке продрогшего клена

Полумертвый колеблется лист.

И на клумбе предзимние астры

Все горят погребальным огнем,

Как всегда, ко всему безучастны,

И не знают, когда мы умрем.

* * *

Гулкий час недосыпанья,

Вялый сумрак января.

Что ж, начнем самокопанье,

Золотушная заря.

Точит нож январский холод,

Ледяной строгает гроб,

На кусочки мир расколот,

Словно твой калейдоскоп.

Помечтай о детском чуде

Да об ангельской стезе -

Светлом мире, где не будет

Места крови и слезе.

О молочном шоколаде,

О не вправленном уме,

Позабудь лишь, Бога ради,

О тюрьме да о суме,

О метели этой жгучей,

Задувающей в висок,

Да о смерти неминучей,

Чей так нежен голосок.

* * *

Как твой голос мальчишеский тонок,

Что средь ночи послышался мне,

Мой небесный родной дошколенок

С парой крыльев на детской спине.

Вновь по радио врут депутаты,

Вновь на шабаш слетается сброд.

И дежурно ругается матом

Потерявший надежду народ.

Жутким вечером осени голой

В лоно смерти зовет полынья.

Но все громче надоблачный голос

Посреди мирового вранья.

Оттого я и счастлив, что свыше

Мне высокое чувство дано -

Этот голос мальчишеский слышать,

Ощущать, как томится и дышит

Оброненное свыше зерно.

Прорастает в дожди проливные,

Мировою истомой горчит...

Чем тоскливее песни земные,

Тем торжественней голос звучит.

* * *

Схватит ветер за шкирку меня,

И котенком на снег меня бросит -

Здравствуй, здравствуй, моя западня,

Суета под названием Осень.

Я-то помню твой прежний парад,

Эти вечные красные флаги.

Сиплый ветер - тупой демократ -

Развевает пальто доходяги.

Видишь, видишь, последний листок

На костлявой березе трепещет -

Шелестит электрический ток -

То невинная кровушка хлещет.

Пощади меня, темная ночь!

Обложи меня снежною ватой!

Но ничем не сумеет помочь

Этот ветер, во всем виноватый.

Мне осталась одна темнота,

Суета да пустые карманы,

И советская песня крота

Про туманы мои, растуманы.

В той забитой стране

* * *

В той забитой стране, что саднит, как порезанный палец,

Где ты в сумрачном детстве голодных гонял голубей,

С обветшалых небес осыпается облачный глянец,

А без этого глянца не станут они голубей.

И без грязи родной, непролазной российской зазнобы,

Чтоб румянцем да в снег, чтоб ключицей больной протрещать,

Через месяц уже аж до горла достанут сугробы,

А пока только дождь заставляет меня ощущать

Как взывает язык праславянскою гулкой основой

И кривит мои связки, и корчит гримасу у рта.

И в заветную мглу погружается нужное слово,

И на месте улова клубится опять пустота.

И на месте улова лишь чучело с волей воловьей,

Восковая сова, перепончатый лапчатый гул,

И гудение слов целый вечер стоит в изголовье,

И пока не уснул

В слуховое окно заползает свихнувшийся ветер,

И в последней истоме свистит ледяной листопад.

Улетают слова. Только стайки больных междометий

Над отравленным ухом чирикают все невпопад.

СТИХИ О ПРОВИНЦИИ

1

Одуванчик в тенистом овраге,

Незабудка в притихшей траве...

Здравствуй, дохлая жизнь доходяги,

Буйный ветер в шальной голове!

Что ты скалишься, горе-могила,

Непроглядная ночь-полынья?

Мать Провинция, как ты уныла!

Как безрадостна песня твоя!

Как трепещет тщедушное тело!

Как осина дрожит на ветру!

Как беспомощна дрожь чистотела,

Чуть заметная дрожь поутру.

Как беспомощно веток дрожанье,

Провисанье тщедушной листвы,

Надоедливой мухи жужжанье,

Хрип да уханье сонной совы.

Вся смородина выбита градом.

Вся-то вишня на грядках лежит.

Над российским поруганным садом

Ветер западный в вихре кружит.

И сражается с ветром бездушным

Гулкий город, зажатый в кольцо,

И над небом - таким равнодушным -

Все печальнее Божье лицо.

2

Здесь мелкий дождь моросит и плачет,

И пальцем нервно в окно стучит.

В Провинции время течет иначе -

Минута часом в горле горчит.

Здесь все обрастает древесным шумом,

Вселенской тьмой, стрекозиным гудом,

Здесь вечен запах протухших щей.

Здесь спит под елкою Царь Кощей.

Пред адом печки дрожит полено.

Здесь от прибоя белеет пена,

И Афродиты узкая длань

Шершавую гладит герань.

Глядит луна, словно глаз циклопа.

Так было, видимо, до потопа,

Так будет, видимо, сотни лет -

Лишь этот вечный, холодный свет.

3

Мой край - как зеркало, в котором отразились

И холод времени, и Божия слеза.

Здесь словно царская торжественная милость

И вьюга зимняя, и летняя гроза.

Здесь детство робкое вставало на носочки.

Звезда соленая сверкала вдалеке.

Рождались тихие, застенчивые строчки

На Волге ласковой, на вкрадчивой Оке.

Просторы родины восьми ветрам открыты.

В небесном крошеве родятся облака.

Моя Провинция! С тобою вечно слиты

Любовь к созвучиям и запах ивняка.

В хрустальном омуте кувшинка утонула.

В лугах вздымаются округлые стога.

Сквозная ласточка, сжав крылышки, уснула.

Июльской дремою объяты берега.

Здесь тополь клонится под ветром-брадобреем.

Здесь бесконечные ухабы да столбы.

Ну что, Провинция? Поведай-ка скорее

Про венценосные подарки от судьбы.

* * *

Потакая зиме, погружаешься в вечную тьму.

Замороженный мир на мельчайшие части расколот.

Престарелый январь все зовет ледяную чуму,

В рукавицу свистит и нахально влезает за ворот.

Вы куда, мои птицы? Куда, дорогие мои?

Не морозь их, январь, ледяною рукою не тронь их.

Пощади меня, ночь! Я ведь тоже из этой семьи,

Захудалый птенец мирового семейства вороньих.

Как постылы морозы! Как воздух поруганный пуст!

Стоигольчатый плен охватил обнаженные ветки.

На морозе звенит онемевший жасминовый куст,

С полусонных ветвей осыпая алмазные сетки.

Драгоценный некрополь, продутый ветрами дворец,

Как тебя не любить, как не клясться родимою кровью!

Даже я, голытьба, недобитый морозом птенец,

Сам уже не пойму, как мне справиться с этой любовью.

Как мне справиться с чувством, печальней которого нет,

Как мне справиться с жизнью, которой не будет короче?

Как тебя не любить, предвечерний замученный свет,

Даже если грядут бесконечные зимние ночи?

Как мне справиться с кровью, которая давит виски,

С правдой черного льда, с братством-равенством стай воробьиных?

В свой Небесный Чертог поднимаюсь зиме вопреки -

Серебрится слюда на бесчисленных облачных льдинах.

Я иду по земле с безутешной улыбкой вола,

Я гляжу ей в глаза с подневольной оскоминой смерда.

Я иду напролом, я бреду, как когда-то брела

Средь белесых равнин в царство холода юная Герда.

И чем круче подъем, тем томительней сердце щемит,

И дрожит в синеве в небеса унесенная песня.

И чистейшей волной заколдованный воздух промыт.

Никого уже нет, только ветер свистит в поднебесье.

* * *

Торжественная роскошь листопада.

Зубная боль, ушедшая в висок.

Под вкрадчивую музыку распада

Услышу смерти нежный голосок.

И буду жить от выдоха до вдоха,

Глотая воздух липким языком,

Пока меня железная эпоха

Не выловила ситцевым силком.

Постой, эпоха, я не наигрался!

Запутавшись в трамвайных тупиках,

Напрасно позабыть себя старался -

Остались неуверенность и страх,

И долгий дождь, и едкий запах серы,

И сетчатого неба мишура,

И жадное желанье светлой веры,

И детское дыхание добра.

* * *

Ранней осени алое пламя,

Мой заплаканный двор занавесь!

Одиночества гордое знамя -

Это все, что осталось мне здесь.

Это все, что осталось от жизни,

Что манила, за горло брала,

В мертвый час обветшавшей Отчизны,

Растерявшей свои купола.

К долу темному клонится колос,

С темной бездной все глубже родство.

Одинокий доносится голос:

«Кто оценит твое мастерство?»

Но покуда кругом лишь полова

Да шипение сорной травы,

Будет звонче родимое слово

Той, татарской, тугой тетивы.

И пускай заметает пороша

Тусклый след на неровном пути.

Одиночества тяжкая ноша!

До конца бы тебя донести.

* * *

Заползает зима в рукава,

Тихо кружится снежная стая.

В январе замерзают слова

И до марта уже не растают.

В этом воздухе столько преград,

Столько тонких завес и решеток,

Что скользит замороженный взгляд

Мимо этих пружинок и щеток.

Слишком тяжко в плену у зимы

Видеть снега игольчатый ворох

И латать кружева бахромы

На бескрайних российских просторах.

Так-то, милая, так-то, мой свет,

Задувай, заливай еще круче!

Все равно уже выхода нет,

Кроме этой зимы неминучей.

Так мы носимся перед концом

В круговерти своей, в суматохе,

Молодцом ли каким, подлецом

Костью кинуты в горло эпохи.

Угостит ли крутым кипятком,

Темной сказкой земли арамейской

Иль могильным каким червяком,

Или песней какой залетейской?

Утро

В руках озябших гаснет спичка -

Слезами горю не помочь.

Кричит соседка-истеричка

На подрастающую дочь.

Еще темно. Еще в тумане

Горят ночные фонари,

И стынет бледный чай в стакане -

Бледнее северной зари.

И дворник ржавою лопатой

Дробит потрескавшийся лед,

И от заплаты до зарплаты

Живет обиженный народ.

Еще темно. Но в мире жестком

Уже оплачен счет долгам.

На очумевшем перекрестке

Бьет уркагана уркаган.

Свистит заезжая синичка:

«Уйти, забыться, умереть».

В руках озябших гаснет спичка -

Не хочет, подлая, гореть.

* * *

Жуткий мир потревоженной смеси

Шума, грязи, железных осей,

Где снежинки шуршат, куролеся

На вагонном стальном колесе,

Заползает в озябшее ухо,

Перепонку паршивую рвет,

И на нервах у чуткого слуха

Захудалую песню поет.

А январь, как мясник на базаре,

Рубит воздух тупым топором.

Я стою на холодном вокзале,

И сгущается мрак под ребром.

И гремят на рессорах составы,

И дурачится пьяный мороз,

И набухли больные суставы

У седых анемичных берез.

Я-то знаю, что все это было,

Повторился мучительный бред,

И составы в Ничто уходили,

И терялся от прошлого след.

И постылая песня распада

Так же громко звучала тогда.

В сиплом небе вселенского Ада

Без особой тоски и надсада

Так же ярко сияла звезда.

* * *

Я в советской ночи, в закупоренной темной бутылке,

Где свербят кирпичи, где мерещится рана в затылке,

Там, где каждый ларек суматошно ругается матом,

Там, где каждый царек величает себя демократом.

Что за скрежет и хруст! Что за боль в обнаженных суставах!

Воздух ясен и пуст, только слышится грохот составов.

И на фоне грозы, накануне всемирного взрыва,

Две заштатных слезы, две росинки блестят сиротливо.

Не пробить этот шквал, эти россыпи, русская штольня,

Мой коленчатый вал, золотая моя мукомольня,

Пряник сахарный мой, Боровицкие чудо-ворота,

Где окутана тьмой молодая Кремлевская рота,

Где казенный снежок заметает луженые лужи.

Трудновато, дружок, да мы тертые - выдержим, сдюжим.

* * *

В городе трамваев и собак

Голодовка, холод, полумрак.

В городе, который ты любил,

Плачут телеграфные столбы.

Ходишь-бродишь, жмешься на ветру.

Видно, мне зима не по нутру.

Эта темнота не для меня,

Что над ухом вертится, звеня,

Что стальными крыльями осы

Тикает, как старые часы,

И в подкожной вене горевой

О тоске вещает мировой.

* * *

Это песня гнусавого снега.

Это дрожь безучастной пурги.

Громыхает кривая телега,

А повсюду не видно ни зги.

Распродажа. Разбой. Распростерты

Крылья смерти над стылой землей.

Падший ангел из темной когорты

Выжег землю железной золой.

Что ж ты жмешься, птенец безголовый,

Попугайчик на русском снегу?

Будь доволен постылой половой,

Заржавевшей иголкой в стогу.

Будь доволен отдельной квартирой,

Чуть шуршащей судьбой муравья,

Захудалой простуженной лирой,

Что могильного тверже червя.

Будь доволен струею озона,

Заалевшей в застывшей крови,

Величавой судьбой Робинзона

Средь бескрайних морей нелюбви.

Продолдонь, что ничто не забыто,

Пионерского горна звончей,

И циничней пустого корыта,

И заштатной слезы горячей.

И на фоне январского писка,

Посреди равнодушного дня,

Что-то к сердцу придвинется близко,

С головою охватит меня.

И мятущейся медной трубою

Протрублю я на весь белый свет,

Что доволен своею судьбою

И счастливее участи нет.

* * *

В Царстве Вечного Льда, в Королевстве Поломанных Судеб

Дни январские кратки - огня не увидишь в ночи.

Коченеют дома, где ютятся забитые люди,

Где мечтой о Соборе лежат на земле кирпичи.

Сколько вынесли мы! Сколько дров среди тьмы наломали!

Как мы здесь собирали с бесплодной земли колоски!

Ни бухарский верблюд, ни шершавый олень на Ямале

Не видали

Безысходней печали, бездоннее этой тоски.

Нас прибило к земле узкоглазой монгольской бедою,

Темной кровью князей, обезглавленных ночью глухой.

Здесь мы жили землей, горемычной своей лебедою,

Замороженным солнцем и пыльной небесной трухой.

Здесь в голодном году брат родимый поднялся на брата,

Затрещала страна пореформенным серым сукном,

Здесь в тифозном бреду умирали на нарах солдаты,

Брата брат убивал на неправом допросе ночном.

Здесь преступница-ночь шуровала крапленой колодой,

Комсомольское сердце мотором рычало в груди,

Флаги в небо рвались, и махали с трибуны народу

Недоделки природы, угрюмые наши вожди.

Снова щерится ночь, как вокзальная злая шалава.

Кто спасет эту землю, какая живая вода?

Что задумался , витязь? Пойдешь ли налево, направо -

Полынья да канава...

Царство Вечного Льда.

* * *

Поздней осенью, вечером поздним

Я по улице темной иду,

И рябины пунцовые гроздья

Тихо плавают в темном пруду.

И картавит кривая ворона,

С ветки падая вниз головой.

Мелкий дождик летит с небосклона

И шуршит пожелтевшей листвой.

И потеря всеобщего смысла

Обнажает небес пустоту.

Как на родине горько и кисло!

Словно привкус рябины во рту.

* * *

Педантичность и точность на свете важнее всего.

Я встаю ровно в шесть. Я смотрю на восход анемичный.

В этом свете больном коренится мое существо -

Он такой равнодушный, холодный, привычный, приличный.

Слово «надо» я сразу сумел прочитать в букваре.

Я ребенком трехлетним из кубиков выложил «надо».

Я к морозам привык. И в темнейшем своем январе

Я не верю теплу, я не верю приветному взгляду.

Выхожу на мороз, к остановке постылой иду,

В душегубку автобуса, словно в обойму, я лезу.

И ларьки коммерсантов маячат в тифозном бреду,

И решетки растут, и теснится железо к железу.

Кто я в этой стране? Шестеренка бездушных часов,

Что секундную стрелку упрямо по кругу гоняет,

Что закрыта от мира на хитрый немецкий засов,

Но с предсмертными хрипами точности не потеряет.

И к тому же уверен, что после своих похорон

Буду так же я точен, дубовые доски ломая.

И когда подплывет к переправе усталый Харон,

Я уже буду ждать, пять копеек в ладони сжимая.

* * *

Жизнь проходит почти незаметно -

С шумом ветра, с паденьем листа,

С ощущеньем таким безответным,

Что не будет уже ни черта.

Что за дрянь в капиллярах разлита!

Что за ветер свистит в голове!

У разбитого стонешь корыта

И о старой мечтаешь траве.

Та трава так светло зеленела,

Пеленой расстилалась у ног,

Словно море, шумела и пела,

Билась пеной о старый порог.

Одуванчиков желтые пятна

И цикория цвет голубой.

Все на свете светло и понятно,

И не надо бороться с собой.

А сегодня ты слышишь с балкона

Пьяной осени хохот и свист.

На верхушке продрогшего клена

Полумертвый колеблется лист.

И на клумбе предзимние астры

Все горят погребальным огнем,

Как всегда, ко всему безучастны,

И не знают, когда мы умрем.

* * *

На старой картине фламандские краски темны.

Ты видишь отныне лишь отблеск от впалой луны,

Лесную опушку, кривую дорогу во мгле.

Держась друг за дружку, слепые бредут по земле.

Куда вы идете? Как холодно вам на ветру!

Куда пропадете? В какую сигнете дыру?

Налево, направо... Куда тебе, друг дорогой?

Чернеет канава, и хлюпает грязь под ногой.

Пьянчуга у власти. В предместье - мошенник и вор.

Все рвется на части, и брата не видно в упор.

В тумане ль столичном, где мертвенный блещет канал,

В раю ль черепичном, который тебя доконал,

Раздавлен, унижен... Хватай свою миску да хлеб.

Здесь каждый обижен и каждый пожизненно слеп.

Весь мир ненавидеть, смотреть, как упал человек...

Уж лучше не видеть, уж лучше оглохнуть навек.

Откуда мы вышли? Как долго нам к свету идти?!

Не дай нам, Всевышний, споткнуться на этом пути.

Как страшно ночами! Как прыгает сердце в груди!

И тьма за плечами, и теплится свет впереди.

* * *

Мне все кажется, что жизнь - черновик.

Я к такому ощущенью привык.

Я сегодня и живу, и дышу -

Словно книгу черновую пишу.

Я завяз на корявой строке.

Так и принято в черновике.

Но досаднее, когда так в судьбе,

С лихорадкой на озябшей губе,

Да в автобусном бензинном чаду,

Да в январском безутешном бреду,

Да с постылою мигренью в ночи,

Где напрасно все - кричи не кричи.

...Ну а город - золотушный, больной,

С грязным снегом да с отечной луной

Будет корчиться в своей немоте,

В оглушающей своей пустоте.

* * *

Выпал снег. Онемела природа.

Тонким льдом затянулась река.

И железный котел небосвода

Залепили до дна облака.

Солнце осени встало над лесом,

Утонули дороги в грязи,

И старушка в платочке белесом

Спозаранку бредет в магазин.

Что ж ты, осень, ее обманула

Наготой побелевших полей?

Словно пенсию, ты ей швырнула

Миллион облетевших рублей.

Красных, желтых, багровых, багряных,

Что на ветках озябших висят,

Наших нищих рублей деревянных,

Что не кормят ее, не поят.

У сельмага, где горькую скуку

Заедают сырком алкаши,

Ощутит она вечную муку

И тоску одряхлевшей души.

И зимы предстоящей угрозы

Доведут до нечаянных слез,

Чтоб потом эти зимние слезы

Застудил равнодушный мороз.

ЗИМНИЕ СТАНСЫ

Ты любишь ли зиму? Конечно.

А как же ее не любить?

Снежок бархатистый, нездешний

Прядет бесконечную нить.

Играет на тонкой свирели

От снега свихнувшийся Пан.

Мы все от зимы очумели,

Попавшие в снежный капкан.

Она на такие мыслишки

Тебя, дурака, наведет -

Забудешь тетрадки да книжки

Под тихий снежинок полет.

Увидишь сквозь снежную сетку

Знакомые лица домов,

И клена корявую ветку -

И плакать от счастья готов.

Кому это нужно, однако,

В твоих эмпиреях витать,

Среди голодовки и мрака

Какие-то книги читать?

И в зимней предутренней дрожи,

Среди равнодушной страны

Зачем-то вылазить из кожи

При свете бездарной луны?

Марай же бумагу, негодник,

Нанизывай строчки как встарь.

Ты словно тупой второгодник,

Едва одолевший букварь.

Пропой свою лучшую песню

И тихо уйди в полынью.

Раз двадцать умри, но воскресни

Назло болтовне и вранью.

А эти последние слезы

И эти стихи о зиме

Засветятся вдруг на морозе

В январской мучительной тьме.

* * *

Голосок испуганный трамвая

Средь ночной тиши

Песенки такие напевает,

О которых лучше не пиши.

Не уйти от шума мирового,

От трамвайного звонка,

От весомого торжественного слова

И тебя, тоска.

Я слова нежнейшие растратил

На пустой трамвайный разговор.

Измотался, выдохнулся, спятил -

Не найду слова я с этих пор.

Все по рельсам, друг, да все под горку,

По натуге все, да не впервой,

Выбирай - залезть поглубже в норку

Иль об стенку биться головой.

То-то выбор, вот тебе забава,

Вот тебе и песенка в ночи -

Нищета налево, тьма - направо,

Все равно - кричи иль не кричи.

Мне же эта слякоть с небосклона,

Песенка железного стрижа

Тяжелей татарского полона

Или половецкого ножа.

Тяжелее думы подколодной,

Тяжелей песчинки на руке,

Тяжелей смоковницы бесплодной,

Трех копеек в старом кошельке.

Слышу я, как шевелится слово,

Прыгает на корне языка.

Только что ни слово, то полова -

Я же жду небесного, другого -

Слова на века.

А мои слова, как недоноски,

Только лишь мяукают едва.

Снова на постылом перекрестке

Разболелась дура-голова.

И поземка злая завывает -

Рядом ни души,

Только голос тоненький трамвая

Средь ночной тиши.

* * *

Вот еще одна осень сырая,

Ржавых листьев шальной хоровод.

Старый клен, под дождем догорая,

Дряхлой лапой за горло берет.

Что за жизнь! Что за холод железный!

Что за морок в проклятой крови!

Ты по жизни бредешь, бесполезный,

И ни смерти тебе, ни любви.

И ни липкого детского чуда,

Ни молочных каких новостей.

Сам не знаешь, несется откуда

Надоедливый хохот чертей.

Что же, осень - живи, лицедействуй,

Задыхайся кровавой листвой,

Пред хозяином новым лакействуй,

Бей об стенку моей головой.

И в осеннем бреду суматошном,

Где гуляют тоска и беда,

Ты не думай, бедняжка, о прошлом -

Не догонишь его никогда.

Поживи-ка своим настоящим,

Где ни солнца, ни легких стрекоз,

Вместе с листиком этим горящим,

Вместе с ветром - лети под откос!

* * *

Я хотел бы родиться в такой стране,

Где качается парусник на волне,

Где не меркнет веселого солнца свет,

Где корявой нужды и печали нет.

Я хотел бы родиться в таком краю,

Где знакомые птицы всегда поют,

Где никто не стреляет, не льется кровь,

Где никто не бросает на ветер слов.

Я хотел бы за всех в том краю прожить -

В небе ласточкой ласковой прокружить,

Проползти муравьем в тишине травы,

Протрещать соловьем в густоте листвы.

Серебристой плотвою на дно уйти

И лучистое счастье свое найти.

ЗАХУДАЛАЯ РУССКАЯ СКАЗКА

* * *

Как же так - в стороне от борьбы,

Лопухом в придорожной канаве?

Ни дыханья тяжелой судьбы,

Ни земной оглушительной славы.

Зеленеют в тиши лопухи,

Зреют ягоды дикой малины,

И сливается запах ольхи

С тонким запахом вымокшей глины.

В этом теплом и тесном раю

Полевые цветы собираю,

Обветшалые песни пою,

Пожелтевшие книги читаю.

То появится некий мираж,

То залетных чертей свистопляска...

Дорогая болотная блажь,

Захудалая русская сказка.

* * *

Отражается небо в притихшем пруду,

И туманы ползут по земле.

Держит ветер в ладони шальную звезду,

И лягушка вздыхает во мгле.

Я бы тоже хотел в камышиной тиши

Желтокожих шугать лягушат.

В комариной глуши, где дыши не дыши -

Лишь ужи да гадюки кишат.

Эта ряска болотная, слизь на спине,

Головастика голый живот

Да чернильное море на впалой луне

Сильно взяли меня в оборот.

Эта тонкая оторопь, робкая дрожь,

Муравьиная кислая спесь -

И который уж год под луною живешь,

Хоть от времени скорчился весь.

И который уж год на болотной Руси

Тишь да гладь да замшелая вошь.

И пощады у ней не проси, не проси -

Все равно в этой тине умрешь.

* * *

Неужто придется всю жизнь простонать,

Проквакать лягушкой на жалком болоте?

К чему же стремиться? О чем вспоминать?

О рваном рубле? О вечерней зевоте?

О том, как минуты текли в Никуда?

О грязной дороге от дома до рынка?

О том, как спала на вокзале беда,

Как в небе бескровном дрожала снежинка?

Но все же, пока не погасла звезда,

Не хмурься, лягушка моя дорогая.

Чем кваканье хуже рулады дрозда,

Коль искренна песня и та и другая?

Такая уж доля тебе суждена -

Не стоит мечтать о высоком полете.

Твоя ли, родимая, в этом вина,

Что ты родилась в обветшалом болоте?

Тебе в этой тине дано умереть,

Упившись чахоточным тощим рассветом.

Но должен же кто-то болото воспеть,

Навеки оставшись

Blog

Зачем я пишу? Стоит ли писать вообще

Содержание