На середине Красивой Мечи появилось медленно движущееся темно-зеленое пятнышко
| Вид материала | Документы |
- Особенности восприятия киноповествования в экранных искусствах разного жанра, 388.62kb.
- В середине XIX столетия появилось новое течение в геометрии топология. «Топология», 171.1kb.
- А, память положения водительского сиденья, боковых зеркал и рулевого колеса, 10 подушек, 157.43kb.
- Правила сетевого этикета сетике́т, 89.6kb.
- Лобсанг Огонь Свечи Перев с англ. К.: «София»; М.: Ид «Гелиос», 2001. 160 с. Ивот опять, 2074.8kb.
- Программа международного молодежного фестиваля рекламы и pr-коммуникаций «зеленое яблоко», 60.22kb.
- Положение о проведении Восьмого Международного молодежного фестиваля рекламы и pr-коммуникаций, 271.66kb.
- Положение о проведении Седьмого Международного молодежного фестиваля рекламы и pr-коммуникаций, 264.59kb.
- В России в середине 18-середине 19 вв., 32.5kb.
- Колхозы нижнего поволжья в период аграрных реформ в середине 1950-х середине 1960-х, 1194.12kb.
Г. Галицкий. Под лежачий камень…
Повесть
Камень-конь
(Вместо предисловия)
На середине Красивой Мечи появилось медленно движущееся темно-зеленое пятнышко; оно то расплывалось в дымящемся мареве, то отчетливо вырисовывалось на гребне мелкой волны, поднятой, наверное, хвостом вынырнувшей из глубины реки небольшой рыбины… Вскоре пятно начало обретать контуры надувной лодки: сначала показались текстолитовые весла, сверкающие на солнце рыбьей чешуей; затем закачалась, как мяч, брошенный на воду, круглая голова гребца и, наконец, само легкое суденышко.
Первыми заметили приближающуюся лодку ребята, сидящие верхом на камне-коне и внимательно рассматривающие бородатого в очках мужчину на веслах. Пацаны, продолжая имитировать езду верхом, подскакивали, взмахивали руками и, галдя, о чем-то спорили; некоторые, более досужие, соскочили с каменного коня и, увидев в лодке рацию, примус, котелок и чайник, продолжали спорить, кто в лодке — обыкновенный рыбак, турист или еще кто?
Путник тем временем скрестил на носу лодки весла и остановился; поежившись, развязал на руках марлевые повязки, потом, сдвинув на лоб очки, с любопытством стал рассматривать камень-конь, на котором суетилась ребятня. Даже по взгляду можно было догадаться, что пришел он сюда не ради прогулки и, может, не из-за праздного любопытства поглазеть на чудо природы, а есть у него иная затея, более решительная. Да, его давно волнует вопрос, почему камень-конь и через множество веков кряду не рассыпался пылью, по-прежнему выглядит крупно, броско, оставаясь величественным памятником отшумевших эпох? Грациозность и сила этого живого свидетеля былых времен и цивилизаций заставили задуматься и о своем пребывании на земле. Непростительно было не задуматься, если вся жизнь — сплошные испытания. Впрочем, если бы можно было взвесить жизнь свою и жизнь каменного коня, то неизвестно, чья бы перетянула. Разница, наверное, была бы в другом: в движении человека заложен естественный отсчет времени, и длина его пути измеряется десятками, сотнями, тысячами и более километров, а движение камня-коня было чисто символическим, не поддающимся никаким измерениям, но суть движения, заложенного и в человеке, и в данном камне, в итоге была одна и та же и называлась одним емким словом — Жизнь! Что касается долголетия камня-коня, то он не стал задерживать внимание на одном примере, а решил искать и открывать в природе другие ее прекрасные стороны, чтобы в конечном счете лучше понять самого себя…
Впервые волшебный камень Виктор Зибров увидел в детстве. Откровенно говоря, сначала дорога к нему была заказана: бабушка, заменившая ему больную мать, и слушать не хотела, чтобы внук бегал “черт знает куда”, пугала его разными страшными небылицами, что камень-конь — колдун, он хватает непослушных детей и прячет их в своих тайниках-“схронах”. Предостережение бабушки еще больше укрепило в нем желание самому убедиться, что на Красивой Мече действительно живет каменный конь, и Витька не мог дождаться того момента, когда он вскочит на него и, поддав ногами под бока, с ветерком пронесется по лугу. Ему, десятилетнему мальчишке, тогда и впрямь верилось, что каменный конь живой, совсем настоящий, только он ненадолго прилег отдохнуть и уснул. Вера в это у Витьки росла с каждым днем и превратилась в такое сильное желание, что он однажды тайком сбежал из дому. Преодолев на попутках неблизкий путь, перед тем как встретиться с конем, спрятался в кустах и ждал того момента, когда конь сам встанет и поманит его к себе. В то же время от страха сердце вошло в пятки: вдруг конь действительно проснется и лягнет его копытом? Но желание прокатиться на чудо-коне было несоизмеримо большим, чем страх, и он подбежал к нему и несмело коснулся пальцем конской головы. Конь даже не шевельнулся, лежал смирно, без всяких признаков жизни. Тогда Витька весь напрягся, уперся руками в камень и стоял в таком положении до тех пор, пока громадина в несколько десятков тонн не начала испускать из своей утробы завораживающее “тр-р-р… тр-р-р… тр-р-р…”.
До чего же увлекательным и ни с чем не сравнимым было это занятие! Витька, забыв о страхе, с присущим ему упорством передвигал, как тогда казалось, камень с места на место, заставляя усилиями рук его подняться, но каменный конь оставался лежать на прежнем месте, еле заметно покачиваясь на трех точках опоры. Тогда он уселся на него верхом, как заправский наездник, ухватился за гриву — в этом месте от солнца, дождя и ветра камень раскрошился, и образовавшиеся глубокие борозды-шрамы напоминали огрубевшие волосы — и скомандовал: “Но, косю! Но-о-о! Но-о-о!” Чем дольше Витька сидел на коне, тем выше, казалось, поднимался на нем. Вот уже в глазах стали мерещиться далекие страны, где, как ему думалось, он наверняка отыщет для своей больной матери, прикованной к постели полиартритом, целебную травку. Как это побыстрее осуществить, он тогда не знал, но зернышко мечты было брошено в детскую душу и ожидало всходов…
Вспомнил Виктор о своем опрометчивом побеге из дому, и ему через столько лет стало стыдно, что заставил тогда отца и бабушку два дня напролет искать его в ближайшем лесу, куда он часто убегал на ночевку, прихватив с собой ломоть хлеба и спички. Сколько ни пыталась бабушка узнать, что его заставило убежать из дому, Витька так и не нашел оправдания своему связанному с риском поступку, заверил только, что с ним подобного больше не повторится. Кто знает, поверила ли бабушка его тогдашним россказням, но ее разговор с отцом, которому он все-таки поведал о своей сокровенной мечте, запомнил до мелочей на всю жизнь.
— Николай! А-а, Николай! — негодовала бабушка. — И какое же ты наказание придумал своему неслуху?
— А никакого! — ответил отец. — Вот вырастет, пойдет работать в шахту, там некогда будет думать о камнях, этого добра у нас и под землей хватает…
— Ой гляди, Николай! — продолжала негодовать бабушка. — У меня такое предчувствие, что твой сынок своей смертью не помрет, она его застанет на реке или в лесу…
— Что ты такое говоришь, мать?! — горой за сына стоял отец, любивший читать книги о путешественниках. — Мы, Зибровы, такого не потерпим. А потом, разве плохо, что у парня есть мечта? Может, он, когда вырастет, другим Пржевальским станет и своего коня выведет. Как это Пржевальский сказал: “Жизнь прекрасна еще и тем, что можно путешествовать…”
— Не дай Бог! Не дай Бог! — бабушка уходила от разговора, не желая слушать пустые доводы сына…
Пока Виктор рассматривал камень-конь, возле него стали собираться туристы: кто пришел к памятнику пешком, кто приехал на велосипеде, а кто и организованно — на автобусе. Стало традицией останавливаться здесь не только туристам, но и всем проходящим людям, собравшимся в дорогу по реке или суше, ибо поверье гласит, что каменный конь обладает магической силой: если к нему однажды прикоснуться, исполнятся все желания, загаданные здесь.
Больше оставаться у волшебного камня не было никакого смысла: желание он себе загадал, и теперь его подстегивала водная тропа. Виктор налег на весла с новой энергией и пошел вниз по течению. Все его мысли и чувства вертелись вокруг камня-коня, а он, приведенный туристами в движение, зазывно трещал на своем языке, и этот проникновенный, с детства знакомый голос казался самой мелодичной песней, которую он когда-либо слышал…
Глава первая
Встреча с “посредником”
Медленно проплывают берега, поросшие тростником и аиром, мелькают заводи, поверхность которых скрыта под ковром широколистных водяных растений. Виктору эти места показались знакомыми, только в прошлом году, когда шел до Казани, здесь берега были уставлены стогами сена, теперь же лодка петляла среди некошеных лугов и только вдали, на горизонте, зубчатой кардиограммой темнела полоса хвойного леса.
Сверив маршрут с картой, нарисованной им самим, он прикинул, каким образом можно сократить путь, чтобы завтра в назначенное время перебраться через Андреевский шлюз, потом свободно выйти на реку Осетр и дальше, преодолев Вышневолоцкий водный путь, взять курс на Санкт-Петербург…
Раньше, пока на себе не испытал нрав Москвы-реки, она ему казалась вполне предсказуемой и изученной да мелочей — все большие заплывы по европейской части России начинались здесь. А когда стал на очередной маршрут, Москва-река открылась совсем другой стороной. У Федоровки такой сюрприз преподнесла, что, если кому рассказать — со смеху помрет: через мост его переправляли на катафалке. После уже, когда был на стрежне, многозначительно и с сарказмом произнес вслух:
— Сколько же раз меня хоронили? Первый раз — врачи Гродненской областной больницы; второй — родная жена; третий — сам себя; и уже по всем канонам погребения — сегодня, в четвертый раз… Не много ли для одного человека?
Время от времени он посматривал на часы, потом на солнце, которое уже перекатилось на вторую половину неба. Решил до вечера взять еще несколько километров вверх, чтобы в случае чего без всяких затруднений сплавиться вниз и, может, где-нибудь заночевать — завтра предстоял большой заплыв.
Река дышала ровно, свободно, и оттого, наверное, работалось на веслах легко и споро. Он не заметил, как подгреб с десяток километров, и ему захотелось проникнуть внутрь цветущего шатра диковинных растений, который благодаря наметанному глазу увидел еще издали. Кстати, тщательно выбирать место для отдыха — привычное для него дело: с учетом прогноза погоды, полученного накануне по рации или по приемнику, зная силу ветра и его направление, Виктор пришвартовывал лодку там, где со всех сторон был защищен в случае ненастья — ветра или грозы. Не последним, а скорее первым правилом в выборе стоянки считалось наличие ареала — области произрастания редких цветов, занесенных в Красную книгу, на основе которой разрабатывался каждый новый маршрут поиска. Там, куда он сейчас повернул нос лодки, открылась живописная картина: потрепанные ветром, словно конские гривы, над водой свисали разнотравные холмы; благоухали богатством цветов распадки — ложбины в виде большущих тарелок и, наконец, обожженные солнцем густые заросли крушины, ивняка и черной смородины... И еще он предугадал, что поблизости должны быть люди — со стороны берега запахло дымком. Виктор приблизился к цветущей разнотравьем заводи и, выровняв нос лодки, коснулся кромки воды. Кто-то из появившейся ребятни громко воскликнул:
— О-о-о, лихо!
Ребята, покинув гонять по лугу мяч, все как один, уставились на путника и начали внимательно его рассматривать. С виду мужик был круглолицый, лет сорока пяти, со “шкиперской” бородкой и усами; в его облике и чуть лукавом взгляде не было и намека на какую-либо неполноценность, ущербность. И все же, когда хорошо к нему пригляделись, то увидели, что без весел путник не может сидеть и все время наклоняется вперед. И еще ребят удивила рация, из наушников которой, точно весенний ручеек, журчала мелодия известной песенки Юрия Лозы “Мой плот”:
На маленьком плоту
Сквозь бури, дождь и грозы,
Взяв только сны и грезы
И детскую мечту,
Я тихо уплыву…
Лодка качнулась на набежавшей крупной волне, отчалила на метра два от берега и села на мель. Виктор перегнулся через борт, веслом измерил глубину и, еще раз убедившись в правильности выбора стоянки, смачно, как старик, крякнул: “Хорошо!” Дно возле берега было чистое, песчаное, на поверхности, образуя еле заметные круги, плавали пауки, над желто-зелеными водорослями, торчащими над водой длинными, скрученными в пучки нитями, планировали, что вертолеты, темно-синие стрекозы, а по дну шныряли мелкие рыбешки… Любил он наблюдать за игрой мальков, так бы, кажется, и смотрел на них, этих перочинных ножичков, пока они не вырастут и не уйдут на глубину… Бросив взгляд на мшистый, поросший мелколесьем берег и пониже того места, где рос маленький папоротник, ветвящийся рассеченным листом-“сердечком” от основания стебля, увидел падающий под углом бледный свет. Виктору почудилось, что это опять сон, но стоило ему взяться за весло, чтобы дотянуться до растения и потрогать его, папоротник задрожал, и одновременно задрожал падающий от него свет. “Какой чувствительный!” — подумал про себя Виктор, продолжая наблюдать за поведением папоротника. Бледный свет, рассыпавшись на множество таких же бледных “сердечек”, шастал по затемненным травам, прилегающим к воде кустарникам крушины и черной смородины. Травы и кустарники, осыпанные бледным светом, стояли в каком-то несказанно привлекательном, одухотворенном виде. Никаких других изменений в этом ареале он больше не заметил, только среди солнечных зайчиков, бегавших по мелколесью, нетрудно было увидеть, как покачивалась на ветру коричневая метелка папоротника, состоящая из мелких блестящих клубочков-спорангиев — видимых органов размножения. Вот тут-то к нему и подкралось сомнение, где его подстерегает неподкрепленное естественным содержанием воображение, а где в действительности природа раскрывает свои краски? Чтобы уйти от сомнений, пришлось сделать несколько гребков, и он очутился среди зарослей разных папоротников, растущих у самой воды. Исходящий от них бледный свет вскоре занял все пространство между лодкой и колонией малозаметных растений, и когда он захотел убедиться, что именно тростники источают свет, взгляд выхватил противоречивую картину: излучение, оказывается, исходило только от позднеледникового реликтового папоротника — гроздовика простого, занесенного на побережье Москвы-реки, видимо, волной из Балтийского моря или с Куршской косы; от других видов растений, находящихся рядом, в одном ареале, на землю падали косые тени. Ему немало пришлось поломать голову, почему излучают свет только реликтовые растения?.. Виктор едва перевел дух от нахлынувшего волнения и, вероятно, от волнения не заметил, как гроздовик простой, освещенный собственным излучением, встал перед ним во всей своей красе, подчеркнув, что все происходит не во сне, а наяву. Вот теперь он разглядел в нем каждую мелочь — и неспороносную ветвь, и необычной зелени рассеченный лист, и метелку, сохранившие и его величие, и его хрупкость… Между тем набежавшая речная волна захлестнула прибрежные травы, и папоротники “похолоднели”, их торжественность сменилась на спокойствие, и в этот уголок вернулось равновесие: где-то поблескивал свет, а где-то шастали тени — извечные спутники всего живого на земле… Хотя мысль о происхождении света от реликтовых растений по-прежнему не покидала его, Виктор теперь точно знал, что исходит он из далекого космоса, где находится душа матери, в целом он был доволен сегодняшним днем — Зибров встретил “посредника”, который, надо полагать, поможет открыть тайник за восемью замками…
Пока проводил исследование произрастания редких растений, к нему спустился белобрысый паренек и, стоя по колени в воде, заметил голосом осведомленного человека:
— И зачем вам надо было на мост переть? По нему только покойников переправляют на кладбище… — И, хихикнув, добавил: — А потом еще против течения гнать, если можно пойти в обход Федоровки.
Виктор дружелюбно улыбнулся и, обведя острослова вопросительным взглядом, тоже сострил:
— Одинокому страннику сто верст — не крюк…
На берег все чаще и чаще набегала крупная волна, возвращаясь, грозилась столкнуть лодку с мели. Назрела необходимость срочно пришвартоваться к берегу. Виктор наклонился над багажным отсеком, что-то там переложил с места на место, не найдя того, что искал, ахнул:
— Ах, Виктор Николаевич, Виктор Николаевич! Это же надо! Забыть причальный винт и штопор, чтоб теперь привязываться, как последней собаке, при помощи поводка. — И, помолчав, в назидание себе добавил: — Река разгильдяйства не прощает!
Подал пареньку весло, из багажного отсека достал моток веревки и, объяснив, как при помощи этих штук делается зацеп, сказал:
— Учись! Под старость как найдешь…
В то время когда Сергей, так звали паренька, неумело, сопя и кряхтя, возился с веслом и веревкой, кто-то из ребят на берегу съязвил:
— Хм-м-м… По воде ходит, а сам на берег выйти не может, нашел себе няньку…
— Может, и могу, да вы тут, гляжу, лодыря гоняете, — ответил, будто повинился, Виктор.
Сергей, управившись наконец с закреплением лодки, по-видимому, догадался, что за мужик причалил к берегу. Больше всего, конечно, паренька заинтересовала непонятная конструкция в виде резинового шланга, выведенного из-под полы куртки и вставленного в пластмассовый просвечивающийся сосуд, наполовину заполненный рыжей жидкостью. Он было наклонился над лодкой, но, увидев там надлежащий порядок, где каждой вещи было отведено свое место, поборол в себе любопытство, только глубоко вздохнул и виновато посмотрел путнику в глаза. Почувствовав, что так заинтересовало Сергея, Виктор быстрым движением руки набросил на колени лежащую рядом тряпку, пододвинул ближе к ногам сосуд и вроде бы как закрыл глаза. Из-под кепчонки, отбеленной в воде и высушенной на солнце, выпала прядь мокрых волос, от виска к смолистому бакенбарду струйкой стекал пот; путник открыл глаза, по привычке пригладил пышные усы, потрепал бороду и, стряхнув с нее мелкие капельки воды, тяжело произнес:
— Думай, Серега, думай! И не дай Бог тебе мое пережить, не дай Бог!
Попрощались молча. Ребята, догадавшись, с кем только что имели дело, ушли за косогор. Виктор долго смотрел им вслед, забыв попросить сбегать за хлебом и луком, затем попил из бутылки родниковой воды и скрасил момент холодного прощания с ребятами известной прибауткой: “Не пил воды — какая сила? Попил воды — совсем ослаб!”
Вечером, как обычно, он весь был погружен в хозяйственные дела: проверил на прочность надувной клапан, помыл голову, ноги, продезинфицировал резиновую трубку от мочевого, поужинал и, лежа на боку, весь отдался мыслям. Прогноз погоды на завтрашний день он записал, спортивной передачи по приемнику не предвиделось, оставалось только наслаждаться тишиной и мыслями. Он думал о скоротечности жизни и о ее непредсказуемости. Вспомнил о прошлом — и его всего проняла пульсирующая тоска, она, наверное, жила в нем давно, только теперь преобразилась в осязаемое чувство. Настоящее было рядом с ним, но он его так не ощущал, как тоску о прошлом, оно, настоящее, как будто не имело над ним власти… Он упорно искал связь между прошлым и настоящим, как вдруг в нем начали бороться два противоположных чувства. Первое было связано с прежней, здоровой жизнью. Вот он, выйдя из шахты, идет в столовую, с корешами-шахтерами выпивает на троих пол-литра водки, потом бредет домой, ложится спать, чтоб завтра опять всему повториться заново. И так изо дня в день без всяких изменений, не считая того, что, выпивши, мог и подраться с кем. В шахте все мужики — одна солидарность, они бок о бок идут по штреку, чтобы в случае чего оказать друг другу помощь… Наверху же каждый волен вести себя так, как подсказывает совесть: подраться так подраться — дело мужское, выпить так выпить — тоже не возбраняется… Второе чувство полностью соответствовало нынешнему его положению: ни тебе выпивки, даже подраться не с кем — одна воля-волюшка, и ты здесь один себе хозяин, как хочешь, так и поступай. Может, поэтому настоящее и не имеет такой власти, как прошлое.
Ему показалось странным, что именно теперь стал отвергать то, к чему привык за многие годы, не помышляя ни о какой другой жизни. И Виктор спросил у самого себя: “Скажи, когда же тебе, Виктор Николаевич, было лучше — тогда или теперь?”
Так он размышлял до тех пор, пока в голове опять все не перемешалось — первое чувство переходило во второе, второе брало верх над первым, а в итоге победила реальность: надо переносить то, чего нельзя избежать…
Всем смертям назло
Электрослесарь Виктор Зибров вместе с бригадой шах-теров строил в Гродно коллектор. Дело известное: за плечами горно-механическая школа, работа на Грызловской шахте в Тульской области, на строительстве метро в Харькове…
На утреннем наряде, как обычно, Виктор получил задание на лебедке шахтного подъемника — нечто вроде лиф-та — сменить трос. Его как опытного слесаря на мелкие работы не отправляли, доверяли самые ответственные участки, зная, что задание будет выполнено в срок и со знаком качества. В этот день к нему в помощники прислали слесаря-новичка, совсем еще мальчишку.
Спустившись в шахту, Виктор начал разжимковывать в копре верхний конец троса. Работа как работа, ничего особенного. Его ловкие, привыкшие к черной работе руки обращались с толстым тросом, как с обычной ниткой. Продолжая возиться в копре, Виктор вдруг забеспокоился: где же помощник? Из своего опыта знал, что за такими “спецами” нужен глаз да глаз, чего доброго, возьмет да влезет куда не положено, отвечай тогда за него. А он не привык краснеть перед начальством. Родившийся в шахтерской семье, Зибров везде и во всем привык к порядку. Вдруг, в считанные секунды, сверху как будто повеяло ветром; что-то заскрежетало, застучало, и в копре стало темно и душно, словно в одно время вырубили свет и перекрыли воздух. Тросом лебедки, который Виктор держал в руках, обожгло ладони, его отбросило к стенке, перед глазами в виде каких-то неизвестных существ запрыгали темно-зеленые фигурки, они, убегая от искрометного огня, расползались в разные стороны…
А произошло вот что.
Слесарь-новичок, находясь у электропульта, сам не зная ради чего, нажал на кнопку и вызвал клеть наверх. Виктор очутился в западне: спереди стенка, а сзади гремящий, извивающийся змеей трос лебедки. Не успел и крикнуть, как его полоснуло тросом по спине; зажатый клетью, некоторое время, пока не отключили рубильник, он бился в конвульсиях. Из копра доносился стон…
Когда Виктор был на подходе к Андреевскому шлюзу, там как раз шел большой сброс воды, поэтому никто из начальства, получив по рации сообщение о странном путешественнике, не хотел брать на себя ответственность переправлять его именно здесь. Пришлось стоять и ждать. Чтобы не терять попусту время, он убрал свое жилище, заглянул в багажный отсек, достал чистую рубашку — сегодня все-таки День шахтера, нужно быть при параде, да и Нина Климова из “Клуба путешественников” назначила встречу у шлюза, в телепанораме Москвы запланировала дать о нем материал.
В воздухе запахло грозой. Она надвигалась со стороны луга, и вскоре начал накрапывать дождь. Кстати, не доверяя прогнозу погоды, он иной раз пользовался приметами, запомнившимися из бабушкиных рассказов. Вот и вчера определил, что сегодня будет дождь с грозой, по солнцу, которое перед закатом было окружено бело-синеватым кругом. И действительно, через некоторое время стремительный летний ливень сплошным пологом накрыл Москву-реку; толстые нити дождя, похожие на упругие молодые водоросли, завесили все окрест — и дальние берега, и фарватер, и даже шлюз, который, как в тумане, просматривался только отдельными выступами. Виктор спешно поставил палатку и теперь лежал и ждал помощи.
Но дождь неожиданно окончился, и там, куда он ушел, взошла радуга; она была особенно яркой на фоне темных облаков. Виктор смотрел на радугу, и ему казалось, что под ней из-за поколыхивания воздуха все было приведено в движение — и мерцающие камни на берегу, и верхушки деревьев, на листьях которых вспыхивали искры отраженных солнечных лучей, и, насколько это можно было разглядеть, взъерошенные загривки холмов. Сколько того расстояния между Федоровкой и шлюзом, а какие разительные изменения в растительном покрове! Между прутьями орешника просвечивались ярко-фиолетовые ветви берез, дружно голубели перелески, а под мелким сосняком в затемненном месте цвела бело-зеленая ветреница…
— О-хо-хо! — протяжно вздохнул он. — Как бы тебе ни хотелось, Виктор Николаевич, добраться к ним, ничего не выйдет. Сиди и не рыпайся!
После дождя в палатке стало жарко — не продохнуть, пришлось ее спустить, но не сворачивать: погода и после обеда обещала быть неустойчивой. Не нужно быть хорошим знатоком примет, чтобы увидеть, как на глазах увеличивались отдаленные предметы и резко вверх поднимались на реке волны. Умытое дождем небо опять начало заволакивать тучами, хотя полуденное солнце еще кое-где заигрывало с темно-фиолетовыми красками, которые остались от исчезнувшей радуги в форме пестрых пятен. А когда он протер очки и посмотрел вверх через чистые стекла, не поверил своим глазам — вместо одной исчезнувшей радуги взошло целых три. Одна всеми своими цветами сверкала по ту сторону ушедшего дождя; другая дугой обогнула контуры далекого хвойного леса; а третья, словно мост, соединила два противоположных берега Москвы-реки. Но вот что удивительно: все три радуги виднелись в одной плоскости и были разделены между собой солнечными просветами. “Три дождя — три радуги! — сделал для себя вывод Виктор и одновременно засомневался в собственном умозаключении. — Чем же тогда объяснить такое редкое явление?”
И он вспомнил, как однажды на Березине одновременно увидел в воде отражение не одного солнца, а сразу двух. Чтобы уяснить, отчего это происходит, он перебрал всю свою богатую домашнюю библиотеку, не однажды связывался по телефону с учеными-физиками, пока, наконец, не нашел ответ на интересующий его вопрос. Оказывается, отражение в воде сразу двух солнц и появление на небе трех радуг связано с одним и тем же физическим явлением — дифракцией, преломлением света с последующим его разложением в спектр. Короче говоря, раздвоение тел, в данном случае явлений, сопряжено с периодическим множественным колебанием спектральных линий…
Пока он ждал помощи, на скорую руку перекусил тушенкой с хлебом и, надев чистую рубашку, вспомнил, как отмечали профессиональный праздник в их шахтерской семье. Обычно к этому дню бабушка готовила гуся с яблоками и варила кулеш. Да и поллитровка по такому случаю была припасена, хотя бабушка с матерью были против частой выпивки. “Эх-хе-хе… — глубоко вздохнул Виктор, — нет уже в живых ни бабушки, ни матери, один только отец, слава Богу, крепится…”
Время в ожидании чего-то тянется, как известно, черепашьим шагом, такие уже, наверное, в нем, ожидании, заложены медленные часы, что не поторопят его. Появление же на берегу мужика стало для Виктора в этот момент подарком: будет, мол, с кем хоть словечком переброситься, а если у него еще и добрая душа — помощь не заставит себя долго ждать. Виктор окриком остановил прохожего и попросил его сбегать к ближайшему причалу, найти там какую-нибудь яхту и помочь перебраться через шлюз. Мужик долго рассматривал путника в лодке и, как показалось Виктору, был чем-то недоволен. После короткой паузы Зибров решил поприветствовать прохожего по всем правилам проверенного способа — руками, чем, думалось, расположит его к разговору. Сначала поднял вверх левую руку и резко ее опустил, потом резко поднял и опустил правую; затем все это начал проделывать учащенными движения-ми — вверх-вниз, вверх-вниз… Таким образом моряки в прежние времена натягивали на судне канаты, потом, видимо, это действие превратилось в распространенное теперь среди моряков приветствие. Мужик, стоящий на берегу, в конце концов, наверное, понял, что от него хочет путник в лодке, сплюнул себе под ноги, махнул рукой и, уже уходя, проворчал:
— Я не раб и не лошадь тебя таскать…
Виктор на таких, как этот прохожий, не обижался: на дураков сердиться — только время зря терять! И все же на душе было скверно. Теперь его мысли вертелись вокруг мелочного, подленького в поступках отдельных индивидуумов; и чем дольше он об этом думал, тем больше убеждался в своей правоте, что люди — это божьи собаки, разница только в том, что человек кусает больнее любого животного…
Только собрался опять ставить палатку, как кто-то его окликнул, и он догадался, что наконец пришла помощь.
— Ты еще не окочурился там? — с берега донесся громкий мужской голос.
Виктор от неожиданности подскочил, по всему телу пробежала мелкая дрожь; выглянув из-под наполовину натянутой палатки, он увидел на берегу мужчину и женщину. Мужчина, коренастый крепыш, подал руку спутнице, и они спустились к реке. Оба были в длинных резиновых сапогах и в воде чувствовали себя как рыба, даже пошучивали, что для них вода — утренняя роса, а если и намочат свои “прелести”, то никто не станет проверять… Голос женщины показался Виктору знакомым, таким знакомым, что он сразу подумал о Валентине, которая переправляла его через этот самый шлюз ровно год назад. А когда она рассмеялась, чуть ли не вскрикнул от радости, но его опередила шлюзовщица:
— Божечки! Кого я вижу! Витя, Витек, ну здравствуй!
У Виктора затрепетало сердце: в женщине он узнал дежурную по шлюзу Валентину, а в мужчине — старшину милиции Егорова, или, как его звали на службе, Григорьича.
— Как жив-здоров? — Валентина обняла Виктора и не переставала расспрашивать: — Какие новые маршруты осилил?
Пока ждали шаланду, Зибров рассказал о своем прошлогоднем путешествии по Волге. Егоров с Валентиной слушали его и не верили, что такое может быть в действительности, хотя не могли не верить, они с ним встречаются во второй раз…
Интервью на воде
Вскоре пришла шаланда, она взяла Виктора на прицеп, а за шлюзом его ждал катер, на котором приплыла на встречу с ним Нина Климова.
За все время путешествий Виктор Зибров сегодня впервые отмечал День шахтера не один, а в компании и свое интервью на воде давал в приподнятом настроении.
Нина Климова с телекамерой “путешествовала” по реке, ловила интересные кадры для экспозиции: шлюз во время спуска судна, проплывающий вдалеке катер с дымящейся трубой, у берега, поросшего тростником, надувную резиновую лодку “Нырок” и в ней крупным планом — Виктора Зиброва, занятого распаковкой дорожных вещей и готовящегося к ночевке. Когда солнце ушло за тучи, оператор с микрофоном подошла к путешественнику и, представляя его телезрителям, сказала:
— Сегодня у нас в гостях известный белорусский путешественник, бывший шахтер Гризловской шахты, что в Тульской области, Виктор Зибров. Каждое лето он, инвалид-колясочник, на надувной резиновой лодке в одиночку ходит по рекам, вернее, занимается водным туризмом. На его счету десятки рек Беларуси и России, по которым прошел турист-водник. За плечами этого мужественного человека, обреченного на неподвижность после травмы позвоночника, — тысячи и тысячи километров по воде, этим расстоянием можно было бы несколько раз опоясать земной шар. И вот нынче у него более сложное и рискованное путешествие — из Тулы, где живут его родственники, по рекам и озерам России — в Санкт-Петербург. Но задумал он на этот раз не просто проплыть по городам и весям, а еще встретиться с инвалидами и убедить собратьев по несчастью в том, что изменить свое существование они могут только в движении, а, как известно, движение — это жизнь. Чтобы долго не испытывать ваше любопытство, я задаю нашему гостю первый вопрос:
— Виктор Николаевич! Как все-таки началось ваше первое путешествие?
— Конечно, возникла масса вопросов: на чем плыть? как грести? как еду готовить?.. Словом, голову крепко пришлось поломать. В конце концов остановился на надувной лодке “Нырок” с палаткой. Начало было, само собой, не ахти. Ни опыта, ни умения. Теперь уже полностью уверен в себе.
— Но, простите, путешествовать малоподвижному довольно опасно.
— Здесь, на воде, моя безопасность целиком от меня зависит. Только на себя рассчитываю, только на себя надеюсь — это дисциплинирует лучше любого устава. Все, вплоть до малейшего движения, должно быть обдумано, взвешено. Надеяться на авось — это как приговор себе.
— Тогда скажите, пожалуйста, зачем вам все это надо?
— А действительно — зачем? Многие об этом спрашивают. Отдых? Так ведь чего-чего, а отдыха, как такового, у меня хватает в избытке. Не-е-ет, здесь, на реке, я живу настоящей жизнью, чувствую себя частью природы. Она живая, и я живой! Ради ощущения полноты жизни я и стремлюсь сюда.
— А еще, наверное, и сама естественная природная красота влечет?
— Нет слов! Я — часть живущего и растущего на воде. И что выпадает всему окружающему, достается и мне, поровну. Дождь так дождь, ветер так ветер… Но зато весь этот простор, прекрасное рождение нового дня и потрясающей красоты закат — мои. Лунная дорожка и звезда в воде, шелест камышей и птичье пенье — это для меня тоже. Вот почему меня тянет сюда, вот почему я здесь. Красота дает мне силы, она питает душу, словно аккумулятор подзаряжает — потом на долгую зиму хватает этой подзарядки.
— Виктор Николаевич! Вы один такой путешественник или у вас есть последователи, ученики?
— Я, наверное, белая ворона. Хочется, конечно, приобщить к этому делу побольше инвалидов. Вот и в Санкт-Петербурге буду встречаться с инвалидами-“афганцами”. Их нужно научить самым элементарным вещам, даже уходу за собой. Река ведь серьезная штука!
— Откуда берете средства на путешествие?
— Весь мой доход — пенсия и все, что заработаю на ремонте электрооборудования. Одна ходка обходится в тысячи полторы долларов. Так что приходится крутиться. Пытаюсь открыть мастерскую по ремонту бытовой техники. Там могли бы работать инвалиды. Я бы всему их научил…
— Кроме мастерской, у вас есть еще мечта?
— Моя мечта — путешествие по рекам Европы, по каналам Голландии, по Дунаю… И в каждой стране брать с собой по инвалиду, который был бы одержим путешествием…
— Виктор Николаевич! Исходя из нашего разговора, телезрители могут не поверить, что вы такой, без сучка и задоринки, человек. Как вы все-таки смогли побороть в себе психологический барьер и стать тем, кем вы стали?
— О-о-о! Если я обо всем вам расскажу, у нас одного вечера не хватит. Вся моя жизнь — борьба…
На краю бездны
Виктор проснулся весь в холодном поту и, широко рас-крыв глаза, долго не мог понять, где он находится. Через завешенное темной шторой окно еле пробивался дневной свет, и ему вдруг почудилось, что опять лежит в больнице и над входной дверью в палату горит ночничок. От волнения зашевелились на голове волосы, но, вспомнив произнесенные когда-то по какому-то поводу слова отца, что снаряд дважды в один и тот же окоп не падает, немного успокоился, хотя все равно не мог объяснить толком, почему лежит поперек кровати и от него отключен “санузел”. Такого, что он теперь увидел, с ним давно не приключалось: на полу отдельно от сосуда валялась резиновая трубка, из-под кровати, где обычно стоял сосуд, тянуло терпким запахом мочи, похожим на запах ацетона. После очередной затяжной попойки у него не было сил сдвинуться с места, при всем этом гудело в голове и дрожало все внутри. В таком безобразном виде он оказывался не раз, но чтобы так опозориться перед собой, как сегодня, — это было сверх всякого нахальства. Вот тут-то он устроил себе пропесочку по всем правилам:
— Ну что, падла, допился? Один уже к рюмке прикладываешься? Молодец! Не хочешь жить по-человечески — живи в дерьме!
Ничего хорошего не предвещал и приснившийся прошлой ночью сон. Вопреки своему состоянию Виктор вдруг увидел себя ходячим. Что же это была за радость! Он шел берегом Красивой Мечи и молил Бога, чтобы трепетно-сладостное ощущение от того, что он двигается, никогда не кончалось… И вдруг его ударило словно молнией: камень-конь, кем-то сброшенный с пьедестала, лежал в воде, и над ним справляла панихиду речная волна. Камень-конь был весь черный, присыпанный сверху речным песком. Виктор наклонился над ним, приложил ухо к раскрошившейся массе и почувствовал в себе прилив великой скорби. Но все-таки какая-то связь между ним и конем была установлена — из той, прежней, жизни раздался молящий голос коня: “Витек! Помоги мне вернуться на прежнее место, иначе я погибну. Под лежачий камень…” Виктор, зная, что камень-конь всю свою долгую жизнь двигался, попытался сдвинуть его с места руками, но он не издал ни звука. Каменный конь был мертв…
Жизнь Виктора в постоянном однообразии, да еще взаперти, мало приносила радостей. Конечно, в минуты протрезвления он задумывался над устройством своей дальнейшей жизни, но тревогу по этому поводу старался никому не показывать, прятал глубоко в себе. И только тогда, когда смотрел в окно и видел там суетящихся людей, подъезжал на инвалидной коляске к столу, брал в руки паяльник и начинал кое-что мастерить, но это продолжалось недолго, и начатое дело никогда не доводилось до конца, хотя парень он был смекалистый, прирожденный технарь. Виктор без посторонней помощи освоил радиотехнику, своими руками собрал радиостанцию, мог любой аппарат бытовой техники отремонтировать, только дайте на него взглянуть — и он будет готов в два счета. Было время, что он со своим другом Владимиром Гринем сконструировали инвалидную коляску. Шесть лет бились ребята над ее макетом. Коляска получилась универсальной, могла ходить по лестнице, по тротуару и по пересеченной местности — на все случаи жизни. Когда каталка, так сказать, была доведена до ума, ребята показали чертежи ее экспериментального образца в комиссии по изобретениям. Там на них посмотрели как на чудаков и сказали: “Да вы что?! Инвалид-изобретатель? Да такого в природе быть не может!” После этого случая к Виктору опять вернулось безразличие ко всему, ощущение своей ненужности. Не знавший до сих пор, что такое отчаяние, он задумал недоброе: чем так жить, лучше умереть! А как это сделать, он знал…
Так бы, может, и завершил свой земной путь в хмельном омуте, если бы не случай, вернувший его к осмысленному образу жизни. Однажды в Юрмале в спинальном санатории он познакомился с пареньком из Горького Колей Богомоловым, как потом оказалось, заядлым радиолюбителем. Благодаря новому знакомству заводной по натуре Зибров основательно увлекся радиосвязью, тем более что в этом деле уже собаку съел. Но понадобился целый год, чтобы однажды он отстучал свои позывные: “УЦ-2АКР/УЦ-28”. Вот была удача! Виктор, можно сказать, в одночасье оказался в состоянии, близком к шоковому: эфир был переполнен голосами и музыкой. С тех пор он не был одинок, у него появились новые друзья, перед ним зримо открылись неведомые ранее просторы от Бреста до Владивостока. В связи с этой удачей, что наконец обрел смысл жизни, Виктор завел дневник, и в нем появилась первая запись: “Привыкнуть к пожизненному заключению в четырех стенах нельзя. Приспособиться к такой жизни, конечно, можно, но привыкнуть, смириться — никогда! Я всегда говорил и говорю себе: из любого положения есть выход. Должен быть! Ищи его. Но не умирай, пока живой…”
Началось постепенное выздоровление. Трудно, конечно, было поначалу отказаться от рюмки, если она вошла в сознание, при одном только упоминании о спиртном его руки тянулись к бутылке — оказывается, срабатывал инстинкт привычки. Но теперь Виктор был другим человеком. Радиодело, которым он увлекся по-настоящему, требовало много знаний, вдохновения и светлой головы. Не забывал и о своем ремесле: по-прежнему ремонтировал бытовые приборы, импортные инвалидные коляски, зонтики… От каждого прожитого дня получал несказанное удовольствие, и когда просыпался, не шарил больше рукой под кроватью, не искал бутылку, чтобы опохмелиться, а брался за паяльник и колдовал над разными вещами, принесенными ему в ремонт. И был этим счастлив и горд! Но, как потом выяснилось, всего этого было мало, хотелось чего-то большего. А че-
го — он и сам толком не знал.
Прошло шесть лет.
За эти годы обстоятельства еще не раз приводили его к последней черте: от Виктора ушла жена с сыном; совсем сдало здоровье — из сильного мужика превратился в неподвижное бревно, обтянутое кожей. И дальше все новые и новые разочарования… Казалось, тряхни хорошенько и он весь рассыплется на мелкие кусочки. Но господин случай и в этот раз подал ему руку помощи. Через эфир Виктор познакомился с минчанином Женей Буйневичем, занимающимся водным туризмом. Без особых претензий на успех, назначили друг другу встречу.
— А что, если тебе, Витя, попробовать научиться ходить? — Женя Буйневич решил сразу брать быка за рога. — Руки у тебя крепкие, парень ты хоть куда…
— Каким образом? — Виктор недоверчиво посмотрел Жене в глаза.
— А очень просто! Рация у тебя есть, купи резиновую лодку, продукты — и вперед, на речку…
— Ты что, с ума спятил? — вспылил Виктор. — Без
ног — и на речку. Что я там буду делать — рыб кормить?
— Вот-вот, — напористо стоял на своем Буйневич, — ходить по рекам, на лодке.
И Буйневич рассказал Зиброву о московском враче Леониде Красове, который после перелома позвоночника благодаря неимоверным усилиям воли научился заново ходить, вернулся в клинику к практике врача и написал книгу “Одолевший неподвижность”.
— Знаю, читал, — оборвал на полуслове Женю Виктор и тоже показал себя эрудитом в этом вопросе: — И Валентин Дикуль, упав с высоты, вернулся в цирк после травмы позвоночника. Так это же светила, а я кто?!
— Вот ты и докажи, что не боги горшки обжигают, — Буйневич словно подвел черту под своим предложением и добавил: — К тому же тебе не все ли равно, где сидеть — в коляске или в лодке?
Виктор, конечно, понимал, что для перемены образа жизни недостаточно одних только задушевных разговоров о мужестве и самоотверженности, потребуется другой стимул. Что же касается предложения Буйневича, он его с первого раза не принял. О своем согласии сообщил только через несколько месяцев, когда получил от отца письмо, в котором он просил его вести себя пристойно, как бы трудно ни было, и прислал завещание матери, написанное ею перед смертью. Нисколько не сомневаясь в искреннем желании родного человека помочь ему, он и предположить тогда не мог, что есть на свете чудеса… После этого Виктор не выпускал из рук книг по флоре и фауне Беларуси и России. Ему по ночам стали постоянно сниться непонятного происхождения цветные сны, сопровождаемые направленным пучком света.
“Жизнь прекрасна даже тогда,
когда текут слезы…”
Виктор Зибров уже второй день плутал по Москве-реке и все никак не мог выбраться из водоворота неудач. Ничего хорошего не обещал и сегодняшний день: с утра весь фарватер был занят судами и небольшими катерами; болтаясь на волнах в постоянном напряжении, удовлетворения не получишь, поэтому накатывались разные невеселые мысли. Он шел и напевал:
Нить в прошлое порву,
И дальше будь что будет,
Из монотонных буден
Я тихо уплыву.
Бессмысленное шатание по реке угнетало, одно только и утешало, что нашел проход на реку Осетр. И когда бродить по Москве-реке надоело, Виктор решил вернуться на прежнее место стоянки, чтобы завтра, хорошо отдохнув, наверстать упущенное.
Ближе к вечеру, когда от голода начали скручиваться кишки, занялся кухней. И здесь его ожидал неприятный сюрприз: после расчехления багажа недосчитался сковороды, крышки от кастрюли и запасной батарейки к фонарю-мигалке для перехода в ночное время. Москва-река, видимо, хотела измотать его терпение, и не будь он Зибровым, мог бы поддаться непредвиденным обстоятельствам, сдрейфить. Но он решил неудачу на маршруте компенсировать приготовлением вкусного ужина. Как говорила его бабушка, если хочешь побывать в раю — посиди за хорошо приготовленным столом. Виктор был не лентяй вкусно поесть; зная толк в разной пище, решил сварить пшенную кашу с тушенкой. Признаться, ел ее неохотно, без всякого аппетита — надоела в армии, когда служил в спецвойсках. Но в походе пшенка — незаменимый продукт, по калорийности не уступает мясу и долго держит в теле тепло. А это — немаловажный факт, когда температура на реке даже в летнее время иной раз понижается до трех градусов тепла.
Пока варилась каша, Виктор достал из багажника кое-какие вещи, выложил их на берег и накрыл полиэтиленовой пленкой. Плотно поужинав, он лежал и думал о завтрашнем дне. Все его мысли были направлены на то, чтобы пораньше встать и без труда проскочить фарватер. К этому Виктор добавил еще несколько экстренных “процедур”: обязательно перед отплытием смазать салом надувной клапан в лодке и на ее борта наклеить полиэтиленовые полоски, чтобы весла не терли баллон.
Мало-помалу к нему возвращались силы: во всем теле чувствовалась легкость, бодрость, словом, было такое ощущение, что он — продолжение реки и через него проходят все бурлящие потоки воды… Изредка лодку покачивала набежавшая волна, и его охватила дрема. Но было еще рано назначать встречу с Морфеем — богом сна, до заката оставалась уйма времени. Чтобы чем-то занять себя, послушал по приемнику в записи второй тайм встречи по футболу его любимой команды “Спартак” с киевским “Динамо”, потом взял в руки дневник и начал листать. И каким же было удивление, когда наткнулся на неизвестную ему ранее запись.
— Ну Нинок! Ну Нинок! — Виктор, догадавшись, кому принадлежит запись, долго качал головой и при этом приговаривал: — Это же надо! Незаметно оставила свой автограф. И когда только успела?!
На всю страницу общей тетради, наискосок, размашистым круглым почерком было написано: “Жизнь прекрасна даже тогда, когда текут слезы…” И дальше — целое послание ему, которое заканчивалось словами: “Я знаю, что ты хранишь в своем сердце тайну. Береги ее, пока она придает тебе силы двигаться, и знай: ты нужен всем, и больше всего здоровым людям, которые и не хотят в этом признаться…”
Виктор был на десятом небе. Он читал и перечитывал послание по нескольку раз, внутри его все бурлило и клокотало, трудно было удержаться от нахлынувших чувств. Случилось то, что должно было случиться: у Виктора впервые за двадцать шесть лет после травмы в душе родилась надежда, что можно полюбить и в его положении. Жгло желание оставить лодку, подняться на берег и во весь голос крикнуть: “Я люблю тебя, Нина-а-а…” Но вместо этого приоткрыл в палатке полог, служивший одновременно и дверью и окном, и увидел закат. Диск солнца уже наполовину был затемнен тучей, где-то далеко-далеко загрохотал, как телега по булыжнику, гром, и небосвод погрузился в неспокойный сон… “Завтра опять будет дождь!” — решил Виктор и, задернув полог, лег на бок и задремал. Проснулся от тяжелого удара по правому борту. Пока соображал, что произошло, лодку вдруг накренило влево, потом бросило вправо, и только тогда он догадался, что находится на плаву. С тревогой выглянул наружу и оторопел: лодка неслась вниз по течению в направлении шлюза. “Обрезали веревку! — мелькнула проворная мысль. — А может, я сам в спешке плохо закрепил весло?”
Возвратная волна от только что прошедшего катера захлестнула лодку со всех сторон, и Виктор некоторое время был ослеплен шквалом воды. Фонарь-мигалка по причине отсутствия батарейки валялся без действия на корме, да и теперь было не до него. Лодка перепрыгивала с одной волны на другую, управлять ею единственным веслом было трудно — приходилось всем телом наваливаться на борт, на котором виднелась пустая, как рукав без руки, уключина с повисшим “ухом”…
Но все неприятности были впереди. Лодку по-прежнему бросало, как консервную банку, с борта на борт и почему-то чаще — вверх. От неимоверного напряжения разболелась спина, во рту до того пересохло, хоть боб молоти, в глазах появились мерцающие разводы. Они, эти жгучие “спиральки”, ухудшали зрение, и поэтому долгое время пришлось плыть наугад, постоянно ощущая дыхание шлюза, который только что пропустил катер и теперь ощерился в ожидании проглотить своей пастью все, что появится на его пути…
Виктор уже потерял всякий счет времени, сколько он находился в вынужденном дрейфе. Гром прогремел где-то совсем близко, крест-накрест располосовав видимую часть реки, сверкнула молния, подул ветер, и течение усилилось. Виктор налег на левый борт, чтобы выровнять нос лодки по волне, и чуть не вывалился — одно-единственное весло выскользнуло из “уха” уключины и повисло в воздухе вырванной из земли беспомощной тростинкой. Потеряв равновесие, он вместе со спальником съехал на корму, лодку поставило чуть ли не в вертикальное положение. Он ухватился руками за борта, наклонился вперед, и в этот момент произошло чудо: лодка, вскочившая на гребень высокой волны, начала медленно сползать с нее и, встав в обратном направлении, продолжала дрейфовать без всякого управления. “Спасибо, ярославские ребята! — мысленно похвалил заводчан Виктор. — Не суденышко, а игрушку-неваляшку смастерили…”
И ему не хотелось подводить ярославцев. В какой-то момент вспомнил о дубовых палках, что хранились на всякий случай в багажном отсеке. На них иногда закреплялась палатка, а теперь они могли сойти вместо весел. Это обнадеживало: если не доплывет, то доползет до берега обязательно! Радости не было конца: казалось, что и темная ночь расступилась, и фарватер засверкал тысячами огней, отраженных в нем от многих причалов, которыми богата Москва-река. Благодаря палкам лодка стала более или менее управляемой и уже не казалась израненной рыбиной с одним плавником. Однако и это был не выход. Короткие по отношению к веслам палки не справлялись с тяжелой водой. Тогда Виктор пришел к последнему решению: нашел веревочную петлю, надел ее на палку и, обхватив петлей “ухо” уключины, стал грести при помощи весла и шеста.
— Сколько раз я тебе говорил, — не унимался критиковать себя Виктор, — запастись в дорогу палками с сучками. Так нет! Все на потом откладывал… Вот и результат!
Река бросала его в свою пучину, грозясь тяжелым шквалом воды погасить стремление вырваться из водоворота, сбросить на стремнину, и он, выбиваясь из последних сил, все греб и греб, не оставляя разбушевавшейся стихии никаких шансов на победу; весь мокрый и измученный, наконец, поверил в свои силы и опыт. Близкие зарницы хлестали по лицу густыми сполохами, проникая своими огненными копьями вовнутрь; ничего не видя перед собой, кроме воды и появившейся, как надежда, светлой дорожки, освещенной алой зарей, вставшей из-за горизонта, Виктор продолжал грести. Ему казалось, что этой тропе не будет конца. До своего причала было еще плыть да плыть. Все только начиналось…