Geum.ru

На середине Красивой Мечи появилось медленно движущееся темно-зеленое пятнышко

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10
Глава седьмая


В царстве подводного луга


Дрисса, по которой шел Зибров, река неширокая, но полноводная, с живописными долинами, переходящими в обширные болота. Благодаря тому, что мелиорация не коснулась этих мест, естественное русло не изменилось, по-прежнему извилистое, с частыми перекатами и
богатыми угодьями.

После Оболи не мог надышаться: воздух прозрачный, как отстоявшееся, многолетней выдержки белое вино, и не менее душистый, чем оно. Кажется, черпал бы и черпал его ковшом и пил с наслаждением. Даже утренний туман, повисший клочьями на деревьях и плотной дымкой над болотом и долиной, не в силах был скрыть естественную красоту этого божественного уголка. Особенно живописен был вид над зарослями кустов съедобной жимолости, до которой легко дотянуться веслом, чтобы сорвать ягоду. Жимолость мелькала перед глазами великое множество раз, но вблизи разглядел овальные листья на коротких черенках с черно-синими ягодами впервые. В дикой природе она большей частью растет в негустых хвойных и смешанных лесах, здесь же обнаружил на стесанном ветром овраге.

Ближе к озеру Освейское, куда направился, открылся другой пейзаж: в трещинах каменистых холмов выглядывали поросли молодого можжевельника, а ниже виднелось по нескольку экземпляров хвоща и ятрышника. Увидев эту красоту, сожалел, что не может подняться на холм, и вместе с тем радовался, что банк данных пополнился растениями северных и южных широт. Вскоре в этом убедился, когда вдали открылась живописная панорама озера. Но как только повернул нос лодки к старице, чтобы через нее переползти на палках на, как местные жители называют, “Освею”, почувствовал боль в животе.

— Только этого не хватало! — обеспокоился Виктор.

“Вулкан” в желудке начал извергаться в самом неподходящем месте, где воды была одна ложка. Он вернулся назад, к оврагу, витому-перевитому ветвями жимолости и бересклета, спустил штаны и почти весь день, светя “бакенами”, пролежал за бортом. Что только ни предпринимал, чтобы “осадить вулкан”, но не помогли ни сушеные раковые шейки, ни черника из аптечки. Все симптомы — частый понос с температурой и общей интоксикацией, обусловленной действием на организм микробных веществ, — подтверждали дизентерию. Но он не врач и не те условия, чтобы детально обследовать себя, а “ликбез”, законченный по книге “Сам себе доктор”, вряд ли поможет справиться с болезнью. При всем знании решил применить испытанный народный способ: настой из ягод жимолости, обладающей вяжущим и противовоспалительным действием.

За лечебными процедурами не заметил, как прошло полдня. Утешало лишь одно: кроме расстройства желудка, жимолость восстанавливает силы, что придавало уверенности выздороветь без вмешательства врача. И правда, то ли ранее принятые настои помогли, то ли оздоровляюще подействовала жимолость, к вечеру “вулкан” затих, но, лишенный возможности что-либо есть, жил на одной воде и на озеро Освейское пришел на другой день.

Вот тут-то воспрянул духом: ни тебе машин, от которых глохнут леса и водоемы, ни людей, рвущихся нажиться за счет природы. Чем не уголок непуганых птиц?! Будь его право, запретил бы на лет сто посещать леса и водоемы, после чего, может быть, и возродилась бы природа…

Первое знакомство с озером подтвердило предположение, что здесь должны расти цветы северных и южных широт. Еще раз убедился в том, когда в зеркальном отражении увидел мохнатые ели вперемежку с осинками, под лесостоем, во мху, — водянику, багульник, а в суборях — плаун-баранец и болотный мирт — настолько чистой и прозрачной была вода.

Из научных книг знал, что после исхода ледового чехла на планете осталось немало нетронутых мест, где и по сей день растут лишайники, реликтовые деревья и травы — эти единственные свидетели отшумевших эпох. К ним еще добавил и плауна-баранца, далекого родственника папоротниковых растений. Приняв его за реликт, засомневался, что сможет сослужить добрую службу, — сколько ни разглядывал, он так и не засветился, стоял в мрачном молчаливом одеянии с густыми острыми “листьями”, похожими на хвою и расположенными по спирали. Решив, что плаун-баранец не помощник, на всякий случай сделал в дневнике пометку поискать его на реках южных широт, куда намеревался пойти на будущий год…

Всю вторую половину дня посвятил исследованию подводного луга, разросшегося прямо под лодкой. На глади озера не было ни травинки, а на глубине метра поселились целые колонии остроконечных растений. Имея кое-какой опыт в плавании без ног, сперва принял “баньку” и во время купания заметил светящееся растение, “косы” которого были похожи на перышки папоротника. А поскольку каждая веточка имела большое значение, пришлось несколько раз окунаться в воду, чтобы разглядеть травку вблизи. Но каждый раз, ощутив большой прилив крови в голову, покидал глубину и тащил за собой длинные “косы” жесткого шильника. Внешне растение представляло пучок шиловидных ветвей, выходящих из глеевого грунта. А когда приподнял и потянул на себя, увидел белые корни, переходящие в стебель, на котором, свесившись вниз, размещались заостренные кверху перья. “Ниточка к ниточке, — у него пробудился интерес к травке, — глядишь, целый клубок сомнений…” Что это был полушник озерный, сомнений не было. Он возник еще до появления цветковых растений, и поэтому его родство с более поздними плаунами весьма дальнее.

Предприняв еще несколько путешествий по подводному лугу, познания о полушнике расширил. Для всех бассейнов, где он обитает, очень хороший санитар, ибо чрезвычайно чувствителен к загрязнению воды. Ценен полушник как реликт и для ученых, которые по сей день бьются над тем, почему остается вечнозеленым и в чем его различия с папоротниковыми растениями.

Эпизодическое исследование полушника дало возможность отступить от убеждений, что реликты не растут в водоемах, и прийти к выводу, что и в ложке воды кроется море разгадок. Мало-помалу вырисовывались контуры нового маршрута, где, как всегда, будут преследовать сомнения — эти стебельки, на которых созревает удача.


В лающих собак палок не бросают


Виктор Зибров уже восьмидесятый день на воде. “Все в порядке, прекрасная маркиза!” — шутил над собой и, идя по Западной Двине, любовался ее красотами.

Река встретила спорным летним дождем — к добру! Она с виду каменистая, порожистая, с двусторонними трапециевидными поймами и эрозийными дельтами; быстрое течение определялось частыми спусками и подъемами и объяснялось рельефом местности: взяв начало за семьсот километров у села Каракина Тверской области, она течет по Волдайской возвышенности и, спустившись с гор, проплывает между Городокской и Витебской возвышенностями, захватив край Полоцкой низины…

Маршрут заканчивался. Вот даст завтра Женьке Буйневичу телеграмму, на озере Нарочь отдохнет, махнет на прощание веслом — и домой.

Он шел, обходя пороги и мели, боясь соступить с тропы, чтобы не зависнуть на камнях и не завязнуть в болоте. Тропа вывела к “художественной галерее” — на приречных деревьях и пнях были оставлены имена тех, кто когда-то здесь бывал, и по высеченным похабным выражениям было видно, кто как воспитан. Молодые люди с таким рвением относятся к природе, что не могут проминуть, чтобы не поклясться в любви к ней, не зная, что любить и страдать любовью — не одно и то же.

Зибров шел к природе с чистой совестью.

Проплывая возле мшистых холмов, заселенных плантациями перелески голубой, что синим пятнышком обозначалась среди камней, и не думал, что на излучине ждет опасность. Откуда ни возьмись, на всех скоростях, молниеносно пронеслось несколько казанок с мощными навесными моторами. “Чего не бывает, — успокаивал себя Виктор, — река принадлежит не одному мне…” От рева моторов вскружилась голова — вот что значит долгое время пребывать в тишине. Казанки обошли его слева и справа и взяли, как когда-то на Березине, в кольцо. Прямо перед “Нырком” поднялась высокая волна, почти до краев заполнив лодку водой. Деваться было некуда. Выждав минуту-другую, услышал крики и ругань. Пьяные подростки махали руками, улюлюкали как дикари, пытаясь столкнуть “Нырок” с гребня волны и прижать к берегу. Это им с первого раза не удалось, так как Виктор успел бросить весла и скрестить, для большего упора, на носу лодки палки. Были среди юнцов и девицы. Они сидели, опустив головы к обнаженным коленкам, и хихикали. Получив их одобрение, юнцы развернули казанку и направили прямо на Виктора, мол, не хочешь по-хорошему, будешь просить снисхождения в воде. Ничего не оставалось, как наставить палки и этим самым выиграть еще несколько драгоценных минут на обдумывание, как поступать дальше. Теперь не было других мыслей, кроме как удержаться в лодке, чтобы в случае нападения справиться с хулиганами. Руки крепкие, хватит сил скрутить в бараний рог не одного желторотика...

Между тем буйство хулиганов нарастало: приняв Виктора за обычного рыбака, они наседали со всех сторон, норовя перевернуть “Нырок”. Почуяв недоброе, он пошел на хитрость: “Вадим, Женька, на помощь! У-би-ваа-ют!” На какое-то время крик о помощи подействовал на самодовольных юнцов отрезвляюще. Но ненадолго. Хулиганы заглядывали в лодку, веслами перевернули примус, ящик с овощами и с наглым видом начали выпрашивать деньги. Это уже было слишком! Виктор разозлился не на шутку и пошел еще на одну хитрость: “Ребята! У меня неизлечимая болезнь — СПИД!” Что тут началось — не пересказать! Через мгновение их как ветром сдуло.

С тревожной мыслью — “Что с нами происходит?” — отошел в сторону и причалил к берегу. Осмотрев лодку и снаряжение, пришел в ужас: спальный отсек и багажник залиты водой; попала влага и на рацию, замочив шланги и аккумулятор; очень возможно, что промок и дневник. Просушив спальник и одежду, по-прежнему беспокоился о состоянии рации. Сегодня, сменив позывные, должен был связаться с Женькой Буйневичем и назначить время встречи на Нарочи, у деревни Малая Сырмеж. Но сколько ни возился, все было напрасно: аппарат не подал даже естественного треска. Другого выхода не было, как дать телеграмму по почте…


Не все золото, что блестит


На Нарочь через Десну шел опустошенный и полубольной. Утром еле поднялся, наверное, дал о себе знать принятый не по своей воле холодный душ. Все тело окоченело, и вернуть сидячее положение было очень трудно. “Неужели застудил седалищный нерв?” — неопределенно спрашивал у себя и принимался за физические упражнения. Лежа на спине, запрокидывал голову, прогибался в грудной части позвоночника и делал глубокий вдох. Затем, задерживая дыхание, прижимал подбородок к груди и делал продолжительный выдох. После всего с помощью рук медленно поднимал корпус и, прогнувшись, стоял на руках, опираясь на голову, потом тем же порядком возвращался в исходное положение… Выполненные упражнения постепенно возвращали потерянную подвижность позвоночника и, поддержав его эластичность, предотвратили полную неподвижность и в конечном итоге дали возможность подняться и продолжить путешествие…

Грести было трудно, приходилось часто останавливаться, а когда совсем выбивался из сил, молил Бога, чтобы скорее кончился штиль. Что бы ни говорили, в ветреную погоду плыть легче, а если еще ветер в спину и быстрое течение — для туриста просто благодать: сиди и изучай новые места… Причалить к берегу, чтобы отдохнуть, практически не было возможности — кругом болото. И берега везде топкие с низинными застругами. Поэтому все время налегал на весла, и множество промелькнувших растений осталось вне поля зрения. Правда, в одном месте, попав в ложный ход, остановился надолго и сразу заметил на мелководье цветок, напоминающий цветок папоротника из легенды. То, что он мог расти в этом ареале, знал из Красной книги. Но чтобы неожиданно увидеть на заструге, не надеялся. Хотя как сказать! Находясь в этом месте, где произрастали растения орлякового типа, давшие приют таким видам папоротников, как орляк, щитовник и страусник, было о чем задуматься. Но сколько ни бродил по мелководью, их, как говорится, и в помине не было. Большей частью ареал был занят под щитковыми сложноцветными растениями, в числе которых был и пиретрум. Он привлек внимание свечением. На вид растение было мало приметным, но за счет беловатых цветков и оно источало бледноватый свет. В конечном счете пришел к выводу, что не все золото, что блестит: пиретрум никакой не родственник папоротников и растет среди трав орлякового типа скорее всего потому, что природа, наверное, “вспомнила” о потеплении в северных широтах и “прописала” его в западной зоне, хотя он типичный южанин…

После встречи с пиретрумом усилилось желание скорее побывать на юге России, но, видимо, не настал еще срок. И одна только вера, что таинственный цветок все-таки где-то растет, толкала на новые поиски…


Ключ-трава


К последнему пункту маршрута — озеру Нарочь, встречу с которым взращивал в душе на протяжении пятнадцати лет, шел “на всех парусах”. Весла отсчитывали последние километры, и вот она — жемчужина белорусской земли.

— Привет тебе, привет! — с радостью произнес Виктор и остановился у высоких тополей, где, казалось, небо сливалось с водой.

Белорусское море, как здесь издавна называют озеро, пробудило добрые чувства, и он выразил их стихами народного поэта Беларуси Максима Танка:


Я знаю край, зачараваны край,

Дзе ў салаўіных песнях — кожны гай;

Дзе вабіць сэрца неабсяжнасць ніў,

Дзе ззяе хваль азёрных пераліў…


Прежде чем прийти сюда, прочитал о Нарочи десятки книг. Однако прочитанное и увиденное своими глазами не шли ни в какое сравнение. Посмотришь вдаль — и сердце замирает: сосны, отливающие золотом, граничат с липами, березняк вписывается в дубовые рощи, а между ними, точно на картине, — ивы, ивы, ивы… В этих местах, наверное, Максим Танк черпал вдохновение для своих стихов, многие из которых стали песнями. У самой же Нарочи — свой мотив. Расчесывая пучки осоки и тростника, вытыркнувшиеся из глубины, к песчаным пляжам стремится волна за волной; они ласкают склоненные над водой ивы, омывают, выбрасывая ракушки, берега, и каждый, кто в этот момент находится там, конечно же, задумывается о своей жизни, протекающей в окружающем пространстве.

Мерный всплеск волны будто говорил о большой и долгой жизни озера. Из достоверных источников известно, что в этих живописных местах испокон веков жили люди. Как свидетельствуют летописи, впервые они появились здесь в VII – VIII веках до нашей эры. О богатой истории нарочанской земли повествуют экспонаты Мядельского музея народной славы. Там хранится много интересных предметов, оставленных предками на самой древней из известных до этого времени мезолитической стоянке, выявленной около деревни Кусовщина, разноцветные изразцы, найденные на месте бывшего замка, который существовал на полуострове в озере Мястро с XVI века, другие археологические материалы. Экспонаты рассказывают о том, как нарочанские рыбаки боролись за свои права с властями буржуазной Польши.

Шел, не отходя далеко от берега. Места заповедные, да еще как раз в разгаре был купальный сезон. Как величайшая ценность Нарочи — его пресная вода. Поэтому здесь находится главный бальнеологический и оздоровительный курорт республики, где действуют два минеральных источника. Светлый сосновый лес — природная лаборатория чистейшего воздуха, песчаные берега и отмели, огромное зеркало воды — 80 квадратных километров, — все это способствует лечению многих заболеваний…

Плыл и думал: дай Бог, чтобы Нарочи никогда не коснулась костлявая рука мелиорации, жемчужина должна быть сохранена на все времена. И радовался первозданной природе: в окрестностях озера удивительно богатая флора, произрастает свыше 800 видов растений, из которых более 30 занесены в Красную книгу. Эти данные в некоторой степени подтвердились, когда окунулся в глубину ветреницы дубравной, колокольчиков и скабиозы. Один цветок среди них светился. Ему, конечно, стоило выйти из лодки, чтобы воочию убедиться, что продолжительный поиск увенчался успехом. Но, рассмотрев цветок издали, разочаровался — он был похож на короставник, обычный среди трав светло-лиловый цветок, и на сивец, цветущий в конце лета по песчаным полянам, голубовато-сиреневыми головками…

— Э-хе-хе, — сожалел Виктор, — на вид папоротник, а по “паспорту” — скабиоза голубиная из семейства ворсянковых.

Он много раз собирался бросить затею с поиском водяных папоротников, но надеялся на чудо. А чудо, как видно, не хотело посещать его. Тогда в который раз с сожалением, что не сорвал связку старинных ключей, вспомнил о первоцвете весеннем, произрастающем в бассейне Ислочи. Может быть, хоть один “ключик” отворил бы ворота к кладу. Но прошлого, как говорится, не вернуть. Теперь все помыслы были отыскать ключ-траву на Нарочи и сделать на нее последнюю ставку…

Из-за выступа холмистого берега показался человек. “Егерь!” — проскочила мысль. Но остановившийся мужчина присел на пенек, раскрыл мольберт, достал пачку карандашей и, глядя на него, принялся за работу. “Влип!” — продолжал принимать художника за егеря Виктор. — Мало того, что засек, так еще и доказательство будет — мой портрет…”

Убегать было некуда: высокий берег впереди не позволял пробиться к Малой Сырмежи, где оканчивается маршрут и была назначена встреча с друзьями; а назад, к исходной точке, под липы, возвращаться не хотелось. Оставалось подчиниться обстоятельствам, а если удастся, прошмыгнуть незамеченным сквозь заросли осоки и аира и спрятаться где-нибудь среди “могильника” деревянных лодок…

Но было поздно делать такой трюк: мужчина поднялся, отставил в сторону мольберт и подошел к Виктору. У страха, говорят, глаза велики, и подошедшего мужчину принял за настоящего егеря. При всем при том поведение лысого мужчины показалось более чем странным. Остановившись, он глядел Виктору в глаза, срисовывая с него портрет на ватман. От сердца отлегло: по чудаковатому взгляду мужчины догадался, что никакой он не егерь, а скорее всего местный художник. А тот, наверное, не совсем разобравшись, кто сидит в лодке, сделал набросок портрета и говорит:

— Вижу, что не рыбак, а вот кто — и сам не знаю…

И тут же попросил прощения, что без разрешения принялся рисовать — уж очень привлекательный образ. Виктор действительно за двенадцать недель пребывания на воде зарос да такой степени, что еле видны глаза. Приведи теперь в храм — примут за священника.

По мере того как шло время, протекал и разговор. Владимир Лукашевич тридцать лет рисует карандашом. Издал несколько книжек пейзажных зарисовок, а также книжек о памятных местах Беларуси — свидетелях героического прошлого белорусского, русского и других народов бывшего СССР. К нарочанскому краю особое отношение: в Малой Сырмежи родилась его мать; вблизи деревни Черемшицы, где пролег боевой путь Героя Советского Союза Петра Машерова, бывшего Первого секретаря ЦК КПБ, сохранились партизанские землянки; здешняя земля вырастила народного поэта Беларуси Максима Танка…

— Любовь к знакомым с детства уголкам Нарочи, — рассказывал Владимир, — пробудила во мне желание выразить свои чувства в рисунках. Живописные окрестности Вишневского озера, Вилии, прибрежные поселения и леса так и просятся на бумагу…

Он развернул альбом с эскизами будущих зарисовок.

Мядельщина… Чарующий край голубых озер. Он всегда привлекал художников, путешественников и отдыхающих, восхищал красотой здешних мест. Все это не могло не отразиться в искусно выполненных пейзажных зарисовках. Здесь мы позволим сказать несколько слов о манере письма талантливого графика. По большей части он рисует понравившиеся виды на маленьких листках ватмана, вкладывая в сюжеты всю душу. Чувствуя характер родного пейзажа, неброскими мазками передает его специфический настрой… Что же касается почерка, то ему свойственна эмоциональность: любит писать грозу, динамичную игру облаков на небе, солнечный луч, пробивающийся сквозь тучи; древние постройки, которые, кажется, не стоят, а совершенно явственно движутся, потому что подвижна сама атмосфера пейзажа. Все это говорит о том, что, рисуя карандашом, художник в первую очередь уделяет внимание не цветам, а теням, которые нюансированы не выражением красоты, а ее определением, присущей неброской палитре рисунка, связанной с гармонией линий, черт и затушевок. А контрастность и яркость выявляются через чуть заметный штрих непритязательности…

Внимательно рассмотрев пейзажные зарисовки, Виктор не мог не заметить цветов. Они были изображены на втором плане и выдавали себя не формой — стеблем, листьями и бутонами, а поколыхиванием на ветру, что было вполне естественным. Вот из-под прошлогодних листьев пробиваются наверх перелески; вслед за ними развесила сочные колокольчики сон-трава… С каждым днем пробуждающаяся флора являет одно волшебство за другим: белый ковер ветрениц, пятна медуницы и ятрышников… В зарослях высокотравья, на мелководье, растет гроздовик полулунный… Сколько же надо было раз художнику обхаживать “пейзажное поле”, чтобы уловить и точно изобразить каждый изгиб ветви, завиток листа и форму цветка и, спрятав их на втором плане пейзажа, не обособить, а вписать в него…

После просмотра эскизов Виктор укрепился в мысли найти ключ-траву. Сегодня был как раз тот случай, о котором можно только мечтать: рядом сидит краевед, корнями связанный с родной нарочанской землей. Поэтому не стал фамильярничать и спросил вполне определенно:

— Владимир, на Нарочи папоротники растут?

Глаза у Лукашевича засветились, и он ответил пространно:

— У нас все растет…

Художнику показалось странным, что Зибров пришел на озеро не отдыхать, а собирается найти какой-то папоротник. Для чего? Целый час прошел, пока не стало ясно, кто что ищет.

— Так бы сразу и сказали, — Владимир принял позу большого знатока папоротников. — Возле моей Малой Сырмежи их хоть пруд пруди.

И они вместе ушли к Малой Сырмежи.

По дороге Владимир рассказывал, что папоротники на его малой родине большей частью растут в траве, в сосновом лесу, иногда на сыроватых склонах и лугах. Особенно почитается в его деревне гроздовик полулунный, или, как его называют в народе, ключ-трава. В древности это растение связывали с поверьями о кладах серебра и золота, на которые якобы указывал этот папоротник.

Тут Виктор и рот раскрыл: сколько совпадений! Когда-то об этом папоротнике рассказывала бабушка, а теперь вот ее рассказ дополнил художник. Значит, в легенде есть рациональное зерно. Не пойти ли следом за легендой?

Оставалось несколько часов до приезда друзей. Тем временем Лукашевич лазил по лесистому склону и собирал выгоревшие на солнце папоротники. Он никогда не нуждался в этом, но ему хотелось услужить безногому путешественнику, хотя сначала было смешно слышать, что гроздовик полулунный действительно поможет Зиброву встать на ноги.

Когда Виктор своими глазами увидел ветвь, вильчато разделенную на середине стебля, коснулся рукой “ключика” и сказал:

— Вот и мой срок наступил…