Geum.ru

Ю. Ю. Булычев история русской культуры

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава вторая
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9
§ 4. Изменение идеологии и характера государства


Преобразования Петра повели страну по пути огосударствления всех сторон русской жизни, не исключая сферу религиозного сознания. Теперь уже не столько церковная вера и православно-национальная идея «Святой Руси» освящала государственную власть, сколько власть освящала веру, а служение государству и Великой, имперской России становилось высшим смыслом существования личности.

Так родился российский абсолютизм – идеология и государственная система, вытекающие из освящения, сакрализации государственной власти и понимания ее как высшей ценности, стоящей над Церковью, нацией, культурой. Западноевропейская абсолютная монархия была порождена традициями римско-языческого понимания государства, задачами преодоления остатков феодальной раздробленности, а также необходимостью монархического арбитража в раскалывающих общество противоречиях феодальных классов и нарождающейся буржуазии. Отечественный же абсолютизм родился из потребности ускоренной культурной и технико-экономической модернизации России. Именно в целях этой модернизации государственная власть возвышается над Церковью и обществом и становится важнейшим фактором развития отечественной культуры.

Однако реформистское петровское государство неизбежно обзаводится собственной инерцией бытия, превращаясь в самодовлеющую силу, ибо царь-преобразователь изначально привносит в российское государственное сознание римско-языческий абсолютистский идеал. «Этот идеал, – справедливо пишет Д.Л. Андреев, – будет провозглашаться то сухо повелительным языком приказов и узаконений, то напыщенной лексикой манифестов, то выкриками воинской команды, то, наконец, торжественным бряцанием пиитических лир. Теорию Третьего Рима озарял смутный, но все же отблеск идеала религиозно-этического. Теперь погасло и это отдаленное сияние, и привычные словеса о “православном царе” выродились в мертвую риторическую фигуру. Да и трудно было, в самом деле, придавать большое значение православию тех, величайший из которых забавлял себя и свою столицу зрелищем «всешутейшего собора», то есть хулиганскими выходками в стиле тех антирелигиозных шествий и карнавалов, которыми так печально прославилось добровольное общество “Безбожник” в двадцатых годах двадцатого века»1.

Символом новой абсолютистской идеологии стал Петербург, одновременно противопоставленный и древней патриаршей Москве и папскому Риму. Новая российская столица не случайно была названа градом святого Петра (являющегося первенствующим апостолом и покровителем для католического Рима), а чтобы сопоставить ее как с первым, так и с третьим Римом. При этом святость Петербурга, справедливо отмечают Ю.М. Лотман и Б.А. Успенский, предполагалась в свойственном ему имперско-государственном духе. Папский же Рим и Москва представлялись символами некой ложной, «ханжеской» святости. С позиции обожествленного государства, старорусское православие казалось подозрительно смыкающимся с «папёжной» (т.е. римско-католической) идеей. Это определило известную симпатию Петра к протестантизму и критику католического Рима, как Рима не подлинного. Создавалась новая русская идеология, отталкивающаяся от теории «Москва – третий Рим», в том смысле, что Рим «папёжный» и Москва допетровская объединялись в противопоставлении Петербургу как истинному Риму – вечному, каменному, незыблемому, Царственному Граду. Отсюда понятно, почему Петр учредил издевательский «Всешутейший и всепьянейший собор», пародирующий церковные обряды. Для людей петровского окружения издевательство над папским Римом неизбежно сочеталось с дискредитацией русского патриаршества, а насмешки над патриархом всея Руси сливались с пародированием власти папы Римского 2 .

Две роковые черты петербургской государственности – отрыв ее от нации и отрыв от Церкви – обрекали страну на хроническое расстройство социального здоровья. В процессе реформ утвердилось бюрократическое противостояние политической структуры государства всей системе народно-общественной жизни. Если в допетровской Руси мы встречаем пусть и острые, но отдельные факты этого противостояния, то при Петре и после Петра видим, как оно превратилось в новую типичную характеристику реформированной России. Последнее совершенно явно прослеживается в изменении самого духа российского законодательства, которое из национально-органического, идущего вслед за опытом жизни, приобретает предопределительно-указной, административно-реформаторский стиль.

Не любя сложностей и стремясь к упрощению всего, что предстояло его преобразовательскому напору, Петр упразднил древнерусскую традицию состязательного судебного прения. Вместо действительного судопроизводства он использовал формы скоротечного розыска, заменив устную тяжбу согласно обычным правовым нормам (которая в древней Руси называлась «пря»), двукратным обменом бумаг между сторонами. При том в отечественные уголовно-процессуальные принципы было введено немецкое понятие следственного (инквизиционного) процесса и лучшим доказательством вины стало собственное признание обвиняемого 1.

Оторвавшееся от исконной национально-культурной почвы государство петербургского периода существенно исказило старомосковскую, весьма одухотворенную и человечную идею православной монархии, призванной действовать в «симфоническом» согласии с Церковью и народом. Бюрократизированное государственное сознание стало строить власть как самодовлеющий аппарат реформ, функционирующий то в режиме непредсказуемой тирании, то по регламенту бездушной «чиновничьей республики» (Л.А. Тихомиров). Этот союз самовластного произвола и бюрократии образовал сам Петр, поскольку он, с одной стороны, упразднил боярскую думу, перестал созывать Земский собор, уничтожил династичность престолонаследия и поставил наследование трона в зависимость от императорского усмотрения, а с другой, устроил правительственный аппарат настолько самодеятельным и автономным, чтобы он был способен заменить самого царя, часто отлучающегося из столицы. Император ничем не обеспечил наиважнейшего условия здорового существования православного монархического государства – союза верховной власти и нации, отняв не только у народа, но и у царя возможность контролировать действие бюрократических органов управления. Петр попытался совершенно отстранить себя даже от судебных функций и под угрозой смертной казни запретил обжалование перед государем решений суда. Только непреклонное стремление народа, вопреки царской угрозе, сохранить традицию челобитных, то есть обычай прямого обращения подданных к царю, заставило Петра воссоздать под немецким названием рокетмейстерской конторы старый челобитный приказ 1.

Петровские реформы привели к началу нового раскола русского общества. Если раскол Русской Церкви в XVII в. явился расщеплением широких народных слоев на сторонников русской церковной старины и сторонников реформированной по греческим образцам обрядности, то раскол, возникший в петровскую эпоху, провел черту отчуждения между европеизированным дворянским верхом и простым народом, остававшимся верным традиционной культуре, восходящей к старомосковским временам. При этом, вытесняемый из областей бюрократизированной государственности и огосударствленной церковной жизни, народно-национальный, земский элемент естественным образом смыкался со старообрядчеством, расширяя социальную почву этого религиозного движения. В свою очередь, по указанию известного историка А. П. Щапова, старообрядчество брало на себя земское дело, продолжая народную традицию общинного совета, схода, собора на путях новой колонизации и новой религиозной пропаганды. Отмечая такого рода тесную взаимосвязь религиозного и социального протестов, историк раскола В.В. Андреев пишет, что «земство, прежде отбивавшее влияние татар и потом западноевропейские нововведения, теперь проявляло свою деятельность исключительно в расколе. В подавленном земстве жили силы почти неведомые центральной власти, но которые раскол подбирал по всем уголкам России... Раскол был проявлением народной земской оппозиции. Чем больше государство должно было стремиться к возрождению народности и значения земства, тем все более росло число приверженцев раскола» 2.

Упреждая в свете этой мысли дальнейшее рассмотрение социально-культурных противоречий, порожденных петровской реформой, заметим, что мировоззренческая пропасть между широкими слоями народа и носителями государственной власти оказывалась столь глубока, что не могла быть уменьшена одними внешними, социально-политическими мерами, пренебрегая серьезной культурной работой, решением задачи культурного синтеза. Внешние же средства, в том числе предоставление значительных гражданских прав населению, без должной культурной подготовки, скорее ухудшали, чем улучшали положение. Вот почему чем больше прав в дальнейшем предоставляло государство обществу, тем более росло число сторонников раскола между обществом и государством.


§ 5. Двойственность Петербургского культурного типа


Существенные изменения русского общественно-государственного бытия повлекли за собой раздвоение и усложнение укладов культурной жизни реформированного государства. Наряду с религиозно ориентирующим бытие народа православно-национальным укладом, питающимся из духовных ресурсов идеи «Святой Руси» и мессианской идеологии «Москва – третий Рим», в России возник уклад секуляризированной государственной культуры, призванный символизировать высокую разумность и широкую универсальность новоявленной империи. Провозглашение в 1721 г. России империей, включение с начала XVIII века в состав государства Прибалтики, Правобережной Украины, Белоруссии, части Польши, Бессарабии, Северного Кавказа, привело к тому, что римская идея просвещенного универсального государства, строящегося на началах мира, безопасности, законности и общего блага для многих народов, религиозных укладов и культур, приобрела значение основополагающего принципа строительства отечественной цивилизации. Этим объясняется установление со времени Петра императорского покровительства науке, литературе, изобразительному искусству и архитектуре, а также системы прямой зависимости культурной жизни от правительственной политики.

Но в основе российской имперской культуры по-прежнему оставалась православная культура русского народа, также как во главе государства оставался православный самодержец, венчаемый на царство в Успенском соборе Московского Кремля. Православно-русская монархическая власть служила связующим звеном между европеизированными верхом империи и простонародными низами страны, приверженными православным ценностям традиционной Руси. Общественно-государственным значением последних царь-реформатор не мог и не хотел пренебрегать. Так, полагая основание новой столице, он в земляной крепости на Заячьем острове в 1703 г. построил, а в 1704 г. освятил во имя апостолов Петра и Павла деревянную церковь, ставшую впоследствии Петропавловским собором. В 1707 г. на левом берегу Невы была построена церковь, освященная во имя св. Исаакия исповедника, день памяти которого приходился на день рождения Петра I. 30 августа 1724 г. состоялось торжественное перенесение мощей святого благоверного князя Александра Невского из Владимира в Петербург, в новый монастырь во имя св. Троицы и св. благоверного князя Александра, ставшего третьим, после апостолов Петра и Павла, покровителем северной столицы.

Стало быть, многие традиционные начала православно-русской культуры, при всем наблюдавшемся в петровский период государственном произволе над церковной жизнью, отнюдь не отрицались, но поддерживались и сохранялись верховной властью. Традиции «Святой Руси» уходили в глубину общественно-государственного бытия «Великой России», где-то противореча новой имперской культуре, где-то сплетались с ней и укрепляя ее связью с народом, с национальным историческим опытом. Все это придавало Петербургскому культурному типу двойственный, противоречивый характер, вносило творческую динамику в российскую социальную жизнь и в то же время ослабляло ее органическое единство.

К позитивным особенностям Петербургского культурного типа следует отнести интенсивное развитие светского национального элемента и соответственно российского гражданского патриотизма, ориентирующего подданных на беззаветное служение родине, под углом зрения славы, достоинства, могущества, процветания государства 1. Образ родины в XVIII столетии складывался из следующих понятий; православная вера; честь и слава российского народа; Отечество, царь, государство. Особенно актуальной патриотической ценностью служилого класса первой четверти XVIII в. становится идея защиты не веры, не русской земли, как это было в допетровский период, а чести русского царя, России и русского народа 2.

Секуляризация образа Отечества и задач служения ему приводит к росту русского национально-культурного самосознания, к уяснению земных задач Российской империи и ее образованного слоя, к обострению в нем чувства чести, достоинства и личной ответственности за судьбы России, русского народа и русской культуры. Не случайно в поэзии петровского времени преобладает торжественная лирика, распространяются «канты» и «виваты», написанные по случаю знаменательных государственных дат. Возникает любовная лирика, свидетельствующая о росте интереса к земной жизни, об обострении чувства неповторимости и ценности личного существования.

В петровскую эпоху было положено начало многогранного духовного синтеза, давшего в последствии великую русскую классическую культуру, оригинальные феномены «скандовизантизма» (Д.С.Лихачев) и «славотюркизма» (Л.Н.Гумилев). Античные триумфальные арки, манчьжурские львы, египетские сфинксы, сошедшиеся в имперской столице свидетельствовали о всемирном расширении русского культурного кругозора и осознании евроазиатских задач России как самобытной цивилизации.

Вместе с тем государственная европеизация страны, давая новые стимулы культурному творчеству и русской мысли, отрывала общественное сознание от православно-церковных ценностей, искажала естественное развитие национальной культуры, создавала комплекс национальной неполноценности и привычку жить чужим умом. Многие из заимствованных элементов оставались без корневых связей с обществом и почвенных источников развития. Традиционное наследие оказывалось заброшенным и не связанным с новейшими заимствованиями. Как представители традиционных воззрений, так и европейски просвещенная публика были не способны включить новые ценности в связь со старыми. Прежнее миросозерцание, не восполнявшееся новыми смыслами, произвольно отрицалось и восприятие жизни массой российских подданных не становилось сложнее, пластичнее, многостороннее. Подлинный культурный синтез, расширяющий мировоззрение и утончающий сознание веры отцов, оказывался доступен лишь социально маловлиятельному творческому меньшинству. Уделом же значительной части общества становилась новая разновидность косности и однобокости. То есть наше общественное сознание в петербургский период не столько внутренне, качественно развивалось, доводя до сознания традиции и веру отцов, сколько, говоря словами В. О. Ключевского, вероисповедно поворачивалось в новом направлении. Как в старину, попав в Иерусалим или на Афон, среди святынь и образов подвижничества, русский восклицал: «”Вот все, что нужно человеку для спасения”, так и теперь, окруженный дивами амстердамской кунсткамеры или соблазнами парижского ресторана он готов воскликнуть: “Вот все, что нужно человеку для счастья!”» 1– отзывался о произошедшей метаморфозе наш известный историк.

Но при одинаково вероисповедном типе византийского и западного влияния между ними было существенное социально-культурное различие. Первое влияние, имевшее церковный характер, замечает Ключевский, не захватывая всего человека, всей русской жизни, не стесняя ее самобытности, духовно захватывало все общество сверху донизу, сообщая ему внутреннюю цельность. Второе, напротив, имея светский характер и всюду проводясь государством, изменяя быт, наружный вид, понятия, учреждения, социальные отношения, захватывая всего человека как личность и гражданина, воздействовало лишь на тонкий, вечно подвижный и тревожный слой людей, не захватывая всего общества.

Выразительные сравнения Ключевского подводят нас к мысли о том, что старомосковская «колкость» русского сознания и социальной жизни не только сохранялась под официальным покровом государственно-национального единства Петербургской России, но по мере ее исторического развития приобретала еще более сложный, глубокий, разветвленный характер. К роковому размежеванию Церкви на старообрядцев и новообрядцев прибавился раскол европеизированного города и традиционной деревни, представителей рационалистического западного просвещения и религиозно-мистической традиции Православия.

Это размежевание традиции и интеллекта, душевно-сердечного начала национальной жизни и начала ума, бессознательного и сознания символически отразилось во многих явлениях русской жизни петербургского периода. Например, в самом неразрывном противопоставлении «народ – интеллигенция», глубоко свойственном всей пореформенной русской культуре, подразумевается основополагающая раздельность бессознательного, социально-стихийного плана национального бытия и начала самосознания, личности, мысли и воли. Далее, такая же полярность содержится в духовном и культурно-стилевом противопоставлении двух столиц – Москвы и Петербурга. По плану выстроенный на северо-западной окраине государства, «регулярный» каменный город, с мужественным наименованием, стал в русском предании олицетворением западнического ума, прообразом и штабом умышленной европеизации. Женственная же Москва, возникшая в этнографическом центре Великороссии, сохранила глубинное отношение к русской душе и осталась златоглавой священной столицей народа, Третьим Римом, где венчались на царство цари Древней России и петербургские императоры. Могучая мистическая символика церковно-крепостного Кремля и расчетливая эстетика Дворцовой площади наглядно выражают дистанцию смысла между идеями Святой Руси и Великой России.


§ 6. Культурно-историческое значение петровских реформ


Подытоживая все сказанное выше, следует заключить, что Петр Великий явился не только великим реформатором, но и великим наследником Московской Руси, во всем том, что касается неразвитости русского просвещения и самосознания. В силу своего реформистского порыва он сумел решительно перевернуть общественно-государственную жизнь, а в силу изначального недостатка самосознания объективная историческая потребность усовершенствования отечественной цивилизации стала удовлетворяться полуслепым путем проб и ошибок. В итоге, первая четверть XVIII столетия явилась для России временем духовных и социальных потрясений, разрывов и разломов органики молодого, глубоко самобытного общества. Создавая абсолютистское бюрократическое государство, Петр нимало не думал о религиозно-нравственном призвании верховной власти, об интересах и правах земского общества. Озабоченный прежде всего казенной пользою, он повел Россию вперед главным образом в плане решения сиюминутных задач образования, промышленности и безопасности. Но, подрывая духовно-органические основы русского исторического развития, он в многих отношениях отбрасывал страну далеко назад за московский период, что осложняло ее будущие судьбы.

Преобразователь расширял русское миросозерцание, побуждая в нем развитие научно-исследовательского интереса к миру, любопытства к культурам иных народов и их историческому опыту. Но, вместе с тем, приземистый практицизм петровских идейных установок отвращал общественное сознание от религиозного смысла бытия, имевшего столь важное значение для общества московской эпохи. Не понимая глубокой общественно-духовной роли русского монастыря, Петр пытался приспособить монастыри к решению мирских задач, сделав их ремесленными мастерскими, школами, приютами для убогих и престарелых. Отбирая церковное имущество, самодержец лишал Церковь возможности сколько-нибудь самостоятельно осуществлять духовно-просветительную деятельность, а своим высмеиванием церковной иерархии и православных обрядов показывал подданным пагубный пример кощунственного осмеяния традиционных устоев русской жизни.

Царь-преобразователь стимулировал личную служилую предприимчивость, вознося службу над породой, широко отворяя двери в высшее общество способным людям из простонародных слоев и иностранцев, смело омолаживая правящее сословие, непрестанно твердя дворянству, что служба – его главная обязанность, источник всего его благородства. Но наряду с этим было ослаблено значение традиций в государственном деле и положено начало чрезмерной интернационализации служилого слоя, его отрыва от русских национальных воззрений. Вводя во все государственные органы иностранцев и заимствуя массу иноземных элементов, Петр вредил былой органичности государственного строения, запутывал его, делая непонятным народу.

Петр стремился просветить и побудить общество к самодеятельности, однако, не понимая роли и места собственно общественного начала в государстве, сводил просвещение к принудительному школярству. Расширяя же и видоизменяя крепостное право, по существу насаждал домосковские древнехолопские принципы личной зависимости, которые были преодолены в московский период (где крепостное право имело общегосударственный смысл).

И все же петровские реформы сами по себе не ставили креста на положительно-самобытном развитии реформированной России, не предрешали ее трагической участи в ХХ веке. Петр не был западником по вере. Чуждый всякого идеализма, унаследовав практическую хозяйскую смекалку московских государей, он относился к Европе просто как к кладезю полезных знаний и ремесел, которыми хотел восполнить недостаток умственных средств и материально-технических орудий отечественной цивилизации. Он вовсе не желал совершать революционный переворот и переводить русскую жизнь на непривычные ей западноевропейские основы. Национальная осмотрительность окончательно не покидала Петра, который если и предписывал учинить свод российских законов со свода шведского, то рекомендовал делать это с умом, используя иностранный пример, но приноравливая его к местным правовым обычаям. И только социальные условия, в которых преобразования начались, постепенно превратили их в революционный процесс по методам осуществления и по историческим последствиям.

В качестве общей культурно-исторической оценки дела Петра нам созвучны следующие слова И. А. Ильина о преобразователе: «Он понял, что народ, отставший в цивилизации, в технике и знаниях, – будет завоеван и порабощен и не отстоит себя и свою правую веру... Он постиг необходимость дать русскому сознанию свободу светского, исследовательского взирания на мир, с тем, чтобы сила русской веры установила в дальнейшем новый синтез между Православным Христианством, с одной стороны, и светской цивилизацией и культурой – с другой стороны... Он был уверен, что Православие не может и не должно делать себе догмат из необразованности и из форм внешнего быта, что сильная и живая вера проработает и осмыслит и облагородит новые формы сознания, быта и хозяйства» 1 .

Весьма сходным оказывается мнение на этот счет Л. А. Тихомирова: «В Петре – величие русского духа, в Петре жалкая отсталость России, бедность ее умственных средств. Но средства наживаются, если сохраняется величие духа. Впоследствии стали проявляться у нас искры уже просвещенного сознания и просвещенной веры. Если Россия настоящего и будущего сохранит свою лучшую черту “любовь к истине”, решимость жить только правдой, что было у Петра – то Петровская реформа и станет исходным пунктом того, что говорил сам преобразователь в словах: “А о Петре ведайте, что ему жизнь не дорога: жила бы только Россия в чести и славе…”

А если у нас исчезнет любовь к истине – то не Петр будет виноват в этом...» 1

Соглашаясь с почтенными авторами в самом общем духовно-историческом плане, нельзя не заметить, что при всей необходимости преобразований и даже неизбежности их грубых, насильственных форм в условиях недостаточно развитого общественно-культурного самосознания, они объективно настолько затрудняли здоровое развитие нации и государства, что создание в стране цивилизации, базирующейся на просвещенной православной традиции, оказывалось делом практически маловероятным. В этом состояла подлинная драматичность петровской эпохи, ее не подлежащий какой-либо однозначной оценке исторический смысл: спасая Отечество от европейского рабства и превращая его в могучую империю, Петр добровольно пошел на духовное разрушение западной границы Руси, внедряя в органически-традиционное, умственно незакаленное общество, вместе с полезными знаниями и умениями, продукты европейского религиозного разложения. Своей грубой, размашистой рукой, царь-преобразователь посеял инородные семена, взятые из чужой почвы, в нашем социально-культурном организме. Значительные общественные силы отныне были отвлечены от созидательной работы на преодоление искусственно внесенных противоречий, на изнурительную самокритику, на выработку духовного иммунитета к следствиям развития в России инородных принципов жизнестроительства.


Глава вторая. Елизаветинский период в истории русской культуры