Виктор аксючиц миссия россии опыт историософии России

Вид материала

Документы

Содержание Амбивалентность характера Воспитание Православием Генезис европейской религиозности Европейская горизонталь

Подобный материал:

• Программа международной конференции «развитие национальной системы экзаменов: опыт, 63.77kb.
• Панорама политической науки России: пространство и время политики, 527kb.
• Фонд «Либеральная миссия» Малое предпринимательство в России: прошлое, настоящее, 4355.75kb.
• Конференция проходила под председательством первого заместителя министра мчс россии, 15.66kb.
• Наркоконтроль директор фскн возглавил антинаркотическую комиссию правительства, 1168.34kb.
• 4 баланс денежных доходов и расходов населения1, 715kb.
• Дифференцированные взносы в фонд страхования вкладов: мировой опыт и возможности его, 395.38kb.
• Положение молодежи в России: опыт региональных исследований, 227.5kb.
• Инновационная экономика: зарубежный опыт и проблемы развития в россии, 271.64kb.
• -, 89.16kb.

Наследие предков


Много сказано на тему загадочной противоречивости русского человека, но, как правило, эта тема мифологизируется. Амбивалентность характера русского народа нередко преувеличивают, пытаясь объяснить многие катаклизмы российской истории. Некоторые противоречия русского характера отражают взаимоотношения прирожденных свойств (духовного и этнического генотипа), православного воспитания (духовного архетипа) и условий жизни (исторического архетипа).

Разные историки различных эпох описывали нечто общее, исконно присущее русскому характеру. Русский человек унаследовал от древних славянских предков талантливый сложный характер и сильный темперамент. «Добродетели открыло христианство, а в язычестве отличались они только доблестями, каковы храбрость, смелость, неустрашимость, терпение» (М.П. Погодин). Славяне «сносили всякое истязание с удивительною твердостью, без вопля и стона; умирали в муках и не ответствовали ни слова на расспросы врага о числе и замыслах войска их» (Н.М. Карамзин). Историки отмечали жизнестойкость славян, веками отбивавшихся от готов, угров, гуннов, аваров, хазар: «Все вынесло, всё преодолело это упругое племя, пока пробилось на широкую дорогу своей исторической жизни» (Д.И. Иловайский). Античные авторы отмечали достоинства варварского народа: «Племена славян и антов сходны по своему образу жизни, по своим нравам, по своей любви к свободе; их никоим образом нельзя склонить к рабству или подчинению в своей стране. Они многочисленны, выносливы, легко переносят жар, холод, наготу, недостаток в пище. К прибывающим к ним иноземцам они относятся ласково, оказывая им знаки своего расположения» (Маврикий Стратег). Несмотря на известные победоносные походы славян, историки описывают их миролюбие: «Дикая свирепость не была отличительным их характером. Славянское племя вообще имело более склонности к жизни мирной, чем воинственной… Если ни вторжения неприятелей, ни внутренние раздоры не воспламеняли их страстей, любили жизнь мирную, охотно занимались земледелием, отличались добродушием и своим гостеприимством удивляли просвещенных греков, оставив эту добродетель самым отдаленным потомкам» (Н.Г. Устрялов). Как и все выжившие в древности племена, славяне были воинственны, при этом некоторые качества отличали их от соседей: «Сии люди, на войне жестокие, оставляя в греческих владениях долговременную память ужасов её, возвращались домой с одним своим природным добродушием. Современный историк говорит, что они не знали ни лукавства, ни злости; хранили древнюю простоту нравов, неизвестную тогдашним грекам; обходились с пленными дружелюбно и назначали всегда срок для их рабства, отдавая им на волю или выкупить себя и возвратиться в отечество, или жить с ними в свободе и братстве. Столь единогласно хвалят летописи общее гостеприимство славян, редкое в других землях и доныне весьма обыкновенное… Славянин, выходя из дому, оставлял дверь отворенною и пищу готовую для странника. Купцы, ремесленники охотно посещали славян, между которыми не было для них ни воров, ни разбойников» (Н.М. Карамзин). Не только русское гостеприимство мы узнаём в наших предках: «Так как между ними нет единомыслия, то они не собираются вместе, а если и соберутся, то решенное ими тотчас же нарушают другие, так как все они враждебны друг другу и при этом никто не хочет уступать другому» (Маврикий Стратег). Это качество замечалось и в предхристианские века: «Между славянами господствовали постоянно различные мнения; ни в чем они не были между собой согласны, если одни в чем-нибудь согласятся, то другие тотчас же нарушат их решение, потому что все питают друг к другу вражду и ни один не хочет повиноваться другому. Такое поведение проистекало, естественно, из разрозненности, особости быта по родам, из отсутствия сознания об общем интересе вне родового» (С.М. Соловьев). Природа русской разности и розни коренилась не только в родовой обособленности. Русская народность складывалась большой по численности и территории, вбирающей множество различных племен. Единящей силы хватало на соединение, но не хватало на единообразие, что сказывается во все века.

К моменту крещения языческий характер славянина блистал достоинствами и пороками: «Кровавая месть, частая возможность убийства в ссоре, на пирах… Скорость в обиде и скорость к мести, преобладание физических стремлений, мало сдерживаемых религиозными и нравственными законами; сила физическая на первом плане – ей весь почет, все выгоды; богатырь, которого сила доведена в народном воображении до чудовищных размеров, – вот герой эпохи… При господстве материальной силы, при необузданности страстей, при стремлении юного общества к расширению, при жизни в постоянной борьбе, в постоянном употреблении материальной силы нравы не могли быть мягки; когда силою можно взять все, когда право силы есть высшее право, то, конечно, сильный не будет сдерживаться перед слабым… Славные подвиги нужны были для богатства, богатство нужно было для славных подвигов; обе страсти питали одна другую. Но при этом мы видим, однако, что в образе тогдашнего героя чистое корыстолюбие, страсть к богатству для богатства была осуждена… Несмотря на уважение к силе, она не считалась единственно позволенным средством к торжеству; хитрость ценилась так же высоко, считалась мудростью; перехитрить, переклюкать было тоже подвиг… Богатыри после подвигов силы не знали других наслаждений, кроме материальных: “Руси есть веселие пити”» (С.М. Соловьев). Языческая религия не противоборствовала страстной плоти.

Предхристианская Русь отличалась и множеством добродетелей: «Сличив известия современников-чузеземцев, мы находим, что вообще славяне своею нравственностию производили на них выгодное впечатление: простота нравов славянских находилась в противоположности с испорченными нравами тогдашних образованных или полуобразованных народов. Так, встречаем отзывы, что злые и лукавые попадаются очень редко между славянами. Доброта не исключала, впрочем, свирепости и жестокости в известных случаях; те же писатели, которые хвалят доброту славян, рассказывают ужасы об обхождении их с пленными, с проповедниками христианства… Так часто бывает у людей и целых народов, добрых по природе, но предоставленных влечениям одной только природы» (С.М. Соловьев). Молодому малокультурному народу свойственны неустойчивые состояния, историки и говорят то о хорошем, то о жестоком обращении славян с пленными. Но почти все единодушны в описании добродетелей славян. «О доброте, ласковости и гостеприимстве, а также и о свободолюбии русских славян свидетельствуют единогласно древние источники, и византийские, и арабские» (А.И. Ильин). Европейский учёный XIX века заметил в славянах сочетание качеств, свойственное русскому народу: «Внешняя мягкость славянского существа допустила без сильного противодействия вторжение и господство чуждого элемента, но тягучее ядро, прикрытое этою мягкою внешностью, сделало невозможным, чтобы славянская сущность потерпела какое-нибудь внутреннее изменение от этого чуждого элемента. Так, в сравнительно очень короткое время чужие властители совершенно переродились в славян, и варяжская династия стала и по крови, и по духу такою же русскою, как самый низший слой собственно русского народа» (Г. Рюккерт).

Изначально русские «по натуре деятельны и страстны. Русский таит в себе целый заряд напряженности, своеобычную мощь бытия и существования, пламенное сердце, порыв к свободе и независимости. Об этом стремлении к независимости, об этой тяге к собственному мнению сообщают уже первые византийские и арабские исторические источники… Восточные славяне описаны в них как отважный и исключительно свободолюбивый народ: они не выносят рабства, не поддаются чужому господству и друг другу подчиняются они неохотно; они добродушны и сердечны, очень гостеприимны и надежны, хорошо обращаются со своими рабами и пленными, но склонны к резкой индивидуализации мнений; объединяются с трудом, с ними непросто договориться… С той поры в славянские жилы влились целые потоки азиатской темпераментной крови: от монголов различных оттенков, от кавказских народностей – грузин, армян, черкесов, персов и т.д. Вместе с тем русский темперамент в течение веков вряд ли разбавился или смягчился, напротив, он получил ещё больший заряд интенсивности, что, соответственно, нашло своё выражение в самоутверждении народа, в его стремлении к самобытности, самостоятельности, самоосмыслению» (И.А. Ильин).


Воспитание Православием


Актом национальной самоидентификации – самосознания русского народа было крещение в Православие. Принадлежность к русскому народу всегда определялась не этнически, а по религиозным и культурным признакам, ибо «греческое вероисповедание, отдельное от всех прочих, даёт нам особенный национальный характер» (А.С. Пушкин). После крещения разные племена сложились в единый народ. Истории известна аналогия: исход из Египта семитских племен, которые Моисей объединил верой в Единого Бога Яхве, – религия явилась основанием формирования и существования еврейского народа. Выбрав Православие, народ оформил себя, талантливая природа увидела себя в духовном зерцале православной религиозности, огранила и определила свою сущность. Православная культура не подавляет богатую природу славянина, обуздывает, окультуривает, созидательно ориентирует душевную энергию, претворяя стихийные доблести в добродетели нравственного существа. «Уже самая сущность новой религии – любовь к ближнему, столь доступная общему пониманию, – и вместе с тем прекращение кровавых человеческих жертв ненасытному Перуну не могли не произвести благодетельного переворота в народных представлениях о Верховном существе и не повлиять на смягчение грубых, жестоких нравов» (Д.И. Иловайский). Вместе с церковнославянским языком народ получил космос духовных традиций: античности, платонизма и неоплатонизма, патристики, Византии, обретя доступ к истокам христианства. Акт духовного рождения наделяет народ своеобразными архетипическими свойствами. Отныне в русском характере отразились православные доминанты: духовность, соборность, универсальность, антиномичность, которые по-разному сказывались на разных уровнях культуры. «Вера в Бога давала русскому народу живую совесть, мудрое терпение, тихое трудолюбие, умение прощать и повиноваться, веру в царя, храбрость, преданность, любовь к родине и способность освещать и освящать лучами этой веры весь свой жизненный уклад – и быт, и труд, и природу, и самую смерть» (И.А. Ильин).

Христианство наиболее метафизическая религия. На судьбе русского народа запечатлено метафизическое тяготение, своего рода метафизическое предпочтение. Это сказывалось в философичности характера, в пренебрежении к благоустройству обыденной жизни, а также в эмпирических измерениях: народ освоил огромные суровейшие пространства, руководствуясь неким идеалом преображения бытия. Православную соборность народ принял как свое, родное. Многое в русской жизни определялось ею, в частности созидание империи – через собирание земель, соборное существование множества племен и религий. Соборность являлась основой русского национального идеала – единство многообразия в Церкви, обществе, государстве; братство и национальная солидарность. Национальный идеал оказывал влияние на формирование характера русского человека, в котором уживались противоположные качества. Выживаемость сочеталась с уживчивостью, самобытность со всечеловечностью – открытостью другим культурам и влияниям. Христианский универсализм сказался в открытости Востоку и Западу, в умении переплавлять различные культурные влияния, разрешать разнообразные проблемы. «Русская национальность есть мировая национальность, никогда не замыкавшаяся в круге племенных интересов, но всегда несшая идеалы общечеловеческой жизни, всегда умевшая дать место в своем деле и в своей жизни множеству самых разнообразных племен» (Л.А. Тихомиров).

В сути своей христианство антиномично: Триединый Бог, Ипостаси Которого едины и неслиянны, Богочеловек, смертию смерть поправ, через Крест – Воскресение, человек – не от мира сего, но в мире сем… Сверху антиномичность русского характера определялась религиозностью, снизу противоречивость характера народа усиливалась противоречивой судьбой. Отсюда склонность к крайностям при тяготении к гармонии, русская вольница при государственном закрепощении, сочетание централизации при самоуправлении земель.

Русская православная религиозность отличается от западной католической и протестантской, что усугубило различие русской и европейской души. «Существеннейшее и драгоценнейшее отличие Православия от Римского католицизма (а потому и от взбунтовавшихся против него детей его – всех протестантских исповеданий) лежит не в догматической сфере, не в обрядовой и не в церковно-организационной, а в сфере религиозного акта и его строения… Всё зависит от того, какие силы человека и народа – их души и духа – определяют самое верование, какие силы главные и первичные – и какие душевно-духовные силы являются вторичными и подчинёнными. Православный человек движим другими первичными силами, чем католик. И в этом главное, неизменимое, неизвратимое, определившее русскую душу, её религию и культуру» (И.А. Ильин).

Религия определяет культуру, жизненный уклад, характер народа. «Возможность оправдания делами есть основное положение всего католицизма. Им доказывается необходимость дел; человек должен творить дела оттого, что делами он оправдывается… Вот почему дела, внешние подвиги, стоят так высоко в католицизме, так исключительно господствуют в жизни, им созданной» (Ю.Ф. Самарин). Западноевропейское христианство ориентирует человека на культ деятельности, на социальный успех, на внешнюю экспансию, на господство над природой. Русское Православие воспитывает созерцательность и духовную углубленность, способность любви к Богу и к людям. Макс Вебер писал о том, что западная ментальность характеризуется преобладанием «целе-рационального» поведения, в котором главное – результат действия. В православном жизнеощущении преобладает «ценностно-рациональная» установка, в которой действия человека оцениваются в соответствии с правильной линией поведения – не по конкретному результату, а в соответствии с традиционными религиозными, этическими, эстетическими и общественными ценностями. И.А. Ильин описывает онтологические характеристики европейской и русской религиозности: «Вера католика есть акт воли. Личной воли и церковной воли. Больше церковной, чем личной. Потому – акт мысли – личной мысли и церковной мысли. Больше церковной, чем личной. Всё остальное есть в католицизме подчиненное, несущественное, нехарактерное или прямо утраченное. Вера православного есть акт любви. Потом акт созерцания. Созерцающая же любовь есть совесть. Всё остальное в Православии – воля, мысль, дисциплина – имеет значение вторичное и подчиненное. В этом главное различие. Отличие Иоанновского духа не от Павловского, а от не-Иоанновского и противо-Иоанновского».

Генезис европейской религиозности породил её основные тенденции. «Католик унаследовал свой религиозный акт – от римской, древнеримской культуры, – которая была культурой воли, юридической воли, властной воли, воли к господству над миром. И в то же время культурою мысли, не философской мысли, не разумной мысли, не созерцающей мысли, а мысли отвлеченной, рассудочной, ясной, трезвой, земной, эмпирической. Римлянин дохристианской эпохи был человеком волевой власти, вооруженного господства, трезвой логики, прозаического организаторства. В общем – стихии земной и трезвой. Не стихии любви. Стихии юридически-государственной, стихии договора, авторитета, покорения; стихии не совестной; не созерцающей; не любовной. Элемент расчета и пользы, выгоды и кары, сделки и оружия преобладал здесь над всем и делал римлянина наподобие иудея существом жестоковыйным и к христианству до крайности не предрасположенным. Этот акт – как национальный акт римского народа – влился иррационально в христиан римской нации – проник в католическую Церковь – определил её ментальность, и веру, и этику, и организацию… Католик верует тогда, когда он решит веровать – и начнет заставлять себя верить. Поэтому неверие – как акт злой воли – было для него всегда преступлением; отсюда наказания безбожников, инквизиция, костры, крестовые походы против еретиков и знаменитый трактат “Молот ведьм”, написанный в 1487 году двумя инквизиторами… Эта книга обнаруживает изумительную логику, прекрасное знание Ветхого и Нового Завета, удивительную зоркость в клиническом описании женской истерии – и даёт систематическое наставление, как надлежит, какими нечеловеческими пытками и муками пытать от имени Христа и во славу Христа истерически больных женщин. Я готов признать, что она одна из самых цельных, страшных и безбожных книг… Этим актом воли и рассудка определяется и нравственное учение католицизма. С неподражаемым мастерством логики и знания оно изложено в моральных трактатах отцов иезуитов… Все случаи и положения жизненного конфликта предусмотрены здесь и разрешимы с точки зрения их допустимости, греховности и простительности. Здесь есть и ум, и логика, и опыт, и теологическое образование. Но здесь нет ни сердца, ни живого созерцания, ни совести, а потому нет Христа и христианства. Здесь есть искусное разрешение лжи, коварства, порочности и предательства; здесь есть учение о том, что церковная цель оправдывает всё и всяческие средства; но здесь нет ни любви, ни доброты, ни Божией Благодати» (И.А. Ильин).


В православном воспитании коренятся основания противоречивости русского характера. В католическом мировоззрении бытие состоит из трёх уровней: мир сей представляет собой сферу естественного, которая находится между небесной сферой сверхъестественного и областью зла – противоестественного. В русском православном миросозерцании мир делится на две сферы – Божественную и адскую. Земное существование не имеет собственной бытийности, это арена борьбы добра и зла. В Европе естественный уровень бытия – от теологии до права и техники – скрупулезно упорядочивал, регламентировал и мораль, и межличностные отношения (культура контракта). В России слабо развит серединный пласт культуры. Господство духа юридического контракта чуждо русскому человеку, который более ориентирован на возвышенные идеалы и который неформален, задушевен в общении, непосредственно открыт Богу, людям и природе. Но недостаток буферной зоны естественного отзывается в русском человеке не только достоинствами.

Европейская горизонталь (земная укорененность) и русская вертикаль (устремленность к горнему) определяют различия в мировоззрении и характере народов. Русский человек пребывает в мире сем не от мира сего, он ощущает себя странником и пришельцем на этой грешной земле и устремлен к горнему. Поэтому он больше озабочен духовными, бытийными, а не потребительскими интересами, в то время как западный человек стремится самоустраняться от сложных вопросов и важнейших проблем. «Русский народ не любит гоняться за внешностию: он больше всего ценит дух, мысль, суть дела» (Ф.М. Достоевский). Русский больше склонен к внутреннему совершенствованию, а не к внешнему успеху, он больше печется о спасении души, а не о завоевании мира или приобретении земных благ, и поэтому же в жизни он вполне неприхотлив. «Он любит этот мир не ради его самого, а ради выявления в нем Божественного мира. Он ценит этот мир лишь постольку, поскольку видит в нем исходный материал для осуществления своей миссии… Русский не выносит расхождения между истиной и действительностью. Примечательно, что в русском языке для двух этих понятий существует одно и то же слово – правда. В своём редком двойном смысле оно означает то, что есть, и то, что должно быть. Русский не может жить иначе как не задумываясь, вносить элементы высшего порядка в вещественный мир, даже если этот мир их отторгает. В конечном счете, земное приносится в жертву идее» (В. Шубарт).

Православная религиозность вырабатывала «тип русского человека с его недовольством этим миром, с его душевной мягкостью, с его нелюбовью к могуществу этого мира, с его устремленностью к миру иному, к концу, к Царству Божьему. Русская народная душа воспитывалась не столько проповедями и доктринальным обучением, сколько литургически и традицией христианского милосердия, проникшей в самую глубину душевной структуры» (Н.А. Бердяев).

Многие века христианское благовестие было жизненным призывом для русского человека. «Религия для русского – не второстепенное дело, которое “имеет кое-что сказать”, не воскресная разгрузка благочестивых чувств, которые в жизни не находят применения, не обязательная церковная служба, после которой человек опять семь дней бесцеремонно ступает по жесткой мостовой повседневности. Верующий русский всегда несколько “одержим”, не в смысле, что он “рвет и мечет”, а в том, что он всё же чем-то ожесточен, так что время от времени должен уговаривать себя, чтобы не “выпасть” окончательно из скучной колеи повседневности. А если он молод, ему слишком хочется добиться своего с прямолинейным радикализмом и честной последовательностью, тут же, сегодня же, сейчас же. Перед лицом Божиим русский в своем “да” и “нет” – честен. Религия для него является чем-то “бескомпромиссным”. Эту склонность и особенность восточного благочестия на Западе склонны воспринимать и оценивать скорее как исключение. Как ты веруешь, так и реализуешься в жизни: за верой следует воля, за ней – слово, за словом – дело; остальное равносильно предательству собственной веры. Этот посыл застрял где-то в сердце и в жилах каждого русского, это ощущение в каждом русском может пробудиться внезапно и перевернуть всю его жизнь» (И.А. Ильин).

«Во что веруешь – то и имеешь», – говорил апостол Павел. Русское мироощущение ориентировано на Абсолют и ищет абсолютное начало во всем, поэтому тяготеет к органичной цельности, избегает дробления на самодовлеющие сферы. «У русских, с их четко выраженной способностью к цельному созерцанию, всегда было сильно развито чувство, что ничто не следует рассматривать в отдельности» (В. Шубарт). Русское сознание универсально, всеобъемлюще, это народ, «естественное влечение которого – всеобъемлющая многосторонность духа» (В.Ф. Одоевский). Русскому присуща «устремленность к чему-то бесконечному. У русских всегда есть жажда иной жизни, иного мира, всегда есть недовольство тем, что есть. Эсхатологическая устремленность принадлежит к структуре русской души. Странничество – очень характерное русское явление, в такой степени незнакомое Западу. Странник ходит по необъятной русской земле, никогда не оседает и ни к чему не прикрепляется. Странник ищет правды, ищет Царства Божьего, он устремлен вдаль. Странник не имеет на земле своего пребывающего града, он устремлен к Граду Грядущему. Народный слой всегда выделял из своей среды странников… Есть не только физическое, но и духовное странничество. Оно есть невозможность успокоиться ни на чем конечном, устремленность к бесконечному» (Н.А. Бердяев).

Русский национальный дух органично соборен, в больном состоянии соборность оборачивалась тоталитарностью – общностью во зле. По мере отчуждения от православного жизнеощущения сознание образованных слоев становилось всё более дробным, расколотым и вместе с тем тоталитарным – всецело захваченным частным принципом.

С универсальной ориентацией русского духа и отсутствием серединной культуры связан русский максимализм: стремление к абсолютному во всем, к цельности мировоззрения, равнодушие к частному, частичному, неумение и нежелание рассматривать проблемы партикулярно (отъединённо от общего смысла), неумение русского человека находить компромисс – как можно найти компромисс между добром и злом! В то время как европейская культура построена на компромиссе интересов и компромиссе ценностей. Отсутствие серединного царства сказывается у русских «неискушенностью в выборе более цивилизованных пропорций добра и зла» (Г.В. Федотов), впадением в крайности, вплоть до противоположностей святое – звериное. Русскому духу несвойственна отвлеченная игра с понятиями, он с трудом мыслит частно, секулярно. «Русские вообще плохо понимают значение относительного, ступенность исторического процесса, дифференциацию разных сфер культуры. С этим связан русский максимализм. Русская душа стремится к целостности, она не мирится с разделением всего по категориям, она стремится к Абсолютному и всё хочет подчинить Абсолютному, и это религиозная в ней черта. Но она легко совершает смешение, принимает относительное за абсолютное, частное за универсальное, и тогда она впадает в идолопоклонство. Именно русской душе свойственно переключение религиозной энергии на нерелигиозные предметы, на относительную и частную сферу науки или социальной жизни» (Н.А. Бердяев). Религиозная катастрофа для русского человека губительна: с потерей Божественного образа русский человек теряет и человеческий облик. Ибо нет серединного мира и нет средней меры во всем.

С метафизической ориентацией русского духа связана склонность к философским размышлениям. Иронично писал об увлеченности предельными вопросами русских мальчиков Ф.М. Достоевский: «Вот, например, здешний трактир, вот они и сходятся, засели в угол. Всю жизнь прежде не знали друг друга, а выйдут из трактира, сорок лет опять не будут знать друг друга, ну и что ж, о чем они будут рассуждать, пока поймали минутку в трактире-то? О мировых вопросах, не иначе: есть ли Бог, есть ли бессмертие? И множество, множество самых оригинальных русских мальчиков только и делают, что о вековечных вопросах говорят… Да, настоящим русским, конечно, это первые вопросы и прежде всего, да так и надо». Богословско-философский интерес проявляется не только у интеллигенции и молодежи: «Русскому народу свойственно философствовать. Русский безграмотный мужик любит ставить вопрос философического характера – о смысле жизни, о Боге, о вечной жизни, о зле и неправде, о том, как осуществить Царство Божие» (Н.А. Бердяев). Причём философичность как стремление к поиску смысла во всем сказывается не только в умствовании, но и в жизни; для русского истина есть прежде всего истинная жизнь, поискам которой и служит философия: «Русский ищет нечто главное, нечто самое важное, законченное, что он понял и признал, на чем он хочет “строить”, чтобы полностью исчерпать себя, отдав весь свой темперамент, свою любовь, радость самопожертвования» (И.А. Ильин). В безрелигиозном сознании философическая склонность вырождалась в беспредметное абстрагирование и утопизм, ибо не было скреп серединной культуры. Так, русская интеллигенция «умудрялась даже самым практическим общественным интересам придавать философский характер… Черта эта отразилась в нашей публицистике, которая учила смыслу жизни и была не столько конкретной и практической, сколько отвлеченной и философской даже в рассмотрении проблем экономических» (Н.А. Бердяев).

О религиозной всеобъятности русской души писал Иван Ильин: «Русская мысль в основе своей религиозна, выдержана в созерцательно-интуитивном духе, обусловлена личностно-общественной установкой; она созерцательна даже в сфере высшей математики (у Лобачевского, Лузина и др.). Она религиозно окрашена у всех по-настоящему глубоких русских философов; она интуитивна у всех русских историков и, что особенно заметно, в среде своеобразной русской медицины, которая врачует больного как единственное в своем роде страждущее существо, требующее конкретно-индивидуального подхода и созерцательного метода исцеления». Не только сознание, все проявления русского духа ориентированы религиозно: «Русская воля получает свой размах только тогда, когда она что-то любит (патриотизм), и разворачивается её невиданная удаль только тогда, когда эта любовь в основе своей религиозна. Русское искусство поёт и светится только тогда, когда созерцает сердцем; как только русская поэзия начинает пренебрегать национальной структурой этого акта, она неизменно оскудевает, приходит в упадок. Русская живопись находит, к сожалению, малый отзвук в сегодняшней Европе как раз потому, что рассудочно настроенное воображение европейца способно тронуть только нечто чувственно-материальное и конструктивное; сердце своё он оставляет дома, а об истинном созерцании сердцем имеет весьма отдаленное представление… Русский театр есть не что иное, как театр духа, возникший из природной потребности отдаваться созерцанию всем существом» (И.А. Ильин).

Православное отношение к Богу – сострадание страстям Господним и благоговение перед Воскресением Спасителя – воспитывало в русском человеке смиренное принятие тягот жизни и трудов, нужды и лишений, болезней и печалей как очищающее крестонесение. «В этом религиозный источник русской стойкости и терпения, что нельзя объяснить, исходя из исключительно биологической витальности русских. Отсюда колоссальная выносливость и сила жертвенности русского народа. Верующий русский в молитвах и в мирской жизни называет себя “рабом Божиим”. Причем слово “раб” производное от слова “работать”. Именно в этом глубоком смысле оно воспринимается и используется в церковно-славянском языке… В данном случае “раб Божий” скорее будет означать “труженик Божий”, “слуга Божий”» (И.А. Ильин). Переживая сораспятие Христу, «верующий русский всегда готов к страданию. В “бессмысленное” страдание он вообще-то не поверит. И если страдание настигает его, то он смотрит не в прошлое – на “причины”, “вину”, а скорее в будущее, на преодоление страдания, его “смысл”, его “цель”, в надежде на очищение и наставление. Верующий православный убежден, что напрасных страданий не бывает; что Христос на земле пострадал “ради нас”; что Христос любит каждого страдальца и разделяет с ним его страдание. Не зря же народная мудрость гласит: “Христос терпел и нам велел”» (И.А. Ильин). Православие учило воспринимать благовестие Спасителя как религию любви – Господь есть любовь, что гармонировало с природной добротой русской души. Любовь к Личному Богу углубляла любовь к конкретному человеку: «Русское этическое сознание ставит любовь и сострадание к человеку выше любви к государству, к нации, к отвлечённой морали, к семье, к науке, к цивилизации и пр.» (Н.А. Бердяев).