Geum.ru

Рациональность в социальном мире

Вид материалаРешение
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   16
1.3. Теоретическая рациональность.

В вопросе о теоретической рациональности как и в вопросе о практической рациональности можно различить между структурным и консеквенциалистским подходами; к ним также можно присовокупить генетический. Структурный подход требует от теоретической рациональности подчинения формальным стандартам единства и связности полаганий как системы, обычно описываемых в терминах формальной логики. С этой точки зрения разумно иметь те и только те полагания, которые согласуются с уже имеющимися у индивида полаганиями. Однако уже интуиции здравого смысла говорят нам, что можно иметь вполне связную систему совершенно абсурдных полаганий и что, приобретя в самом начале некоторое количество безумных представлений о мире, индивид только тогда сможет оставаться рациональным, когда все остальные свои полагания он принимает или отвергает, исключительно по их соответствию или несоответствию этой группе безумных идей, которые он по случаю (и, скорее всего, бессознательно) приобрел в раннем детстве. Видно, что структурный подход в чистом виде к проблеме теоретической рациональности слишком формален и поэтому слишком либерален. Консеквенциализм в этом вопросе куда более влиятелен и распространен: в общем виде он, так же, как и в вопросе о практической рациональности, предусматривает, что разумно иметь те и только те полагания, которые обеспечивают последствия того или иного рода. Соответственно, разумность полаганий при таком подходе подчинена разумности их использования в качестве оснований в действиях. Основные разногласия внутри консеквенциалистского подхода к теоретической рациональности касаются определения релевантного вида последствий. Самой распространенной версией консеквенциализма в вопросе о теоретической рациональности является веритизм – представление о том, что полагания разумны или нет постольку, поскольку они выражают знание и истину или способствуют познанию. Причем, что важно, знание и истина рассматриваются веритистски как самостоятельные не инструментальные ценности: поэтому такое определение рациональности будет не формальным, а существенным. Консеквенциализм другого рода предлагают эволюционистские теории, также весьма популярные в ХХ веке. С этой точки зрения разумно иметь те полагания, которые в целом способствуют адаптации человека как вида к окружающим условиям (выживанию), если им следовать, и не разумно иметь полагания, не способствующие или препятствующие в целом адаптации. Знание также соблазнительно и уместно рассматривать как инструмент адаптации: считается, что в целом верно, что чем больше мы знаем о мире, в котором живем, тем лучше мы в нем ориентируемся и тем выше наши шансы на выживание. Этот тезис, однако, может быть оспорен некоторыми соображениями. Так, например, если некто находится в крайне рискованной ситуации и знает о ней все, то он, в том числе, знает, какая опасность ему угрожает. Но это знание способно снизить его шансы на выживание, так как страх, порождаемый им может просто не дать индивиду эффективно действовать и решать проблемы. Другой пример (Стича): индивид знает, что самолетом до места назначения он доберется гораздо быстрее и не дороже, чем поездом, а также – что в среднем самолеты реже терпят катастрофы, чем поезда; и он решает, используя это знание, лететь; и разбивается. Это – случай знания, препятствующего выживанию, а, следовательно, это знание неразумно было иметь данному индивиду. Таким образом, проблема состоит в том, что согласовать эпистемическую рациональность с эволюционной целесообразностью не так-то просто. И в любом случае это использование понятия знания как определяющего теоретическую рациональность не является веритистским в силу его инструментальности. Далее, эволюционный консеквенциализм является достаточно релятивистской концепцией теоретической рациональности, с одной стороны, и не позволяет ответить на вопрос о рациональности конкретного полагания, с другой. Это релятивистская концепция, потому что одни полагания могут в целом способствовать адаптации в одних условиях и в один период времени и не способствовать ей в другой период в других условиях; а следовательно, все, что можно будет сказать об их рациональности – это что их разумно иметь одним людям в одних условиях и другим в других. Но в этом собственно нет еще ничего ужасного: никто не обещал, что теоретическая рациональность обязательно будет универсальной. Но вот другая проблема этого подхода мне кажется более существенной. Полагания соотносятся с их общей адаптивной функцией, а это значит, что некое полагание может быть в целом адаптивным, но для некоего данного индивида контрадаптивным. Например, вполне в целом адаптивным выглядит полагание «Я могу перепрыгивать через невысокие препятствия»; но это же полагание, если на нем будет основываться кто-то с нарушениями опорно-двигательного аппарата, может привести его даже к гибели. Тем не менее, его все равно придется считать разумным полаганием и относительно этого индивида, коль скоро оно в целом эволюционистстки разумно. Наконец, и утилитаризм может быть непосредственно теорией рациональности на этом уровне, определяя полагания как разумные или нет относительно их вклада в максимизацию пользы, получаемой от действий, основанных на них. Об утилитаризме уже было достаточно сказано. Что касается третьего общего подхода – генетического, то он выводит рациональность полаганий из того, как они были получены – каким способом, из какого источника и т.п. Но поскольку в этом случае нужна какая-то шкала оценки генезиса полаганий (обычно даваемой в терминах их надежности), то данный подход практически не имеет самостоятельной значимости, так как подчинен структурному или консеквенциалистскому на уровне определения критериев надежности. Либо надежное полагание это то, которое получено методом, являющимся правильным относительно некоего общего представления о стандартах приобретения полаганий (структурное определение), либо – относительно каких-то функций или задач, которые посредством полаганий данного вида должны решаться (консеквенциалистское определение).

Мы далее рассмотрим веритистский консеквенциализм или, иначе, эпистемологическую концепцию теоретической рациональности. Главная идея здесь – роль полагания в познании, главная идеализация – полагание как выражающее знание. Следовательно главный вопрос – что такое знание? Каким условиям должно удовлетворять полагание, соответственно, чтобы быть эпистемически рациональным. Классическая концепция пропозиционального знания формулирует три таких условия: факт полагания, истинность полагаемой пропозиции и обоснованность полагания.

Далее: недостаточность только истинности, многообразие форм обоснования, дилемма эпистемолога, проблема эпистемически адекватного обоснования, примеры Геттье – вопрос о достаточности трех приведенных условий, четвертое условие – неопровержимость.


1.3.1. Когерентность и эпистемическая рациональность

1.3.1.1. Обоснование когерентностью

Несогласованность или, иначе, некогерентность иногда считают объемлющим критерием иррациональности в том смысле, что все остальные «подлинные» случаи иррациональности так, или иначе, редуцируемы к тому или иному случаю несогласованности. Согласиться с этим означало бы, в частности, признать, что и устойчивое заблуждение в том случае, когда «заблуждение» – исключительно внешний атрибут некоторых элементов системы, не выражающий никакой внутренней рассогласованности, есть случай некогерентности. С другой стороны, когерентность, основными показателями каковой традиционно считается непротиворечивость или совместимость и взаимная имплицированность элементов системы, признается одним из важнейших факторов обоснования. Вопрос о том, насколько концепция когерентности может исчерпывать или адекватно определять рациональность, тогда есть, в значительной мере, вопрос о том может ли быть какое-то когерентистское обоснование достаточным рационализующим обоснованием относительно реального, а не идеального агента.

Одно дело – признать, что случаи внутренней несогласованности полаганий в системе обычно позволяют эффективно идентифицировать иррациональность, другое дело – утверждать на этом основании, что внутренняя согласованность в системе индивидуальных полаганий или когерентность представляет собой хороший критерий рациональности. Проблемы, возникающие при прямом переносе логической модели совместимости на реальность рассуждений, мы уже рассмотрели: главная среди них – неудовлетворительность таких моделей с точки зрения их реализуемости реальным, ограниченным более чем в одном отношении субъектом. Но, возможно, идея когерентности для систем полаганий может быть сконструирована не более, чем по аналогии с подобной логической концепцией, но вовсе не как калька какой либо из них. Так, задача может быть поставлена как поиск и обобщение элементов психологической реальности, которые бы соответствовали, например, какому-то принципу минимальной совместимости, независимо от того, насколько реальные мыслительные процедуры ее реализации отвечают соответствующим логическим схемам вывода. Традиционно применение понятия когерентности в теории обоснования или рациональности (в данном контексте различие между ними не так существенно) сопряжено со следующими расширениями. Признается, что когерентность для системы полаганий (или шире – системы полаганий, желаний и интенций) не может исчерпываться логической совместимостью и взаимной имплицированностью элементов. Во-первых, вместо имплицированности лучше говорить здесь о взаимной выводимости: выводимость в реальной системе, как об этом уже говорилось выше, не обязательно хорошо описывается логической моделью дедуктивного вывода и импликации. Более того, все большее распространение (вновь) получает точка зрения, согласно которой большинство естественных выводов, если не все без исключения, ближе к индуктивной схеме, чем к дедуктивной33. Во-вторых, помимо обычной несовместимости как угрозы когерентности реальной системы, следует учитывать также вероятностную несовместимость. Например, если система содержит полагание, что Р, и полагание, что крайне маловероятно, что Р, то формально такая система может быть вполне совместимой, но при этом абсурдно было бы говорить о ее когерентности34. Учет вероятностной несовместимости имеет следующее следствие для теории: если даже реалистично предполагать, что прямолинейная несовместимость может быть полностью устранена агентом при ее обнаружении, утверждать то же самое относительно вероятностной несовместимости куда меньше оснований. Это связано, с одной стороны, с тем, что такое устранение может быть сопряжено с формированием другого вероятностного полагания, которое может конфликтовать с другим полаганием в системе. Но поддается фиксации вероятностная несовместимость, скорее всего, куда хуже. (Не исключено, однако, что это отличие несколько преувеличено, и устранение прямой несовместимости – ничуть не более легкая задача, чем устранение вероятностной несовместимости; разве что, если принять правдоподобный тезис, что несовместимостей второго вида продуцируется гораздо больше, чем первого.) Главным отличием вероятностной совместимости от логической совместимости считается то, что вероятностная совместимость – это вопрос степени; она зависит от а) того, сколько таких конфликтов содержит система, и б) насколько маловероятным нечто полагается в каждом из случаев. Т.о., когерентность системы должна устанавливаться пропорционально степени ее вероятностной совместимости, что конечно не прекращает действия требования ее обычной совместимости35. Учет этих факторов, делает задачу проверки системы на когерентность, если рассматривать ее как специфическую процедуру, очевидно, еще менее выполнимой на множестве реальных агентов; но зато, такая концепция – более реалистична относительно психологии мышления.

Уточнение роли инференциальных связей. Пусть есть два набора пропозиций – А и В. А включает следующие элементы: «этот стул коричневый», «электроны заряжены отрицательно» и «сегодня четверг»; а В состоит из таких пропозиций: «все вороны черные», «эта птица ворон», «эта птица черная». Очевидно, оба набора пропозиций не содержат ни прямой, ни вероятностной несовместимости. Но в первом случае это достигнуто просто тем, что все элементы в группе иррелевантны друг другу. Во втором же случае все элементы системы связаны инференециально. Поэтому сравнительно реалистическое требование когерентности для полаганий формулируется, например, так: «когерентность системы полаганий увеличивается наличием инференциальных связей между ее компонентами пропорционально числу и силе таких связей и когерентность системы полаганий уменьшается по мере ее разделения на подсистемы полаганий, относительно плохо инференциально связанных между собой»36.

Другое важное расширение концепции когерентности для реальных систем полаганий, которое иногда допускают – требование объяснимости каждого из элементов системы какой-то другой частью этой системы. В более мягкой форме это требование звучит так: когерентность системы полаганий увеличивается пропорционально наличию объясняющих связей между ее элементами и когерентность системы уменьшается пропорционально наличию необъясненных аномалий в полагаемом содержании системы37. Весьма распространен классический взгляд на объяснение как на подвид дедуктивных или вероятностных логических отношений. Это предполагает, что объяснение в любом случае – подвид инференциальных отношений и как таковой не заслуживает отдельного упоминания в качестве дополнительного условия когерентности. Есть, однако, точка зрения, что отношение объяснение не исчерпывается инференциальными связями, понятыми как реализация совокупности логических отношений: например, каузальное объяснение явно не сводится к логическим моделям. И, в любом случае, верно, что не каждое инференциальное отношение мы с равным правом можем отождествить с объяснением – какое в какой степени, зависит, разумеется, от нашей концепции объяснения. Сравним, например, два рассуждения. В: «все вороны черные, эта птица ворон, эта птица черная». С: «весьма вероятно, что все вороны черные, эта птица не черная, следовательно, весьма вероятно, что это не ворон». При прочих равных, объяснительная сила «С» скорее всего будет ниже чем объяснительная сила «В». Предположим, находясь в месте Х в 4 часа дня, я полагаю, что вижу летающую тарелку. Предположим далее, что мое полагание может быть подкреплено следующим рассуждением: «я верю, что все нормальные субъекты в месте Х в 4 часа дня видят летающую тарелку, я – нормальный субъект, находящийся в 4 часа дня в месте Х; следовательно, я вижу летающую тарелку». Мое полагание, т.о., инференциально связано с определенной частью системы и, следовательно, не должно уменьшать ее когерентность; но с другой стороны, у нас есть определенное представление о том, каким должно быть объяснение перцептивных полаганий. В качестве такового я должен был бы указать на инференциальную связь моего полагания с полаганиями, репрезентирующими элементарные фиксируемые (в данной ситуации) перцептивные содержания, и с полаганиями памяти, предположительно, удерживающими эту связь. Не всякая инференциальная связь, одним словом, обеспечивает объяснение. Но, с другой стороны, если соответствующее представление о том, каким должно быть релевантное объясняющее инференциальное отношение для случаев данного вида, - часть моей системы полаганий, то аномальность моего полагания может быть сведена к простой несовместимости с этой частью моей собственной системы – моей «теорией» объяснения. Но – другой пример (Кейта Лерера): Математик стоит в трех футах от шеста в четыре фута высотой; у его ноги сидит мышка, а на шесте примостился филин. Из этих условий математик легко может вывести, используя теорему Пифагора, что мышь отделяет от филина пять футов. Это рассуждение вполне доступно математику и оно может инференциально обосновывать его полагание, что мышь находится в пяти футах от филина. Но оно ни в коем случае не объясняет, почему мышь сидит так близко от филина. Если ничто в системе полаганий математика этого не объясняет, то имеет место аномалия. Однако, является ли требование объяснимости столь существенным для когерентности, все же остается открытым вопросом на том хотя бы основании, что мы знаем, что имеем определенный набор полаганий, необъяснимых нашей системой; более того, есть серьезные основания считать, что ни одна реальная система полаганий не является полной системой, т.е. такой, что все полагания в ней объяснимы другими полаганиями этой системы. Эта принципиальная невыполнимость требования объяснимости должна, следовательно, учитываться, когда мы пытаемся учесть ее функцию в когерентистском обосновании. Здесь, конечно, также можно говорить об определенной степени объяснимости, которой достаточно для когерентности: но какова эта степень, как это устанавливается? Одно можно сказать с большей определенностью: что массированная и систематическая аномальность, тем более, почти повсеместное отсутствие объясняющих связей, явно могут применяться как хорошие критерии некогерентности.


1.3.1.2. Проблема регресса обоснования.

Но у концепции адекватного когерентистского обоснования (и рационализации, соответственно) есть специфические трудности помимо проблем, связанных с согласованием логических схем с психологической реальностью. Прежде всего, как бы не трактовалась когерентность, проблема достаточности ее как описания рациональности сохраняется. Представим себе, что Максиму Владимировичу надо в очень короткий срок принять очень важное решение, от которого зависит очень многое, и что он осознает его важность. Предположим, он должен ответить «да» или «нет» на поставленный вопрос в течение буквально нескольких секунд. Представим себе также, что фактор времени в этой ситуации является определяющим: если Максим Владимирович не даст никакого ответа в означенный срок, последствия будут куда более трагичными, чем если он даст пусть даже неправильный ответ. Максим Владимирович удовлетворяет требованию времени, но дает неправильный ответ и, что существеннее – ответ, который фактически означает его согласие с утверждением, явно противоречащим какой-то части его убеждений. У него просто не было времени заметить это противоречие. Следует ли признать его решение и действие иррациональными в таких обстоятельствах? Скорее иррациональным было бы для Максима Владимировича начать процедуру проверки на непротиворечивость двух возможных ответов, поскольку на ее осуществление у него заведомо ушло бы больше времени, чем отводилось на ответ. Причем, заметим, что, в отличие от прошлых примеров, здесь нам даже неважно, в чем именно состоит процедура установления когерентности: достаточно того, что она должна включать несколько четко выверенных шагов. Это показывает, что когерентность, по меньшей мере, не исчерпывает рациональность или, другими словами, не является ее достаточным основанием.

Уместно иногда различать между внутренней согласованностью или когерентностью – характеристикой, соотносящей полагания в системе с самой этой системой, - и внешнюю когерентность или согласованностью, характеризующей одну систему как более или менее согласованную относительно некой объемлющей системы. В качестве таковой для индивидуальных систем полаганий может выступать, например, система общепризнанных в некоем социуме норм или принципов того или иного вида. Если рациональность определяется в терминах не только внутренней, но и внешней когерентности социальной объемлющей системе, иррациональность может также сопоставляться случаям нарушения социальных конвенций – причем, возможно, даже безотносительно к тому, брал ли на себя субъект в реальности соответствующие, предписываемые конвенцией обязательства, или же он рассматривается императивно как субъект подобных обязательств просто в силу того, что является легитимным членом данного сообщества. Интересный случай будут представлять тогда ситуации конфликта между явной внутренней несогласованностью в индивидуальной системе полаганий и ее лучшей согласованностью с объемлющей системой, чем в ситуации, когда в отношении данных полаганий имела бы место большая согласованность. Что в таком случае следует предпочесть: внутреннюю или внешнюю когерентность? Явно вердикт здесь будет сильно зависеть от конкретной ситуации: в некоторых ситуациях нам покажется рациональнее сознательно игнорировать внутреннюю несовместимость, если избавление от нее повлечет явную некогерентность объемлющей системе, в некоторых – наоборот. Однако, часто такой выбор определяется вовлеченными дополнительными практическими основаниями, такими, например, как неизбежность санкций со стороны государства в случае внешней некогерентности того или иного вида или, напротив, угроза выглядеть идиотом перед уважаемыми людьми в случае сохранения внутренней несогласованности. Так что решить этот спор на исключительно теоретическом основании весьма затруднительно. С другой стороны, ответ может состоять в том, что деление на внутренние и внешние факторы когерентности достаточно условно, поскольку каждая индивидуальная систему полаганий как результат социализации в той или иной мере инстанциирует соответствующие объемлющие системы, а именно те, которые «отвечали» за социализацию субъекта и, соответственно, за формирование его индивидуальной системы, и, следовательно, внутренние несогласованности в его системе будут или должны (по крайней мере, до определенной степени) коррелировать с соответствующими внешними несогласованостями со структурой объемлющих систем, в радикальном случае – даже отображать ее. Такой подход имеет своим интересным следствием представление о внутренней некогерентности как о своего рода индикаторе определенных социальных изменений; но он требует развернутой теории связи индивидуальной системы полаганий с социализующей структурой, т.е. собственно социальной теории, а стало быть создает круг в объяснении социальной реальности.

Другое различие обычно проводится между негативной и позитивной когерентностью. Харман указывает на то, что большую роль в формировании субъективной системы полаганий играют текущие нужды и интересы: они, в частности, могут определять, какими выводами стоит заниматься в данный момент, а какими нет, учитывая ограниченность времени и прочих человеческих ресурсов. Одним из центральных руководящих принципов мышления при этом является, по мнению Хармана и других,