Geum.ru

Н. Г. Баранец Метаморфозы этоса российского философского сообщества в XX веке Ульяновск 2008 ббк 87. 3 Б 24 Исследование

Вид материалаИсследование

Содержание


Выработка «советского
Историческая востребованность
Подобный материал:
1   ...   20   21   22   23   24   25   26   27   28
2.2 Советская философия о критериях

оценки философского творчества


Как было уже показано выше, советское философское сообщество за период с 1917 по 1992 год пережило несколько радикальных институциональных преобразований, что отражалось на нормативно-ценностной системе, регулирующей творчество философов, которая является результатом конвенции. Изменения в конвенциях зависели от доминирующих либо во властном, либо в интеллектуальном плане групп. Во время усиления влияния власти на жизнь философского сообщества с 1922 по середину 50-х годов определяющим был истеблишмент, то есть бюрократы от философии. В 60-80-е годы реальное право и возможность формировать соглашение о нормах, правилах и идеалах философствования перешло к интеллектуальной элите советского философского сообщества, сконцентрированной преимущественно в институтах Академии Наук и журнале «Вопросы философии».


П
Выработка «советского»

способа философствования

в 20-50-е годы


о мере становления марк­систской парадигмы члены фор­мирующегося советского философского сообщества пришли к выводу, что советская философия должна отличаться от остальной, буржуазной философии. Причем это отличие должно быть не только в содержательном аспекте, но и в формальном – в способе получения и представления результатов философствования. Поэтому система критериев, с которыми следует подходить к оценке творчества советского философа, стала предметом осмысления.

Стоит подчеркнуть, что эти изменения были неизбежны, так как политизация происходила во всех сферах общественного сознания, а власть большие надежды возлагала на философию как средство интеллектуальной политизации. В.И. Ленин говорил, что «новейшая философия так же партийна, как две тысячи лет тому назад». Он весьма определенно выразил то, что заложено в существе марксизма – философия как мировоззрение отражает интересы определенного класса, и «нейтральной» философии нет.

Но в течение 20-х годов принцип партийности применялся как подход, позволяющий найти правильный ракурс рассмотрения теоретической или историко-философской проблемы. В анализе философских работ в этот период чаще применялась система оценок, включающая репрезентативность, историческую востребованность, аргументированность, оригинальность.

Правда, понимание этих критериев было сужено по сравнению с дореволюционным периодом. Если ранее критерий репрезентативности предполагал знание автором всей философской традиции, умение оценивать современный философский контекст, то для советского философа он означал знание в первую очередь социалистической и марксистской мысли. Подозрение как раз вызывали те авторы, которые проявляли излишнюю осведомленность в том, что было за пределами марксистской традиции.

«Среди марксистов Интернационала была распространена очень плохая теоретическая привычка принимать не всего Маркса, а только отдельные его части. Некоторые принимали теорию стоимости и соглашались на всякие идеалистические «поправки» к историческому материализму. Другие, отстаивая исторический материализм, охотно отбрасывали теорию стоимости. Но самой распространенной являлась и является третья «порода». Представители этой «породы» не прочь «друзьями счесться» и с историческим материализмом, и с экономическим учением Маркса, но они обнаруживают сильную нелюбовь к философским, материалистическим основам марксизма. Всех этих Фрицев и Максов Адлеров неудержимо влечет к себе безвкусная и жиденькая каша махистской и кантианской философии. При их слабой «теоретической комплекции», чтобы хоть как-нибудь устоять на ногах, им вредно пить «крепкое вино» диалектического материализма», которое по силам только стойким и крепких борцам за дело пролетариата, – им надо пить пресную водичку. Естественным видом их пищи является «эклектическая похлебка» [Стэн. 1924. С. 82-83].

Критерий оригинальности понимался не как принципиальная новизна, самостоятельность, а как нахождение нового ракурса, нового смысла в рамках марксистско-ленинских идей. Заявка автора на принципиальную оригинальность вызывала резко отрицательное отношение.

«Не раз и не два партия предупреждала уклоны в сторону от пролетарской линии благодаря тому, что блюла – пусть над этим сколько угодно смеются мещане всех сортов и рангов – свою марксистскую чистоту. Конечно, этим вовсе не сказано, что мы должны воспитывать дух принципиального консерватизма. Перед нами горы задач и проблем. В некоторых областях идеологии мы делаем только первые шаги. Но всегда и всюду мы руководствуемся и будем руководствоваться испытаннейшим методом – методом марксизма.

Между тем находятся «оригиналы», для которых этот партийный закон отнюдь не писан. К числу таких оригиналов в первую очередь принадлежит Э. Енчмен… Перспектива заменить все науки «пятнад­цатью анализаторами», видимо, нравится определенным прослойкам внутри нашей партии. Вот тут-то и кроется опасность, которая видна особенно ясно, если понять социальную обусловленность этого чудовищного идеологического искривления» [Бухарин. 1924. С. 128].

Историческая востребованность превратилась в практическую значимость и пользу для дела революционного строительства или значения идеи для формирования и развития единственно верной, исторически прогрессивной марксистской философии.

«Опыт в области философии и социологии отчетливо выявил ту истину, что буржуазия в состоянии правильно, научно отражать действительность только до известных пунктов.

Дальше дело продвижения может быть осуществлено только в атмосфере, насыщенной рабочим движением.

Фейербах является нашим учителем, наследством которого мы гордимся, и всё же фейербаховская философия подвергнута марксизмом революционному трансформизму» [Сарабьянов. 1923. С. 215].

Аргументированность по-прежнему предполагала логическую обоснованность и внутреннюю связь входящих в концепцию положений.

Ситуация изменяется в 1929-1931 году, когда борьба между группами в философии перешла с философских дискуссий на политический уровень. Обычные аргументы и доказательства перестали действовать, всё заменил принцип партийности.

«Одним из важнейших моментов, свидетельствующих о непонимании нашими философскими «маэстро» партийности философии, является непонимание ими роли партии и её ЦК не только как практического, но и теоретического центра. Они не понимают того, что партийная политика, решение съездов и ЦК партии есть подлинно ленинская диалектика, истинно диалектический синтез революционной теории и революционной практики» [Юдин. 1930].

Против такой вульгаризации принципа партийности выступили деборинцы. Я.Э. Стэн неоднократно доказывал, что можно говорить о политике в области философии, но «нельзя рассматривать философию как частную форму политики». Н.Н. Карев заявлял, что философия должна формулировать общие синтетические задачи, улавливать общие направления научного и теоретического развития, а «не успевать делать всё за всех» [Карев. 1931. С. 159]. М.Б. Митин не мог отрицать, что философия своеобразна по отношению к политике, но на практике это верное теоретическое положение, заявлял он, у разных уклонистов превращается в недооценку роли ЦК. Он обвинял Я.Э. Стэна и Н.Н. Карева в антипартийности, абстрактности, академичности:

«Антипартийность этого определения состоит в том, что так называемое философское руководство, в замкнутости своей «школки», забыло, что единственным руководящим теоретическим и практическим центром является партия и её Центральный Комитет… Своеобразие ленинизма состоит в том, что он создал такое руководство партией, которое является подлинным диалектическим синтезом теории и практики, теории и политики, теории и организации, теории и тактики» [Митин. 1930. С. 36].

В результате принцип партийности стал средством политической борьбы со всем, что на данный момент попадало под несоответствие практике социалистического строительства. Вульгаризаторский социологизм стал господствовать в оценках как философской традиции, так и современной ситуации. Принцип партийности требовал «разоблачить» классовые корни философских систем, все идеалистические учения объявлялись реакционными, а материалистические – прогрессивными.

Например, М.Б. Митин, характеризуя современную ситуацию в философии в свете юбилея Гегеля, писал: «То оживление на буржуазном «философском фронте», которое происходит сейчас вообще и в особенности в связи со столетней годовщиной со дня смерти великого немецкого философа идеалиста-диалектика Гегеля, является яркой иллюстрацией к приведенным здесь положениям Ленина, прекрасным подтверждением марксистско-ленинского учения о партийности философии. Борьба за диалектический материализм с буржуазной философией, поворачивающей к Гегелю, – один из участков классовой борьбы современной эпохи. Второй гегелевский конгресс, состоявшийся недавно в Берлине, как зеркало, отобразил процессы классовой борьбы в науке.

Этот философский конгресс крайне симптоматичен в том отношении, что он явился очень крупным звеном в процессе фашизации науки и философии, который происходит на Западе.

Борьба между марксизмом (диалектическим материализмом) и всякого рода идеализмом, борьба между большевизмом и фашизмом, социал-фашизмом «вокруг Гегеля» – это одно из очень ярких проявлений классовой борьбы в науке, в философии, которая является отражением гигантских классовых битв современного периода.

Философия – арена жесточайшей классовой борьбы на идеологическом фронте. В философии резко обострилась борьба между двумя основными философскими направлениями – между материализмом и идеализмом» [Митин. 1931. С. 23].

Проявление принципа партийности состояло и в постоянных ссылках на классиков. Для обоснования своей точки зрения становится достаточным сослаться на канонический текст классиков марксизма-ленинизма. От верности интерпретации цитаты зависело, будет ли признано репрезентативным теоретическое положение.

Например, в рецензии на сборник, составленный В.Ф. Асмусом, «Античные мыслители об искусстве» и его вступительную статью М. Егоров писал: «В оценке тех решений, которые дает Аристотель вопросам об отношении формы к материи, сущности и явления, частного и общего, – решений, которые лежат в основе важнейших принципов эстетики Аристотеля и в первую очередь его понимания законов художественного творчества, Асмус занимает позиции, прямо противоположные ленинским оценкам Аристотеля. Асмус пишет в своей статье: «Аристотель уничтожает идеалистическую трещину, созданную Платоном между миром истинно сущего и кажущегося. Диалектика возможности и действительности, материи и формы, признание текучести категорий бытия и мышления открыли перед Аристотелем путь к преодолению платоновского учения об «идеях» (стр. 19-20). Ленин же совершенно противоположным образом характеризовал эти моменты философии Аристотеля. Ленин писал, конспектируя «Метафизику» Аристотеля: «Нет сомнений в реальности внешнего мира. Путается человек именно в диалектике общего и отдельного, понятия и ощущения и т. д., сущности и явления и т. д.» Ленин находит у Аристотеля по преимуществу не диалектические решения вопросов, а живые диалектические запросы и подходы к решениям. Аристотель, как говорит Ленин, «всюду, на каждом шагу ставит вопрос именно о диалектике». Асмус выхолащивает эстетическое учение Аристотеля» [Егоров. 1938. С. 189].

Складывается особая система критериев оценки философского творчества. Истина, в сущности, была известна и не нуждалась в доказательстве. Был продекларирован отказ от академичности, объективности, аргументированности.

«Борьба на поле истории философии – её продолжение, элемент общей социальной борьбы классов и партий. История философии партийна. «Беспартийная» история философии, кичащаяся своим «объективизмом», есть разновидность враждебной пролетариату партийности, особая манера проносить партийность сквозь историю философии, совершенно аналогичная «бесклассовому» государству, праву, морали, искусству. Буржуазная партийность в философии есть неизбежно извращение истории философии, фальсификация её, в соответствии с интересами класса, представляемого идеализмом, в то время как большевистская партийность требует борьбы с извращениями и идеалистическими натяжками в истории философии, борьбы за адекватное познание развития идей таким, каково оно есть. Упомянутая нами непримиримая борьба Ленина с идеалистическими искажениями истории философии, тесно увязанная с современной философской борьбой (Мах, Чернов), является лучшим примером большевистской партийности в этой науке. Классическая формулировка Лениным различия исторической методологии объективизма и революционного марксизма целиком и полностью относится и к истории философии. «Объективист говорит о необходимости данного исторического процесса; материалист констатирует данную общественно-экономическую формацию и порождаемые ею антагонистические отношения. Объективист, доказывая необходимость данного ряда фактов, всегда рискует сбиться на точку зрения апологета этих фактов; материалист вскрывает классовые противоречия и тем самым определяет свою точку зрения. Объективист говорит о «непреодолимых исторических тенденциях»; материалист говорит о том классе, который «заведует» данным экономическим порядком, создавая такие-то формы противодействия другим классам. Таким образом, материалист, с одной стороны, последовательнее объективиста и глубже, полнее проводит свой объективизм. Он не ограничивается указанием на необходимость процесса, а выясняет, какая именно общественно-экономическая формация дает содержание этому процессу, какой именно класс определяет эту необходимость. С другой стороны, материализм включает в себя, так сказать, партийность, обязывая при всякой оценке события прямо и открыто становиться на точку зрения определенной общественной, группы». Марксист, следуя приведенным положениям, должен обнаружить со всей точностью социально-экономическую природу исследуемой философской теории, он должен вскрыть антагонистический классовый характер идей и определить свое отношение в этой борьбе, разоблачить господствующие на протяжении истории философии идеалистические теории, как идеологию господствующих классов, прямо и открыто борясь против них. Тот, кто ограничивается пассивным констатированием сменяющихся идей, для кого идеалистические, как и материалистические, учения есть только равно необходимые порождения истории, кто, изучая Платона, становится платонистом, а Эпикура – эпикурейцем, – тот ничего общего не имеет с марксизмом.

Но партийность ни в какой мере не ущербляет объективности познания. Напротив, как показывает Ленин, она способствует углублению объективности, идет рука об руку с ней. Борьба против апологетического объективизма – один из фронтов борьбы за правильную методологию; другим фронтом является отмеченная нами выше борьба против релятивизма. Партийная философия, в ленинском понимании, включает объективность. Партийный характер философских систем, в релятивистском понимании, исключает её. Для Богданова (а также, напр., Шулятикова) история философии есть смена выражаю­щих классовые интересы идей, а не познание объективной действительности, противоречивое, но неуклонное приближение к абсолютной истине. Для Ленина история философии, как всякая история, есть история классовой борьбы и развитие объективной истины. Умение обнаружить истину в классовой идеологии и умение вскрыть классовую идеологию в движении познания к истине составляют важнейшую черту марксистско-ленинской методологии истории философии. Шаг в сторону от этой позиции – болото объективизма, шаг в другую – трясина релятивизма» [Быховский. 1931. С. 60-61].

Критерий критичности доводиться до гипертрофически абсурдного вида и превращается в требование тотальной самокритики и покаяния, особенно у философа, чьи идеи подверглись критике «бдительных товарищей».

Пример того, как следует признавать свои ошибки, показал А.М. Деборин в своем заключительном слове на заседании Президиума КомАкадемии 20 октября 1930 года: «Переходя к ошибкам так называемого «философского руководства», я должен начать прежде всего со своего содоклада. Мой содоклад я считаю ошибкой… Суть дела заключается в том, насколько наша философская линия в прошлом была связана с актуальными задачами, с актуальными вопросами, которые выдвигаются партией, и каково было наше участие в боевой защите генеральной линии партии» [Деборин. 1931. С. 256].

Когда начался очередной передел власти в философском истеблишменте в 1944-1947 годах, вновь была разыграна карта «принципа партийности», и вновь активно обсуждались критерии, которым должно соответствовать творчество советского философа. В центре дискуссии по книге Г.Ф. Александрова «История западно-европейс­кой философии» стоял вопрос о ленинском принципе партийности философии. А.А. Жданов в своём выступлении на дискуссии подверг критике проповедь «беззубого вегетарианства» по отношению к философским противникам марксизма, возрождение «профессорского квазиобъективизма», который пронизывает всё содержание книги Г.Ф. Александрова. А.А. Жданова особенно возмутило, что почти о всех старых философах Г.Ф. Александров находил случай сказать доброе слово. Чем крупнее буржуазный философ, тем больше «фимиама ему преподносится». Был сделан вывод, что Г.Ф. Александ­ров, сам того не подозревая, оказывался в плену буржуазных историков философии, которые исходят из того, чтобы в каждом философе видеть прежде всего союзника по профессии, а потом уже противника. Такой подход, по мнению А.А. Жданова, если бы они получил развитие в Советском союзе, неизбежно привел бы к объективизму, то есть к раболепию перед буржуазными философами и преувеличению их заслуг, к лишению советской философии боевого наступательного духа. Грех Г.Ф. Александрова виделся в том, что он вел изложение философских взглядов абстрактно, объективистски, нейтрально. Эта тенденция была определена как отход от принципов марксистской философии и, в частности, принципа партийности.

В качестве примера ошибающимся философам приводились классики марксизма-ленинизма, которые вскрывали «лживость и реакционность буржуазного квазиобъективизма», боролись с попытками стать выше противостояния материализма и идеализма в фи­лософии, занять надклассовую позицию.

«Партийность философии марксизма вовсе не означает субъективизма в оценке философских школ и направлений, в оценке исторических событий и исторических деятелей. Напротив, Ленин ещё в борьбе против объективизма Струве показал, что материализм рассматривает общественные явления с подлинно объективных, научных позиций, в то время как буржуазный объективизм замазывает объективные классовые противоречия общественного развития, скрывает классовые позиции и корни своей собственной идеологии. Марксистско-ленинская философия отличается от всех буржуазных систем именно своим до конца последовательным признанием объективной истины. Марксистский принцип партийности требует вскрытия объ­ективного хода развития, научного анализа объективных противоречий, борьбы противоположных тенденций, точного определения характера, направления и объективного значения каждой тенденции, анализа классовых корней каждой философской школы, выявления, каким общественным группам и классам служат эти школы и теории. Только на этой основе можно понять закономерность развития философии и других идеологических надстроек, найти точный, объективный, подлинно научный критерий для правильной оценки различных философских систем и отдельных философов, определить их подлинную историческую роль, значение и место в истории философии» [Каммари. 1949. С. 85].

«Надклассовый» объективизм расценивался как проявление буржуазного подхода и маскирование классовой сущности. Идея «беспартийности» оценивалось как «насквозь буржуазная», «мещанская идея». Считалось, до тех пор, пока существуют классы с противоречивыми интересами и, следовательно, неизбежна классовая борьба, не может быть «беспристрастной» науки и «беспартийной» философии.

Теория марксизма-ленинизма партийна, а её партийность означает самое последовательное отстаивание объективной истины познания.

«Партийность в марксистском понимании требует точного анализа фактов и событий в их внутренней исторической связи, в их развитии, определения объективного значения противоречий и борьбы классов, партий и отдельных личностей.

Марксизм учит судить об эпохах и людях не по их сознанию, не на основании фантазий и иллюзий людей о мире и о самих себе, а по их делам, на основе конкретного, научного анализа общественных отношений, определяющих сознание и волю людей. Маркс, например, указывал, что одно дело, что философ сам думает о своей системе, о её значении, и что она в действительности представляет. Но отсюда следует, что нельзя судить о классовом характере и объективном историческом значении той или иной философской системы на основе одних цитат и высказываний самого философа, тем более что многие философы (до Маркса – все без исключения) не имели сами никакого представления о классовом характере своей философии. У Локка мы можем найти, например, фразы о том, что власть должна принадлежать народу. Но на деле его философия есть обоснование классового компромисса между английской буржуазией и дворянством за счёт народа и против народа. Руссо полагал, что он теоретически обосновывает строй, в котором будет осуществлено царство свободы, равенства и братства, а на деле он обосновывал лишь идеи буржуазной демократии. Фихте заявлял, что его философия – это обоснование системы свободы. А на деле его философия была лишь аристократической реакцией против французского материализма и французской революции, как и философия Канта, Шеллинга и Гегеля. Эта философия обосновала политику реакционной прусско-юнкерской монархии, идеологию национализма и угнетения других наций» [Каммари. 1949. С. 87-88].

Г.Ф. Александрова обвинили в грубейшем нарушением принципа партийности философии. Якобы он смазывал, стирал принципиальное, коренное отличие и прямую противоположность между марксизмом-ленинизмом и буржуазной идеологией, между марксизмом и всеми прошлыми философскими учениями.