К. Лэш \"Восстание элит и предательство демократии\"
Методическое пособие - Культура и искусство
Другие методички по предмету Культура и искусство
? собственную идентичность по своему выбору, ведущих свои собственные жизни (как сказал бы Оскар Уайльд), как если бы сама жизнь была произведением искусства. Традиция романтического субъективизма имела еще одно преимущество перед марксизмом и другими идеологиями, более прочно укорененными на светской почве Просвещения. Дитя контр-Про-свещения в Германии и Англии, романтическая традиция острее ощущала пределы просвещенной рациональности. Не отрицая успехов Просвещения, она сознавала опасность того, что \"расчарован-ность мира\", пользуясь выражением Фридриха фон Шиллера, приведет к эмоциональному и духовному оскудению. Макс Вебер ухватился за это выражение как за разгадку исторического процесса рационализации, центральной темы его собственных трудов. Рассудок усиливает человеческий контроль над природой, но и лишает человечество иллюзии, что в его деятельности есть смысл превыше ее самой. Карл Манхейм, ученик и преемник Вебера, называет это \"проблемой восторга (ecstasy) \", В своем эссе Демократизация культуры, опубликованном в 1932 году, Манхейм напоминает своим читателям, что \"человек, для которого не существует ничего помимо его непосредственных обстоятельств, не является вполне человеком\". Расчарованность мира сделала его \"тусклым, неинтересным и грустным\". Она лишила мужчин и женщин опыта восторга - буквально, сходного с трансом состояния благого исступления; более широко, увлекающего до самозабвения чувства, например, экзальтации восхищения. \"Потустороннего нет; наличный мир не является символом вечного; непосредственная реальность не отсылает ни к чему ей внешнему\". Манхейм считал, что уменьшение \"вертикального различия\", что ассоциировалось у него с демократией, создавало, по крайней мере, возможность подлинных, \"чисто экзистенциальных человеческих отношений\", не опосредованных религией или религиозного происхождения идеологиями вроде романтической любви. Сам Ве-бер был не таким полнокровным оптимистом. Знаменитое заключение Протестантской этики и духа капитализма - \"специалисты без духа, сенсуалисты без сердца\" - давало не самое обнадеживающее видение перспектив человечества. Подобно Фрейду, с которым у него было много общего, он с презрением отвергал утешение религии и ее светских заменителей, настаивая на долге интеллектуала \"по-мужски выносить рок времени\". Тон Фрейда также был разочарованным, но твердым: давайте отставим наши ребячества. Уподобляя религию \"детскому неврозу\", Фрейд утверждал, что \"люди не могут вечно оставаться детьми\". Он добавлял, \"это, по крайней мере, кое-что, знать, что ты можешь полагаться лишь на себя\", и есть определенный героизм в решимости Фрейда и Вебера не отступать перед реалиями, которые, с их точки зрения, нельзя изменить, и жить без иллюзий. Те, кто искал, во что бы верить, едва ли могли найти большой душевный комфорт в этой бескомпромиссной приверженности \"интеллектуальной целостности\", как называл ее Вебер. Скорее их мог привлечь эстетизм Оскара Уайльда или спиритуализированный вариант психоанализа у Карла Юнга. Фрейдовский вариант, по мнению Юнга, не мог \"дать современному человеку того, что он ищет\". Эта версия психоанализа удовлетворяет лишь \"тех людей, кто считает, что у них нет духовных нужд и стремлений\". Наперекор фрейдистам, заявлял Юнг, духовные нужды слишком настоятельны, чтобы не замечать их. Трактуя их как аналогичные голоду или половому влечению, Юнг утверждал, что они всегда найдут себе выражение в том или ином \"выходе\". Т. е. сама их практика дает психоаналитикам понять, что они не могут избежать \"проблем, которые, строго говоря, имеют теологический характер\". Красота юнгианской системы для тех, кто был обеспокоен угрозой \"бессмысленности\", как он это любил называть, состояла в том, что она придавала \"смысл\", не отворачиваясь при этом от современности. На самом деле, успокаивал Юнг своих последователей, они могут оставаться вполне современными, не жертвуя эмоциональным утешением, доставлявшимся прежде ортодоксальной религией. Его описание современного положения начиналось обычным упоминанием об утраченном детстве рода людского. Средневековый мир, в котором \"все люди были чада Господни... и знали наверняка, что им следует делать и как им следует вести себя\", теперь \"настолько же далеко позади, как и детство\". Его невинности обратно не вернешь; мир может идти только вперед к \"расширенному и более интенсивному состоянию сознания\". Человек вполне современный - \"ни в коем случае не человек рядовой\" - должен жить \"без метафизических достоверностей\", он \"отброшен назад к самому себе\". Но в \"зависимости от самого себя\" содержатся беспримерные возможности самораскрытия. Свобода нервирует, но и будоражит. Портрет современного человека у Юнга щедрей, чем у Фрейда. По мнению Фрейда, расчарованность мира лишила людей чувства безопасности, подобного тому, что создается у детей родительской опекой, но, по крайней мере, дала им науку, которая, по его скромной оценке, научила их \"немало чему со времен всемирного потопа\" и будет постепенно \"увеличивать их силы и впредь\". В более энтузиастическом изложении Юнгом этого знакомого рассказа о просвещении современный человек \"стоит на вершине или на самом краешке мира, перед ним - бездна будущего, над ним — неб