Истоки гуманистических идей и свободомыслия Н. Бердяева
Информация - Философия
Другие материалы по предмету Философия
нания всякого деспотизма. Такого бездушного расчета совершенно недостаточно для постижения подлинной человеческой природы, личности другого. Как и Достоевский, Бердяев убеждает, что подлинное постижение человека возможно только через любовь. Будучи человеком религиозным, Бердяев стремится ввести идею свободы в русло христианского учения о свободной жертве и любви Христа. Он отмечает, что "идея авторитета в религиозной жизни противоположна, тайне Голгофы, тайне Распятия, она хочет Распятие превратить в принуждающую силу этого мира... Достоевский остается верен распятой правде, религии Голгофы т.е. религии свободы. Но историческая судьба христианства такова, что эта вера звучит как новое слово в христианстве. Христианство Достоевского есть новое христианство... Достоевский в своем понимании христианской свободы как бы выходит за пределы исторического православия"
Свобода духа Достоевского безмерна - это пленит Бердяева. То, как Достоевский раскрывает внутреннюю диалектику свободы, целиком захватывает Бердяева и, кажется, даже завораживает его. Императив свободы духа Бердяев противопоставляет не только католической, но и православной традиции. И это стремление роднит его с духом Ренессанса и Просвещения. В своих работах Бердяев выскажет идею о том, что в сущности положительный для закалки человеческого духа опыт господства клерикализма должен быть творчески постигнут, пережит и преодолен, и это есть условие, диалектический этап для наступления эпохи Нового Откровения - Откровения Духа, в которой раскроется истина о свободном человеческом творчестве. Бердяев считал Ф.М. Достоевского предтечей подобного откровения.
Бердяев спрашивает, как в грядущем откровении Духа будут разрешаться человеческие трагедии? Каким образом будет утолена духовная жажда ставрогиных, Карамазовых, кирилловых, раскольниковых? Наиболее интересен для Бердяева образ Ставрогина, анализируя который, Бердяев выстраивает целую эсхатологическую антропологию. Ставрогин - это утонченный эстет, как будто бы утомленный собственно неординарностью. Образ этого человека эстетически привлекателен, но эстетизм этот совершенно особый: он завораживает, пленит и губит. Он подобен бездне, в нем неизъяснимая глубина творческих возможностей, какого-то загадочного рокового обаяния и великой тоски. Ставрогин симпатичен Бердяеву (Бердяев думал, что и Достоевскому), и он считает, что трагедия Ставрогина - это трагедия великих творческих возможностей, не реализованных в жизни. Эта трагедия "неизлечима старыми религиозными рецептами". "Старые религиозные рецепты" - это, надо полагать, смирение и покаяние. Духовные переживания Ставрогина есть грех гордыни, но Бердяев склонен считать, что это "огненная жажда нового откровения", чего не мог увидеть религиозный консерватизм. Бердяев делает вывод, что "проблема творчества человека не разрешилась и не могла разрешиться в старом сознании" и что эта проблема разрешима лишь любовью, причем любовью к каждой личности, к ее творческим возможностям.
Бердяев гуманистически признает разумность, достоинство и самоценность всякой личности. Это предполагает и большую терпимость к уникальности человеческой натуры; любовь к человеку как раз и облагораживает личностные особенности. "И нашей любовью к Ставрогину мы помогаем этому воскресению (в результате свободного творческого преодоления зла - Е.В.). Для православного сознания Ставрогин погиб безвозвратно... Но в старом христианском сознании ещё не раскрылся смысл гибели Ставрогина как момента пути к новой жизни..., в новом откровении раскроется возможность воскресения Ставрогина...". Пример этой любви, очевидно, явлен в образе старца Зосимы - антипода строгому, суровому православному старчеству. Зосима призывает к идеалу всеобъемлющей любви и духовной свободы. "Старец Оптиной Пустыни не мог, бы вероятно, сказать: "Братья, не бойтесь греха людей, любите человека и во грехе его, ибо сие есть уже подобно Божеской любви и есть верх любви на земле. Будешь любить всякую вещь, и тайну Божию постигнешь в вещах". В любви раскрывается полнота свободы, и любовь означает радикальное преодоление духа доктринальности и повелительного учительства. В православном старчестве Бердяев не видит подлинного приобщения ни к совершенному знанию, ни к духовной свободе, ни к преображающей любви. Дух человеческий слишком скован историческим христианством, обнаруживающим предрасположенность к покорности земному миру, а старчество есть явление исторического христианства, разделяющее все его недостатки и главный из них - ограничение человеческой свободы. Греховность человека не есть основание для заключения человеческого духа в монастырскую темницу, смирение не раскрывает творческую природу человека, а только подавляет человека. В этом убежденность Бердяева. Анализируя страстную проповедь старца Зосимы Бердяев делает вывод: "Зосима является после подпольного человека, Раскольникова, Ставрогина, Кириллова, Версилова, после царства Карамазовых. Но из недр самого карамазовского царства должен явиться новый человек, родиться новая душа".
Таким образом, "новое откровение" будет выражением христианского гуманизма, начала которого обозначены Достоевским и развивались в творчестве Бердяева. В этом видится несомненная духовная и творческая преемственность между этими двумя выдающимися деятелями отечественной культуры. Старец Зосима - выразитель христианского гуманизма, духа нов?/p>