Вальтер Фельзенштейн и его работа в музыкальном театре
Информация - Культура и искусство
Другие материалы по предмету Культура и искусство
и своим опытом, своим взглядом, эмоциями, интонациямитАж И роль оживает, играя бликами различных граней человеческого характера.
Все должно быть показано конкретно - его слова в беседе с Рольфом Либерманном. То есть без романтизации, идеализации, а достоверно, актуально и так, как есть.
Также Фельзенштейн, как и Покровский, iитает ошибкой привлекать литературный первоисточник.
"Партнерство с публикой" стало одним из краеугольных положений эстетики Фельзенштейна и практики его театра.
Для него не было абстрактной публики, а были реальные, живые герои, которые, если и не фигурировали на iене, всегда участвовали в спектаклях как публика, реально заполнявшая зал, и публика, которая могла прийти завтра или послезавтра, и та публика, которая, может быть, никогда не попадала в его зал, но которая была вся в обобщении, правдивости и сущности человеческой разнообразной натуры близка Фельзенштейну, с которой он чувствовал себя полностью сроднившимся.
Вальтер Фельзенштейн, будучи человеком высочайшей культуры, оставался человеком глубоко народным - и в этом одна из подлинных и главных причин величия его искусства и значительности его личности для искусства ГДР, для всей современной культуры
В фильме телевидения ГДР, посвященном творчеству Фельзенштейна, звучат его слова:
"С тех пор как я вообще инiенирую оперу, во всяком случае последние 15-20 лет, мне страстно хочется поработать над современной вещью, созданной композитором, хореографом, поэтом, в которой были бы речь, пение, мимика, танец, художественно-технические средства - универсальный театр. Театр не может существовать без формы. И верная форма необходима для правды, без которой не может обойтись iена. И позвольте спросить: чего стоит искусство, если в нем нет правды?"
Наталья Сац в книге Новеллы моей жизни (том 2) пишет:
тАжПостановка Фельзенштейна Отелло потрясла москвичей новизной творческого раскрытия музыки, страстно глубоким видением, казалось бы, давно нам знакомых образов трагедии Шекспира, во всей глубине и силе словно заново родившихся для нас сейчас, сегодня.
тАжВслед за первыми звуками оркестра - вспышка молнии, грохот грома, и, кажется, неукротимые силы природы распахнули занавес, оторвали нас от привычного созерцания спектакля, погрузили в самую сердцевину страшной битвы, в ее хаос, в шторм, в волны бушующего моря.
На высоком мосту, перекинутом через бурлящие волны, мы видим сейчас только Отелло и Дездемону.
Она меня за муки полюбила, а я ее - за состраданье к ним, - ликующе звучит в сердцах слушателей. Как хорошо!тАж
О своей режиссерской экспозиции Вальтер Фельзенштейн пишет как о чем-то само собой разумеющемся; он iитает, что его замысел всего лишь логичен.
Существует пример, когда целое произведение, первоначально написанное как драма, с первого же мгновения оказалось во власти музыки. И либреттист Бойто и Верди отказались от первого акта шекспировской драмы и таким путем дали место музыке. Фельзенштейн слышит в звуках оркестра бурю, битву, хаос, а заканчивает словами о любовном согласии Отелло и Дездемоны: Ситуация, в которой два существа должны запеть от любви. Так возникает пение на iене.
В его спектакле идет живая жизнь в звуках. Мы верим правде мыслей, действий, чувств, на наших глазах оживших на глубокой волне музыки. Погружение в зримо звучащий мир с начала и до конца спектакля стало возможным потому, что на iене пылал неугасимый огонь правды, заставляя воспринять правдивое как прекрасное.
Фельзенштейн много работал над экспозицией оперы, прежде чем начал репетировать. Он категорически отказался от старого ее перевода на немецкий Максом Кальбеком и не только перевел заново, но и нашел новые штрихи в характеристиках, ювелирно точные детали конфликтов, правду и поэзию слов. Нашел, все время вслушиваясь в музыку Верди, заново повествующую своим языком о том, как произошла трагедия Отелло.
Органика и поистине гениальное восприятие музыки режиссером дали ему те творческие крылья, на которых он поднял нас, зрителей, так высоко. И хотелось кричать: Браво Шекспиру, Верди, Фельзенштейну!
Лето 1965 года было жарким. Гастроли Комише опер, приехавшей из ГДР, длились недели три. Отелло Фельзенштейна смотрели по нескольку раз, но честно сознаюсь, не только я - многие каждый раз волновались, когда Яго оговаривал Дездемону: хотели верить, что вдруг сегодня все обойдется по-хорошему. Ведь это была совсем новая Дездемона, непохожая на виденных прежде безмятежных красавиц с поздравительных открыток, в завитках золотых волос; нередко у этих Дездемон были хорошие певческие голоса, но голоса эти не доходили до сердца, а кокетство в позе оскорбленной невинности убивало веру в нее.
Дездемона в постановке Фельзенштейна не просто снисходительно разрешает любить себя - она любит сама и любит впервые - горячо, сильно. Ее независимость граничит с героизмом. Ее красота и высокое положение отца сулили ей куда более надежное благополучие. Но она отдала всю свою волю и сердце Отелло.
В исполнении Кристы Ноак Дездемона сильна и очень жизнелюбива. Она борется за свою любовь и тогда, когда наступает последняя секунда ее жизни. Нельзя забыть последних звуков ее голоса. Нельзя забыть Дездемону, распластанную на полу аванiены, - волосы свешиваются в оркестр, касаясь барабановтАж
Каким могуществом должен обладать режиссер, чтобы добиться исполнения этой мизанiены оперной