Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 31 | 32 | 33 | 34 | 35 |   ...   | 41 |

Но Саул, не отвечая на условно корректнуютерапию, с каждым сеансом все глубже погружался в отчаянье. Его эмоциональныйтон стал ровным, лицо сделалось более неподвижным, он сообщал все меньше именьше информации - и он потерял весь свой юмор и чувство меры. Егосамоуничижение выросло до гигантских размеров. Например, во время одного изсеансов, когда я напомнил ему о том, как много безвозмездных консультаций ондал стажерам и молодым сотрудникам Стокгольмского института, Саул сталутверждать, что в результате того, что он сделал с этими блестящими молодымиучеными, он отбросил всю область на 20 лет назад! Я разглядывал свои ногти,когда он говорил, и поднял с улыбкой глаза, ожидая увидеть на его лицеироническое, игривое выражение. Но похолодел, поняв, что это не игра: Саул былсмертельно серьезен.

Все чаще и чаще он бубнил об идеях, которыеон украл, жизнях, которые он разрушил, неудавшихся браках, учениках, которыхнесправедливо завалил (или выдвинул). Широта и размах его порочности были,конечно, свидетельствами всемогущества и величия, которые, в свою очередь,скрывали более глубокое чувство никчемности и незначительности. Во время этихобсуждений мне вспомнился мой первый пациент, которого я вел во времена своейординатуры - один краснощекий фермер с волосами песочного цвета, впсихотическом состоянии утверждавший, что он развязал третью мировую войну. Обэтом фермере - забыл его имя - я не вспоминал больше тридцати лет. То, чтоповедение Саула вызвало в моей памяти такую ассоциацию, само по себе являлосьсущественным диагностическим знаком.

У Саула была тяжелая анорексия; он началбыстро терять вес, у него было глубокое расстройство сна, его преследовалипостоянные саморазрушительные фантазии. Он был на той критической границе,которая отделяет страдающего, хрупкого и тревожного человека от психотика.Зловещие признаки быстро множились в наших отношениях: они теряли своичеловеческие черты. Мы с Саулом больше не относились друг к другу как друзьяили союзники; мы перестали улыбаться друг другу и касаться друг друга - какпсихологически, так и физически.

Я начал объективировать его: Саул больше небыл человеком, который подавлен, он был болен "депрессией" - точнее, в терминахДиагностического и статистического справочника по психическим расстройствам, -"истинной депрессией тяжелого, периодического, меланхолического типа,сопровождающейся апатией, психомоторной заторможенностью, потерей энергии,аппетита и расстройством сна, идеями отношения и параноидными и суицидальнымиимпульсами" (DSM-Ш, код 296.33). Я подумывал о том, какие медикаментыпопробовать и куда его госпитализировать.

Мне никогда не нравилось работать с теми,кто перешагнул границу психоза. Больше, чем чему-либо иному, я придаю значениеприсутствию терапевта и его вовлеченности в терапевтический процесс; но теперья заметил, что отношения между мной и Саулом были полны скрытности - с моейстороны не меньше, чем с его. Я подыгрывал ему в его притворстве с травмойспины. Если бы он действительно был прикован к постели, кто ему помогал Кормилего Но я никогда не спрашивал об этом, так как знал, что подобные расспросыеще больше отдалят его от меня. Казалось, что лучше всего действовать, несоветуясь с ним, и проинформировать его детей о его состоянии. Я спрашивалсебя, какую позицию мне следует занять в отношении 50 тысяч долларов Если Саулуже отослал деньги в Стокгольмский институт, не посоветовать ли им вернуть дарИли, по крайней мере, наложить временный арест на его счета Имел ли я праводелать это Или обязанность Или было бы халатностью этого не сделать

Я по-прежнему часто думал о письмах (хотясостояние Саула стало столь тяжелым, что я все меньше доверял своейхирургической аналогии с "удалением абсцесса"). Когда я шел по дому Саула к егоспальне, то оглядывался вокруг, пытаясь определить, где тот стол, в котором онихранятся. Может быть, мне снять ботинки и пошарить вокруг - во всех ящиках, -пока я не найду их, не вскрою и не вылечу Саула от безумия с помощью ихсодержания

Я вспоминал о том, как в восемь или девятьлет у меня образовался большой нарыв на запястье. Добрый семейный доктор держалмою руку очень нежно, пока обследовал ее - и вдруг прихлопнул ее тяжелойкнигой, которую незаметно держал в другой руке, и выдавил нарыв. За одномгновение нестерпимой боли он закончил лечение, избежав мучительнойхирургической процедуры. Но допустим ли такой благотворный деспотизм впсихиатрии Результаты были замечательными, нарыв зажил. Но прошло еще многолет, прежде чем я решился снова пожать руку доктору!

Мой старый учитель, Джон Уайтхорн, считал,что можно диагностировать "психоз" по характеру терапевтических отношений:пациента, говорил он, можно считать "психотиком", если терапевт больше нечувствует, что они с пациентом являются союзниками в работе по улучшениюпсихического здоровья пациента. Согласно этому критерию, Саул был психотиком.Моя задача состояла теперь не в том, чтобы помочь ему открыть три этихпресловутых письма, или быть более настойчивым, или предпринять дневнуюпрогулку: она была в том, чтобы уберечь его от госпитализации и не датьразрушить себя.

Таково было мое положение, когда произошлонеожиданное. Вечером накануне моего очередного визита я получил от Сауласообщение, что его спина прошла, что теперь он снова может ходить и придет вмой офис к назначенному часу. Как только я взлянул на него, еще до того, как онуспел что-либо сказать, я осознал, что произошли глубокие перемены: со мнойснова был прежний Саул. Исчез человек, погруженный в отчаянье, чуждый всемучеловеческому - смеху, ощущению жизни. Несколько недель он был заперт впсихозе, в стены которого я безуспешно стучался. Теперь он неожиданно вырвалсянаружу и снова был со мной.

Только одно могло сделать это, думал я.Письма!

Саул не продержал меня долго в напряжении.За день до этого ему позвонил коллега, попросивший дать рецензию на научныйпроект. Во время их разговора друг спросил вскользь, слышал ли он новость одокторе К. Встревоженный, Саул ответил, что был прикован к постели и последниенесколько недель ни с кем не общался. Коллега сказал, что доктор К. внезапноумер от легочной эмболии, и стал описывать обстоятельства его смерти. Саул струдом удержался от того, чтобы не перебить его и не вскричать: "Мне нет деладо того, кто был с ним, как он умер, где он похоронен и кто говорил прощальнуюречь! Мне нет дела до всего этого! Только скажи мне, когда он умер!" В концеконцов Саул получил точную дату смерти и быстро вычислил, что доктор К. долженбыл умереть до того, как получил журнал, и, следовательно, не мог прочестьстатьи Саула. Он не был разоблачен! Мгновенно письма перестали быть ужасными, ион достал их из ящика и распечатал.

Первое письмо было от сотрудникаСтокгольмского института, просившего у Саула рекомендательное письмо дляполучения должности в Американском университете.

Второе письмо было простым уведомлением осмерти доктора К. и расписание похоронных мероприятий. Оно было послано всембывшим и нынешним сотрудникам и стажерам Стокгольмского исследовательскогоинститута.

Третье письмо было короткой запиской отвдовы доктора К., которая писала, что, вероятно, Саул уже слышал о смертидоктора К. Доктор К. всегда высоко отзывался о Сауле, и она полагает, что онхотел бы, чтобы она отослала ему неоконченное письмо, которое она нашла написьменном столе доктора К. Саул протянул мне короткую рукописную записку отпокойного доктора К.:

"Дорогой профессорС.,

Я собираюсь приехать в Соединенные Штаты,впервые за двенадцать лет. Я хотел бы включить в свой маршрут Калифорнию - приусловии, что Вы будете на месте и я смогу увидеть Вас. Я очень скучаю по нашимразговорам. Как всегда, я чувствую себя здесь очень одиноко - профессиональныйкруг в Стокгольмском институте так убог. Мы оба знаем, что наша совместнаяработа была не слишком успешной, но, по-моему, самое главное, что она позволиламне узнать Вас лично после тридцатилетнего знакомства с Вашей работой иглубокого к ней уважения.

Еще одна просьба..."

Здесь письмо прерывалось. Возможно, япрочел в нем больше, чем говорилось, но я вообразил, что доктор К. ждал чего-тоот Саула, чего-то столь же важного для него, как то признание, которое жаждалполучить от него Саул. Но если отбросить эту догадку, было и так ясно: ни одноиз апокалиптических предсказаний Саула не подтвердилось: тон письма был,несомненно, теплый, принимающий и уважительный.

Саул сумел заметить это, и благотворноедействие письма было немедленным и глубоким. Его депрессия со всеми своимизловещими физиологическими признаками исчезла в одно мгновение, и он расценилсвои мысли в последние несколько недель как странные и чуждые ему. Кроме того,наши отношения снова восстановились: он опять был со мной приветлив, благодарилменя за то, что я возился с ним, и выражал сожаление, что причинил мне столькобеспокойства за прошедшие несколько недель.

Его здоровье восстановилось, Саул готов былзакончить лечение сразу, но согласился прийти еще дважды - на следующей неделеи через месяц. Во время этих сеансов мы пытались понять, что же случилось, инаметили стратегию совладания с возможными стрессами в будущем. Я проверил всесимптомы, которые меня беспокоили, - его саморазрушение, его грандиозноечувство своей порочности, его бессонницу и отсутствие аппетита. Еговыздоровление было полным. После этого, казалось, делать больше было нечего, имы расстались.

Позже до меня дошло, что если Саул таксильно ошибался в оценке чувств доктора К. к нему, то он, вероятно, точно также неправильно оценивал и мои чувства. Понимал ли он когда-нибудь, как сильно яо нем беспокоился, как я хотел, чтобы он время от времени забывал свою работу инаслаждался роскошью дневной прогулки по Юнион Стрит Понимал ли онкогда-нибудь, как сильно я мечтал присоединиться к нему, хотя бы выпить вместечашечку кофе

Но, к сожалению, я никогда не говорил этогоСаулу. Мы больше не встречались; и спустя три года я узнал, что он умер. Вскорепосле этого на вечеринке я встретил молодого человека, который только чтовернулся из Стокгольмского института. Во время долгого разговора о годах егостажировки я упомянул, что у меня был друг, Саул, который тоже получил тудаприглашение. Да, он знал Саула. Между прочим, любопытно, что его стажировкаотчасти состоялась благодаря "добрым отношениям, которые Саул установил междууниверситетом и Стокгольмским институтом". Слышал ли я о том, что в своемзавещании Саул оставил Стокгольмскому институту 50 тысяч долларов

9. ТЕРАПЕВТИЧЕСКАЯ МОНОГАМИЯ

- Я ничто. Грязь. Падаль. Ничтожество. Яслоняюсь по помойкам на задворках человеческого жилья. Боже, умереть! Статьмертвой! Раздавленной в лепешку в автомобильной давке и затем спаленной изогнемета. Ничего чтобы не осталось. Ничего. Даже вскользь сказанных слов: "Былакогда-то такая козявка по имени Мардж Уайт".

Еще один полночный звонок от Мардж. О Боже,как я их ненавидел! Не потому, что они были вторжением в мою жизнь - я привык,это часть профессии. Год назад, когда я впервые принял Мардж в качествепациентки, я не сомневался, что будут звонки; как только я ее увидел, то сразупонял, что мне предстоит. Не требовалось большого опыта, чтобы обнаружитьпризнаки глубокого расстройства. Ее опущенная голова и сутулые плечи говорили:"депрессия". Широко раскрытые глаза и беспокойные руки и ноги подтверждали:"тревога". Все остальное: многочисленные попытки самоубийства, расстройствопитания, изнасилование в детстве отцом, психотические эпизоды, 23 года терапии- просто кричало о том, что передо мной "пограничное состояние", котороевызывает ужас в сердце благополучного стареющего психиатра, стремящегося ккомфорту.

Она сказала, что ей тридцать пять лет, онаработает техником в лаборатории, что 10 лет с ней занимался терапией психиатр,который теперь переехал в другой город, что она бесконечно одинока и что раноили поздно - это лишь вопрос времени - она покончит с собой.

Мардж неистово курила во время сеанса,часто затягиваясь лишь по два-три раза, а затем раздраженно гася сигарету,чтобы через несколько минут зажечь новую. Она не могла сидеть весь сеанс, разатри вставала и прохаживалась туда-сюда. Несколько минут она сидела на полу впротивоположном углу моего кабинета, свернувшись клубком, как зверек измультфильма.

Моим первым побуждением было послать ееподальше - как можно дальше - и больше никогда не видеть. Под любым предлогом:мое время занято, я уезжаю на несколько лет из страны, перехожу к научнымисследованиям. Но вскоре я услышал свой голос, предлагающий ей еще однувстречу.

Возможно, меня привлекла красота Мардж, еечерная челка, обрамляющая поразительно белое лицо с классическими чертами. Илиэто было мое чувство ответственности преподавателя В последнее время я частоспрашивал себя, могу ли я с чистой совестью обучать студентов психотерапии и вто же время отказываться лечить трудных пациентов. Полагаю, я принял Мардж помногим причинам; но главной из них, мне думается, был стыд - стыд за стремлениек легкой жизни, за избегание тех самых пациентов, которые нуждаются во мнебольше всего.

Так что я предвидел такие отчаянные звонки,как этот. Я предвидел кризис за кризисом. И ожидал, что когда-нибудь мнепридется ее госпитализировать. Слава Богу, я этого избежал - встреч с ночнымидежурными, заполнения бумаг, публичного признания своего поражения, ежедневныхпоездок в больницу. Уймы пропавшего времени.

Нет, я ненавидел не вторжение и даже не тенеудобства, которые были связаны с этими звонками, а то, как мы разговаривали. Точнее, одну вещь:Мардж заикалась при каждом слове. Она всегда заикалась во время приступов -заикалась и искажала свое лицо. Я мог представить себе ее прекрасное лицо,изуродованное гримасами и спазмами. В спокойном, устойчивом состоянии мы сМардж говорили о лицевых спазмах и решили, что это попытка сделать ееуродливой. Очевидная защита против сексуальности, они появлялись всякий раз,когда возникала сексуальная угроза извне или изнутри. Результат этойинтерпретации был похож на круги по воде от брошенного камешка: простогоупоминания слова "секс" было достаточно, чтобы вызвать спазмы.

Ее заикание выводило меня из себя. Я знал,что она страдает, но все равно вынужден был сдерживать себя, чтобы не сказать:"Давай, Мардж! Продолжай! Какое там следующее слово"

Но самым ужасным в этих звонках была моябеспомощность. Она устраивала мне испытание, и я никогда его не выдерживал. Впрошлом было, наверное, двадцать таких звонков, и ни разу я не нашел способапомочь ей.

В ту ночь проблема заключалась в том, чтоона увидела большую статью о моей жене в "Стэнфорд Дэйли". После десяти летработы моя жена покинула пост главы администрации Стэнфордского центра женскихисследований, и университетская газета непомерно восхваляла ее. Делоосложнялось тем, что в тот вечер Мардж посетила публичную лекцию очень толковойи очень привлекательной молодой женщины-философа.

Pages:     | 1 |   ...   | 31 | 32 | 33 | 34 | 35 |   ...   | 41 |    Книги по разным темам