— Я знаю,— вздохнула яудовлетворенно. Я почувствовала, как уходит напряжение. Я чувствовала, как оно покидает моетело. — Зулейка— это некийсурэм с гор Бакатете, — сказала я в абсолютной уверенности. — Я всегда знала об этих созданиях.— Видя удивление налице Флоринды, я продолжала отважно. — Зулейка — не земное существо. Она— создание. Она сама— магия.
— Нет,— категорическивозразила мне Флоринда. — Зулейка — земное существо. А вот Эсперанса нет. — Улыбнувшись мне, она добавила: — Это должно быть достойнойзагадкой для тебя.
— Кажется,я поняла, —пробормотала я,—ноятакая невосприимчивая и не могу сформулировать, что я поняла.
— У тебяхорошо получается, —тихо усмехнулась она. — Будучи такой невосприимчивой, какой ты бываешь обычно, тебе нужноподождать, пока ты действительно, на самом деле, на 100 процентов проснешься,чтобы понять. Весь фокус в том, чтобы остаться в повыш енном осознании. Когда мы вповышенном осознании, нет ничего невозможного для понимания. — Чувствуя, что я готова прерватьее, она закрыла мне рот рукой и добавила: — Не думай сейчас об этом. Всегдапомни, что ты обладаешь силой во здействия, даже в состоянии повышенногоосознания, а твое мышление несовершенно.
Я услышала, что кто-то движется в тени закустами. — Кто там— спросила я,привстав. Я оглянулась, но никого не увидела. Женский смех эхом отозвался во дворе. — Ты их не видишь, — сонно сказала Флоринда.— А почему они отменя прячутся
Флоринда улыбнулась: — Они не прячутся от тебя. Простоты не можешь видеть их без помощи нагваля Мариано Аурелиано.
Я не знала, что ответить на это. Накаком-то уровне это было абсолютно понятно, но я покачала головой.
— Тыможешь помочь мне увидеть их
Флоринда кивнула. — Но твои глаза устали; ониустали от того, чтослишком много видят. Тебе нужно поспать.
Я специально широко открыла глаза, боясьпропустить того, кто выйдет из кустов в момент, когда ослабнет мое внимание. Япристально глядела на листья и тени, уже не отличая их друг от друга, пока незаснула крепко, без сновидений.
Глава 18.
Смотритель дремал на своей любимой скамейке в тени сапотового дерева. Это было все, что он делал последние двадня. Он больше не подметал дворики и не сгребал листья, а просто сидел часамина скамейке, подремывая или глядя вдаль, как будто у него было тайное знание очем-то, что мог видеть лишь он один.
В доме все изменилось. Я бесконечнозадавалась вопросом,не напрасно ли приехала сюда, и чувствовала себя как обычно виновато инастороженно. Единственное, что я делала —это непрерывно спала. А когда просыпалась, то, бесцельно слоняясь по дому, сбеспокойством осознавала, что ничто не осталось прежним. Казалось, что-то оченьважное для меня исчезло из дома.
Протяжные и громкие вздохи смотрителявторглись в мои мысли. Не в состоянии сдерживать тревогу дольше, я оттолкнулакнигу в сторону, поднялась на ноги и преодолела короткое расстояние междунами.
— Почемуты сегодня не собираешь и не сжигаешь листья — спросила я.
Вздрогнув, он поднял голову, но неответил. На нем были очки, сквозь темные стекла которых я не могла видетьвыражения его глаз. Я не знала, остаться, или уйти, или дождаться ответа.Боясь, что он может уснуть снова, я спросила громко и нетерпеливо:
— Есть ликакая-нибудь особая причина того, что ты больше не собираешь и не сжигаешьлистья
Он отделался от моего вопроса своимсобственным:
— А тывидела, чтобы хоть один лист упал за последние два дня
Когда он приподнял очки, его глаза,казалось, просверлилименя насквозь.
— Нет,— сказалая.
Серьезность тона и манера поведенияскорее, чем его заявлени е, которое я нашла нелепым, заставили меня удержаться от ответа.
Кивком головы он предложил мне сесть рядомс ним на скамейку и, пододвинувшись вплотную, прошептал мне на ухо:
— Этидеревья точно знают, когда позволять листьям опадать.
Он осмотрел все вокруг себя, как будтобоялся, что нас могут подслушать, а затем добавил таким жедоверитель ным шепотом:
— А сейчасдеревья знают, что их листьям не нужно падать.
— Листьяувядают и падают независимо от чего бы то ни было, — важно произнесла я. — Это закон природы.
— Этидеревья крайне капризны, — упорно настаивал он. — У них есть собственный разум.Они не подвластны законам природы.
— Что жезаставляет деревья не сбрасывать листья — спросила я, пытаясь сохранитьсерьезное выражение.
— Хорошийвопрос, — размышлялон, задумчиво потирая подбородок. — Боюсь, что я еще не знаю ответа. Деревья не сказали мне.— Он глупо улыбнулсяи добавил: — Я ужеговорил тебе, что это не обыкновенные деревья.
Прежде чем я успела возразить, онспросил:
— Ты ужеприготовила себе завтрак
Я чрезвычайно удивилась такой внезапнойсмене предметаразговора.
— Да,— согласилась я,потом запнулась на минуту. Мной овладело почти дерзкое настроение. — Вообще-то я не так уж и забочусьо пище. Мне нравится есть одно и то же и утром, и вечером. Я жила бы нашоколаде и орехах, если бы от этого не появлялись прыщи.
Забыв об осторожности, я по своемуобыкновению началажаловаться. Я сказала смотрителю, что очень хотела бы поговорить с женщинами.— Для менячрезвычайно важно, чтобы они объяснили, что со мной происходит. Тревога — вот все, что занимает меня впоследнее время. — Япочувствовала себя более спокойно после того, как сказала все, что хотела.— Правда, что ониушли навсегда —спросила я.
— Да,навсегда, — ответилсмотритель. И увидев недоумение, написанное на моей физиономии, добавил: — Но ведь ты знала об этом,правда Ты уже разговаривала со мной, не так ли
Прежде чем я могла оправиться от шока, онспросил меня искренним, но приводящим в замешательство тоном, — Почему же это так шокировалотебя — Он на минутуостановился, как бы давая мне время подумать, потом сам ответил на свой вопрос.— О, я знаю! Ты бесишься, потому что они взяли с собой Исидоро Балтасара. — Он похлопывал меня по спине, как бы подчеркивая каждое слово. По его глазамбыло видно, что ему все равно, как я отреагирую: яростью илислезами.
Знание, что встречи не будет, дало мненепостижимое чувство самообладания.
— Я незнала этого, —пробормотала я. —Клянусь, я на самом деле ничего не знала. — Я смотрела на него в немомотчаянии и ощущала, как кровь отливает от моего лица. Колени болели. В грудибыло так тяжело, что я едва могла дышать. В полуобморочном состоянии я обеимируками ухватилась за скамейку.
Голос смотрителя был слышен как оченьдалекий звук. — Никтоне знает, вернется ли он. Даже я. — Наклонившись ко мне, он добавил, — Мое личное мнение: он ушел сними на время, но он вернется; если не прямо сейчас, то через несколько дней. Этомое мнение.
Я поискала его глаза, — проверить, не смеется ли он надомной. Его неунывающее лицо излучало искренность и доброжелательность. Глазабыли по-детски бесхитростны.
— Но когдаон вернется, он уже больше не будет Исидоро Балтасаром, — предупредил меня смотритель. — Тот Исидоро Балтасар, которого ты знала, я думаю, уже ушел. И как тыдумаешь, что во всем этом самое грустное — Он остановился, а потом самответил на свой вопрос. — Ты приняла его как дар и даже не поблагодарила за все еговнимание, помощь и любовь к тебе. Наша самая большая трагедия в том, что мышуты, не замечающие ничего, кроме нашего шутовства.
Я была слишком опустошена, чтобыпроизнести хоть слово.
Внезапно смотритель поднялся на ноги. Неговоря ни слова, как будто его очень стесняло мое общество, он пошел вдольтропинки, ведущей к другому дому.
— Неоставляй меня здесь совсем одну, — закричала я ему вслед.
Он повернулся, посмотрел на меня, а потомрассмеялся. Это был громкий, радостный смех, эхо от которого разносилось вокруг по кустам чапарраля. Он еще раз посмотрел на меня, а потом исче з, как будто кусты чапарраля поглотили его.
Будучи не в состоянии следовать за ним, я все ещеждала, что онвернется или вне запно появится передо мной, испугав до полусмерти. Я все ещеоставалась в напряжении, которое ощущалось скорее телом, чем умом.
Как это всегда случалось, я не слышала,когда подошла Эсперанса, но ощутила ее присутствие. Я обернулась иобнаружила, что онасидит на скамейке под сапотовым деревом. Я пришла в восторг уже только от того,что вижу ее.
— Ядумала, что никогда больше тебя не увижу, — вздохнула я. — Я почти смирилась с этим, думая,что ты тоже ушла.
— Богмилостив ! — произнесла она в странном оцепенении.
— Тыдействительно Зулейка — воскликнула я.
— Несовсем, — возразилаона. — Я Эсперанса.Чем ты занимаешься Валяешь дурака, разрешая вопросы, на которые никто не в состоянииответить
Никогда в жизни я не была так близка кнервному расстройству, как в этот момент. Я чувствовала, что разум не всостоянии перенести обрушившееся на него давление и могла просто не выдержатьболи и смятения.
—Соберись, девочка, —строго сказала Эсперанса. — Худшее еще не пришло. Но мы больше не можем оберегать тебя.Сейчас ты близка к помешательству, но маги не могут остановить это давление.Сегодня ты сама приняла вызов и либо будешь жить, либо умрешь. В данном случаея говорю не метафорически.
Я едва могла говорить из-заслез.
— Яникогда не увижу Исидоро Балтасара — спросила я.
— Я небуду врать, чтобы пощадить твои чувства. Нет, он никогда не возвратится.Исидоро Балтасар — только мгновение в магии. Сон, который ушел после того, как былувиден. Исидоро Балтасар, как сон, уже ушел.
егкая, почти задумчивая улыбка тронула еегубы. — Чего я еще незнаю, — продолжалаона, — так это ушелли тот человек, новый нагваль, навсегда. Ты понимаешь, конечно, что даже если он вернется,то он уже не будет Исидоро Балтасаром. Он будет чем-то таким, чего ты не встречала досих пор.
— Он будетнеизвестен мне —спросила я, не осознавая до конца, хочу ли я это знать.
— Не знаю,дитя мое, — сказалаона неопределенно и безразлично. — Просто не знаю. Я сама в сновидении. То же и с новым нагвалем.Сновидящи е, такие как мы,непостоянны, и именноэта непостоянность позволяет нам существовать. С нами ничего непроисходит, кроме сновидений.
Ослепленная слезами, я просто не виделаее.
— Чтобыоблегчить боль, проникни глубже в себя, — тихо сказала она. — Сядь, подожми колени, охватилодыжки скрещеннымируками, правую лодыжку — левой рукой. Положи голову на колени и дай печалиуйти.
Дай земле смягчить твою боль. Позвольцелебным силам земли войти в тебя.
Я села на землю так, как советовала Эсперанса. Спустя мгновение моя печаль исчезла. Глубокоетелесное ощущениекомфорта сменило муку. Я утратила ощущение себя в каком-либо ином контексте,чем здесь и теперь. При отсутствии субъективной памяти у меня не было иболи.
Эсперанса указала мне место на скамейкерядом с собой. Кактолько я села, она взяла мою руку в свои и некоторое время терла ее, слегкамассируя, а потом сказала, что у меня слишком мясистая рука, для такойкост лявой девицы. Потом она повернула мою руку ладонью вверх ивнимательно ее рассматривала. Не сказав ни слова, она бережно сложила мою руку вкулак.
Мы долго сидели молча. Было далеко заполдень; стоялатишина, которую нарушал лишь шелест листвы, колеблемой бризом.
Я подняла взгляд на Эсперансу, и внезапно совершенно сверхъестественнаяуверенность осенила меня: я знала, что мы уже говорили подробно и о моемприезде в дом ведьм и об уходе магов.
— Что сомной, Эсперанса —спросила я. — Ясновижу
— Ну...— начала онамедленно. В ее глазах засиял огонек, как будто она предлагала мне проверить, всновид ений ли я. — Сядь на землю ипроверь.
Я так и сделала. Единственное, что ячувствовала, — этопрохладу камня, на котором сидела. Никакое ощущение не было послано мне в ответ.— Я не сновижу, — заявила я. — Но почему тогда я чувствую, чтомы уже обо всем говорили — Я внимательно посмотрела на нее, надеясь найти ответ в выражении еелица. — Я вижу тебя впервый раз со дня моего приезда, но чувствую, что мы бывали вместе каждый день,— пробормотала ябольше для себя, а не для того, чтобы меня услышали. — Уже прошло семьдней.
—Значительно больше. Но тебе нужно решить эту задачу самостоятельно с минимальнойпомощью, — сказалаЭсперанса.
Я кивнула, соглашаясь. Было так многовсего, о чем хотелось спросить, но я знала, что говорить бесполезно. Не имеяпонятия, каким образом, но я знала, что все мои вопросы уже предусмотрены. Меняпереполняли ответы.
Эсперанса задумчиво смотрела на меня, какбудто сомневаясь вмоем понимании. Потом очень медленно, внимательно произнося слова, онаска зала:
— Я хочу,чтобы ты знала, что состояние осознания, которое ты здесь получаешь, тольковременное, каким бы глубоким и постоянным оно тебе ни казалось. Ты оченьскоро вернешься ксвоим пустякам. Это наша женская судьба, и это особенно трудно.
— Я думаюты не права, —запротестовала я. —Ты совсем не знаешь меня.
— Именнопотому, что я знаю тебя, я все это говорю. — Она остановилась на минуту, икогда заговорила снова, ее голос был строгим и серьезным. — Женщина очень скрытна. Запомни:воспитанная, чтобы вечно быть слугой, она чрезвычайно изворотлива и умна.— Бурный, звонкийхохот Эсперансы предупредил любое желание протестовать.
— Лучшее,что ты можешь сделать, — это не говорить ничего, — заявила она. Взяв меня за руку,она помогла мне подняться и предложила пойти в маленький дом для очень длинногои важного разговора.
Pages: | 1 | ... | 40 | 41 | 42 | 43 | 44 | ... | 46 | Книги по разным темам