Если прочесть только оглавление "Опытов",они покажутся бессистемными и бесплановыми рассуждениями обо всем на свете.Единственным предметом и стержнем является сам Монтень. "...Содержание моейкниги – я сам... Но яхочу, чтобы меня видели в моем простом, естественном и обыденном виде,непринужденным и безыскусственным, ибо я рисую не кого-либо иного, а себясамого" [44]. Однако такая установка не заставляет философа ни замыкаться всебе, ни смотреть свысока на других. Монтень подчеркивает: "Я выставляю наобозрение жизнь обыденную и лишенную всякого блеска, что, впрочем, одно и тоже" [45].
Прелесть "Опытов" именно в том, что Монтеньне пытается создать завершенный, целостный автопортрет, отдавая предпочтениеминутному впечатлению и не боясь быть уличенным в противоречиях. "Я не в силахзакрепить изображаемый мною предмет. Он бредет беспорядочно и пошатываясь,хмельной от рождения, ибо таким он создан природою. Я беру его таким, каков онпредо мной в то мгновение, когда занимает меня... Я рисую его в движении, и нев движении от возраста к возрасту или, как говорят в народе, от семилетия ксемилетию, но от одного дня к другому, от минуты к минуте... Эти мои писания– не более чемпротокол, регистрирующий всевозможные проносящиеся вереницей явления инеопределенные, а при случае и противоречащие друг другу фантазии, то липотому, что я сам становлюсь другим, то ли потому, что постигаю предметы придругих обстоятельствах и с других точек зрения" [46].
Монтень воспринимает и себя и весьокружающий мир как живой, открытый процесс, между автором и его книгойобразуется обратная связь. "Пока я снимал с себя слепок, мне пришлось не раз ине два ощупать и измерить себя в поисках правильных соотношений, вследствиечего и самый образец приобрел большую четкость и некоторым образомусовершенствовался. Рисуя свой портрет для других, я вместе с тем рисовал себяи в своем воображении, и притом красками более точными, нежели те, которые яприменял для того же ранее. Моя книга в такой же мере создана мной, в какой ясам создан моей книгой" [47].
Совершенно иным человеком предстает Руссо всвоей "Исповеди". Если Монтень подчеркивает свою обыденность, то Руссо с первыхже слов заявляет об уникальности своего творения и личности: "Я предпринимаюдело беспримерное, которое не найдет подражателя. Я хочу показать своимсобратьям одного человека во всей правде его природы, – и этим человеком буду я. Я один.Я знаю свое сердце и знаю людей. Я создан иначе, чем кто-либо из виденных мною;осмеливаюсь думать, что я не похож ни на кого на свете. Если я не лучше других,то по крайней мере не такой, как они. Хорошо или дурно сделала природа, разбивформу, в которую она меня отлила, об этом можно судить, только прочтя моюисповедь" [48].
Свою уникальность Руссо переживаетнеобычайно остро. Он предпочел бы быть забытым всем человеческим родом, чемчтобы на него смотрели, как на обычного человека. Исповедь его также призванабыть "произведением единственным в своем роде" по своей беспримернойправдивости, "чтобы в нем можно было увидеть душу хотя бы одного человека безвсяких прикрас" [49].
Но разве не сделал этого уже Монтень Нет,отвечает Руссо: "Я всегда смеялся над фальшивой наивностью Монтеня: он какбудто и признает свои недостатки, а вместе с тем приписывает себе только те,которые привлекательны; тогда как я всегда считал и теперь считаю, что я, вобщем, лучший из людей, и вместе с тем уверен, что как бы ни была чистачеловеческая душа, в ней непременно таится какой-нибудь отвратительный изъян"[50].
Стиль "Исповеди" радикально отличен от стиля"Опытов". Монтень противоречив, знает об этом, но не видит здесь повода длягордости. Руссо возводит свою внутреннюю противоречивость в достоинство ипринцип. Монтень рассказывает о некоторых смешных или болезненных свойствахсвоего характера, например повышенной телесной стыдливости, странноконтрастирующей с раскованностью его речи, как бы между прочим. Руссоподчеркнуто выставляет напоказ все неканонические черты и странности своейнатуры и биографии. Самораскрытие для него важнее производимого впечатления;точнее – желаниепроизвести впечатление человека, говорящего о себе все, решительно перевешиваетв нем желание понравиться. Он самоутверждается через самораскрытие. В отличиеот Монтеня, который спокойно рассказывает о себе, Руссо свойственны углубленный самоанализ, стремление найти истокисобственной личности, понять и объяснить свойства своего характера изопределенных первоэлементов и специфического их сочетания на разных стадияхжизни. Его интересует не миг, а жизнь. "Есть известная преемственность душевныхдвижений и мыслей: они последовательно видоизменяют друг друга, и этонеобходимо знать, чтобы правильно судить о них. Я стараюсь повсюду раскрытьпервопричины, чтобы дать почувствовать связь последствий" [51].
В самоисследовании Руссо нет "ненужных"частностей. Чем страннее, необычнее и непонятнее поступок или мотив, чем большепроявляется в них рассогласованность чувств, мысли и поведения, тем ониинтереснее. "Сколько ничтожных мелочей приходится мне раскрыть перед людьми, вкакие подробности, возмутительные, непристойные, часто ребяческие и смешные,придется мне входить, чтобы следовать за нитью моих тайных наклонностей, чтобыпоказать, как каждое впечатление, оставившее след в моей душе, впервые прониклов нее!" [52].
Руссо гораздо глубже, чем кто бы то ни былодо него, передает текучесть человеческого сознания, вследствие которой индивидможет в один и тот же момент испытывать противоречивые чувства и по-разномудумать об одном и том же предмете. Он видит себя одновременно импульсивным изаторможенным, чувственным и мечтательным, чувствительным и рационалистичным.Для него в высшей степени характерно состояние, которое позже Ф.М.Достоевскийназовет в "Идиоте" "двойными мыслями".
Умер друг и соперник Жан Жака Клод Анэ. "Надругой день я с самой глубокой, самой искренней печалью говорил о нем смаменькой; и вдруг посреди беседы у меня появилась низкая и недостойная мысль,что я наследую его гардероб, а главное – прекрасный черный костюм, давномне приглянувшийся" [53]. Руссо-моралист отлично знает границу между добром излом, но его психика с этим часто не считается: "Как только мой долг и моесердце вступали в противоречие, первый редко одерживал победу... действоватьпротив своей склонности было для меня всегда невозможно" [54].
Главное художественно-психологическоеновшество "Исповеди" Руссо в том, что он изображает свое "Я", при всей егопротиворечивости, внутренне единым, последовательным и развивающимся. Отсюда иего повышенный интерес к детству и юности. Руссо первым подошел к осознанию ихизнутри. Благодаря этому многие явления, казавшиеся современникам Руссострашными и постыдными (импульсивное детское воровство, ложь, мастурбация ит.п.), стали понятнее и к ним начали относиться терпимее. Как точно заметил А.Моруа, "найдя у другого человека, и притом великого, те же желания, а иногда ипричуды, которым читатель сам предается или которые по меньшей мере вводят егов искушение, он проникается доверием к самому себе..." [55].
За демонстративное выставление напоказтемных и постыдных свойств своего "Я" Руссо часто обвиняли в цинизме. Но Руссопреувеличивает значение этих фактов именно потому, что воспринимает и оцениваетих в свете тех же самых жестких моральных критериев, что и его современники.Вызов, который он бросает обществу, – следствие внутреннего напряжения,преодолеть которое Руссо бессилен.
"Я" Монтеня остается открытым ипеременчивым. Говоря, что он сам создан своей книгой, Монтень имел в виду нетолько оставленный потомкам литературный образ, но и свою реальную "самость",изменяющуюся в итоге самоанализа. Руссо смотрит на себя ретроспективно и потомувидит (или думает, что видит) первоэлементы и истоки своей личности. Зато егоналичное "Я" представляется ему чем-то готовым, абсолютным, закрытым. Онопроявляется, но уже не изменяется. Уникальность оборачивается для негонеизбывным одиночеством. "И вот я один на земле, без брата, без ближнего, бездруга – без иногособеседника, кроме самого себя" [56]. И даже гордая уверенность в исчерпывающемзнании самого себя, которой открывается "Исповедь", сменяется горькимпризнанием: "...истинные и первоначальные побуждения, лежащие в основаниибольшинства моих поступков, мне самому не так ясны, как я это долгое времявоображал" [57]. Напряженная интроспекция позволяет философу выразить свои смутные и мучительныечувства, но отчетливого знания не дает.
Эскалацию субъективности, начатую Руссо,продолжили романтики, создавшие настоящий культ эгоцентризма и интроспекции.Как ни спорны черты, границы и признаки так называемой "романтическойличности", основные принципы романтического канона человека вырисовываютсядовольно отчетливо [58].
- Человеческое "Я" есть нечто автономное, отличноеот общества, культуры, убеждений, ценностей, короче – от всякого другого.
- ичность и общество находятся в состояниипостоянного и неустранимого конфликта друг с другом. Общество подавляет инивелирует индивидуальность, включая ее в систему стандартных, безличных ролейи отношений (отчуждение). Всякий социальный успех человека означает поражениеего как личности, а то, что кажется неудачей, оборачивается успехом.
- Индивид может спасти и сохранить свое "Я", толькоподдерживая отчуждение между собой и миром. Он должен постоянно уходить,скрываться от людей, изобретать для себя какие-то новые антироли, недоступныеостальным. Это могут быть путешествия в отдаленные местности, уединенная жизньв горах или на необитаемом острове или внутренние, психологические, путешествия– в прошлое или в глубь собственной психики. Ноэто обязательно должно быть нечто трудное, опасное, недоступное для других.
- Поскольку физическое пространство ограничено,наибольшую экзистенциальную ценность имеет внутреннее, духовное пространство,уход в себя. "Ты знаешь, я очень люблю говорить сам с собой. Я нашел, что самыйинтересный человек среди моих знакомых – я сам"[59], – писаС.Киркегор.
- Романтическая личность всеми фибрами души жаждетчеловеческого тепла, интимности, самораскрытия. Культ всепоглощающей любви иинтимной страстной дружбы –неотъемлемые признаки романтизма. Но в силу общих законов отчужденного мира и(или) собственных психологических черт потребность романтика в интимностиникогда не удовлетворяется; он всегда живет в состоянии одиночества,трактуемого одновременно как величайшее несчастье и как нормальное состояниевсякой возвышенной души.
- Хотя человеческое "Я" – совершенно особая психическая и духовная реальность, ономножественно. Каждый человек заключает в себе множество разных возможностей идолжен решить, какую из них признать подлинной. "Большинство людей подобновозможным мирам Лейбница, – писаФ.Шлегель. – Этовсего лишь равноправные претенденты на существование. Как мало таких, ктосуществует на самом деле" [60].
Трудности самореализации отчасти связаны сбогатством и многогранностью личности. "Облик, в котором человек ходит переднами, не содержит в себе ничего непреложного, сквозь этот облик можетпроглядывать совсем иной, с не меньшими, а то и с большими правами наосуществление... У Гофмана и других романтиков к каждому персонажу даны ещеварианты его же: один вариант сбывшийся, что не уничтожает значениенесбывшихся" [61].
Но реализация того или иного вариантазависит не только от "Я". Романтики жалуются на отчуждающее влияние общества,обезличивающее человека, вынуждающее его отказываться от своих наиболее ценныхпотенций в пользу менее ценных. Они вводят в теорию личности целую сериюоппозиций: дух и характер, лицо и маска (К.Брентано, Э.Гофман), человек и его"двойник", "тень" (А.Шамиссо, Л.Тик). Это делает романтический мир в высшейстепени трагическим и вместе с тем театральным.
Отсюда типичное для романтиков"преднамеренное построение в жизни художественных образов и эстетическиорганизованных сюжетов" [62]. Разумеется, жизнестроительство как подражаниеопределенным образцам не ограничивается рамками какой-либо одной историческойэпохи. Еще А.И.Герцен отмечал странное "взаимодействие людей на книгу и книгина людей. Книга берет весь склад из того общества, в котором возникает,обобщает его, делает более наглядным и резким, и вслед за тем бывает обойденареальностью. Оригиналы делают шаржу своих резко оттененных портретов, идействительные лица вживаются в свои литературные тени. В конце прошлого векавсе немцы сбивали немного на Вертера, все немки на Шарлотту; в начале нынешнего– университетскиеВертеры стали превращаться в "разбойников", не настоящих, а шиллеровских.Русские молодые люди, приезжавшие после 1862, почти все были из "Что делать",с прибавлением нескольких базаровских черт" [63]. Для культуры романтизма такоежизнетворчество особенно характерно, хотя это и противоречит принципуориентации на собственную индивидуальность.
Подобно буддийскому "недеянию", античномустоицизму, христианскому аскетизму и ренессансной всесторонности, романтическаяпрограмма поисков "самости" подчеркнуто элитарна, обращена не к толпе, а кгероям. Романтический канон личности был завершением и одновременно началомразложения новоевропейского индивидуализма. В первой, героической фазе своегоразвития философия романтизма провозгласила радикальное освобождение всякойличности.
"Фаустовский человек" громко заявляет освоей самостоятельности и готовности взять на себя ответственность не только засвои собственные поступки, но и за судьбы мира. Он уверен, что
ишь тот, кем бой за жизнь изведан,
Жизнь и свободу заслужил! [64]
Но столкновение с суровой действительностьюпоказывает ему ограниченность собственных возможностей, вызывая столь же оструюнеудовлетворенность собой, как и окружающим миром:
Я утром просыпаюсь с содроганьем
И чуть не плачу, зная наперед,
Что день пройдет, глухой к моим желаньям,
И в исполненье их не приведет...
Бог,обитающий в груди моей,
Влияет только на моесознанье.
На внешний мир, на общий ход вещей
Не простирается его влиянье.
Мне тяжко от неполноты такой,
Я жизньотверг и смерти жду с тоской [65].
<<<ОГЛАВЛЕHИЕ >>>
Главапятая
"КРИЗИС ЧЕЛОВЕКА" ИСОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ АЛЬТЕРHАТИВА
Освобождение илиотчуждение
Что значит освободить
Если в пустыне я освобожу человека,
который никуда не стремится,
чегобудет стоить его свобода
Свобода существует лишьдля кого-то,
кто стремится куда-то.
Освободить человека в пустыне,
значит возбудить в нем жажду
и указатьему путь к колодцу.
Только тогда его действияобретут смысл.
А.деСент-Экзюпери