Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 |   ...   | 49 |

Посещение церкви постепенно стало для меняневыносимым. Там громогласно, и я бы даже сказал — бесстыдно, вещали о Боге, о Егонамерениях и поступках. Там людей громко убеждали иметь такие чувства иверить в такие тайны,которые, я знал, были внутренними и сокровенными и которые не следует выдаватьни единым словом. Я мог лишь заключить, что никто, даже священник, видимо, незнает тайны, иначе люди не осмелились бы открыто говорить о ней и профанироватьглубокие чувства банальными сантиментами. Более того, я был уверен, что такойпуть к Богу неправилен, поскольку твердо знал, знал по опыту, что благодатьнисходит только на того, кто безоговорочно подчиняется Его воле. То жеговорилось и с кафедры, но словами из совершенно непонятного мне Апокалипсиса.Мне казалось, что каждый человек должен ежедневно задумываться о смысле Божьейволи. Я этого не делал (мой номер 1 отнимал у меня слишком много времени), нобыл уверен, что сделаю, как только возникнет настоящая необходимость. Мнеказалось, что религиозные предписания зачастую заменяли собой Божью волю,которая могла проявляться столь неожиданно и пугающе, с единственной целью— избавить людей отнеобходимости понимания. Я становился все более скептичным, проповеди моегоотца и других священников вызывали у меня чувство неловкости. Люди вокруг,казалось, принимают как должное этот темный жаргон, бездумно проглатывая всепротиворечия, как то: Бог всеведущ и поэтому все предвидел, Он сам сотвориллюдей грешными, но тем не менее наказывает их за грехи вечным проклятием иадским пламенем.

Долгое время дьявол никак не присутствовалв моих размышлениях. Я считал его чем-то вроде злой собаки на хозяйском дворе.Никто, кроме Бога, не нес ответственности за этот мир, и Он, я знал это, был нетолько добр, но и страшен. Мне становилось как-то неуютно, когда я слышалпрочувствованную проповедь отца о добром Боге, о любви Его к людям и людей кНему. Знает ли отец, о чем говорит — думал я, терзаясь сомнениями.Может ли он убить меня, своего сына, принеся меня в жертву, как Авраам— Исаака, или принятькрестные муки, как Иисус Нет, он не способен на это. А это значит, что он невсегда осознавал волю Бога, подчас ужасную, как известно из самой Библии. Мнестало ясно, что слова о повиновении Богу произносятся бездумно. Очевидно, Божьяволя неизъяснима для людей, иначе они относились бы к ней благоговейно изодного лишь страха перед Его могуществом, которое может быть столь ужасным— я знал это. Мог ликто-нибудь, претендующий на знание Божьей воли, предвидеть то, что Он заставилсделать меня В Новом Завете, по крайней мере, нет ничего подобного. ВетхийЗавет и Книга Иова могли бы открыть мне глаза, но я тогда знал их мало, равнокак и не мог найти ничего полезного, готовясь к конфирмации. О страхе Божьем я,конечно, слышал, но лишь как о пережитке иудаизма, давно отринутымхристианским учением о Божьей любви и доброте.

Образы моих детских снов меня смущали. Яспрашивал себя: Кто со мною говорит Кто настолько бесстыден, что выставляетфаллос в храме Кто заставляет меня думать о Боге, Который разрушает Своюцерковь столь непристойным образом Возможно ли, чтобы это был дьявол Я несомневался, что здесь действовал Бог или дьявол. По крайней мере, я былсовершенно уверен, что эти мысли и образы принадлежат не мне.

Таков был главный опыт моей жизни, и яосознал, что несу за него ответственность, что от меня зависит, как сложится вдальнейшем моя судьба. Я был поставлен перед проблемой, решить которую не мог.Кто поставил меня перед ней — спросить было не у кого. Я был уверен лишь в одном — я сам должен найти ответ вглубинах своего сознания; я одинок перед лицом Бога; именно Он задает мне этиужасные вопросы. С самого начала я ощущал свое предназначение, как если бы мояжизнь была определена мне судьбой и должна быть выполнена как задача. Этопридавало мне внутреннюю уверенность. И, хотя я никогда не мог объяснить это,судьба моя не раз подтверждала справедливость моей убежденности. Мне не нужнобыло иметь эту уверенность,она владела мной, частодаже наперекор обстоятельствам. Никто не мог отнять у меня убеждение, что мнебыло предписано сделать то, что хочет Бог, а не то, что хочу я. Часто у меняпоявлялось чувство, что в каких-то значительных вещах я уже не среди людей, нонаедине с Богом. И там я уже не был одинок, а находился вне времени, и Он,Который был всегда и будет всегда, в конце концов давал ответ. Эти разговоры смоим Другим были глубоким переживанием: с одной стороны, это была тяжелаяборьба, с другой —высочайшее наслаждение.

Понятно, что об этом я ни с кем говорить немог. Я не знал никого, кому можно было бы объяснить это, кроме, разве что, моейматери. Мне казалось, она думала, как я. Однако вскоре я заметил, что онауклонялась от разговоров со мной. Она восхищалась мною и только. Итак, яоставался один со своими мыслями. Признаться, мне это нравилось. Я играл один иодин мечтал. У меня был мой собственный, только мне принадлежащиймир.

Мать я любил безмерно. От нее исходиложивое тепло, с ней было уютно, она обожала поболтать, но и сама с готовностьювыслушивала любого. У нее, очевидно, был литературный талант, вкус и глубина.Но эти ее качества не смогли развиться должным образом, они так и осталисьневостребованными, скрытыми за неброской внешностью полной, добродушной,пожилой женщины. Она очень любила угощать гостей и прекрасно сама готовила,она, наконец, была не лишена юмора. Взгляды ее были вполне традиционными длячеловека ее положения, однако ее бессознательное нередко обнаруживало себя, итогда возникал образ мрачный и сильный, обладающий абсолютной властью и как былишенный физического тела. Мне казалось, она состояла из двух половинок, однабезобидная и человечная, другая — темная и таинственная. Эта вторая обнаруживала себя лишь иногда,но всякий раз это было неожиданно и страшно. Тогда она говорила как бы сама ссобой, но все ею сказанное проникало мне в душу и я совершеннотерялся.

Когда это случилось впервые, мне, помнится,было лет шесть и я еще не ходил в школу. По соседству с нами жили весьмазажиточные люди. У них было трое детей — старший мальчик, примерно моеговозраста, и две девочки помладше. По воскресеньям детей наряжали, как мнеказалось, очень смешно — в лакированные туфли, крахмальные жабо и белые перчатки. Одеждудетей чистили щеткой, а их самих тщательно причесывали даже в будни. Они былихорошо воспитаны и старались держаться на расстоянии от меня, грубого мальчикав рваных брюках, дырявых туфлях и с грязными руками. Мать бесконечно не даваламне покоя сравнениями и наставлениями: Посмотри на этих милых детей, они такхорошо воспитаны, так вежливы, а ты ведешь себя как уличный мальчишка, тыневозможен. Я почувствовал себя униженным и решил отколотить милогомальчика, что и исполнил. Его мать пришла в бешенство, она прибежала к моей скриками и протестами. Моя мать была, конечно, напугана и прочитала мнеприправленную слезами нотацию, более долгую и страстную, чем когда-либо раньше.Я не чувствовал никакой вины, наоборот, был вполне доволен собой. Мне казалось,что я в какой-то мере наказал этого чужака за вызывающее поведение. Однаковолнение матери испугало меня. Раскаиваясь, что огорчил ее, я убежал к своемустолику за клавикордами и принялся играть в кубики. Некоторое время в комнатебыло тихо. Мать, как обычно, сидела у окна и вязала. Потом я услышал, как онаневнятно бормочет что-то, и из ее отрывочных слов понял, что она думает опроисшествии, но смотрит на него уже другими глазами. Вдруг она произнесла: Нонельзя же так выставляться, в конце концов! Я догадался, что она говорила отех разодетых лобезьянках. Ее любимый брат был охотником, он держал собак ибез конца говорил о щенках, полукровках, помете и т. д. С облегчением я понял,что мать считает этих ужасных детей беспородными и что ее выговор не следуетпринимать всерьез. Но я уже тогда понимал, что должен оставаться совершенноспокойным, не показывать свой триумф и говорить: Вот видишь, ты же сама таксчитаешь! Она пришла бы в негодование: Ужасный мальчишка, как ты смеешьговорить такое о своей матери! Отсюда можно заключить, что нечто подобноеслучалось и раньше, просто я не помню.

Я рассказываю эту историю потому, что в тотпериод, когда развивался мой скепсис, произошел случай, проливший свет надвойственную природу моей матери. Однажды за столом заговорили о скучныхмелодиях некоторых духовных гимнов. Речь шла о возможной их ревизии. И вдругмать пробормотала: О du Liebe meiner Liebe, du verwunschte Seligkeit (О любовь моейлюбви, ты проклятое блаженство... — нем.).*

2 Как и раньше, я притворился, что нерасслышал, стараясь не выдать свое ликование.

Двойственная природа матери была одной изглавных причин моих ночных кошмаров. Днем ласковая, по ночам она казаласьстранной и таинственной, являясь мне страшным всевидящим существом — полузверем, жрицей из медвежьейпещеры, беспощадной как правда и как природа. В такие минуты она былавоплощением того, что я называю natural mind.

Я знаю, во мне тоже есть нечто от этойдревней природы, и это позволяет, что не всегда приятно, видеть людей и вещитакими, какие они есть. Я могу дать себя обмануть, если не желаю знатьистинного положения вещей, но в глубине души я его вполне себе представляю. Эточувство сродни инстинкту или архаическому механизму партиципации — мистического соединения с другими. Этокак внутреннее зрение, когда каждый акт видения беспристрастен.

Понял я это гораздо позже, после разногорода странных происшествий. Так, однажды я рассказал историю жизни незнакомогомне человека. Это было на свадьбе друга моей жены. Ни невесту, ни кого-либо изее семьи я не знал. За столом я сидел напротив бородатого мужчины средних лет,которого мне представили как адвоката, мы оживленно беседовали о криминальнойпсихологии. Чтобы ответить на конкретный вопрос, я в качестве примера привелпридуманную историю. Вдруг мой собеседник изменился в лице, а за столомвоцарилась тишина. Я растерянно замолчал. Слава Богу, подали десерт, так чтовскоре я поднялся и вышел в холл, где, забившись в угол с сигарой, попыталсяосмыслить случившееся. В эту минуту ко мне подошел один из соседей по столу и сукором сказал: Как вы могли так дискредитировать человека — Дискредитировать! Чем же— Ну, та история,которую вы рассказали... — Но я ее просто выдумал — от начала и доконца!

Каково же было мое изумление, когдавыяснилось, что я во всех подробностях рассказал правдивую историю моеговизави. И в этот момент я с ужасом обнаружил, что не могу вспомнить ни единогослова из нее — и посей день это мне не удалось. Один из немецких психологов в своей автобиографииописывает аналогичный случай: однажды на постоялом дворе он уличил в краженеизвестного ему молодого человека, поскольку увидел это своим внутреннимзрением.

Я могу привести массу случаев из своейжизни, когда мне вдруг становилось известно то, чего я никоим образом знать немог. Это знание приходило ко мне как моя собственная идея. С моей матерьюбывало то же самое. Она не понимала, что говорит, но в ее голосе появлялась некая абсолютнаяавторитарность, и произносила она именно то, чего требовала даннаяситуация.

Мать считала меня не по возрасту разумными, как правило, общалась со мной как со взрослым, делилась тем, чего не могласказать отцу, делая меня, ребенка, своим поверенным. Мне было лет одиннадцать,когда я узнал от нее об одном деле, связанном с отцом и сильно менявстревожившем. Я долго ломал голову и наконец решил, что должен посоветоватьсяс одним из друзей отца — тот, как считалось, был влиятельным человеком. Не сказав материни слова, я отправился после школы в город. Был полдень, когда я позвонил вдверь этого человека, но служанка, сказала, что его нет дома. Разочарованный, явернулся домой. Теперь же мне понятно, что это было providentia specialis(некое провидение. —лат.). Несколько позже мать снова вспомнилаоб этом деле. На этот раз все выглядело совершенно иначе — оно не стоило и выеденного яйца.Почувствовав себя глубоко уязвленным, я подумал: Каким же нужно было бытьослом, чтобы принять это всерьез, я ведь чуть было не наделал бед! С тех порвсе, что говорила мне мать, я делил надвое, потеряв к ней доверие. Меня большеникогда не тянуло рассказать ей о том, что всерьез занимало моимысли.

Но иногда, в те моменты, когда проявлялосьее второе ля, она говорила настолько to the point (в точку. — англ.), что меня бросало в дрожь. Втакие минуты мать была бесподобным собеседником.

С отцом все было по-другому. Мне частохотелось поделиться с ним религиозными сомнениями и попросить у него совета, ноя не делал этого: мне казалось (я даже знал это наверняка), что он ответит лишьтак, как велит ему долг. Насколько я был прав в своем предположении, выяснилосьпозже. Отец лично готовил меня к конфирмации, что утомляло меня смертельно.Листая катехизис и надеясь найти там что-нибудь, кроме смутных, скучных исентиментальных измышлений о Неr'е Jesus'e, я однажды наткнулся на главу оТроице. Там обнаружилось нечто меня волновавшее: единство, которое одновременноявлялось тройственностью. Этот парадокс не давал мне покоя, и я с нетерпениеможидал момента, когда мы дойдем до этого места. Но когда наконец дошли, отецсказал: Далее говорится о Троице, но мы это пропустим, потому что я сам здесьничего не понимаю. Восхищаясь его честностью, я тем не менее был глубокоразочарован и сказал себе: Вот так. Они ничего не знают и даже думать нехотят. Как же я могу поделиться с ними моей тайной

Я осторожно попытался сблизиться снекоторыми одноклассниками, казавшимися мне склонными к размышлениям, но тщетно— в ответ никакогоотклика, одно лишь недоумение, что, в конечном счете, оттолкнуломеня.

Несмотря на очевидную скуку, я честностарался достичь слепой веры без понимания — такое отношение, на мой взгляд,соответствовало отцовскому, и готовился к причастию — последней моей надежде. Это,думал я, всего лишь традиционное причащение, своего рода ежегодное прославлениеГоспода нашего Иисуса Христа, который умер 1890 — 30 = 1860 лет назад. Но ведь онже сказал когда-то: Приимите, ядите: сие есть тело мое (Мф. 26, 26), чтобы мыели хлеб причастия так, будто это его тело, изначально бывшее человеческойплотью. Точно так же мы должны пить вино, которое было его кровью. Мне сталоясно, что таким образом мы должны были принять его в себя. Это выгляделонастолько абсурдным и невозможным, что я уверился в существовании великойтайны, скрытой за всем этим, и в своей причастности к ней. Это и былопричастием, которому мой отец придавал такое большое значение.

Pages:     | 1 |   ...   | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 |   ...   | 49 |    Книги по разным темам