Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 |   ...   | 49 |

Меня как громом поразило. Это было первоестолкновение с реальностью. Что ж, значит, мне придется работать!— подумал я. И сэтого момента я сделался серьезным ребенком. Я тихонько отполз и направился вотцовский кабинет, где достал свою латинскую грамматику и стал старательнозубрить. Спустя десять минут со мной случился самый сильный из моих обмороков.Я чуть не упал со стула, но через несколько минут почувствовал себя лучше ипродолжал работать. Черт подери, я не собираюсь падать в обморок,— сказал я себе. Наэтот раз прошло пятнадцать минут, прежде чем начался второй приступ. Он былпохож на первый. А теперь ты снова будешь работать! — приказал я себе, и через часпережил третий приступ. Тем не менее я не сдался и работал еще час, пока у меняне возникло ощущение, что я победил. Теперь я чувствовал себя лучше, и приступыбольше не повторялись. Я ежедневно садился за грамматику и несколько недельспустя вернулся в школу. Головокружения прекратились. С этим было поконченонавсегда! Но таким образом я узнал, что такое невроз.

Постепенно я припомнил, с чего всеначалось, и полностью осознал, что причиной всей этой неприятной истории был ясам. Поэтому я никогда не испытывал злобы к толкнувшему меня школьнику,понимая, что он предназначен был сделать это и что все было срежиссированомной самим — отначала и до конца. Знал я и то, что это больше не повторится. Я ненавидел себя,и еще — стыдился. Ясам себя наказал и выглядел дураком в собственных глазах. Никто кроме меня небыл виноват. Я был проклят! С того времени меня начала безумно раздражатьродительская заботливость и их жалостливый тон, когда речь заходила обомне.

Невроз стал еще одной моей тайной, и тайнойпостыдной. Это было поражение. Тогда же проявились во мне крайняя щепетильностьи необыкновенное прилежание. Причем добросовестность моя была не толькопоказной, мне необходимо было убедиться, чего я стою, необходимо было бытьдобросовестным перед самим собой. Регулярно я вставал в пять утра, чтобыпозаниматься, а иногда работал с трех до семи — до ухода в школу.

То, что меня сломило и, собственно, привелок кризису, — этостремление к одиночеству, восторг от ощущения, что я один. Природапредставлялась мне полной чудес, и меня влекло к ней. Каждый камень, каждоерастение, каждая вещь казались мне живыми и удивительными. Я уходил в природу,к ее основаниям — вседальше и дальше от человеческого мира.

* * *

Приблизительно тогда же со мной произошлоеще одно важное событие. Я шел в школу из Кляйн-Хенингена, где мы жили, вБазель, как вдруг в какой-то момент меня охватило чувство, будто я только чтовышел из густого облака и теперь наконец стал самим собой! Как будто стенатумана осталась за моей спиной, и там, за этой стеной, еще не существоваломоего ля. Теперь же я знал, что оно есть. До этого я тоже существовал, но все,что случалось, случалось с тем ля. Раньше со мнойчто-то делали, теперь это я делал что-то. Переживаниебыло очень важным и новым: я обладал властью. Как ни странно, в этот миг, как ив те месяцы, что длился мой обморочный невроз, я ни разу не вспомнил о своемсокровище на чердаке. Иначе я, наверное, заметил бы аналогию между чувствомвласти и чувством обладания сокровищем. Но этого не произошло, — все мысли о человечке в пеналеисчезли.

Кажется тогда же я получил приглашениепровести каникулы на Фирвальдштеттском озере, в доме одного нашего знакомого.Дом стоял у самого озера, рядом был лодочный причал и весельная лодка. Сынухозяина и мне разрешили ею пользоваться, строго предупредив, чтобы мы былиосторожны. К несчастью, я уже тогда знал, что править вайдлингом (лодка типагондолы) нужно стоя. Дома у нас была маленькая плоскодонка, и в старой канавемы пробовали разные штуки. Поэтому первое, что я сделал, — это стал на корме во весь рост ивеслом оттолкнулся от берега. Для осторожного хозяина это было уж слишком, онсвистком подозвал нас к себе и здорово меня отругал. Я был крайне огорчен,признавая, что сделал именно то, чего меня просили не делать, а значит,заслужил выговор. И тем не менее меня охватила ярость: как этот толстый,невежественный и грубый человек посмел оскорблятьменя. Мое ля ощущало себя взрослым человеком,обладающим чувством собственного достоинства, человеком уважаемым и почтенным.Но контраст с реальностью был столь очевиден, что в какой-то момент я остановилсебя: А кто ты, собственно, такой Реагируешь так, будто ты бог весть какаяперсона! И ведь сам понимаешь, что он совершенно прав. Тебе едва двенадцать, тышкольник, а он отец семейства, богатый, влиятельный человек, у него два дома имножество отличных лошадей.

В голове у меня была каша: во мне как бысошлись два человека: один — школьник, который не успевает по математике и далеко не уверен всебе, второй — важнаяперсона — человек,которым нельзя пренебрегать, столь же уважаемый и влиятельный, как хозяин дома.Этот второй был пожилым человеком, он жил в восемнадцатом веке, носил туфли спряжками и белый парик, ездил в наемном экипаже с высокими колесами,оборудованном козлами на пружинах с кожаными ремнями.

В восемнадцатом веке я чуть позже побывалблагодаря необычному случаю. Однажды мимо нашего дома в Кляйн-Хенингенепроехала старинная зеленая карета из Шварцвальда. Она выглядела так, будто всамом деле прикатила из прошлого. Увидев ее, я подумал: это именно то, чтонужно! Это из моего времени. Я будто узнавал ее — ну точно такая же, как те, накоторых я ездил. Потом возникло своего рода santiment ecoeurant (отвратительноечувство. —фр.), как будто кто-то украл ее у меня,обманул — отняллюбимое прошлое. Карета осталась от тех времен! Не могу описать, чтопроисходило со мной или что меня так сильно волновало: тоска, ностальгия иличувство узнавания: Все так и было! Именно так!

Затем произошло еще одно событие, опятьуводившее меня в мой восемнадцатый век. В доме одной из моих теток я обнаружилстаринную статуэтку: две терракотовые фигурки — старый доктор Штукельбергер(личность, хорошо известная в Базеле в конце восемнадцатого века) и егопациентка — свысунутым языком и закрытыми глазами. Легенда такова: однажды старыйШтукельбергер шел по мосту, когда к нему подскочила эта изрядно надоевшаядоктору дама и стала взахлеб излагать свои жалобы. Старик сказал: Да, да, всамом деле с вами что-то не так. Высуньте-ка язык и закройте глаза, после чегобыстро исчез. Назойливая дама так и осталась стоять с высунутым языком— всем на посмешище.Так вот, у старого доктора были туфли с пряжками, которые я странным образомпризнал за свои, будучи твердо уверенным, что именно такие туфли я носил. Ядаже заявил об этом, чем привел всех в замешательство. Я почему-то помнил этитуфли у себя на ногах и не мог объяснить, откуда взялась эта безумнаяубежденность. Каким образом я очутился в восемнадцатом веке Кстати в те дни ячасто путал даты, писал: 1786 вместо 1886, и всякий раз с чувством необъяснимойностальгии.

После случая с лодкой и последовавшего заним вполне заслуженного наказания я стал обдумывать эти разрозненныевпечатления, и они связались воедино: во мне две личности, два разных человека,живущих в разное время. Я пребывал в крайнем замешательстве, мой мозг несправлялся с этим. Наконец я пришел к неутешительному выводу, что сейчас явсе-таки всего лишь младший школьник, который заслужил наказание и должен вестисебя соответственно возрасту. Тот другой, похоже, совершенная бессмыслица. Яподозревал, что это как-то связано с различными историями, которые рассказывалиродители и родственники о моем деде. Но и это было не совсем так, поскольку дедродился в 1795 году, а значит, жил в девятнадцатом веке; более того, он умерзадолго до моего рождения. Невозможно, чтобы я был идентичен ему. Эти моидогадки были тогда неотчетливы и походили на сны. Не могу сейчас вспомнить,знал ли я тогда о моем легендарном родстве с Гёте. Думаю, что нет, потому чтовпервые услышал эту историю от посторонних людей. Суть этих неприятных для меняслухов заключалась в том, будто мой дед был родным сыном Гёте.

К двум моим фиаско — математике и рисованию— добавилось третье:с самого начала я ненавидел физкультуру. Я не выносил, когда меня учили, какмне следует двигаться. Я ходил в школу, чтобы научиться чему-то новому, а недля того, чтобы отрабатывать бесполезные и бессмысленные акробатическиеупражнения. Более того, после несчастных случаев в раннем детстве у меняосталась некоторая физическая робость, которую я так и не смог преодолеть. Воснове ее лежала моя недоверчивость к миру и к собственным силам. Мир, конечноже, казался мне прекрасным, но вместе с тем непостижимым и угрожающим. А явсегда с самого начала хотел знать, кому и чему я доверялся. Возможно, это былокак-то связано с матерью, которая однажды покинула меня на несколько месяцевТогда — и я опишу этопозже — у меняначались невротические обмороки, и врач, к моему большому удовольствию,запретил мне заниматься гимнастикой. Я избавился от этого бремени, но вынужденбыл проглотить еще одну неудачу.

Освободившееся время уходило не только наигры, у меня появилось время для новой страсти: я читал любой попадавшийся мнена глаза кусок печатного текста.

* * *

В один из летних дней того же 1887 года явышел из школы и отправился на соборную площадь. Небо было изумительным, и всевокруг заливал яркий солнечный свет. Крыша кафедрального собора, покрытаясвежей глазурью, сверкала. Это зрелище привело меня в восторг, и я подумал:Мир прекрасен, и церковь прекрасна, и Бог, который создал все это, сидитдалеко-далеко в голубом небе на золотом троне и... Здесь мысли мои оборвались,и подступило удушье. Я оцепенел и помнил только одно: сейчас не думать!Надвигается что-то ужасное, то, о чем я не хочу думать, к чему не смеюприблизиться. Но почему Потому что совершу самый страшный грех. Что же это засамый страшный грех Убийство Нет, не может быть. Самый большой грех— это грех противСвятого Духа, и нет ему прощения. Всякий, кто совершит его, проклят навечно.Это очень огорчит моих родителей: их единственный сын, к которому они такпривязаны, обречен на вечное проклятие. Я не могу допустить, чтобы этопроизошло с моими родителями. Все, что мне нужно, — никогда больше не думать обэтом.

Но сказать легко, а сделать Всю дорогудомой я старался думать о самых разных вещах, но обнаружил, что мысли мои сноваи снова возвращаются к прекрасному кафедральному собору, который я так любил, ик Богу, сидящему на троне, — дальше все обрывалось, словно от удара током. Я повторял просебя: Только не думать об этом. Только не думать об этом! Домой я пришел всмятенном состоянии. Мать, заметив мое смятение, спросила: В чем делоЧто-нибудь случилось в школе Я не обманул ее, сказав, что в школе все впорядке. Я даже подумал, что, может, стоит признаться матери в подлиннойпричине своего смятения. Но для этого мне пришлось бы сделать невозможное:додумать свою мысль до конца. Бедная мать ни о чем не подозревала, она не моглазнать, что я находился в смертельной близости греха, который не прощается, чтоя мог попасть в ад. Я решил не признаваться и постарался привлекать к себе какможно меньше внимания.

В ту ночь мне плохо спалось. Снова и снованеведомая и запретная мысль врывалась в мое сознание, и я отчаянно пыталсяотогнать ее. Следующие два дня были сущим мучением, и мать окончательноубедилась, что я болен. Но я, как мог, противился искушению признаться во всем,понимая, что признание заставит моих родителей сильно страдать.

Однако на третью ночь муки сталиневыносимыми. Я проснулся как раз в тот момент, когда поймал себя на мысли оБоге и кафедральном соборе. Я уже почти продолжил эту мысль! Я чувствовал, чтобольше не в силах сопротивляться. Покрывшись испариной от страха, я сел вкровати, чтобы окончательно проснуться. Вот оно, теперь это всерьез!Я должен думать. Это должнобыть придумано прежде, чем... Но почему я должен думать о том, чего не знаю! Яне хочу этого, клянусь Богом, не хочу! Но кому-то это нужно Кто-то хочетпринудить меня думать о том, чего я не знаю и не хочу знать. Я подчиненкакой-то страшной Воле. И почему выбрали именно меня Я придумывал хвалы Творцуэтого прекрасного мира, был благодарен Ему за этот ни с чем не сравнимый дар,но почему же я должен думать о чем-то непостижимо жестоком Я не знаю, что это,действительно не знаю, потому что не могу и не должен подходить сколько-нибудьблизко к этой мысли, иначе я рискую внезапно подумать об этом. Я этого не делал и не хотел, онопришло, как дурной сон. Откуда берутся такие вещи То, что случилось со мной,— не в моей власти.Почему В конце концов, я не создавал себя, я пришел в этот мир по воле Бога,то есть был рожден своими родителями. Или, может быть, этого хотели моиродители Но мои добрые родители никогда бы не помыслили ничего подобного. Этослишком жестоко!

Последняя мысль даже показалась мнезабавной. Я вспомнил про дедушку и бабушку, которых знал только по портретам.Они выглядели такими добродушными — я не мог представить себе, что они в чем-то виноваты. Затем яокинул взором длинный ряд своих неведомых предков и наконец добрался до Адама иЕвы. И тут меня осенило: Адам и Ева были первыми людьми, у них не былородителей, они были созданы Самим Богом, и Он намеренно создал их такими,какими они стали. У них не было никакого другого выбора, кроме как быть такими,какими создал их Бог. Они вообще не знали, что можно быть кем-то другим. Онибыли безупречны, ведь Бог творит лишь совершенство, и все же они согрешили. Кактакое стало возможно Они не смогли бы сделать этого, если бы Бог не создал дляних эту возможность. Очевидно, что Бог и змия сотворил в искушение им. Бог вСвоем всеведении устроил все так, чтобы первые родители согрешили. Итак, это Бог хотел, чтобы они согрешили.

С моей души будто камень упал, теперь язнал, что происходящее со мною сейчас — происходит по Божьей воле. Нодолжен ли я совершить свой грех Входит это в Его намерение или же нет Мнебольше не приходило в голову молить о просветлении, ведь Сам Бог придумал дляменя эту безнадежную ситуацию, я не волен уйти и не могу рассчитывать на Егопомощь. Я был уверен, что, по Его мнению, мне самому следует найти выход. И япродолжал свои размышления.

Pages:     | 1 |   ...   | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 |   ...   | 49 |    Книги по разным темам