Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 |   ...   | 49 |

В 1920 году, будучи в Англии, я, совершеннозабыв о своем детском опыте, вырезал из дерева две похожие фигурки. Одну из нихя воспроизвел в увеличенном масштабе из камня, теперь она стоит в моем саду вКюснахте. И лишь тогда подсознание подсказало мне ее имя — atmavictu — breath of life (букв.— дуновение жизни).Это было продолжением тех квазисексуальных образов моего детства, но теперь онипредставали как breath of life, творческий импульс. Все вместе это называлосьлkabir*

1, —фигурка, завернутая в плащ, она имела так называемый kista — запас жизненной силы в видепродолговатого черного камня. Но эта связь открылась мне много позже. Ребенкомя совершал ритуал также, как, по моим позднейшим наблюдениям, это делалиафриканские аборигены; они тоже сперва что-то делали и лишь потом осознавали,что же это было.

Школа.

I.

В одиннадцать лет меня отправили учиться вбазельскую гимназию, и это значило довольно много. Меня разлучили сдеревенскими товарищами, и я оказался в большом мире, заполненном большимилюдьми, куда более влиятельными, чем мой отец; они жили в великолепных домах,разъезжали в дорогих каретах, запряженных чудесными лошадьми, изысканнообъяснялись на немецком и французском. Их хорошо одетые сыновья с прекраснымиманерами и обилием карманных денег стали моими школьными товарищами. Судивлением и тайной завистью я слушал их рассказы о каникулах, проведенных вАльпах. Они побывали там, среди тех самых пылающих горных вершин близ Цюриха,они даже побывали на море — последнее меня совершенно ошеломило. Я взирал на них так, будтоони были существами из другого мира, их окружал ореол недостижимости, пылающихгорных вершин, далекого и невообразимого моря. Тогда я впервые осознал, что мыбедны, что мой отец —бедный деревенский священник, а я — еще более бедный сын священника, у меня дырявые туфли и я пошесть часов кряду сижу в школе в мокрых носках. Я увидел своих родителей вдругом свете и стал понимать их заботы и беспокойство. Особенно я сочувствовалотцу, и что удивительно — гораздо меньше матери. Она всегда казалась мне сильнее. Тем неменее, когда отец давал выход своему раздражению, я всегда становился на еесторону. Необходимость такого выбора не лучшим образом отразилась на моемхарактере. Я взял на себя роль высшего судьи, который nolens-volens должен былрассудить родителей. Это сделало меня в некоторой степени высокомерным, но в тоже время моя неуверенность в себе возрастала.

Мне было девять лет, когда родилась моясестра. Отец был взволнован и обрадован. Сегодня у тебя появилась маленькаясестренка, — сказалон мне, и я был крайне удивлен, поскольку ничего не заметил. Я не придавалзначения тому, что мать подолгу оставалась в постели, иначе я счел бы этонепростительной слабостью. Отец подвел меня к материнской кровати, и онапротянула мне маленькое создание, вид которого меня ужасно разочаровал:красное, сморщенное, как у старушки, личико, закрытые глаза. Наверное, такаяже слепая, как новорожденный щенок, — подумал я. Мне показалинесколько длинных красных волосинок у нее на спине. Может она вырастетобезьянкой Я был расстроен и не знал, как к этому отнестись. Неужели таквыглядят новорожденные дети Они пробормотали что-то об аисте, который принесребенка. А как насчет щенков или котят Сколько раз аисту пришлось бы летатьвзад и вперед, прежде чем он собрал бы весь помет А как же коровы Я не могвообразить, как аист умудрился бы принести в клюве целого теленка. Эта историяявно принадлежала к одному из тех обманов, которыми меня все время потчевали. Ябыл уверен в этом. Они еще раз сделали что-то такое, что мне не следует, неположено знать.

Неожиданное появление сестры оставило уменя в душе смутный осадок недоверия, которое обострило мое любопытство инаблюдательность. Появившиеся впоследствии странности в поведении материукрепили меня в подозрении, что с этим рождением было связано что-то печальное.В остальном же это не слишком меня беспокоило, хотя, возможно, каким-то образомотразилось на переживании другого события, произошедшего годспустя.

У матери была досадная привычка давать мнеразнообразные добрые советы, когда я отправлялся куда-нибудь в гости. В этихслучаях я надевал праздничный костюм и до блеска чистил туфли. Я сознавал всюважность момента, и мне казалось унизительным, что люди на улице слышали все тепозорные для меня реплики, которые мать выкрикивала мне вслед: И не забудьпередать им привет от папы и мамы, и вытри нос – платок у тебя есть Ты вымылруки и т. д. Меня задевала эта очевидная несправедливость: чувствособственной неполноценности, неотделимое от тщеславия, было таким образомвыставлено напоказ, тогда как я изо всех сил старался казаться уверенным. Идя вгости, я был важен и полон достоинства — как всегда, когда в будний деньнадевал праздничный костюм. Но все менялось, как только передо мной возникалдом, куда я шел. Мной овладевало ощущение некой избранности и превосходства егообитателей. Я боялся их и от чувства собственной ничтожности готов былпровалиться сквозь землю. С этим чувством я звонил в дверь. Дверной колокольчикзвучал в моих ушах похоронным звоном. Я был труслив и робок, как побитаясобака. Еще хуже, если матьуспевала меня заранее подготовить. Мои ботинки грязны и руки тоже; у менянет платка и шея черна от грязи. Из чувства противоречия я не передавал приветот родителей, был чересчур пуглив и упрям. Когда становилось совсем плохо, явспоминал о тайном сокровище на чердаке и это помогало восстановить душевноеравновесие, я думал о себе как о другом человеке — человеке, владеющем тайной, окоторой не знает никто: черным камнем и человечком в цилиндре и черномплатье.

Не помню, чтобы в детстве меня когда-нибудьпосещала мысль о возможной связи между Христом, черным иезуитом, людьми вчерном с высокими шляпами, стоящими у могилы, подобной подземному ходу на лугуиз моего сна, и моим маленьким человечком в пенале. Сон о подземном боге былмоей первой настоящей тайной, человечек — второй. Однако сегодня мнекажется, что я смутно ощущал связь между камнем-талисманом и тем камнем, чтобыл мною.

И сегодня, в свои восемьдесят три года,когда я записываю эти воспоминания, я так до конца и не смог объяснить себехарактер той связи. Они как различные стебли одного подземного корня, какостановки на пути развития бессознательного. В какой-то момент для меня сталоположительно невозможным принять Христа, и я помню, что с одиннадцати лет меняначала интересовать идея Бога. Я молился Ему, и это действовало на меняумиротворяюще. В этом не было противоречия. Я не испытывал недоверия к Богу.Более того, Он был не черный человек и не Her Jesus, изображенный накартинках, где Он появляется в чем-то ярком, окруженный людьми, которые ведутсебя с ним совершенно панибратски. Он (Бог) — существо, ни на что не похожее,которое, как мне было известно, никто не может себе представить. Онпредставлялся мне кем-то вроде очень могущественного старца. Моему ощущениюотвечала заповедь Не сотвори себе кумира. С Богом нельзя было обращаться такфамильярно, как с Христом, который не являлся ничьей тайной. В моей головевозникла очевидная аналогия с секретом на чердаке.

* * *

Школа стала надоедать мне. Она занималаслишком много времени, а я предпочел бы потратить его на рисование батальныхсцен или игры с огнем. Уроки закона Божьего были невыразимо скучны, аматематики я просто боялся. Учитель делал вид, что алгебра — вполне обычная вещь, которуюследует принимать как нечто само собой разумеющееся, тогда как я не понималдаже, что такое числа. Они не были камнями, цветами или животными, они не былитем, что можно вообразить, они представляли собой просто количества— они получались присчете. Мое замешательство усиливалось от того, что эти количества не былиобозначены буквами, как звуки, которые, по крайней мере, можно было слышать.Но, как ни странно, мои одноклассники оказались в состоянии справиться с этимивещами и даже находили их очевидными. Никто не мог объяснить мне, что такоечисло, и я даже не мог сформулировать вопрос. С ужасом обнаружил я, что никтоне понимает моего затруднения. Нужно признать, что учитель пытался самымтщательным образом объяснить мне цель этой любопытной операции переводаколичеств в звуки. Наконец до меня дошло, что целью была некая системасокращений, с помощью которой многие количества могут быть сведены к короткойформуле. Но это ни в коей мере не интересовало меня. Я считал, что весь процессбыл совершенно произвольным. Почему числа должны выражаться буквами С тем жеуспехом можно было выразить буквы через обиходные вещи, которые на эти буквыначинаются. a, b, с, х, у не были конкретными и говорили мне о сущности чисел не более, чемих предметные символы. Но что больше всего выводило меня из себя, так эторавенство: если а =b и b = с,то а = с. Если поопределению а было чем-тоотличным от b, оно не моглобыть приравнено к b, неговоря уже о с. Когдавопрос касался эквивалентности, говорилось, что а = аи b = b и т. д. Это я мог понять, тогда как a= b казалось мне сплошной ложью и надувательством. Точно также меняраздражало, когда учитель, вопреки собственному определению, заявлял, чтопараллельные прямые сходятся в бесконечности. Это мне казалось фокусом, накоторый можно поймать только крестьянина, и я не мог и не желал иметь с этимничего общего. Чувство интеллектуальной честности боролось во мне с этимизамысловатыми противоречиями, которые навсегда сделали для меня невозможнымпонимание математики. Сейчас, будучи пожилым человеком, я безошибочно чувствую,что, если бы тогда я, как мои школьные товарищи, принял без борьбы утверждение,что а = b или что солнцеравно луне, собака —кошке и т. д., —математика дурачила бы меня до бесконечности. Каких размеров достиг бы обман, ястал понимать, только когда мне исполнилось восемьдесят четыре. Для меня на всюжизнь осталось загадкой, почему я не преуспел в математике, ведь, без сомнения,я мог хорошо считать. Невероятно, но основным препятствием стали соображенияморального характера.

Уравнения становились понятными мне лишьпосле подстановки конкретных чисел вместо букв и перепроверки фактическимподсчетом. По мере того как мы продвигались в математике, я старался более илименее не отставать, списывая алгебраические формулы, значения которых непонимал, запоминая лишь, где находится та или иная комбинация букв на доске.Однако в какой-то момент я переставал успевать и не мог больше заменять буквычислами, потому что учитель время от времени произносил: Здесь мы напишемтакое-то выражение, и черкал несколько букв на доске. Я не имел представления,откуда он их взял и зачем это делал. Единственной причиной я считал то, что этодавало ему возможность довести всю процедуру до конца и испытатьудовлетворение. Из-за моего непонимания я был так запуган, что не смел задаватьвопросы.

Уроки математики превратились для меня внастоящий кошмар. Другие предметы давались мне легко. И поскольку благодаряхорошей зрительной памяти я сумел в течение долгого времени не вполне честнымобразом успевать на уроках математики, у меня, как правило, были хорошиеоценки. Но страх неудач и чувство собственной малозначительности перед лицомогромного мира породили во мне не только неприязнь к школе, но и безысходноеотчаяние. Вдобавок я был освобожден от уроков рисования по причине полнойнеспособности. В этом был свой плюс — у меня оставалось большесвободного времени, но, с другой стороны, это явилось новым поражением, потомучто на самом деле я был не лишен некоторых способностей к рисованию, но мне и вголову не приходило, что все зависит от заданий, которые нам давались. Я могрисовать лишь то, что занимало мое воображение, а меня принуждали копироватьголовы греческих богов с незрячими глазами, и, когда это у меня не получалось,учитель, думая, что мне требуется нечто более реалистическое, ставил передомной картинку с изображением козлиной головы. Эту задачу я провалилокончательно, что положило конец моим урокам рисования.

Мне исполнилось двенадцать лет, когдапроизошли события, в какой-то степени определившие мою дальнейшую судьбу.Как-то в начале лета 1887 года я вышел из школы на соборную площадь и сталподжидать одноклассника, с которым обычно вместе возвращался домой. Былполдень, уроки уже закончились. Внезапно меня сбил с ног другой школьник. Яупал и так сильно ударился головой о тумбу, что на миг потерял сознание. Втечение получаса потом я испытывал легкое головокружение. В момент удара в моейголове вспыхнула мысль: Теперь не надо будет ходить в школу. Я находилсявсего лишь в полуобморочном состоянии, но оставался лежать гораздо дольше, чемэто было необходимо, главным образом потому, чтобы отомстить моему обидчику.Затем мне помогли подняться и отвели в дом неподалеку, где жили две мои пожилыенезамужние тетки.

С тех пор, как только родители посылалименя в школу или усаживали за уроки, у меня начинались головокружения. Я непосещал занятия больше шести месяцев, что было мне на руку — теперь можно было ходить кудахочется, гулять в лесу или у реки, рисовать. Я опять рисовал войну, старинныезамки, пожары и штурмы, иногда целые страницы заполнял карикатурами. (По сейдень, перед тем как заснуть, перед моими глазами проходят эти ухмыляющиесямаски. Иногда мне виделись среди них лица людей, которых я знал и которыевскоре после этого умирали.) Но все чаще я погружался в таинственный мир,которому принадлежали деревья и вода, камни и звери, и отцовская библиотека. Явсе дальше уходил от мира действительного и временами испытывал слабые уколысовести. Я растрачивал время в рассеянии, чтении и играх. Счастья неприбавилось, зато возникло неясное чувство, что я ухожу от себя.

Я уже совершенно позабыл, с чего все этоначалось, но мне стало жаль испуганных родителей, которые уже начали обращатьсяк самым разным врачам. Те, почесав затылки, отправили меня на каникулы кродственникам в Винтертур. В этом городе была железнодорожная станция, чтопривело меня в настоящий восторг. Но по возвращении домой, все пошлопо-прежнему. Один из врачей решил, что у меня эпилепсия. Я знал, как выглядятэпилептические припадки, и про себя посмеивался над этой чушью. Но родителямбыло не до смеха. Однажды к отцу зашел его приятель. Они сидели в саду, а я излюбопытства подслушивал, спрятавшись за кустом. Я услышал, как гость спросилотца: Ну как ваш сын А, это печальная история, — ответил отец, — врачи уже не знают, что с ним.Они подозревают эпилепсию, и это было бы ужасно. Те небольшие сбережения, что уменя были, я потерял, и что будет с мальчиком, если он не сможет заработатьсебе на жизнь

Pages:     | 1 |   ...   | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 |   ...   | 49 |    Книги по разным темам