Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 |   ...   | 49 |

Со смертью отца возникло множество проблем,связанных с продолжением моей учебы. Некоторые родственники матери считали, чтомне следует подыскать себе место продавца в одном из торговых домов и как можнобыстрее начать зарабатывать. Матери обещал помочь ее младший брат, так какденег на жизнь не хватало, а дядя с отцовской стороны предложил помощь мне. Подконец учебы мой долг ему составлял 3000 франков. Остальные деньги я заработалсам, устроившись младшим ассистентом, кроме того я занимался распродажейнебольшой коллекции антиквариата, которую унаследовал от одной изтеток.

Я не жалею о тех днях бедности — они научили меня ценить простыевещи. Помнится, как однажды я получил роскошный подарок — коробку сигар. Их мне хватило нацелый год: я позволял себе только одну по воскресеньям.

Оглядываясь назад, могу сказать лишь одно:студенческие годы были прекрасным временем. Все было одухотворено, и все быложиво. У меня появились друзья. Я иногда выступал с докладами по психологии ибогословию на собраниях Zofingia. Помню наши горячие споры, и не только омедицине. Мы говорили о Шопенгауэре и Канте, разбирались в стилистике Цицерона,мы занимались, наконец, философией и теологией. Короче говоря, мы пользовалисьвсем, что могли дать нам классическое образование и культурнаятрадиция.

Самым близким моим другом сделался АльбертОэри. Наша дружба прекратилась лишь с его смертью, в 1950 году. Наши отношениябыли на двадцать лет старше нас самих, они начались задолго до нашегознакомства, в конце 60-х годов прошлого столетия, когда познакомились иподружились наши отцы. Но их судьба разлучила довольно рано, тогда как мы сОэри держались вместе всю жизнь.

Я познакомился с Оэри в Zofingia. Веселыйи дружелюбный, он имел репутацию великолепного рассказчика. На меня произвелоогромное впечатление то, что он приходился внучатым племянником ЯкобуБуркхардту, которого мы, юные базельские студенты, считали великим человеком;нам казалось невероятным, что этот почти легендарный человек жил и работалгде-то рядом. Оэри даже внешне чем-то напоминал его: чертами лица, походкой,манерой говорить. Во многом благодаря моему другу я узнал и Бахофена, которого,как и Буркхардта, встречал иногда на улице. Но более, нежели эта, внешняясторона нашего знакомства, меня привлекала вдумчивость Альберта, его образмыслей, его знание истории и неожиданная зрелость политических суждений,меткость его оценок и характеристик — зачастую убийственная. Он какникто умел разглядеть тщеславие и пустоту за пышной риторикой.

Третьим в нашей компании был, увы, раноумерший Андреас Вишер, долгое время он возглавлял госпиталь в Урфе (Малайзия).До хрипоты мы спорили обо всем на свете, прихлебывая пиво. Эти беседы,наверное, лучшее, что осталось в моей памяти от студенческих лет.

Профессия и место жительства послужилипричиной тому, что в последующие десять лет мы виделись не часто. Но мы с Оэрибыли безмерно обрадованы, когда уже в зрелые годы параллельные прямые вдругпересеклись, и судьба снова свела нас вместе.

Когда нам было по тридцать пять, мы решилисовершить морское путешествие на моей яхте; морем для нас стало Цюрихскоеозеро. В нашу команду вошли три молодых врача, работавшие со мной в то время.Мы доплыли до Валенштадта и вернулись обратно, подгоняемые свежим ветром. Оэривзял с собой Одиссею в переводе Фосса и читал нам о волшебнице Цирцее и ееострове. Блестела под солнцем прозрачная гладь озера, и берега были окутанысеребристой дымкой.

Был нам по темным волнам провожатым надежныйпопутный

Ветер, пловцам благовеющий друг, парусовнадуватель

Послан приветоречивою, светлокудрявойбогиней...

Неподвижным видением представали перед намизыбкие гомеровские образы, как мысли о будущем, о великом путешествии в pelagusmundi (мирское море. — лат.),которое нам еще предстояло. Оэри, который долго медлил и колебался, вскорепосле этого женился, мне же судьба подарила — как и Одиссею — путешествие в царствомертвых.*

4

Потом началась война. Мы виделись редко иговорили только о том, что волновало всех, что было на переднем плане. Но вто же время не прерывалась другая наша беседа, без слов, когда я угадывал, очем он хотел меня спросить. Мудрый друг, он хорошо меня знал, его молчаливоепонимание и неизменная верность значили для меня очень много. В последниедесять лет его жизни мы вновь стали встречаться как можно чаще, поскольку обазнали, что тени становятся все длиннее.

Студенческие годы дали мне возможностьбезбоязненно обсуждать столь волновавшие меня религиозные вопросы. В нашем домечасто бывал один богослов, бывший викарий моего отца. Наряду с феноменальнымаппетитом (я казался себе тенью рядом с ним) он обладал еще весьмаразносторонними знаниями. От него я узнал многие вещи, и не только из областипатристики и христианской догматики, но и некоторые новые теченияпротестантской теологии. В те дни у всех на устах была теология Ричля. Егоисторические аналогии раздражали меня, особенно пресловутое сравнение Христа споездом. Студентов-теологов, которых я знал по Zofingia, кажется, вполнеустраивала его теория об историческом влиянии Христова подвижничества. Мне жеэто представлялось не просто бессмыслицей, но мертвечиной, к тому же мне вообщене нравилась тенденция придавать Христу слишком большое значение и делать изнего единственного посредника между людьми и Богом. Это, на мой взгляд,противоречило собственным словам Христа о Святом Духе, Которого пошлет Отец воимя Мое (Ин 14, 26).

В Святом Духе я видел проявлениенепостижимого Божества. Деяния его представлялись мне не только возвышенными,они обладали странными и сомнительными свойствами, как и поступки Яхве,Которого я наивно идентифицировал с христианским Богом, как меня учили передконфирмацией. (Я еще не осознавал тогда, что дьявол, строго говоря, былрожден вместе с христианством.) Her Jesus безусловно был человеком, причемсомнительным для меня, являясь всего лишь рупором Святого Духа. Это моя ввысшей степени неортодоксальная точка зрения, на 90 градусов (если не на все180) расходившаяся с традиционным богословием, естественно, натолкнулась наполное непонимание. Разочарование, которое я тогда испытал, постепенно сделаломеня странно равнодушным, укрепив мою веру в собственный опыт. Вслед заКандидом я мог теперь повторить: Tout cela est bien dit — mais il faut cultiver notrejardin (Все это верно, но нужно возделывать свой сад. — фр.),— подразумевая под этим собственные занятия.

В первые годы, проведенные в университете,я открыл, что присущие науке широчайшие возможности познания так или иначеограниченны и касаются главным образом вещей специальных. Из прочитанных мнойфилософских сочинений, следовало все очевиднее, что все дело в существованиидуши: без нее невозможно никакое глубокое проникновение в сущность явлений. Нооб этом нигде не говорилось, подразумевалось, что это нечто, само собойразумеющееся. Даже если кто-то и упоминал о душе, как К. Г. Карус, то это былине более чем философские спекуляции, одинаково легко принимающие ту или инуюформу, чего я никак не мог для себя уяснить.

К концу второго семестра я сделал еще однооткрытие. В библиотеке одного моего однокурсника, отец которого занималсяисторией искусств, я наткнулся на маленькую книжку о спиритизме, изданную в70-х годах. Речь в ней шла о спиритизме и его истоках, автор был теологом. Моипрежние сомнения быстро рассеялись, когда я обнаружил, что эти явления оченьнапоминают мне истории, которые я слышал в своем деревенском детстве. Материалбыл, конечно, подлинный, но возникал другой важный вопрос: были ли эти явленияправдивы с точки зрения естественных законов, — ответить на него с уверенностьюя не мог. Но все же мне удалось установить, что в разное время в разных концахземли появлялись одни и те же истории. Следовательно, должна была существоватькакая-то причина, которая не могла быть связана с общими религиознымипредпосылками, —случай был явно не тот. Скорее всего, следовало предположить, что здесь необошлось без определенных объективных свойств человеческой психики. Но вот наэтом — на том, чтокасалось объективных свойств психики, — я и споткнулся, не найдяабсолютно ничего, кроме разве что всякого рода измышлений философов одуше.

Наблюдения спиритов, какими бы странными исомнительными они ни казались мне поначалу, были тем не менее первымобъективным свидетельством о психических явлениях. Мне запомнились имена Круксаи Целльнера, и я прочел всю доступную на тот момент литературу по спиритизму.Разумеется, я пытался обсудить это с друзьями, но к моему удивлению ониреагировали отчасти насмешливо, отчасти недоверчиво, а иногда и с некоторойнастороженностью. Они с поразительной уверенностью утверждали, что этопринципиально невозможно и видели трюкачество во всем, что связано спривидениями и столоверчением. Но, с другой стороны, я чувствовал очевиднуюнапряженность в их тоне. Я тоже не был уверен в совершенной правдивостиподобного рода явлений, но почему, в конце концов, привидений не должно бытьКак мы узнаем, что нечто такое невозможно А главное, почему это вызываетстрах Я находил здесь для себя множество интересных возможностей, вносившихразнообразие и некую скрытую глубину в мое существование. Могли ли, например,сновидения иметь какое-то отношение к призракам Кантонские Сновидениядуховидца пришлись здесь очень кстати. А вскоре я открыл для себя такогописателя, как Карл Дюпрель, который рассматривал эти явления с точки зренияфилософии и психологии. Я раскопал Эшенмайера, Пассавана, Юстинуса Кернера иГерреса и одолел семь томов Сведенборга.

Номер 2 моей матери полностью разделялмой энтузиазм, но все остальные явно меня не одобряли. До сих пор я натыкалсяна каменную стену общепринятых традиций, но только теперь в полной мере ощутилвсю твердость человеческих предрассудков и очевидную неспособность людейпризнать существование сверхъестественных явлений; причем я столкнулся с такогорода неприятием даже среди близких друзей. Для них это все выглядело куда хуже,чем мое увлечение теологией. Мне показалось, будто весь мир выступил противменя: все, что вызывало у меня жгучий интерес, другим казалось туманным,несущественным и, как правило, настораживало.

Но чего же они боялись Этому я не находилобъяснения. В конце концов, в том, что существуют вещи, которые не укладываютсяв ограниченные категории пространства, времени и причинности, не было ничегоневозможного и предосудительного. Известно ведь, что животные заранее чувствуютприближение шторма или землетрясения, что бывают сновидения, предвещающиесмерть других людей, что часы иногда останавливаются в момент смерти, а стаканыразбиваются на мелкие кусочки. В мире моего детства подобные явлениявоспринимались как совершенно естественные. А сейчас я, похоже, оказывалсяединственным человеком, который когда-либо о них слышал. Совершенно серьезно яспрашивал себя: что же это за мир, куда я попал Городской мир явно ничего незнал о деревенском мире, о мире гор, лесов и рек, животных и не отделившихсяот Бога (читай: растений и кристаллов). С таким объяснением я был полностьюсогласен. Оно прибавляло мне самоуважения, я понял, что, позволяя осознавать,несмотря на всю свою ученость, городской мир довольно ограничен. Эта мояубежденность была отнюдь не безопасной: я стал важничать, стал скептичным иагрессивным, что меня безусловно не украшало. Наконец, ко мне снова вернулисьстарые сомнения и депрессии, чувство собственной неполноценности — тот порочный круг, из которого ярешил вырваться любой ценой. Мне больше не хотелось быть изгоем и пользоватьсясомнительной репутацией чудака.

После первого вводного курса я стал младшимассистентом на кафедре анатомии, и в следующем семестре профессор назначил меняответственным по курсу гистологии, что меня вполне устраивало. Более всего меняинтересовали, причем с чисто морфологической точки зрения, эволюционная теорияи сравнительная анатомия, я также был знаком и с неовитализмом. Иначе обстоялодело с физиологией: мне были глубоко неприятны все эти вивисекции, которыепроизводились, по-моему, исключительно в целях наглядной демонстрации. Меня непокидала мысль, что животные сродни нам, что они не просто автоматы,используемые для демонстрации экспериментов. Поэтому я пропускал лабораторныезанятия, так часто, как только мог. Я понимал, что опыты на животныхнебесполезны, но их демонстрация казалась мне жуткой и варварской, а главное, яне видел в ней необходимости. Мое чересчур развитое воображение вполнепозволяло представить всю процедуру по одному лишь скупому описанию. Моесочувствие к животным было основано вовсе не на аллюзиях шопенгауэровойфилософии, а имело более глубокие истоки — на восходящее к давним временамбессознательное отождествление себя с животными. В то время, конечно, я ничегоне знал об этом психологическом факторе. Мое отвращение к физиологии былонастолько велико, что экзамен я сдал с большим трудом. Но все-такисдал.

Pages:     | 1 |   ...   | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 |   ...   | 49 |    Книги по разным темам