Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 |   ...   | 49 |

Отец мог не волноваться — у меня не было ни малейшегожелания податься в богословы. Но я по-прежнему колебался в выборе междуестественными и гуманитарными науками — и те и другие одинаково влеклименя. Тем не менее я начал осознавать, что мой номер 2 не имеет почвы подногами. Он, безусловно, способен подняться над здесь и сейчас, он— один из глаз втысячеглазой вселенной, но он неподвижен, как булыжник на мостовой. Номер 1восстал против этой пассивности, желая делать что-то, но находился в пленунеразрешимых проблем. Мне оставалось лишь ждать, что из этого получится. Есликто-нибудь спрашивал, кем я хочу быть, я по привычке отвечал: филологом. Втайнея подразумевал под этим ассирийскую и египетскую археологию. На самом же делевсе свободное время я отдавал естественным наукам и философии, особенно наканикулах, которые я проводил дома с матерью и сестрой. Давно прошли тевремена, когда я жаловался матери: Мне скучно, я не знаю, чем заняться.Теперь я полюбил каникулы — я один и свободен. Больше того, летом моего отца вообще не былодома, он всегда проводил свой отпуск в Захсельне.

ишь однажды на каникулах я тоже отправилсяв путешествие. Мне было четырнадцать лет, и, по совету врачей, меня послалилечиться в Энтлебух, в надежде, что мое здоровье укрепится, а аппетитулучшится. Здесь я впервые оказался один среди незнакомых взрослых людей. Меняпоселили в доме католического священника, что я воспринял как чуточку опасноеувлекательное приключение. Но самого священника я видел редко и мельком, а егодомоправитель оказался совсем не страшным, хотя часто бывал грубоват. Итак,ничего ужасного не произошло. За мной приглядывал старый деревенский врач, подчьим присмотром находился своего рода санаторий для выздоравливающих. Здесьсобралась весьма разношерстная публика: фермеры, мелкие чиновники, торговцы инесколько образованных людей из Базеля, среди которых был ученый-химик. Мне онказался небожителем, поскольку имел докторскую степень. Мой отец тоже былдоктором, но в лингвистике. Химик же был для меня человеком из другого,неведомого мне мира, одним из тех кто, может быть, понимал секреты камней. Этотеще молодой человек учил меня играть в крокет, но не передал мне ничего изсвоих (предположительно обширных) знаний. Я же из-за своей чрезмернойпугливости, неуклюжести и невежественности не мог расспросить его как следует.Он внушал мне почтение, будучи первым живым человеком из когда-либо встреченныхмной, посвященным в тайны природы (по крайней мере в некоторые из них). Онсидел со мной за одним столом, ел то же, что и я, иногда мы обменивалисьнесколькими словами. Я чувствовал себя вознесенным в некие высокие сферывзрослой жизни, но окончательно посвященным ощутил себя лишь тогда, когда мнепозволили наравне со всеми принимать участие в пикниках для отдыхающих. В одиниз таких вечеров мы посетили винокуренный завод, где нам предложили отведатьего продукцию, причем в буквальном соответствии с известнымистроками:

Nun aber naht sich das Malor

Denn dies Getranke ist Likor...*

3

Я после нескольких рюмок пришел в такойэкстаз, что вдруг ощутил себя в совершенно новом и неожиданном для себясостоянии. Не было больше разделения на внешнее и внутреннее, не было большеля и лони, номер 1 и номер 2 больше не существовали. Настороженность истеснительность исчезли, земля и небо, вселенная и все, что в ней ползает,летает, вращается, падает и взлетает, — все слилось воедино. Я былнеприлично, чудесно и восхитительно пьян. Я словно погрузился в океан блаженныхгрез, но из-за сильной качки вынужден был взглядом, руками и ногами цеплятьсяза все твердые предметы, чтобы сохранить равновесие перед качающимися лицами накачающихся улицах среди покачивающихся домов и деревьев. Превосходно,— радовался я,— только, кажется,немного чересчур. Опыт закончился печально горьким похмельем. Тем не менее ячувствовал, что мне открылись смысл и красота, вот только я сам все безнадежноиспортил своей глупостью.

К концу моего пребывания в Этленбухеприехал отец, и мы отправились к озеру Люцерн, где — о счастье! — сели на пароход. Мне никогда вжизни еще не доводилось видеть что-либо подобное. Я стоял, не сводя глаз сработающей паровой машины, когда вдруг сообщили, что мы уже прибыли в Витцнау.Над городом высилась большая гора, отец объяснил мне, что это Риги и что навершину ее можно подняться на специальном поезде. Мы подошли к маленькомузданию станции, возле которого стоял самый удивительный локомотив в мире, скаким-то неправильным паровым котлом, расположенным не вертикально, а поднеобычным углом. Даже сидения в вагонах были наклоненными. Отец вложил мне вруку билет и сказал: Ты можешь ехать на вершину один. Я останусь здесь, длянас двоих это слишком дорого. Будь осторожен и не свалисьгде-нибудь.

От счастья я не мог произнести ни слова. Янаходился у подножья величественной горы, самой высокой из всех виденных мною,совсем близко от тех пылающих горных вершин, о которых мечтал много лет назад.Теперь я уже почти мужчина. Для этого путешествия я приобрел бамбуковую тростьи английскую жокейскую кепку — как положено настоящему путешественнику, — и сейчас поднимусь на эту гору.В этот момент я не мог разобраться, кто же больше — я или гора. Выпустив густыекольца дыма, чудесный локомотив дрогнул и, постукивая, повлек меня кголовокружительным вершинам. Все новые и новые пропасти и дали открывалисьперед мною, пока наконец мы не остановились наверху, где воздух былнеобыкновенно прозрачен, а вид сказочно прекрасен. Да, — думалось мне, — это и есть настоящий, тайныймир, в котором нет ни школ, ни учителей, ни неразрешимых вопросов, — в нем просто нет вопросов. Яходил по тропинкам осторожно, чтобы не сорваться с какого-нибудь измногочисленных обрывов. Все вокруг было преисполнено величавой торжественности,и я чувствовал, что здесь должно быть почтительным и молчаливым — в этом Божьем мире. Эта поездка была самымлучшим и ценным подарком из всего, что когда-либо дарил мне отец.

Впечатление было столь сильным, что затмилов моей памяти последующие годы. Но и номер 1 тоже получил свое во время этогопутешествия: его впечатления сохранились у меня на всю жизнь. Я и сейчас всееще вижу себя такого взрослого и независимого, в жестком черном кепи стросточкой. Я сижу на террасе одного из роскошных отелей, у озера Люцерн или впрекрасных садах Витцнау, пью утренний кофе с круассанами за маленьким,застланным белоснежной скатертью столом под полосатым навесом, сквозь которыйпросвечивает солнце, — я обдумываю, чем бы заполнить этот длинный летний день. Послекофе я обычно спокойно и неторопливо шел к пароходу, который отвозил меня кподножию тех самых гор с пылающими ледниковыми вершинами.

Многие десятилетия этот образ вставал уменя перед глазами, когда я уставал от работы и пытался немного рассеяться. Вреальной жизни я обещал себе это великолепие снова и снова, но не смог сдержатьобещания.

* * *

После этого первого сознательногопутешествия последовало второе, год или два спустя. Отец отдыхал в Захсельне, ия навестил его; он рассказал, что подружился там с католическим священником.Это показалось мне исключительно мужественным поступком, и втайне я восхищалсяхрабростью отца. Тогда же я побывал во Флюэ, в убежище св. брата Клауса, гденаходились его мощи. Меня очень интересовало, откуда католики узнали, что онбыл святым. Может быть, он все еще бродил где-то поблизости и сообщил об этомлюдям Genius loci (дух места. — лат.) подействовална меня так сильно, что я смог не только представить саму возможность жизни,столь беззаветно посвященной Богу, но даже, не без внутреннего содрогания,понять ее. Однако у меня возник еще один вопрос: как жена и дети могли терпетьтакого святого мужа и отца, ведь именно слабости моего отца были источникоммоей любви к нему Ответа у меня не было. Да, — рассуждал я мысленно,— кому под силу житьсо святым Наверное, он сам понял, что это невозможно, и потому сталотшельником. Однако келья его находилась недалеко от дома, — эта мысль показалась мнеудачной. Очень разумно в одном доме иметь семью, а жить на некотором расстояниив хижине, с грудой книг и письменным столом. Я жарил бы каштаны и готовил наочаге суп, поставив его на треножник. Как святой отшельник, я мог бы больше неходить в церковь, зато имел бы свою личную часовню.

В задумчивости я поднялся на холм и ужесобирался возвращаться, когда слева появилась тоненькая девичья фигурка, вместном наряде. Эта была девушка, приблизительно моего возраста, с миловиднымлицом и голубыми глазами. Мы вместе спустились в долину — так, будто это было для менясамым обычным делом. Прежде я не знал никаких других девушек, кроме моих кузин,и смущался, не зная, как с ней говорить. Запинаясь, я начал объяснять, чтоприехал сюда на несколько дней отдохнуть, что учусь в гимназии в Базеле и хочупотом поступить в университет. Когда я говорил, мною овладело странное чувстволпредопределенности этой встречи. Она появилась именно в этот момент,— думал я про себя,— и идет со мной такестественно, как будто мы принадлежим друг другу. Взглянув в ее сторону, яувидел на ее лице смесь испуга и восхищения и смутился. Неужели это судьба Илинаша встреча —простая случайность Крестьянская девушка — возможно ли это Она католичка,но, может быть, посещает того самого духовника, с которым подружился мой отецОна понятия не имеет, кто я, и мы, конечно, не сможем беседовать с ней оШопенгауэре и отрицании Воли. Но ведь в ней нет ничего зловещего. Может быть,ее духовник не похож на того иезуита — моего черного человека. И всеже я не мог открыть ей, что мой отец — лютеранский пастор, это могло ееиспугать или смутить. А говорить с ней о философии или дьяволе, который значитгораздо больше, чем Фауст, хотя Гёте и сделал из него простака, — было совершенно невозможно. Онаведь еще обитает в уже далекой от меня счастливой стране неведения, тогда как яуже познал реальность, во всей ее жестокости и великолепии. По силам ли ейтакое вынести! Между нами стояла непроницаемая стена.

Несколько огорченный я направил беседу вменее опасное русло: идет ли она в Захсельн, согласна ли, что погода чудесная ипейзаж прекрасен и т. д.

На первый взгляд эта случайная встреча немогла иметь никакого значения, но внутренний смысл ее был таков, что яразмышлял о ней много дней, и она навсегда осталась в моей памяти. В то время ябыл еще в том детском состоянии, когда жизнь состоит из отдельных, разобщенныхвпечатлений. Как мог я угадать нити судьбы, связавшие брата Клауса ихорошенькую девушку

* * *

Все это время меня раздирали противоречивыемысли. Во-первых, Шопенгауэр и христианство никак не складывались в единоецелое, во-вторых, мой номер 1 желал освободиться от тягостной меланхолиилномера 2, тогда как второму бывало тяжело вспоминать о первом. Из этогопротивоборства и возникла моя первая систематическая фантазия. Она развиваласьпостепенно, и у истоков ее, насколько я помню, стояло впечатление, глубоко менявзволновавшее.

Однажды северо-западный ветер поднял наРейне волны. Я шел в школу вдоль реки и внезапно увидел приближающийся с северакорабль, нижний парус его главной мачты развевался по ветру. Это было нечтосовершенно новое для меня — парусный корабль на Рейне! Мое воображение расправило крылья.Если бы не было этой бурной реки, а весь Эльзас превратился в озеро, У нас былибы парусники и большие пароходы. Базель стал бы портовым городом, и вся нашажизнь походила бы на жизнь у моря. Тогда все выглядело бы иначе — наша жизнь проходила бы в другомвремени и другом мире, где нет гимназии, нет долгого пути в школу. Себя в этоммире я видел уже взрослым, самостоятельным человеком. Над озером поднимался быскалистый холм, соединенный с берегом узким перешейком, который пересекал быширокий канал с деревянным мостом, ведущим к воротам с башнями по бокам. Заворотами открывался бы маленький средневековый город с домами, разбросанными насклонах холма. На скале возвышался бы хорошо укрепленный замок с высокойсторожевой башней —это мой дом. Он не блистал роскошью — этот небольшой дом с маленькими,обшитыми деревом комнатами, с библиотекой, где любой мог найти все, что стоитзнать. В замке хранилась коллекция оружия, а на бастионах стояли тяжелые пушки:его охранял гарнизон из пятидесяти тяжеловооруженных воинов. В маленьком городежили несколько сотен жителей, им управляли мэр и совет старейшин. Сам я былмировым судьей, посредником и советником и появлялся лишь время от времени,чтобы собрать суд. В порту, расположенном с материковой стороны, стояла моядвухмачтовая шхуна с несколькими пушками на борту.

Nervus rerum и raison d'etre (сутью исмыслом. —лат., фр.) всего творениябыл секрет главной башни, известный мне одному. Последняя мысль показалась мнеудивительной: я представил себе тянущийся от зубчатых стен в подземелье тяжелыймедный кабель из проволоки, толщиной в человеческую руку, наверхуразветвленный, как крона дерева, или — еще лучше — как главный корень, перевернутыйкверху и развернувшийся в воздухе. Он втягивал нечто непостижимое, нечто,идущее по медному кабелю в подземелье. Там у меня была установленанеобыкновенная аппаратура, оборудована своего рода лаборатория, где я добывалзолото из таинственной субстанции, которую медные щупальца вытягивали извоздуха. Это была тайна, о природе которой я не имел и не хотел иметь никакогопредставления, да и сам процесс превращения был мне совершенно безразличен.Смущенно и не без некоторого страха мое воображение обходило все, чтопроисходило в этой лаборатории. Существовал своего рода внутренний запрет:считалось, что к этому нельзя проявлять слишком пристальное внимание и нельзяспрашивать, что же, собственно, извлекалось из воздуха. Как сказано у Гёте оМатерях: Предмет глубок, я трудностью стеснен....

Дух безусловно понимался мной как нечтонеизъяснимое, но в глубине души я не считал, что он существенно отличается отвоздуха. То, что корни поглощали и передавали по медному стволу, было некоторойэссенцией, превращающейся внизу, в подвале, в золотые слитки. Я считал это некаким-то хитроумным трюком, а тайной самой природы. К ней я относился сблагоговением и должен был скрывать ее не только от совета старейшин, но вопределенном смысле и от самого себя.

Pages:     | 1 |   ...   | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 |   ...   | 49 |    Книги по разным темам