Свобода и личная неприкосновенность глава Определение понятий

Вид материала

Содержание

Братья Гримм Храбрый портной
А.П. Чехов Переполох
Девочка, с которой детям не разрешали водиться
Вы чье, пацанье?

Подобный материал:

1 ... 5 6 7 8 9 10 11 12 ... 18

Братья Гримм

Храбрый портной

Король объявил:

– По лесу рыскает единорог. Он причиняет много всяких убытков и бедствий. Ты должен поймать его.

– Какой-то там единорог мне не более страшен, чем два великана! Семерых одним ударом – так я действую всегда.

Он взял с собой топор и веревку, отправился в лес и, как и в прошлый раз, велел людям, которых дали ему в помощь, дожидаться его на опушке.

Недолго пришлось ему искать зверя. Вскоре показался единорог и бросился на портного, будто собираясь насадить его на свой рог.

– Потише, потише! – проговорил портной. – Так легко это не делается! – Остановившись, он стал ждать, пока зверь не подступил к нему совсем близко, а тогда, неожиданно отскочив, укрылся за деревом.

Единорог с разбегу налетел на дерево и вонзил свой рог так глубоко в древесный ствол, что был уже не в силах выдернуть его обратно и оказался пойманным.

– Попалась птичка! – проговорил портной, выбрался из-за дерева, накинул прежде всего единорогу на шею веревку, а затем вырубил топором его рог, застрявший в древесном стволе. После этого он повел единорога в замок и передал королю.

В каком нарушении закона был замечен единорог? Достаточно ли у храброго портного оснований, чтобы «арестовать» единорога?
Вспомните еще несколько сказок, где герои были лишены свободы из-за совершенных проступков или нарушений закона.

На поля:

Собираясь на место преступления, преступники взяли с собой пять веников – хотели замести следы. Два веника преступники уронили, выходя из дома, еще два забыли в автобусе, а один веник не захотел быть соучастником преступления и развалился на прутики. Удастся ли преступникам замести все следы вениками?

Г. Остер. Ненаглядное пособие по математике

^

А.П. Чехов

Переполох

У хозяйки дома, властной и неумной женщины, пропала дорогая брошь. Она обыскала весь дом, всех слуг и даже позволила себе учинить обыск у своей гувернантки, пока той не было дома.

– Но ведь это, Лиза, низко… оскорбительно! – сказала Машенька, задыхаясь от негодования. – Ведь это подлость, низость! Какое она имела право подозревать меня и рыться в моих вещах?

– В чужих людях живете, барышня, – вздохнула Лиза. – Хоть вы и барышня, а все же... как бы прислуга... Это не то, что у папаши с мамашей жить...

Машенька повалилась в постель и горько зарыдала. Никогда еще над нею не совершали такого насилия, никогда еще ее так глубоко не оскорбляли, как теперь... Ее, благовоспитанную, чувствительную девицу, дочь учителя, заподозрили в воровстве, обыскали, как уличную женщину! Выше такого оскорбления, кажется, и придумать нельзя. И к этому чувству обиды присоединился еще тяжелый страх: что теперь будет?! В голову ее полезли всякие несообразности. Если ее могли заподозрить в воровстве, то, значит, могут теперь арестовать, раздеть догола и обыскать, потом вести под конвоем по улице, засадить в темную, холодную камеру с мышами и мокрицами, точь-в-точь в такую, в какой сидела княжна Тараканова. Кто вступится за нее? Родители ее живут далеко в провинции; чтобы приехать к ней, у них нет денег. В столице она одна, как в пустынном поле, без родных и знакомых. Что хотят, то и могут с ней сделать.

«Побегу ко всем судьям и защитникам... – думала Машенька дрожа. – Я объясню им, присягну... Они поверят, что я не могу быть воровкой!»

Как вы думаете, основательны ли опасения Машеньки?
А что произошло бы с гувернанткой, если бы брошь была найдена в ее комнате?

И. Койн
^

Девочка, с которой детям не разрешали водиться

Одиннадцатилетняя девочка очень добра и отзывчива, но по характеру больше похожа на мальчика. Она все время попадает в разные истории, и ее родители и тетя, благовоспитанные зажиточные немцы, не знают, как ее перевоспитать, сделать хорошей и послушной.

Но всем остальным взрослым меня ни капельки не жалко. Мне больше не дают сладкого, и мои ролики конфискованы. Фрау Мейзер сумела сделать так, что детям с нашей улицы не разрешают больше водиться со мной, а дома мне говорят, что я позорю всю семью. Играть на улице мне тоже не разрешают. Каждый день мама и тетя Милли по часу гуляют со мной в городском парке и крепко держат меня за руки. Они говорят, что если я вырвусь, то попаду в исправительный дом для трудновоспитуемых детей или в монастырь «Доброго пастыря». Если только меня туда примут, то уж сумеют со мной справиться, в этом я могу не сомневаться. Я все время плачу и хочу умереть, потому что теперь в моей жизни не осталось ничего хорошего. Я должна ходить в лечебном корсете и всегда надевать шляпу.

В ст. 5 Европейской конвенции есть специальный пункт, касающийся задержания несовершеннолетних. Как вы считаете, почему? Чьи еще права затронуты, кроме прав самих детей?
Должны ли различаться наказания для детей и взрослых?
С какого возраста, по-вашему, можно сажать человека в тюрьму?

Б. Попов

полковник внутренней службы, начальник ВТК^⁹

^ Вы чье, пацанье?

Уж на что-на что, а на внимание прессы ИТУ посетовать не могут. Не исключение и наша ВТК – кто только в гостях не побывал. И публикаций хоть пруд пруди. Есть путные, касающиеся феномена казанских молодежных группировок, и, прямо скажем, не очень, поверхностные, рассчитанные на эпатаж добропорядочных граждан. Об этих опусах и вспоминать не хочется, а вот сравнительно недавний визит к нам двух журналистов из «молодежки» крепко запомнился, потому что сказанное одним из них задело за больное, отчасти побудив написать эти заметки.

...Все было как всегда. Обошли с журналистами жилую зону, заглянули в школу, клуб, спортзал. Помню, что удостоились похвалы. И чистота вокруг, и зелено, и даже вроде казенщиной не сильно отдает. В общем работа коллектива сотрудников видна. Под занавес экскурсии завернули в столовую. Тоже вроде все чин-чинарем. А выходя из нее, услышал я ненароком такой разговор.

– Да они что, с ума посходили? – довольно громко шипел на ухо один корреспондент другому.

– А в чем дело? – не понял второй.

– Как в чем? Ты меню-то, меню читал? Масло, яйца, сыр, какао, кофе, макароны с маслом, тушеная рыба – и для кого? Для грабителей и насильников, хулиганов и воров. Уму непостижимо!

Муторно мне стало от услышанного. И потому, что не ведал корреспондент, как достаются нам эти продукты, а главное потому, что потребителями их были, по его разумению, не пацаны, а преступники, к коим и отношение должно быть соответствующее. Зачем их мясом и рыбой кормить – баланда чечевичная была бы куда уместней.

Не стал я тогда вмешиваться в разговор. Во-первых, неловко, вроде как подслушал. А потом... уж очень по-разному мы на вещи смотрим. К тому же, что знает корреспондент, впервые приехавший в ВТК, о жизни, судьбах ее обитателей. Хотя, если честно, то, наверное, не все бы я смог ему объяснить, кое-что в сегодняшней колонийской практике, в пенитенциарной политике в целом и для меня непостижимо.

Но если бы все же наша беседа состоялась, то начало ей положили бы документы вот какого содержания. «На ваш запрос Вахитовский РОВД города Казани сообщает, что мать несовершеннолетнего Э. Урманчева в настоящее время не работает. Вместе с нею проживают две несовершеннолетние дочери. Считаем условно-досрочное освобождение несовершеннолетнего Э. Урманчева нецелесообразным, так как со стороны родственников не будет осуществляться должный контроль за его поведением».

Сей документ так глубоко пронизан «гуманизмом», что в комментариях не нуждается. Хотя, если убрать канцеляризмы, то возможно и другое прочтение. «Ты, Эдик, вел себя в колонии вполне прилично, свободу заслужил досрочно, но это ровным счетом ничего не значит, потому что место твое все равно за колонийским забором. У нас и без тебя хлопот выше крыши. Зачем нам еще один, прошедший зону».

И таких опусов у меня целая папка. Ну вот хотя бы еще один: «Комиссия по делам несовершеннолетних при главе администрации города Бугульмы обследовала жилищно-бытовые условия семьи, в которой до осуждения проживал ваш воспитанник Б. Крутов.

Сообщаем, что в настоящий момент его отец отбывает наказание в исправительно-трудовой колонии. Мать Крутова злоупотребляет спиртными напитками. Комиссия по делам несовершеннолетних считает невозможным возвращение подростка по месту жительства его родителей».

И все на этом. Точка. А куда уважаемая комиссия считает возможным возвращение Бориса Крутова? В никуда? Похоже, так. Ей до него нет дела. Но до судеб этих ребят есть дело нам, сотрудникам ВТК. Что я должен сказать подросткам, заслужившим УДО^¹⁰? Как объяснить им происходящее? Ведь это же я и мои коллеги без устали втолковывали им: условно-досрочное освобождение – кратчайший путь на волю, это в глазах общества своего рода индульгенция. И нужно приложить немало сил и стараний, чтобы ее заслужить.

Я бы показал корреспонденту и другие документы с цифрами, характеризующими рецидивную^¹¹ преступность. Обратил бы его внимание на их неуклонный рост, в значительной мере вызванный тем, что ребята уходят из колонии в пустоту. Пояснил бы ему, что больше чем кто-либо заботятся об освободившихся сотрудники ВТК, чем бы, наверное, немало его удивил. С великими потугами им удается как-то пристраивать ребят. Но быть постоянно рядом с ними они, понятное дело, не могут. Коммерческих же структур с сомнительной репутацией, которым требуются пацаны для самых разных поручений, великое множество.

Я бы пригласил в свой кабинет того же Эдика Урманчева, и пусть бы он рассказал корреспонденту, как часто перепадали ему в детстве и отрочестве продукты, что значатся в меню колонийской столовой.

А когда бы за подростком закрылась дверь, поведал своему собеседнику, что буквально накануне его приезда в ВТК занял у директора завода ЖБИ миллион рублей для приобретения сливочного масла. В качестве же ответной любезности наша пожарная машина теперь поливает территорию завода железобетонных изделий.

Я рассказал бы журналисту о том, что мы гордимся такими воспитанниками, как Еланский, Гарабшин, Севастьянов, поступившими учиться в высшие и средние специальные учебные заведения. И сдается мне, что вряд ли бы это произошло, отнесись воспитатели к ним только как к преступникам.

Рассказал бы и о том, что постоянная наша боль – те десятки подростков, не испытавших в жизни родительской ласки, сносивших побои и издевательства вечно пьяных содержателей грязных притонов, куда мальчишки убегали из детских домов и приемников-распределителей. И ради того, чтобы они забыли про унижения, почувствовали чью-то о себе заботу, отъелись, физически и умственно окрепли, мы и трудимся здесь, помня: в том, что подростки совершили преступления, есть вина взрослых, вина общества.

Общение со взрослыми вновь ждет наших воспитанников за порогом колонийского КПП^¹². Мне тревожно за их судьбы. Мне больно от сознания, что усилия воспитателей зачастую перечеркиваются стараниями других взрослых людей. А я бессилен что-либо сделать и изменить. Как не могу повлиять на решение и других наиважнейших вопросов. Ну сколько, скажите на милость, пылиться бумагам, предписывающим строительство следственных изоляторов для подростков? В каких начальственных папках они осели? Кто ответит за искореженные души мальчишек, попавших в одно логово с матерыми уголовниками-рецидивистами? А потом мы, сотрудники ВТК, изо дня в день пытаемся вытравить ту гнусность, что принесена подростками из изоляторов. «Паханы» и «боссы», «шныри» и «чушки» – откуда эти иерархические построения у 14–15-летних? Жестокость в борьбе за лидерство, жажда самоутверждения, категоричность и нетерпимость к мнению другого – только ли возрастными особенностями все это объясняется? Думаю, нет.

Непостижима все же наша страна, где в избытке одно – советы и указания. Нет возможности для раздельного содержания в СИЗО подростков и взрослых, зато море разговоров о единстве режимно-педагогических требований в работе с несовершеннолетними, о регулярном, исчерпывающе полном обмене информацией между сотрудниками изоляторов и ВТК. Да помилуйте, как это возможно при ужасающем перелимите СИЗО и дефиците кадров в этих подразделениях.

А цены на питание как скачут? За ними просто не угнаться. Один из моих заместителей как-то в сердцах бросил: «Давайте так – либо зарплату сотрудникам платить, либо пацанов кормить». Напророчил. Вскоре убедились: одновременно и то и другое делать не в силах. Пришлось некоторое время задержать выплату денежного содержания. Пошли и на более крутые меры – сократили двадцать человек. Сколько же неприятных часов и дней пережил, да и по сию пору душу саднит.

Думаю, этого шага мой заочный собеседник-журналист наверняка бы не понял. Решил, точно с ума посходили, ради кого все эти передряги? Да все ради тех же пацанов.

Для их же, как мне кажется, пользы мы изыскиваем деньги, чтобы заплатить, скажем, артистам филармонии. Шефство – а его советуют реанимировать – нынче дорого стоит.

С той же целью оборудовали на территории колонии молельную комнату и открыли школу по изучению слова Божия. Сегодня ее посещают 58 подростков. Серьезных претензий к большинству из них у воспитателей нет.

Когда я и мои заместители без устали толкались в начальственные двери, пробивая жилье, мы прежде всего думали о наших товарищах по работе. 50 сотрудников со своими домочадцами живут в двух малосемейных общежитиях. Но, положа руку на сердце, мы думали при этом и о пацанах. Мы хотим, да что хотим – обязаны – сохранить в коллективе лучших воспитателей, инженеров, мастеров – всех, кто душу вкладывает в работу с подростками.

Мы, кажется, одержали большую победу. Наконец-то ВТК отведен земельный участок под строительство 68-квартирного дома. Значит, помимо всего прочего, сможем отбирать лучших из тех, кто откликается на приглашение работать в колонии младшими инспекторами по надзору. Отсутствие жилищной перспективы сильно затрудняло это дело. Теперь же, похоже, сможем в полном объеме выполнить очередное указание сверху.

Мы ничуть не заблуждаемся в главном – сейчас трудно не только нам. Поэтому собственная инициатива, предприимчивость – важнейшие слагаемые успеха. Но хочется верить, что на вопрос: «Вы чье, пацанье?» – утвердительный ответ прозвучит не только из уст сотрудников ВТК. Есть проблемы, которые в одиночку мы решить не в силах. Да и потом дело-то нам доверено, если не ошибаюсь, государственное. Или это не так, и 14–15-летний мальчишка, оступившийся в жизни, в глазах общества – преступник до конца своих дней? Не хочу так думать, не имею на это права как гражданин, как воспитатель, как отец.

Преступление и наказание. 1993. № 11 – 12