Каждая эмиграция если это, конечно, эмиграция политическая стремится уяснить причины, по которым она оказалась в изгнании, а не у власти

Вид материала

Документы

Содержание Будницкий О.В.

Подобный материал:

• «Тоска по родине!», 39.64kb.
• А. В. Ремнев Западные истоки сибирского областничества Опубликовано: «Русская эмиграция, 222.56kb.
• Митрохин Владимир Алексеевич Российская эмиграция: общественная мысль и политическая, 761.94kb.
• Н. И. Ульянов Происхождение украинского сепаратизма, 3318.92kb.
• Эмиграция из россии (ссср) в китай и реэмиграция в первой половине, 673.65kb.
• Дставляют рождаемость, продолжительность жизни, смертность, статистика абортов, детская, 213.85kb.
• План   Предисловие > Юность Начало революционной деятельности > 2-й съезд рсдрп   Первая, 378.55kb.
• Моделирование процессов генерации и эмиграции углеводородов, 157.94kb.
• Тема урока: «Свобода передвижения и эмиграция», 197.2kb.
• Тезисы к докладу Андрея Петрова «Перманентная эмиграция, или Приключения русского литератора, 86.07kb.

Олег Будницкий

Глядя из Берлина: русская революция, евреи и советская власть


Каждая эмиграция – если это, конечно, эмиграция политическая – стремится уяснить причины, по которым она оказалась в изгнании, а не у власти. В полной мере это относилось и к русской эмигрантской интеллектуальной элите, выпустившей сотни, если не тысячи, книг и статей, в которых объяснялось, почему произошло то, что произошло. И в которых, по русской традиции, выяснялось, кто виноват и что делать. Положение проигравших всегда не слишком приятное. Положение же еврейской части «первой волны» русской эмиграции было особенно сложным – ибо, по мнению большинства русских эмигрантов, от революции выиграли в первую очередь евреи. Ирония истории заключалась в том, что, действительно, революция принесла российским евреям невиданные ранее возможности. С другой стороны – она же принесла им невиданные бедствия. От погромов пострадали сотни тысяч евреев – убитых, искалеченных, ограбленных.

Всего в 1918-1920 гг. только на Украине приблизительно в 1300 населенных пунктах произошло свыше 1500 еврейских погромов. Было убито и умерло от ран, по разным оценкам, от 50-60 до 200 тыс. евреев. Около 200 тыс. было ранено и искалечено. Были изнасилованы тысячи женщин. Около 50 тыс. женщин стали вдовами, около 300 тыс. детей остались сиротами¹.

В 1918-1922 гг. из советских республик выехали (или бежали) около 200 тысяч евреев². Таким образом, по нашей оценке, евреи составили вторую по численности после православных религиозно-этническую группу российской эмиграции. Особенно заметно это было в Германии, в которой евреи в середине 1920-х годов составляли четверть всех эмигрантов из бывшей Российской империи. Согласно переписи 1925 г., в Германии находилось 253 069 бывших подданных Российской империи (в границах 1914 года). Однако лишь около 80 тыс. из них были этническими русскими. 63 500 «русских эмигрантов» были евреями, 59 000 «русскими немцами». В период пика «русского присутствия» в 1923 г. в Германии находилось около 600 тыс. русских беженцев, в том числе проживало в Берлине, по разным оценкам, от 100 до 360 тыс. российских изгнанников³. Заметим, однако, что последние данные носят оценочный характер. Если предположить, что национальная структура российской эмиграции в Берлине соответствовала общегерманской, то среди обитателей «русского Берлина» в период его расцвета насчитывалось от 25 до 90 тыс. «русских евреев».

Сколько бы русских - и русских евреев - ни проживало в Берлине, одно можно сказать с уверенностью – в 1920-е годы он был центром интеллектуальной жизни российской эмиграции в Германии. Здесь концентрировались издательства, выходили основные газеты и журналы российской диаспоры, читались лекции, кипели дискуссии. Интеллектуалы русско-еврейского Берлина приняли весьма активное участие в развернувшихся как на страницах эмигрантской печати, так и в эмигрантских «гостиных» (в Берлине таковыми нередко служили клубы и кафе) дебатах.

Настоящая статья посвящена анализу взглядов на проблему русской революции, участия в ней евреев и положения евреев при советской власти Алексея Александровича Гольденвейзера (1890-1979). Гольденвейзер был заметной фигурой на «доске» русско-еврейского Берлина. Нам уже приходилось подробно писать о берлинском периоде эмигрантской его жизни, поэтому отошлем заинтересованного читателя к этим публикациям⁴, ограничившись лишь напоминанием основных моментов его биографии.

А.А. Гольденвейзер был сыном известного киевского адвоката Александра Соломоновича Гольденвейзера. Получил прекрасное образование. Учился в Первой киевской гимназии, затем изучал юриспруденцию в Киевском, Гейдельбергском и Берлинском университетах. Впоследствии, став, как и его отец, адвокатом, Гольденвейзер-младший принимал активное участие в «еврейской политике» в Киеве. В 1917 г. он был секретарем Совета объединенных еврейских организаций города Киева, одним из организаторов в Киеве еврейского демократического союза «Единение»; делегатом Всероссийской еврейской конференции в Петрограде в июле 1917 г. В апреле 1918 г. недолгое время был членом Малой Рады Украинской народной республики.

Гражданскую войну пережил в Киеве. В 1921 г. эмигрировал (точнее, бежал) через Польшу в Германию, где обосновался в Берлине.

Как и в родном Киеве, Гольденвейзер принимал активное участие в общественной и политической жизни как еврейской, так и русской части эмиграции. Впрочем, нередко это разделение было условным. Гольденвейзер стал видным деятелем Союза русских евреев в Германии⁵, организатором и заведующим отделом по оказанию бесплатной юридической помощи, «правой рукой» председателя Союза Я.Л. Тейтеля. Он был членом правления Союза русской присяжной адвокатуры в Германии и заместителем председателя правления Берлинского отделения Комитета съездов русских юристов заграницей, председателем Русского Республиканско-демократического объединения в Германии.

Постепенно Гольденвейзер завоевывал авторитет как практикующий юрист, чему немало способствовало знание немецкого языка. После прихода нацистов к власти он сравнительно долго не уезжал из Германии, вел дела вплоть до 1937 г. включительно. В декабре 1937 г. Гольденвейзер, наконец, уехал, причем в отличие от подавляющего большинства своих соотечественников, устремившихся во Францию, он отправился в США. На то были веские причины – в Америке еще с начала ХХ столетия жили двое его старших, и при этом весьма успешных, братьев. Один из них, Александр, стал крупным ученым-антропологом, преподавал в ряде американских университетов. Другой, Эммануил, пошел по финансовой части, работал в исследовательском отделе Федеральной резервной системы – Центрального банка США.

Американский период (1937-1979) жизни Гольденвейзера заслуживает специального исследования, ибо и там он стал одной из весьма заметных фигур русско-еврейского Нью-Йорка. В рамках данной статьи ограничимся лишь указанием на то, что, как и в Берлине, он принимал живое участие в его общественной и культурной жизни. Много писал. Фонд Гольденвейзера, хранящийся в Бахметевском архиве, составил в итоге 114 коробок документов.

Как и многие другие «пишущие» эмигранты, Гольденвейзер пытался осмыслить феномен русской революции и определить его место в мировой истории. Ход его мысли не был особенно оригинальным: как и некоторые другие историки и литераторы 1920-х годов, точкой отсчета – и материалом для сравнения – он избрал эпоху Великой французской революции. В 1922 г. Гольденвейзер выпустил в Берлине небольшую, карманного формата, книжку «Якобинцы и большевики (Психологические параллели)».

В основе книжки – переосмысление событий русской революции с использованием методологии Ипполита Тэна, примененной им для изучения французской революции XVIII века. Напомним, что Тэн расценивался российскими демократами как реакционер, и сам Гольденвейзер, когда читал его «Происхождение современной Франции» после революции 1905 г., был всецело на стороне критиков Тэна, в том числе Альфонса Олара. Перечитывая Тэна после революции 1917 г. и последующей Гражданской войны, Гольденвейзер «был поражен обилием аналогий и параллелей, которые можно провести между изображаемой им картиной и всем тем, что пришлось увидеть своими глазами за последние годы в России»⁶.

Гольденвейзер, опираясь на книгу Тэна и собственные наблюдения периода российской катастрофы, проводит только психологические параллели, не ставя себе задачей сравнивать две революции во всей их совокупности. «Воспитанный на Жан-Жаке Руссо французский якобинец оказывается родным братом, почти двойником воспитанного на Карле Марксе русского большевика», - остроумно, хотя и несколько прямолинейно писал Гольденвейзер. Ссылаясь на одно из писем Жозефа де Местра 1821 года о том, что во главе грядущей революции, для которой в России «всегда имеется достаточно элементов, будет стоять какой-нибудь новый Пугачев из университета», Гольденвейзер заключал: «”Пугачев из университета” - можно ли лучше определить то грозное и вместе с тем нелепое, почти комическое, при всем своем трагизме, явление русской жизни, которое носит имя Ленин?»⁷.

В книжке приведены различные «аналогии и параллели» между двумя революциями, которые, по мнению Гольденвейзера, «лучше всяких архивных изысканий оправдывают метод и выводы Тэна». С другой же стороны – «дают, быть может, некоторые блики к уразумению истинного смысла того, что происходило и происходит вокруг нас»⁸. Наиболее важны, на наш взгляд, вполне профессиональные рассуждения Гольденвейзера о методологии изучения революционных событий:

«Достаточно представить себе историю русской революции, написанную по источникам типа писаний Бухарина и Стеклова, или же по протоколам ВЦИК и Всероссийского Съезда Советов, - чтобы оценить всю громадность заслуги Тэна, порвавшего с аналогичными методами в изучении французской революции. Эти методы, - по словам Тэна, - укоренились среди историков в 20-ых и 30-ых годах ХIХ века, “со смертью очевидцев и современников”.

Наш долг – долг современников – позаботиться о том, чтобы ни теперь, ни после нас – ни на Западе, ни в России – в изучение истории русской революции не было внесено ни капли доктринерской фальши»⁹.

Гольденвейзер был одним из тех современников, кто позаботился о том, чтобы снабдить будущих историков революции сведениями, не нашедшими отражения ни в протоколах, ни в трудах официальных историков и вождей революции. По свежей памяти он записал воспоминания о жизни в Киеве в 1917-1920 гг., опубликованные в издававшемся И.В. Гессеном «Архиве русской революции» (текст датирован апрелем 1922 г.). Его воспоминания, на наш взгляд, отличает объективность (в той степени, в какой она возможна для таких по определению субъективных источников; возможно, подходящим определением была бы сдержанность) и информативность. Несомненно, это один из важнейших источников по истории Гражданской войны на Украине (точнее, в Киеве) и, несомненно, наиболее интересный из написанных Гольденвейзером текстов¹⁰.

Среди бумаг Гольденвейзера, хранящихся в Государственном архиве Российской Федерации в Москве, находятся два как будто неопубликованных текста, посвященных интересующим нас вопросам – русской революции, участию в ней евреев и влиянию революции на судьбу российского еврейства. Один, на немецком языке, озаглавлен «Современная Россия. Политическая борьба в России (1917-1922)»¹¹, другой, на русском – «Русское еврейство и советская власть»¹².

Тексты не датированы, однако с большой уверенностью можно утверждать, что «Современная Россия» относится к 1923 г., а «Русское еврейство» написано в том же 1923-м или в конце 1922-го. В первом упоминается, что со времени революции прошло шесть лет. Возможно, судя по его сравнительно популярному характеру, текст написан для публичной лекции. Статья Гольденвейзера о евреях и советской власти, несомненно, является вкладом в полемику, развернувшуюся в конце 1922 – начале 1923 г. в клубах и кафе Берлина, служивших дискуссионными площадками. Начало полемике положила группа еврейских общественных деятелей, в которую входили И.М. Бикерман, Г.А. Ландау, Д.С. Пасманик и некоторые другие. В ряде лекций и докладов они призвали российское еврейство к покаянию в связи с активным участием евреев в русской революции. Впоследствии они выпустили произведший сенсацию сборник статей «Россия и евреи» (Берлин, 1923, по другим данным - 1924). Отношение к русской революции, к советской власти было центральным вопросом, который обсуждался политически активной частью русской эмиграции, в том числе ее еврейской составляющей.

Тексты Гольденвейзера, принявшего активное участие в полемике, интересны скорее в силу их типичности, нежели оригинальности. Это сжатое изложение доктрины, которой придерживалась либерально-демократическая часть русской эмиграции. Как в отношении русской революции, так и ее последствий для евреев. К несомненным достоинствам текстов относится легкость, четкость и, временами, образность изложения. А также вкрапление время от времени личных впечатлений. Ведь автор был свидетелем, а иногда и участником событий, о которых писал.

В «немецкой» статье Гольденвейзер подчеркивал легкость падения самодержавия. Однако эйфория первых дней свободы сменилась тревогой:

«Первым облаком на горизонте стала раздробленность освободительного движения: дамба была прорвана – и вслед за этим единый поток должен был распасться на отдельные течения». По классификации Гольденвейзера, такими течениями были буржуазно-демократическое, умеренно социалистическое и максималистское. К максималистам он, разумеется, относил большевиков. Но главная причина, которая привела к «гибели русской демократии», заключалась в том, что «ни одно политическое направление – никто из них не знал истинной психологии русских народных масс». Представители всех течений освободительного движения идеализировали русский народ, «и вот, когда народ освободился от всех тенет, и выяснилось, что он не идеален, стало возможно увидеть его истинное лицо»¹³.

Истинное лицо оказалось не слишком симпатичным.

Целью «буржуазно-демократической партии» (то есть партии кадетов, ибо никакой другой несоциалистической партии на российской политической арене после марта 1917 года не осталось) было «сделать Россию парламентским народным государством, пойти по пути, который вслед за Англией выбрали европейские и американские страны». Русские либералы хотели, чтобы «русский народ прошел школу демократической политической жизни»¹⁴. Народ же хотел совсем другого: не платить налогов, поделить помещичью землю и немедленно закончить войну. Лозунг о верности союзникам, попытки продолжить войну несмотря ни на что Гольденвейзер справедливо считал главной ошибкой первого, «буржуазно-демократического» состава Временного правительства.

Умеренные социалисты, сменившие во втором составе Временного правительства либералов, недалеко ушли от них в смысле реальной политики. Они стремились следовать примеру своих западноевропейских социал-демократических собратьев, их стратегии и тактике. Однако это оказалось бессмыслицей: «невозможно знакомить с Эрфуртской программой неграмотных»¹⁵. Особенно нелепым было теоретически правильное нежелание социалистов брать всю полноту власти (и ответственности!), поскольку Россия переживает период буржуазно-демократической, а не социалистической революции. Это сидение между двух стульев, точнее, сразу на двух стульях - правительства и оппозиции - сбивало массы с толку.

Гольденвейзер приводил в пример незадачливым русским социалистам их немецких «старших братьев», которые продемонстрировали в 1918 году гораздо больше государственного смысла. Германские социал-демократы взяли на себя государственную власть, созвали конституционное собрание в Веймаре и возглавили созданную согласно принятой конституции республику.

Но решающую роль в падении влияния социалистов, как и в случае с либералами, сыграло их отношение к войне. Они рассуждали о праве народов на самоопределение, о защите демократии, но ничего не говорили о мире. Лишь большевики пошли на то, чтобы пообещать народу все и сразу. Они-то и захватили власть. Большевики «не требовали самоотречения: напротив, их лозунгом, основой их избирательной программы был призыв все себе позволить, чтобы каждый мог наслаждаться различными благами. И в этом партия смогла правильно оценить психологию масс в конкретный исторический момент. Поскольку коммунисты поняли, что к массам стоит обращаться не с воспитательной речью, а с лестью, массы подняли эту партию на щит»¹⁶.

Захватив власть, большевики сумели ее удержать, прежде всего благодаря террору. Всякая свобода слова была ликвидирована. Гольденвейзер соглашался с Вальтером Ратенау, проницательно заметившим еще в 1920 году, что в России установлен «аристократический режим – только власть принадлежит не сословию, а политическому клубу»¹⁷. Нетрудно заметить, что и Ратенау проводил аналогию с временами французской революции, намекая на сходство партии большевиков с якобинским клубом. Программа большевиков оказалась нежизнеспособной, подчеркивал Гольденвейзер. Передача фабрик и заводов рабочим привела к падению производства. Крестьяне вовсе не жаждали социализации, они хотели получать за произведенные ими продукты реальные деньги или товары, а не ничем не обеспеченные бумажки, выходившие из-под печатного станка. Попытка наладить прямой товарообмен провалилась. Попытка поставить все под контроль, все учесть и затем распределить привела к тому, к чему и должна была привести – тотальному дефициту.

Гольденвейзер привел анекдот времен военного коммунизма, знакомых ему не понаслышке:

«В Москве в зимний день выпало много снега. Издается указ: в течение стольких-то часов снег следует разгрести. Угрожают суровыми наказаниями. Однако ничего не помогает, снег остается. Тогда один из высокопоставленных товарищей во время заседания в Совете народных комиссаров предлагает произвести регистрацию снега. “Мы зарегистрировали сахар, - сказал он, - и сахар исчез. Муку – исчезла мука. Давайте зарегистрируем снег!” Конечно, до регистрации снега дело не дошло, но в этой шутке была изрядная доля правды»¹⁸.

В результате мелкая торговля, которую пытались запретить большевики, стала единственным способом получить хоть какие-то товары или продовольствие. Как острили во времена всеобщей национализации и попыток зарегистрировать все и вся: «Национализация торговли означала, что торгует целая нация». «Коммунистическое правительство сумело одолеть своих величайших противников, - отдавал должное большевикам Гольденвейзер. - Однако против мелкой торговли коммунистический аппарат не смог ничего выдвинуть... Мелкая торговля в России победила коммунизм, поскольку за первой стояла живая жизнь, а за последним – мертвая схема выдохшейся доктрины»¹⁹.

Поворотным пунктом в истории русской революции Гольденвейзер счел осень 1921 года, когда осуществился переход к новой экономической политике. Главной причиной этого поворота, по его мнению, стал голод. В свою очередь, голод был вызван аграрной политикой большевиков, конфискацией всех «излишков» продовольствия.

Гольденвейзер был слишком хорошего мнения о большевиках. Дети было не в смертельном голоде, точнее, не только в нем. Большевики легко мирились со смертью миллионов крестьян, этих «мелких буржуа», не желавших строить новый мир. Их напугали крестьянские восстания и в особенности восстание моряков Балтийского флота в Кронштадте. Они на самом деле угрожали советской власти. Поворот к новой экономической политике был провозглашен еще в марте 1921 г., на Х съезде коммунистической партии, образно говоря, под грохот Кронштадтских пушек.

Что Гольдевейзер понял правильно – это то, кто был инициатором перехода к новой экономической политике, в корне противоречившей догматам большевизма. В лекции он дал сжатую и точную характеристику вождя большевиков:

«Ленин, наряду с Керенским, - оригинальнейшая личность русской революции. Из фанатичных адептов марксистской доктрины он всегда был самым фанатичным, из максималистов – экстремистом, из непримиримых – наиболее рьяным. И все-таки в нем с этим фанатизмом уживалась здоровая практическая хватка, здоровое, завидное понимание человеческой натуры. Он был слугой, но не рабом своей теории. А когда этот путь оказался бесполезным, он проявил достаточно понимания, чтобы найти окружной путь, он обладал достаточным авторитетом, чтобы осуществить свою волю»²⁰.

Ленин добился того, чего хотел. Однако все его первоначальные цели оказались неосуществимыми: «Вместо коммунистического рая в России установилась примитивнейшая и жестокая форма капитализма... Гражданские последствия деятельности Ленина вряд ли выше, чем последствия пресловутой гражданской войны XVIII века под предводительством Емельяна Пугачева»²¹.

В «Русском еврействе», написанном, судя по контексту, несколькими месяцами раньше «Современной России», Гольденвейзер, образно говоря, любовался закатом большевизма:

«Хотя большевики, так сказать, персонально еще у власти, но душа коммунизма давно от них отлетела. Без смены руководящих персонажей, российская революция уже пережила свое 9 Термидора и переживает теперь свою эпоху Директории²². Под видом новой экономической политики социалистическая регламентация хозяйства отменяется по всей линии и вступает в свои права торжественно погребенный четыре года тому назад капиталистический строй. Вожжи в руках у властителей ослабели и слабеют с каждым днем… Обанкротившееся социалистическое хозяйство зовет на выручку своих исконных врагов – собственников и капиталистов»²³.

В «Современной России» Гольденвейзер уже более трезво смотрел на вещи и не торопился «хоронить» большевиков, подчеркивая, что «нынешний режим ни в коем разе не является контрреволюцией или реставрацией». Две отличительные черты революции оставались «непоколебимыми». Во-первых, политическая власть в руках коммунистической партии. Во-вторых, признавался лишь тот способ распределения собственности, который отвечал социальному контексту революции: «Никому не удается получить свое имущество назад. Каждый обладает тем, что он присвоил себе. Новое распределение, которое во многом сводится к насилию и неправомерным действиям, даже легализовано: к этому и сводится смысл новой кодификации российского права. Грубо говоря, НЭП провозгласил священное право вора на собственность»²⁴.

Любопытно, что Гольденвейзер, справедливо отмечая, что «было бы неосторожно и скоропалительно подводить баланс русской революции», и подчеркивая, что большевики власть из своих рук не упускают, в то же время рассуждал о священном праве на собственность, как будто закрепленном в принятых в Советской России законах. Возможно, в этом сказывалось юридическое мышление Гольденвейзера, который, хотя и провел немало времени под властью большевиков, как будто не понимал, что в наименьшей степени «священной» для них является собственность. Несколько лет спустя ему, как и другим эмигрантам, не оставившим надежду на перерождение, эволюцию большевиков, на «нормализацию» режима, придется увидеть, как коммунисты отбросят нэп и поведут в невиданных для России масштабах наступление на крестьян, этих «мелких собственников». Не менее печальная участь постигнет в городах «нэпманов», т.е. тех, кто поверил в возможность заниматься частным предпринимательством при большевиках. Но все это – впереди.

Пока же Гольденвейзер рассуждал о революции в рамках «французской модели»: революция «являет собой нарушение прав, которое ведет к установлению права, она – насилие, которое должно привести к мирному, созидательному подъему, мятеж, благодаря которому должен появиться порядок»²⁵. Именно это произошло во Франции в конце XVIII-начале XIX в. Собственность, переделенная в годы революции, была в конечном счете юридически закреплена за новыми владельцами. А новые собственники заинтересованы в порядке. И даже после свержения Наполеона Бонапарта, этого порождения и могильщика революции, Бурбоны, вернувшиеся к власти, не решились отнять землю у крестьян.

Гольденвейзер подчеркивал закономерность катастрофы, случившейся в России: «Русская революция не была несчастным случаем, она вообще не была случайна; это была судьба. Бессмысленно оплакивать это событие, еще более абсурдно было бы надеяться, что революцию можно было повернуть вспять, что эту страницу истории можно просто зачеркнуть и снова оказаться на той точке, на которой события остановились в 1917 году.

Это была судьба. Монархия потерпела крах, что и должно было случиться. Мы наблюдали ее свержение. Революционные силы и должны были сформироваться так, как они сформировались на самом деле, поскольку они – природный продукт русской истории. В этом несчастье виновата не чья бы то ни было злая воля. Вину делят между собой народ – и его имманентные качества – и правящий класс с его психологией»²⁶.

Говоря о вине, ответственности за революцию, которую многие возлагали на либеральную интеллигенцию, вложившую столько сил в борьбу с самодержавием, Гольденвейзер указывал, что этот приговор слишком суров. В то же время он писал, что «мы (он не отделял себя от русской интеллигенции – О.Б.) были воспитаны в убеждении, что революция представляет собой нечто кратковременное, легкое и естественное, как кризис болезни – лихорадка, за которой следует немедленное выздоровление. В действительности оказалось, что революцию пережить нелегко»²⁷.

Но кто же все-таки виноват? Ответ Гольденвейзера можно было бы выразить формулой: виновата история.

«Революция требует от народа великолепной политической, социальной и моральной выучки, как никакой другой исторический момент, - писал он. - Не удивительно, что русский народ после тысячи лет деспотизма, унижений и порабощения, не обладал необходимой выучкой и не выдержал этого испытания. Было бы несправедливо его в этом упрекать, как это теперь иногда делается.

Раньше часто повторяли известную сентенцию: каждый народ имеет то правительство, которого он заслуживает. Теперь можно было бы добавить: каждый народ имеет ту революцию, для которой он созрел»²⁸.

Гольденвейзер отказывался видеть в русской революции доказательство деградации демократии: «демократия в России существовала всего несколько месяцев, а то, что пришло ей на смену, является ее противоположностью». Другого мнения он придерживался о судьбе социализма: «русский эксперимент – это сигнал о начале заката социализма по всему миру»²⁹. Гольденвейзер явно поторопился петь социализму отходную.

Каким образом вписывались в его схему русской революции евреи, о роковой роли которых в судьбе России не писал в эмигрантской печати правого толка только ленивый³⁰?

«Вопрос об отношении русских евреев к большевизму и о положении евреев при советской власти – бесспорно, самый больной вопрос из вопросов еврейской современности, - писал Гольденвейзер. – Вопрос этот для еврейства больной главным образом потому, что для огромного большинства неевреев он даже не составляет вопроса. . .»³¹. Ибо это огромное большинство считало советскую власть – еврейской властью.

Он резко протестовал против этого широко распространенного мнения:

«Советская власть – власть русского еврейства! Но ведь большевики на глазах у всех разрушили и разрушают все национальные институты еврейской жизни – все, что удалось сохранить под гнетом царизма и что начало так пышно расцветать в кратковременную эпоху Временного Правительства. Они уничтожили общины, обновленные в 1917 году на основах всеобщих выборов³²; они разрушили сеть еврейских филантропических организаций, они преследуют раввинат и ограбили синагоги, наконец, перешедшие на сторону большевиков еврейские социалисты использовали свое влияние в том отношении, что насильственно разрешили пресловутый вопрос о языках и о школе – древнееврейский язык был объявлен запретным и все конфессиональные школы закрыты³³.

Что же – все это могла сделать еврейская национальная власть?»³⁴

Однако же Гольденвейзер «до известной степени» признавал тот бесспорный факт, что среди большевистских лидеров, в среднем звене партийного и советского аппарата, также как на хозяйственной работе и в Красной армии было немало евреев.

В первой части статьи «Русское еврейство и советская власть» Гольденвейзер попытался классифицировать евреев, пошедших на сотрудничество с большевиками, и объяснить мотивы «еврейских агентов советской власти». Активных сторонников коммунистического режима он делил на три категории: 1) старых убежденных коммунистов, 2) «примазавшихся», т.е. примкнувших к коммунизму из корыстных соображений, и 3) на прозелитов, т.е. людей, в большей или меньшей степени идейно “приявших” советскую власть³⁵.

Первая категория, по его мнению, состояла в большинстве из старых революционеров и эмигрантов, честных фанатиков, ослепленных «верой в революционный миф и в призвание своей партии осчастливить Россию и даже все человечество». Их можно было ненавидеть, с ними можно было бороться, но они хотя бы не вызывали презрения. Во всяком случае, такой подтекст чувствуется в оценке Гольденвейзером этих «Дон-Кихотов коммунизма»³⁶.

Совсем другой тон берет автор, когда пишет о «примазавшихся», о прикидывающихся большевиками ради житейских благ. С его точки зрения, среди «примазавшихся» к коммунизму находятся приблизительно те же группы, которые до революции крестились, чтобы получить право жительства за пределами черты оседлости или иные права. Гольденвейзер относил эти группы оппортунистов к «полуинтеллигенции»:

«В громадном большинстве к ним («примазавшимся» - О.Б.) относятся люди, не получившие настоящего воспитания, но все же нахватавшиеся кое-каких поверхностных знаний, дающих им возможность выдаваться в серой массе солдат или городских мещан. Еврейство, сосредоточенное в городах, всегда составляло в России главный контингент этой обширной группы полуинтеллигентов, в которую входят и приказчики из магазинов, и низкие служащие контор, и сознательные рабочие, и, наконец, разного рода недоучки. Советский режим оказался настоящим эдемом для этой полуинтеллигенции, заполнившей все многоголовые штаты бесчисленных советских учреждений. Ведь этот режим требует от своих рядовых адептов ровно столько интеллигентности, сколько нужно, чтобы с пафосом повторять агитационные трафареты. И он не может не относиться с опаской и враждой к подлинной интеллигенции, живущей своим умом и не склонной играть роль коммунистических попугаев»³⁷.

К третьей категории, то есть к новообращенным коммунистам и к людям, идейно примирившимся с советской властью, Гольденвейзер относил людей со «слабой умственной и нравственной резистентностью», органически не способных долго находиться в оппозиции к господствующему классу. «Они, в конце концов, либо поддаются ему, усваивая себе выдвинутые им лозунги, либо сходятся с ним на почве какого-либо более или менее искусственного компромисса»³⁸.

Гольденвейзер «категорически» утверждал, что «в этой группе очень мало евреев и что, во всяком случае, в ее среде нет ни одного еврея с именем». «Думается, что ни один антисемит не сумеет назвать еврейские имена, которые можно было бы противопоставить талантливейшему из русских писателей молодого поколения Максиму Горькому, одному из популярнейших главнокомандующих мировой войны ген. Брусилову³⁹, тов<арищу> председателя I Госуд<арственной> Думы проф. Гредескулу⁴⁰, знаменитому романисту гр. А. Толстому⁴¹ и многим другим, - не без злорадства писал Гольденвейзер. - А между тем все они – один раньше, другой позже – интеллектуально спасовали пред большевизмом (не став при этом настоящими коммунистами) и работают на пользу советской власти»⁴².

Высказав «столько неприятных истин по адресу русского еврейства», Гольденвейзер с «особым удовлетворением» констатировал: «Многие видные большевики – евреи, многие примазавшиеся ничтожества – евреи, но ни один видный русский еврей не отрекся от самого себя и не перешел в лагерь коммунистов»⁴³.

Гольденвейзер писал, разумеется, о старой, дореволюционной еврейской элите. В самом деле, значительная ее часть оказалась в эмиграции; не сумевшие уехать влачили в Советской России жалкое существование. Эмиграцию предпочли такие видные еврейские общественные деятели, предприниматели, деятели культуры, как М.М. Винавер, Г.Б. Слиозберг, О.О. Грузенберг, А.Г. Гинцбург, С.М. Дубнов, Я.Л. Тейтель и многие другие. Положение еврейских масс, особенно пострадавших от погромов и лишившихся традиционных источников заработка, было в самом деле трагическим. Другое дело, что советская власть, сделав столь много для «разъевреивания» евреев, уничтожения их религиозных и общинных структур, предоставила им невиданные прежде возможности для получения образования, новых, ранее недоступных, профессий, карьерного роста на государственной службе. И как бы ни осуждали «примазавшихся» эмигранты, для многих евреев, оставшихся в России, советская власть стала своей, а традиционная культура, религия и прежние, традиционные для евреев виды деятельности – «пережитками прошлого».

«Видными евреями» для них стали теперь Троцкий и Зиновьев, а не быстро позабытые на родине «еврейские заступники», будь то депутаты ушедшей в небытие Государственной думе, или адвокаты, отстаивавшие интересы своих единоверцев во времена царской юстиции. Мальчик в бывшей черте оседлости на традиционный вопрос деда: «Чем будешь, Берка?», ответил, что он вовсе не Берка, а Лентрозин (одно из экзотических имен, возникших в годы революции: составлено из частей фамилий Ленин, Троцкий, Зиновьев), а быть он собирается чекистом⁴⁴. Подобные ответы получали теперь тысячи еврейских дедушек.

Гольденвейзер справедливо указывал, что на евреях Гражданская война отразилась, возможно, тяжелее, чем на других народах бывшей Российской империи. Юго-Западный и Западный край, где были сосредоточены основные еврейские массы, стал одним из главных театров Гражданской войны. Так, Киев переходил из рук в руки тринадцать раз! Для евреев перемены власти были особенно опасны, ибо нередко сопровождались погромами. Антисемитизм стал суррогатом идеологии Белого движения, им были пропитаны войска лидера украинских националистов Симона Петлюры, не говоря уже о бандах различных атаманов. «Когда исстрадавшееся под гнетом большевиков население с радостью и торжеством встречало своих избавителей, евреи в ужасе и страхе прятались по подвалам. Они боялись погрома. И как часто, увы, эти страхи оказывались не напрасными!… Если еврейство, вместе с другими народами России, несет на себе часть вины в том преступлении пред родиной и человечеством, которое называется большевистской революцией, то павшие на его головы расплата и возмездие оказались не в меру вины жестокими и сокрушительными»⁴⁵.

Любопытно, что Гольденвейзер возлагал на большевизм ответственность за погубленные жизни и уничтоженное имущество евреев. Но мало этого: большевизм, по его мнению «усилил и развил до крайних пределов весь запас латентного антисемитизма, какой имелся в душах русских людей… Массы ненавидят евреев, считая их виновниками своих несчастий. Никто не жалеет их, так как все перенесенные еврейством беды почитаются заслуженным, неизбежным и едва ли не слишком мягким наказанием за совершенные им грехи. И самое ужасное то, что так думает и чувствует не только некультурная масса: тем же ядом отправлена и значительная часть верхов и в частности интеллигенция»⁴⁶.

В данном случае Гольденвейзер, по русской пословице, «валил с больной головы на здоровую». Точнее, если и не вполне здоровую, то уж точно менее виноватую. Большевистские войска тоже иногда участвовали в погромах, но это ни в коей мере не было политикой советской власти. Погромщики, как правило, жестоко наказывались. Львиная доля погубленных жизней евреев приходится на долю противников большевиков – о чем писал несколькими строками выше сам Гольденвейзер. Ограничения или прямые запреты торговли и некоторых других видов экономической деятельности, конфискации и реквизиции, проводившиеся большевиками, несомненно, нанесли огромный ущерб хозяйствам евреев. Но вряд ли их можно поставить в один ряд с грабежами, поджогами, полным разгромом и уничтожением собственности евреев, осуществлявшимися их противниками. И уж совсем анекдотичным выглядело обвинение большевиков в том, что их деятельность пробудила «латентный антисемитизм» в душах русских людей. За антисемитизм в собственных душах несли ответственность прежде всего его носители, и если они иных объяснений бедствиям, обрушившимся на Россию, нежели происки евреев, не находили, то это не было виной большевиков.

«Внутреннее перерождение» коммунистического режима благоприятно отразилось на положении русского еврейства. Разрешение частной торговли и иных видов предпринимательства открыло перед русским еврейством, полагал Гольденвейзер, «широкое поле для работы над хозяйственным возрождением разоренной и измученной страны». Однако «экономическое пробуждение» не могло быть прочным без пробуждения политического, «без которого все хозяйственные возможности лишены прочного правового и морального базиса»⁴⁷.

Гольденвейзер опасался, что «антисоциалистическая реакция», которой закончится большевистский эксперимент, «примет ярко выраженный антисемитский характер». Но все же надеялся на «духовное просветление, при котором возродившиеся к новой жизни народы не поддадутся дурману взаимной вражды и, заглушив в себе семена злобы, осознают свою братскую солидарность»⁴⁸.

Надежды на скорое перерождение большевизма, так же как и на братскую солидарность народов оказались несбыточными. Статьи Алексея Гольденвейзера остались памятником этим несбывшимся надеждам и благим пожеланиям. В этих текстах четко формулируется позиция либерально-демократического и в значительной степени секулярного еврейства по отношению к советской власти. Их автор остался непримиримым по отношению к ней до конца своей долгой жизни.