Дадун Р. Фрейд

Вид материалаРеферат

Содержание


Мысль фрейда
Эстетика фрейда: искусство и литература
Антропология фрейда: от криминального эроса к эротическому разуму
Антропология фрейда
Мысль фрейда
Антропология фрейда
Мысль фрейда
Антропология фрейда
438 Мысль фрейда
Антропология фрейда
Преступление любви
Мысль фрейда
Антропология фрейда
Подобный материал:
1   ...   29   30   31   32   33   34   35   36   37


Вероятно, Фрейда стесняет слишком выраженное родство творчества русского писателя и других великих


К оглавлению


430


^ МЫСЛЬ ФРЕЙДА


авторов с его собственными психоаналитическими исследованиями. Они в своей манере, прекрасной и потрясающей, высказали главное, и попытка Фрейда "перевести" их на язык психоанализа может показаться амбициозной и лишенной чувства меры. Если он и обращается к великим писателям и художникам, то лишь окольным путем, затрагивая какие-то "незначительные их стороны": это маленький Гете, бьющий посуду в детском воспоминании, Леонардо да Винчи, записавший один давний и, возможно, сомнительный образ, возникший в памяти, Шекспир, предлагающий вымысел о трех ларцах, Микеланджело, заставляющий держать великого Моисея таблицу свода законов и т.д. Если же он берется за более широкое и систематическое исследование, то оно касается относительно небольшого произведения мало известного автора — "Градивы" Йенсена.


Сам по себе фрейдовский метод обращения к произведению с его "незначительной стороны" имеет большое значение. Он заключает в скобки иерархию системы ценностей, в которую входит любая работа и которая тяжело давит на анализ, критику и прочтение. Реабилитируя "неважные" стороны, "отбросы", необычные черты, этот метод существенно увеличивает возможности и пути вхождения в текст, в мысль, в пластическое решение. Его действие можно сравнить с действием рычага: воздействуя на удачно выбранный край работы, он может — если метод достаточно крепок — сдвинуть и приподнять всю ее: так, маленький "завиток", обнаруженный Фрейдом в темной части Моисея Микеланджело, позволил ему описать полностью монументальную статую.


"Основы", которых достигает Фрейд, придают анализу неповторимые черты.' Он редко не использует повод ввести в свои исследования явные или скрытые элементы личного. Битье посуды Гете объясняется смертью младшего брата, Германа-Якова, которая вызывает воспоминание о смерти собственного брата Фрейда — Юлиуса, тем более, что эти смерти находятся под единым знаком


/,


431


^ ЭСТЕТИКА ФРЕЙДА: ИСКУССТВО И ЛИТЕРАТУРА


любящей матери. Тревожащая близость Гофмана пробуждает в памяти странное итальянское приключение. Описывая "Моисея...", тесно переплетающегося с его любовью к Риму, Фрейд чувствует себя ничтожной "швалью". Шекспировская тема трех ларцов, ведущая к теме Матери и Смерти, не может не связаться с детским воспоминанием Фрейда, о котором он рассказывает в "Психопатологии обыденной жизни", и где речь идет о матери, заключенной в сундук, и т.д. Быть может, здесь имеет место продолжение самоанализа другими словами, и личность Фрейда стремится познать и выразить себя через преломление в других исследованиях?


С введением принципов и концепций психоанализа возникает один из факторов, который конкурирует с ненадежностью "основ" и исследуемого психологического "содержания". То выразительное, что представляют тексты и картины, оказывается пересеченным воображаемыми линиями, фантастическими связями, пронизанным образами и формами, которые возникают на разных уровнях и перемещаются в совершенно другие плоскости, так что можно сказать, что взорванные "основы" представляют собой непрерывное движение, циркуляцию форм и образов. Достаточно было назвать грифа из сна Леонардо "Мут" и позволить ему обрести лицо египетской богини, чтобы пришла в движение вся бесконечная серия форм, пустившаяся в мифологическое кругосветное путешествие с многочисленными остановками.


Вот почему, ускользая от Фрейда, но всегда присутствуя в его трудах, утверждает себя неукротимая сила формы, начинает кружиться в хороводе вереница образов, картин, символов, множащихся все шире и не обращающих внимания на "границы", обозначенные Фрейдом, во всех изобразительных областях: в литературных и обычных текстах, картинах, графических работах, фильмах и т.д. — обеспечивая обильное наследие фрейдовской жажде познания.


432


^ АНТРОПОЛОГИЯ ФРЕЙДА: ОТ КРИМИНАЛЬНОГО ЭРОСА К ЭРОТИЧЕСКОМУ РАЗУМУ


Если понимать под "концепцией мира", как ее определяет Фрейд, "интеллектуальное построение, способное разрешить на основе единого принципа все проблемы нашего существования", его собственному учению вряд ли присуще подобное качество. Впрочем, он сам яростно отрицает такой принцип и в седьмом из "Новых сообщений по психоанализу" (1932) подвергает резкой критике системы, стремящиеся подчинить реальность единым и тоталитарным нормам. В этой работе, названной "О концепции мира", Фрейд пытается изложИть нечто вроде политического и идеологического манифеста, в котором старается вписать психоанализ в систему научных исследований, но в то же время подчеркивает различие между ним и всеобъемлющими точками зрения, предлагаемыми искусством, философией и религией. Его отношение к первым двум, несомненно, достаточно благосклонно: "Искусство почти всегда безвредно и благотворно, оно претендует лишь на звание иллюзии", а философия, которая пытается имитировать науку, чаще всего "удаляется от последней в погоне за химерами", и чем бы она ни занималась, результаты интересуют лишь "узкий клан интеллектуалов".


Значительно опаснее религия — "мощная сила, ставящая себе на службу самые глубокие человеческие эмоции". Против нее Фрейд, непримиримый противник, вновь предпринимает атаки, начатые несколькими годами ранее в работах "Будущее одной иллюзии" (1926) и "Трудности цивилизации" (1930). Он подтверждает то, что в его понимании представляет суть религии, ее "детский характер": "Никакое самое тщательное исследование не сможет поколебать убеждение, что наша религиозная концепция мира основана на наших детских представлениях"; в этих представлениях и концепции решающая роль принадлежит отцу. Фиксация на образцах


^ АНТРОПОЛОГИЯ ФРЕЙДА


433


детства и галлюцинаторный способ удовлетворения инстинктивных желаний, свойственные религии, делают ее королевой иллюзии и позволяют рассматривать в качестве — этот термин Фрейд часто употребляет — "невроза" человечества.


За религией, которую он всегда готов разоблачать, Фрейд видит и другого противника, получившего "влияние в наше время", — марксизм. Сожалея о своей слабой компетенции в этом вопросе, Фрейд все же касается некоторых основных положений философско-политической доктрины Маркса, отвергающего принцип эволюции человеческого общества "по естественным законам", а также понятие "диалектического процесса". Эти утверждения Фрейд считает мало "материалистическими", скорее — "остатками неопределенной гегелевской философии", и, в свою очередь, подчеркивает в развитии человечества действие "определенных материальных факторов", например, открытие новых металлов или создание более совершенного оружия. Возражая против "идеи об абсолютной власти экономических факторов", он заявляет: "Невозможно пренебрегать ролью психологических факторов, когда речь идет о живых существах. Эти факторы не только участвуют в установлении экономических условий, но и определяют затем все действия людей, которые реагируют лишь через свои примитивные влечения, инстинкт самосохранения, агрессивность, жажду любви, потребность искать удовольствия и избегать неудовольствий". К мотивациям влечений следует добавить также "значительные требования Сверх-Я", благодаря которым за экономическими вариациями и трансформациями общества теряются "традиции и идеалы прошлого". Так определяется "культурная эволюция" — "то, что некоторые называют цивилизацией"; она обладает реальной автономией, способна не только воздействовать на другие факторы, но и испытывать на себе их действие и заслуживает названия (если марксистское понятие сохраняет здесь свое значение) "инфраструктуры".


434


^ МЫСЛЬ ФРЕЙДА


Историческое воплощение марксистской доктрины — русский большевизм •- выявил некоторые ее скрытые черты, свидетельствующие, что это та же "концепция мира", которую можно сравнить с религией. Фрейд обобщенно, но четко характеризует свое представление о практике большевиков: "строгость образования", "запрет мыслить", "применение силы", "кровавые репрессии", разнообразные суровые принуждения, которые прикрываются "обещанием лучшего будущего" (как и религия) и ставят целью трансформировать за несколько поколений человеческую природу. Как полагает Фрейд, это "невыполнимая задача" и иллюзорный прожект: "Марксизм, реализованный на практике, сам создал новые химеры, не менее сомнительные и не более доказуемые, чем старые".


Насколько обвинения Фрейда, выдвинутые против религии и большевизма как систем иллюзий, точны и аргументированы, настолько третье направление критики, содержащейся в том же тексте, представляется нам смещенным, двусмысленным и неудачным. Заметки Фрейда об "анархистской доктрине" порой становятся похожими на карикатуру; он признает, что анархисты, подобно ему, опираются на науку, но делает это лишь для того, чтобы упрекнуть их в стремлении довести критику науки до отрицания всякого критерия истины, до интеллектуального "нигилизма", до утверждения, что, в конце концов, все мнения одинаковы. Если же научное знание — лишь иллюзия,* то решающая проблема соответствия человеческой мысли и действительности даже не ставится, а следовательно, иронизирует Фрейд, "ничто не может нам помешать в этом случае строить не каменные мосты, а мосты картонные ... и осуществлять анестезию не с помощью эфира, а слезоточивым газом". Дойдя до такой крайности, Фрейд отдает себе отчет, что слишком уж исказил анархистские идеи, поэтому заканчивает замечанием, сводящим на нет все предыдущие критические построения: "Конечно, сами


435


^ АНТРОПОЛОГИЯ ФРЕЙДА


анархисты энергично отвергли бы подобное практическое приложение их теории".


"Картонные мосты" и "слезоточивый газ" — эти необычные фантазии Фрейда, брошенные в лицо предполагаемым читателям "Седьмого сообщения", могут вызвать недоверие. Часть, посвященная анархизму, создает впечатление лишней; ясно, что он мог бы воздержаться от обращения к "анархистской доктрине" по той простой причине, что, будучи весьма критичной и плюралистической, она меньше всего подходит в качестве иллюстрации отрицательного приложения "концепции мира". Что касается эпистемологического анархизма, то он хорошо вписывается в критическое направление самого Фрейда, поскольку старается в первую очередь выявить точки, в которых научное знание отступает от присущей ему рациональности, обращается к тому, что сегодня называют идеологией, и производит "иллюзию", с которой Фрейд не устает бороться. И если "анархисты" (Фрейду, к тому же, следовало бы уточнить, о ком именно он говорит) заслуживают критики, то не за научный "нигилизм", а скорее за его противоположность — слишком большое влияние, оказываемое на них научными открытиями, и слишком легкое подчинение идеализированной картине науки.


Именно эту эйфорическую связь с наукой культивирует Фрейд: установив, что "рассудок и душа" могут стать "предметами научного исследования", психоанализ с этого момента "может считаться выражением научной концепции мира". Ему не уйти от ответственности — в "борьбе, ведущейся научной мыслью против религиозной концепции мира", заявляет Фрейд, "мы без колебания примем участие". Увлеченный этим порывом, Фрейд, что не часто с ним случается, высказывает благоприятный взгляд на "будущее человечества": "Пусть когда-нибудь интеллект — научная мысль, разум — сумеют установить свою диктатуру в психической жизни людей, это наше самое горячее желание".


^ МЫСЛЬ ФРЕЙДА


-


436


Вероятно, анархизм не нашел бы серьезных возражений против данного желания, поэтому, как нам кажется, в критической позиции Фрейда различий меньше, чем сходства, противопоставлений меньше, чем глубокой близости. Неудачно выраженный Фрейдом антагонизм представляет собой, вероятно, результат "братского" соперничества, обостренного у него потребностью зашиты: анархизм "жирными буквами" отмечает антропологическую линию, лишь намеченную пунктиром мыслью Фрейда. Другими словами, анархизм стесняет Фрейда, поскольку проявления его мысли требуют анархии, к которой сам он не готов. Только смерть способна бросить этот молчаливый призыв, который удается уловить лишь утонченному слуху поэта, например, англичанина В.Х.Одена, оплакивающего "горячо любимого" Фрейда вместе с "анархической Афродитой", Афродитой — Анархией, нежным и сияющим воплощением анархического Эроса...


Каковы бы ни были "философские" запросы Фрейда, его мысль отказывается быть философией, т.е. единой, тоталитарной концепцией действительности и, в более узком смысле, теорией о "сути" человека. Она, несомненно, является психологией — но также и несравненно большим, чем то, что обычно понимается под этим термином: ее можно было бы назвать рассеянной психологией, чтобы подчеркнуть отсутствие у Фрейда некой души — корзинки, где были бы заперты психические процессы. "Субстанции", образующие его психологический аппарат, открыты и перетекают одна в другую, пронизывают во всех мыслимых направлениях действительность, воспринимаются в своем бесконечном воплощении. Психическое — это то, что расходится во всех направлениях, пересекает историю, достигает предыстории, воплощается в различных институтах и исступлении художественного творчества...


Если мы называем Человеком центральную фигуру, в которой берут начало многочисленные структуры, описанные Фрейдом, его учение со всей скромностью можно


^ АНТРОПОЛОГИЯ ФРЕЙДА


437


назвать Антропологией, поскольку оно представляет собой исследование человека. Но следует добавить такую важную характеристику: этот человек не может использоваться как тоталитарный фактор, объединяющая фигура, служить основой "гуманизма". Психоанализ не является гуманизмом, если понимать под этим единое учение, организующееся вокруг особого центра под названием Человек, поскольку сам человек, как его описывает психоанализ, является существом смещенным, разделенным на части, состоящим из неразрешимых двойственностей, сводящих с ума множественностей, конфликтов, что лучше всего определяется через его глубоко извращенную и полиморфную, неоднозначную, ускользающую сексуальность. Он постоянно находится во власти галлюцинаций и иллюзий, постоянно пытается получить доказательства своей собственной реальности и, однввременно, существования самой окружающей его действительности.


Отвращение, которое испытывал Фрейд по отношению к "сплоченному большинству", касается, как нам кажется, всего сплоченного, "компактного", всего, что олицетворяет собой полноту, всеобщность, в какой бы области это ни проявлялось: конечно же, психической, но также социальной, политической, философской. Именно потому, что человек Фрейда не компактен, что он конструирует себя из частей, взятых там и сям, из смещенных, часто нарушенных составляющих, из стершихся остатков детства и филогенеза, с пустотами, недостатками — ему предоставляется шанс реализовать свою человечность. Это разнородное, подвижное образование никогда не может достичь совершенства, оно остается постоянно незаконченным, и эта незаконченность определяет собой лицо субъекта, взаимодействующего с окружающим миром, создающим и воссоздающим себя, вводя при этом в свое строение неповторимый стиль, называемый субъективностью индивидуума, позволяющий преодолеть сжатую. сеть установлении.


^ 438 МЫСЛЬ ФРЕЙДА


Через подобную хрупкую структуру человеческого существа мысль Фрейда представляет нам анархическую антропологию: радикально анархическую, поскольку в истоках человеческой реальности, в первичной неоднородности основных психических структур она видит возможность человеческой свободы и автономии, которым благоприятствует освободительное развитие общества, начавшееся с восстания братьев (оно до сих пор остается в какой-то степени резервом сопротивления и инициативы, хотя и то, и другое давно заслонено игрой галлюцинаций, рожденных обществом). Эта антропология является и формально анархической, поскольку образует лишь пустую форму, наполнение которой связано с обращением к психологии и достижениям, полученным в других областях. Даже оказавшись в зависимом положении от консервативных доктрин, организаций и институтов тоталитарного, авторитарного или репрессивного типов, связанных с религией, философией, политикой или культурой, мысль Фрейда, следуя своей внутренней логике, своей эротической динамике, своей форме "Афродиты", старается разоблачить их, осуществить широкую, новую стратегию Анархии.


"Психология глубин" Фрейда тесно связана с его антропологией, но последняя касается более конкретных вопросов и представлена в целой серии работ, написанных за четверть века — от "Тотема и табу" (1913) до "Моисея и монотеизма" (1939), включая также "Коллективную психологию и анализ Я" (1921), "Будущее одной иллюзии" (1927) и "Трудности цивилизации" (1930). Все тексты пронизаны теми же, скрытыми или явными, красными нитями известных тем: первобытная Орда с двумя основополагающими событиями •— восстанием братьев и убийством Отца', работа принципа иллюзии в обществе: ее противоположность — деятельность Разума, который не удовлетворяется воздействием на известные открытые области, но пытается вступить на полные риска и неожиданностей пути: "иррационального" — где, вероятно, встречается с источниками своей собственной


^ АНТРОПОЛОГИЯ ФРЕЙДА


439


энергии, лицами Эроса и лицами Матерей, окруженных мистической аурой и позволяющих обозначить в учении Фрейда мощное и жизненное движение Материнского Разума.


При описании жизни Фрейда мы уже отмечали характерные черты его антропологических работ; чтобы завершить эту тему, необходимо более резко обозначить отдельные -определяющие линии фрейдовской антропологии субъекта, который, несмотря на смертельные опасности современного мира, пытается обеспечить свою жизнеспособность.


^ ПРЕСТУПЛЕНИЕ ЛЮБВИ


Вначале была первобытная Орда; могущественный Самец, ревнивый, безжалостный, погруженный в абсолютный нарциссизм, олицетворяющий грубую силу, единственным законом которой является получение немедленного удовольствия, овладевает женщинами и изгоняет или убивает сыновей, когда они становятся достаточно сильными и смелыми и представляют угрозу его власти. Наступает день, когда сыновья, преодолев страх и разобщенность, объединяются и убивают Деспота. Такова тема убийства Отца, центрального акта истории, изложенная Фрейдом в "Тотеме и табу", которую так любят обсуждать многие психоаналитики.


Фрейд разрабатывал эту тему с большим удовольствием, он доверительно сообщал Ференци, что работает над "Тотемом и табу" с "убежденностью и радостью", и полагал, согласно воспоминаниям Джонса, что осуществляет свою "последнюю хорошую работу". Для создания своей доисторической драмы он прибегал к разным источникам, о чем он пишет в книге "Моисей и монотеизм". У Дарвина, великого вдохновителя, он заимствовал идею первичной организации сообществ в небольших диких ордах, где доминирует самый сильный и жестокий; модель подобной организации представляют обычаи некоторых крупных человекообразных обезьян.


^ МЫСЛЬ ФРЕЙДА


К оглавлению


440


От Аткинсона исходит мысль об объединении и победном восстании сыновей. Робертсону Смиту, историку религии, Фрейд обязан картинами двух крупных общественных образований, сформировавшихся непосредственно в результате первоначального преступления: тотемизма и экзогамии.


Убив первобытного Отца (для удобства будем называть его Первоотцом), преступные сыновья, охваченные сильным чувством вины, принялись отрицать, отодвигать свое преступление путем обожествления своей жертвы, превращения ее в центр и очаг древнего религиозного института, называемого "тотемизмом": убитый Первоотец возрождается в лице некоего символического представителя, чаще всего животного, тотема, рассматриваемого в качестве священного мифического предка, господина и защитника племени, который мистически участвует в его жизни. Ему посвящается культ, выраженный в разного рода ритуалах и табу: в частности, запрещено (нередко под страхом смерти) охотиться, ранить, убивать и есть его — за исключением великого праздника памяти, когда священное животное приносится в жертву, а его плоть ритуально поедается всеми членами племени, которые таким образом обретают его сверхсилу и усиливают связь друг с другом.


Сыновья убили Первоотца по сексуальным мотивам, чтобы вырвать и разделить между собой монополизированных им женщин. Теперь, под воздействием чувства вины, они пытаются наказать себя и подвергаются все вместе табу экзогамии, установленной форме запрета кровосмесительства: они запрещают себе жениться или вступать в половые отношения с женщинами из своего племени, которые все считаются матерями и сестрами; они могут брать в жены лишь женщин, не принадлежащих к племени, порождая таким образом взаимные матримониальные обмены.


На адресованные ему упреки в использовании сомнительных или устаревших этнографических материалов Фрейд в "Моисее и монотеизме" отмечает, что, посколь


441


^ АНТРОПОЛОГИЯ ФРЕЙДА


ку речь вдет о психоанализе, он "был вправе брать те этнографические данные, в которых нуждался для психоаналитической работы". Эта работа позволила ему выявить проявленные в устройстве и эволюции общества типичные черты эдипова комплекса: ненависть к отцу, включающая сексуальное соперничество и желание смерти, а также либидное влечение к матери. Проблема, следовательно, состоит не в том, чтобы установить действительность изложенных Фрейдом доисторических событий, а также строго подтвердить цепь этапов эволюции общества — достаточно того, что эти доисторические и антропологические реконструкции освещают основополагающее действие психологических факторов в первичной организации общества. Вместе с историчностью преступления исчезает и страх, вызываемый им, так что Фрейд может написать на последних страницах "Тотема и табу": "Простого враждебного отношения к отцу, существования подспудного желания убить и съесть его оказалось достаточно, чтобы вызвать моральную реакцию, создавшую тотемизм и табу. Мы избегаем, таким образом, необходимости сводить начало нашей цивилизации, которой мы по праву гордимся, к страшному преступлению, ранящему наши чувства. Нет необходимости прослеживать все причинно-следственные связи на всем протяжении времени, поскольку психическая действительность достаточно хорошо объясняет все последствия".