Здравствуй, уважаемый читатель
| Вид материала | Документы |
- Михаил булгаков и его время 21 эссе от юрия кривоносова, 43.27kb.
- Здравствуй, дорогой читатель, 1428.02kb.
- Конкурс «Проба пера» Очерки Здравствуй, школа! «Здравствуй, школа!», 76.55kb.
- Рассказы о природе для детей и взрослых Анатолий Онегов здравствуй, мишка! Москва, 3440.45kb.
- Здравствуй школа, здравствуй первый класс!, 27.94kb.
- «Здравствуй, Россия!», 35.09kb.
- Т. Г. Шевченко Экономический факультет Кафедра экономической теории Утверждаю, 237.16kb.
- Откуда появились славяне и "индоевропейцы", 341.88kb.
- Книга 1 Система полевой саморегуляции, 2124.62kb.
- Положение о проведении городского конкурса юных исполнителей сказок народов мира, 32.92kb.
- Итак, Олюшка?
- День вчера вообще с утра как-то не так задался, - начала рассказ Ольга Владимировна. – В амбулаторию я пришла к 10 часам, как обычно. Просмотрела журнал записи больных, приняла одну пациентку. Пока я ее пользовала, появились еще две женщины – они, впрочем, пришли не на прием…
- А-а, кажется, я знаю! – хмыкнул Ландсберг. –Те самые, которые уволокли из приемной круглый стол и снесли его в кабак.
- Сторож рассказал уже? Илья? – слабо улыбнулась Ольга Владимировна. – Впрочем, все это пустяки. Часам к 12 пришла моя помощница Катерина, и пациенты стали подходить. Катерина собирала в приемной анамнез, измеряла температуру. И тут появилась мадам Блювштейн со своим «сердечным дружком», Богдановым. Он только вошел, и сразу объявил, что мадам пойдет без очереди. Женщины благоразумно промолчали, а вот Катерина моя не стерпела. Ответила Богданову, что внеочередной прием только для больных с острой болью либо кровотечением. Она мне потом уже рассказывала – одернула Богданова и сама испугалась. А уж он как разозлился! Кровью налился весь, пальцы на дубине, которую он вместо трости повсюду носит, побелели – вот-вот ударит! Ну, тут уже мадам вступилась: а у меня, говорит, как раз острые боли и кровотечение…
Ландсберг покачал головой: рисковая чересчур помощница жены, Катерина! Поперек слова Богданова пойти, которого в посту бешеным кличут и боятся самые отпетые уголовники. И Катерину вполне зашибить мог, и Ольгу Владимировну, если бы она на шум вышла…
- Ну, заходит мадам. Вежливая такая, голос как у великосветской дамы, речь грамотная. Объясняет мне, что на здоровье по женской части пока не жалуется. А визит свой придумала для Богданова, который никуда ее от себя не отпускает. И просит она передать записку моему мужу. Попросить тебя о тайной встрече здесь же, в амбулатории.
Ольга Владимировна такой неожиданной просьбе хоть и удивилась, но виду не подала. Записку мужу обещала передать, но вот согласится ли муж – она гарантировать не может.
- А вы от себя его еще попросите, - сладко улыбнулась мадам. – Авось и не откажет несчастной женщине…
- Не вижу причин подкреплять такую странную просьбу!- не приняла предложенный посетительницей тон Ольга Владимировна.- Извините за прямоту, мадам, но мой муж – коммерсант, партнер крупных торговых домов, член правления пароходных и железнодорожного товариществ. Встреча с вами, да еще обставленная таким образом, может его скомпрометировать.
- «Скомпрометировать!» - с Соньки тут же слетело все благообразие, голос стал пронзительным и злым. – У меня, значит, компрометирующая репутация, а он у нас ангел! Это не про него я в газетах читала, что двух человек в Петербурге, как свиней, зарезал! И на Сахалин господин Ландсберг не по приговору суда в каторгу попал, а своей волей приехал! Коммерцией тут заниматься!
- Милостивая государыня! Я не могу и не желаю продолжать с вами разговор в подобном тоне! - Ольга Владимировна встала. – Записку мужу я передам, обещаю! Все остальное – увольте-с! Скорее уж наоборот – я приложу все усилия, чтобы отговорить мужа от встречи с вами. И не трудитесь более приходить сюда, ежели вы здоровы и не нуждаетесь в медицинской помощи!
- Не пожалеть бы тебе, дворяночка, о своих словах! – Сонька тоже встала, по привычке придерживая закутанную в шаль сохнущую левую руку. - И господину коммерсанту не пожалеть бы, коли откажется.
Женщины сердито сверкали друг на друга глазами несколько мгновений. Первой взяла себя в руки Сонька. Улыбнулась Ольге Владимировне прежней доброй улыбкой, сделала шаг вперед.
- Бога ради, простите мою несдержанность, Ольга Владимировна! Не своей волей научилась – с волками жить, как говорится… Простите, душа моя, простите великодушно! В сущности, я ведь прошу о пустячном деле. Всего-навсего о встрече без лишних глаз и ушей. Поверьте, я действительно несчастна. И этот Богданов, мой сожитель! Он не убил меня до сих пор только потому… Впрочем, зачем вам знать такие мерзости. Прошу вас, устройте нашу встречу! Даю слово, она может оказаться небезвыгодной и для вашего супруга! Как бы там ни было, мы с ним – две жертвы своей судьбы. Нам помогать друг другу следует, а не отталкивать! Всего одна встреча! Ну, не захочет он несчастной помочь – так и бог ему судья! Я повернусь да и пойду себе…
Мадам Блювштейн сделала попытку взять Ольгу Владимировну за руку, та отстранилась. Впрочем, не слишком резко: Ольга Владимировна сознавала, что спорить с мадам и бесполезно, да и чревато последствиями.
- Хорошо. Письмо я Карлу Христофоровичу отдам. И наш разговор передам, вместе с выраженным вами беспокойством, что мы можем оба пожалеть об отказе. Но гарантировать его согласие, повторяю, не могу. Он должен вернуться из поездки завтра-послезавтра. Извольте: я запишу вас на прием на субботу, на это же время.
- Премного благодарна, душа моя!- пятясь к дверям, мадам откуда-то выудила и ловко сунула на специальный подносик на столике у входа бумажный рубль. – Раз вы настаиваете, я приду на вторичный осмотр!
Ольга Владимировна невольно усмехнулась: последнюю фразу мадам произнесла уже при открытой двери, с расчетом на то, что Богданов услышит…
- М-да, что же, интересно, мадам Блювштейн могло от меня потребоваться? Денег? Свободы? Так она и так свободна. Денег я ей не дам, тоже понимать должна…Так сразу все и не сообразишь! – Ландсберг с силой потер ладонями лицо. – Пойдем все же спать, майн либе! Утром покличем Михайлу Карпова, он нам все, надеюсь, и растолкует!
Ретроспектива-14
Фляжка с коньяком
Когда дежурный офицер доложил смотрителю Литовского тюремного замка о визите полковника Судейкина, Сперанский едва не застонал вслух. Еле сдержался – так уж не хотелось вновь видеть этого наглого господина с большими полномочиями. Открыл было уже рот, чтобы в визите отказать – ну, хотя бы в видах нездоровья – но, подумав, грустно признался сам себе, что тот все равно прорвется. А если даже и не снахальничает – так ведь в другой раз непременно явится.
- Проси…
Судейкин заявился хмурым и озабоченным донельзя – подстать хозяину Литовского замка. Устало плюхнулся в предложенное кресло, зябко потирая будто бы замерзшие ладони. Денек, хоть и летний, действительно выдался прохладным, с залива с самого утра тянул холодный «северяк», а солнце пряталось в тяжелые темные тучи. Скрепя сердце, Сперанский решил быть гостеприимным: предложил незваному гостю рюмку коньяку.
- Лучше водочки, - буркнул Судейкин.
Выпив две рюмки подряд, полковник затеял какие-то пустопорожние расспросы об охране замка, о посетителях. Рассказал, что только что был свидетелем дебоша подвыпившего купчины, требующего у офицера охраны Литовского замка принять целую телегу «гостинцев» для арестантов – битую птицу, и уже с душком.
«Ну, говори, зачем пришел», - мысленно молил Сперанский. Он ни на минуту не поверил в то, что жандармский полковник явился к нему по пустяковому делу, либо мимоходом. Однако беседу в нужное русло направить поостерегся. Подыгрывая «гостю», вызвал караульного офицера, расспросил насчет купца и испытующе поглядел на Судейкина, когда офицер доложил, что пьяный дебошир препровожден городовым в полицейскую часть.
- Вы, господин полковник, вероятно, своим протеже интересуетесь? – предположил, наконец, Сперанский. – Насчет Захаренко? Занятного «постояльца» вы мне «сосватали»! Уступая просьбам служащих, я разрешил этому прохвосту устроить небольшое представление. Занятно, занятно, ничего не скажешь! Даже моя супруга была поражена фокусом с ее платочком – Захаренко специально испросил для этого номера соизволения. Как он это сделал – никто понять не может до сих пор.
- Что же там непонятного? – сумрачно поинтересовался Судейкин, без спроса наливая из пузатого графинчика третью рюмку очищенной.
- Он попросил у моей супруги ее собственный, с меткою, платочек, у всех на глазах порвал его на кусочки. Потом зажег свечу и попросил кого-либо из господ офицеров погасить ее выстрелом из револьвера. С моего позволения такой выстрел был произведен, свеча погасла, и тогда ваш Захаренко, не прикасаясь к свечке, попросил того же офицера разломать ее. И что бы вы думали? Платочек моей супруги оказался внутри, целый и невредимый! С ее меткой! Супруга даже духи свои узнала – каков подлец!
- Ерунда все это! – зевнул Судейкин. – Второй платок «Калиостро» наверняка заранее выпросил у вашей же горничной. И запихал его заранее в свечу. Вы нарочно попросите супругу счесть свои платки –ведь дюжинами, полагаю, заказывает, как и прочие дамы. И горничную хорошенько тряхните – наверняка признается! Да-с… Все это чепуха, милейший. У нас с вами проблемы посерьезнее – вот почему я здесь! Как тут у вас Ландсберг поживает? Завтра, если не ошибаюсь, у него суд, верно?
- Подследственный Ландсберг подвергнут мной взысканию и в настоящее время отбывает наказание в карцере. Суд у него, действительно, завтра. К вечеру я и так собирался его выпустить – чтобы привел себя в порядок, побрился, почистил платье.
- Вот как! И что же наш бравый офицер натворил? – заинтересовался Судейкин.
- С неделю назад он настоятельно потребовал у меня личного приема по некоему важному, как он утверждал, делу. И потребовал, представьте себе, сурового наказания для двух каторжников, якобы искалечивших его прислужника…
- Однако! – перебил Судейкин, заметно оживляясь. – Хорошо в тюрьмах, однако, устраиваются гвардейские офицеры, совершившие уголовные преступления! Даже прислугу имеют!
Поморщившись, Сперанский объяснился. Прислуга Ландсберга в данном случае – такой же арестант, только из простолюдинов. По тюремному уставу обитатели камер для лиц благородного происхождения освобождаются от обязанностей по уборке помещения, в котором содержатся. И обычно этим делом занимаются тихие и благонравные арестанты из «поварского» отделения – те, которые обеспечивают хозяйственные работы в тюремном замке. За ничтожную доплату и, вероятно, возможность свободного передвижения внутри тюрьмы они с удовольствием выполняют подобные обязанности.
- Ну и что же с этим прислужником стряслось? Как его к каторжным-то вообще занесло? Они ведь, кажется, содержатся отдельно от прочих арестантов?
- Этот Печенкин, помимо всего прочего, на воле был изрядным печником. Да и вообще публика из «поварского» –мастера на все руки. А в каторжном отделении задымила печь – вот его и послали туда дымоходы почистить. Очевидно, Печенкин поссорился с кем-то из каторжан. Что они там не поделили – один Господь ведает. А через пару дней этот Печенкин оказался в лазарете с поломанным хребтом. Сам он уверяет, что просто поскользнулся на лестнице, и ничьей вины тут нет. Обычная, знаете ли, история. Врет, конечно – боится или не хочет выдавать обидчиков. У них ведь, отпетых, свои законы, неписаные. Я, признаться, и следствия не назначал – все равно никто ничего не скажет.
- А что Ландсберг?
- Он, как я уже упоминал, в дерзкой форме потребовал от меня назначить следствие и наказать виновных. Я, разумеется, строго указал ему как на недопустимость подобных требований со стороны арестантов, так и его дерзкий тон. И вообще порекомендовал ему не указывать тюремной администрации – что ей делать.
- Ну-ну?
- А третьего дня Ландсберг во время прогулки в тюремном дворе на глазах караульных солдат и тюремного персонала приблизился к участку для прогулок каторжных и устроил там настоящее побоище. Вообще-то мы этих отпетых стараемся на прогулки с другими отделениями во двор не выпускать, - нехотя признал Сперанский. – Но тут произошла какая-то накладка или недосмотр со стороны тюремного персонала. Такое бывает иногда – и каторжники, надо признать, на прогулках обычно ведут себя тихо, опасаясь за какие-либо нарушения потерять прогулки. А прочие и сами стараются держаться от отпетых подальше –в замке ведь у каждого отделения свой садик имеется для прогулок.
- Садик? Что-то я, милейший господин Сперанский, не замечал во дворе вашего замка никаких садов и райских кущ! – совсем развеселился Судейкин, снова берясь за графинчик.
- Разумеется, никаких деревьев и кустов тут нет, да и быть не должно, - с досадой поправился смотритель. – Я же употребил слово «садик», столь вас развеселившее, в общепринятом, так сказать, смысле. Ну, пусть будет называться местом, отведенным для прогулок – какая нам с вами разница?
- Да вы рассказывайте, не томите! Что там Ландсберг-то учудил?
- Поначалу все было чинно и благородно. Ландсберг, кажется, даже попросил у конвойного солдата позволения подойти к каторжным – якобы знакомого какого-то увидел там. Солдат разрешил, но по-хорошему предупредил арестанта из благородных, что с каторжанами лучше дел никаких не иметь. Потом, рассказывают, вдруг крики поднялись, шум – у каторжных драка началась. У них промеж собой частенько бывает – только в камерах обычно, не на виду. Конвой – туда. Караульный офицер на бегу несколько раз в воздух выстрелил, драку приказал прекратить. А там уже и драться некому: двое каторжных без памяти лежат, несколько человек кто за головенку разбитую, кто за бок держатся, остальные к стенке прижались. А посреди побоища наш Ландсберг стоит. Одна царапина на лице и костяшки на руках раскровянил – вот и все его «повреждения».
- Ловок, шельмец! Как же он сумел с целой оравой справиться?
- Офицеру Ландсберг доложил, что драка началась из-за его шутки, неправильно понятой каторжниками. Они, дескать, набросились на него гурьбой – и он, спасая свою жизнь, был вынужден отбиваться как мог. Выдернул, кстати, кол, к которому яблонька молодая была привязана, им и орудовал. Но так ловко – офицер только потом припомнил, что это больше на своеобразное фехтование было похоже.
- И что дальше?
- Всех арестованных солдаты со двора разогнали по камерам. Двоих, правда, пришлось в лазарет отправлять: у обоих оказались сломанными позвоночники.
- Назначили следствие? – улыбаясь, поинтересовался Судейкин.
- Какое тут следствие? Каторжники уверяют, что офицер первым драку начал. Причину, правда, не называют. Ландсберг по-прежнему утверждает, что драку не начинал и всего лишь оборонялся.
- Я бы не удивился, господин Сперанский, если бы узнал, что те двое, с поломанными спинами, и есть обидчики прислужника Ландсберга, - Судейкин, чуть наклоня голову и по-прежнему улыбаясь, глядел на Сперанского с явной насмешкой.
- Я и сам не удивился, - мрачно согласился тот. – Меня другое поражает: тех двоих покалеченных даже свои, «отпетые» боялись. Они и на воле немало душ погубили, и тут отличились. Из Сибири бегали не раз, у обоих – бессрочная каторга. Терять им нечего – вот и куролесили.
- Выходит, было что терять, - задумчиво протянул Судейкин. – Со сломанными хребтами они, полагаю, не жильцы?
- Доктор то же самое говорит – вопрос времени, не более.
- Та-ак… А вы Ландсберга, значит, в карцер? За то, что он вас от такой головной боли избавил? Да что вас – вся Сибирь, поди, перекрестится, что никогда не вернутся туда Дерюгин с Ванькой-Хомутом. А вы – в карцер героя!
Судейкин умел удивлять: услыхав от него небрежно, словно вскользь названые имена покалеченных каторжников, Сперанский не сразу закрыл рот. Пошелестев бумагами на столе, смотритель убедился в осведомленности полковника: выходит, все знал еще до прихода сюда – или сейчас кто успел шепнуть, из тюремной обслуги. Сперанский уже хотел было поинтересоваться источником осведомленности жандармского полковника, но передумал: все равно не скажет. Только еще глубже в калошу посадит, прохвост. Помолчав, смотритель только и спросил:
- Что же мне делать с Ландсбергом? Следствие учинить никак не возможно: свидетелей нет. Да и кто поверит, что человек в одиночку, будучи в здравом уме, сам на кучу отъявленных и опаснейших убийц кинется? К тому же у Ландсберга завтра суд, и он будет перечислен за судебными властями…
- Вы что же, указаний у меня спрашиваете? – хохотнул Судейкин. – Полноте, господин Сперанский! Я вам не начальник! Совет, правда, могу дать: молите Бога, что избавляетесь завтра от Ландсберга! Свечку поставьте в церкви, а то и две. Дюжину! Две дюжины, черт возьми! И не за то, что он двух злодеев на тот свет снарядил – туда им, в конце концов, и дорога! Вы мне, милейший, лучше расскажите – каким образом вверенный вам арестант сумел из стен Литовского замка, из-под вашего носа, предерзкое письмо самому государю переправить?
Сперанский едва не сел мимо кресла: сцена снова вышла эффектной.
- Какое письмо? – забормотал он. – Какому государю – тьфу, то есть как это сумел переправить? Н-не понимаю!
- Да еще на гербовой бумаге! –криво улыбаясь, подлил масла в огонь Судейкин.
И налил еще одну рюмочку,про себя забавляясь тем обстоятельством, что заслуга в передаче этой самой «царской» бумаги Ландсбергу – через «Калиостро», разумеется – принадлежит ему самому.
– Да еще и в конверте из тех, в коих Его Величество важнейшие письма получает. Поэтому и адъютант царский, заметив оставленный кем-то в одной из комнат Зимнего знакомый конверт, поспешил передать письмо государю. Искренне полагая, что кто-то его по нечаянности обронил…
Глядя на помертвевшего смотрителя с самым серьезным выражением лица, Судейкин вспоминал свой недавний спор с шефом III-го Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии Дрентельном. Судейкин полагал, что письмо, написанное Ландсбергом, стоит действительно подбросить монаршему адресату. То бишь российскому императору Александру Второму. Осторожный же Дрентельн категорически возражал: в затеянной ими игре это, на его взгляд, было совершенно ненужным. Более того: появление у государя дерзкого письма, таинственным образом попавшего из тюремного замка прямо на стол императора, могло вызвать строжайшее и тщательнейшее следствие. И хотя заговорщики сделали все возможное, чтобы скрыть свое участие в этой афере – чем черт не шутит? Сколько людей и великих замыслов в истории погублено из-за нелепых случайностей.
- Неужели вы полагаете, полковник, что смотритель замка, из чьих стен вышло сие страшное письмо, будет устраивать свое следствие? Или добиваться высочайшей аудиенции с тем, чтобы убедиться в том, что письмо арестанта действительно побывало в руках монаршего адресата? Произойди подобное на самом деле – ему не сносить головы! Просто покажите ему это письмо – да он и не усомнится в ваших словах!
- Но если так, то зачем было тратить столько усилий, чтобы заставить Ландсберга написать подобное письмо, Александр Романович? – возражал Судейкин. – Царскую-то резолюцию по поводу письмеца наш специалист-шрифтовик шутя сварганил – не проще бы, в таком случае, сфальсифицировать и само письмо Ландсберга? Добыть образцы его почерка было бы не сложно, уверяю вас! А так нам пришлось вводить в нашу игру Захаренко, подсаживать его в камеру нашего героя. А главное – использовать его таланты, в том числе и магнетического свойства, для того, чтобы подтолкнуть Ландсберга к написанию дерзкого письма самому царю! Знаете, Александр Романович, я верю «Калиостро»: это было совсем даже непросто! Ландсберг – потомок древнего рода, многие поколения которого верно служили русской короне, для которых присяга – не пустой звук! И если бы не его маниакальная, на наше счастье, убежденность в необходимости Высшей справедливости для всех…
- Вы уже упоминали о долгом внутреннем сопротивлении Ландсберга, - кивнул Дрентельн. – Но наши труды не были зряшными! Написав оскорбительное письмо государю, Ландсберг пересек Рубикон! Он готов, понимаете – готов к следующему шагу. Он готов к ответной гневной реакции оскорбленного монарха – ничуть не меняя, насколько мне известно, своих убеждений! Ландсберг нанес первый удар – в слабой надежде, что его аргументы заставят царя считать Высшую справедливость обязательной и для себя, самодержца! Но эта надежда слаба, и с большой вероятностью Ландсберг ожидает репрессий! И они последуют! Скоро суд вынесет ему суровый приговор, потомок древних родов станет каторжником, отверженным изгоем общества. Это должно освободить его дух от всех обязательств данной некогда присяги на верность. Присягу давал офицер – мстить будет каторжник. Человек, лишенный всех прав состояния… Нет, вы не правы: он должен был написать это письмо! Должен был сделать первый шаг – и он его, слава Богу, сделал!
- Да, тут с вами не поспоришь. Каюсь: я сморозил глупость, Александр Романович! Вы правы: Ландсберг должен был написать письмо. Но давайте тогда подумаем над другим аспектом проблемы: стоит ли рисковать и вводить в нашу игру Сперанского? Ведь он с перепугу может наделать глупостей, поднять шум, который дойдет до высших сфер. И тогда император может узнать о письме, которое до него на самом-то деле не дошло. Может всплыть и его сфабрикованная резолюция… Вы-то в стороне, Александр Романович! А меня, безродного авантюриста, возьмут под белы рученьки и спросят ласково: зачем ты все это сотворил, раб божий? Вы же сами, Александр Романович, и возьмете! Коли прикажут, а?
- Коли прикажут – возьму, конечно! – недобро усмехнулся Дрентельн. – Да ведь и ты, Георгий Порфирьевич, не лыком шит, не пальцем делан! Тоже, небось, подстраховался на крайний случай, а? Чтобы не одному кандалами по Владимирскому тракту звенеть, а в хорошей компании. В моей, например, а?
- Бога побойтесь, Александр Романович! – перекрестился Судейкин. – Да и кто мне поверит, ежели сойду с умишка и начну, в случае чего, родное начальство топить?!
- Ты Богом не прикрывайся. И не крестись при мне – я-то знаю, что тебе, Георгий Порфирьевич, для пользы дела что крест святой положить, что высморкаться. Ты мне лучше ответь: куда то приказание, подписанное мною, дураком, и подтверждающее твои полномочия в Литовском замке, делось? Уничтожил? Затерялось где-то в бумагах? Врешь, Григорий Порфирьевич! Лежит сия бумага где-то, ждет своего недоброго часа… А Моисейка, специалист по подделке чужих почерков, куда вдруг исчез вместе с семейством своим жидовским? Знаю я все. Знаю – и как тебе не покажется странным, не осуждаю. Сам бы, будучи на твоем месте, подстраховался бы насколько возможно.
Помолчали собеседники, изредка взблескивая друг на друга пытливыми быстрыми взорами. Дрентельн тяжело, со свистом дышал, массируя свекольного цвета шею. Судейкин, зажав коленями ладони, мелко вздыхал и еле слышно покашливал.
- Ладно, полковник! Хватит о плохом болтать да думать, - нарушил молчание Дрентельн. – Одно великое дело задумали, одной и веревочкой повязаны. Кончать нам это дело надо тоже вместе, а не порознь. Со Сперанским игру надо сыграть так, чтобы комар носа не подточил. Ландсбергу он должен устроить истерику – но только ему! Чтобы дело дальше не засветилось. И это твоя забота.
- Понял, Александр Романович. Постараюсь.
- Постарайся уж… К-хм… С каторжниками, иванами этими, ты хорошо придумал. Они Ландсберга обозлили, еще больше его любимую Высшую справедливость попрали. Тут ты точно сыграл, офицер сам полез справедливость восстанавливать. Но не слишком ли рискованно было стравливать Ландсберга с профессиональными убийцами? Могли ведь и его убить в драке – и вся игра наша посыпалась бы как карточный домик…
- Не извольте беспокоиться, Александр Романович, риску тут, считайте, и не было. Когда Ландсберг начал сражаться с иванами, не все остальные каторжники им на помощь кинулись. Мои людишки из «отпетых» больше Ландсберга от ударов своих товарией прикрывали, мешали им. Хотя он, не зная этого, и защитнику одному своему тайному головенку проломил сгоряча, - Судейкин хихикнул. – А еще один мой человечек во время драки всю честную компанию на мушке держал, прямо из окна канцелярии. Дрянь человечишко, но вот стрелок изумительной редкости! Пятиалтынный за пятьдесят шагов пробивает, сам видал не раз. Но – слава Богу, его искусство не понадобилось, Ландсберг сам справился.
- Где ж он так палкой махать ловко выучился, Григорий Порфирьевич? И как ты про это прознал?
- Служба у меня такая – знать все! - расплылся в довольной улыбке Судейкин. И тут же признался. – Случайно узнал. В полку, с которым Ландсберг под Плевной в Турецкой кампании был, пленный был один, испанец. Как он в туретчину попал – не знаю, врать не буду. Но что знаю – владел тот испанец старинным редкостным умением фехтования на пастушьих посохах. А Ландсберг, говорили, всерьез этим фехтованием на деревяшках увлекся, с испанцем тем подружился. Ну, тот его и научил всем хитростям. Потом, уже после войны, в Петербурге, Ландсберг про забаву испанскую не забыл. Наоборот – всерьез заинтересовался. Тем более, что до войны Ландсберг был знаком, как выяснилось, с японским посланником, тот несколько лет в Петербурге жил. И якобы у них, у японцев, тоже что-то подобное в истории было, хоть с испанцами они и не знались никогда. Тогда занялся Ландсберг русской историей, стал искать – не было бы чего похожего у наших предков? И, представьте, нашел какую-то древнюю книгу с описанием уже русской школы сражения без оружия. Это он Захаренке рассказывал, когда только собирался иванов проучить…
- Ты мне целую лекцию про драки с дрекольем прочел, - ворчливо перебил Дрентельн. – Узнал – молодец. Что воспользовался умеючи тем, что знаешь, вдвойне хвалю. Получилось всё по-твоему – честь тебе и хвала. Но нос, полковник, задирать рановато. Ступай-ка ты в Литовский замок! Пора уже ко второму этапу нашей операции приступать.