Geum.ru

Задачи: Актуализировать знания о методе проектов. Организовать работу групп над проектом учебного пособия по проблеме нарушения языковой нормы



СодержаниеВступительное слово руководителя деловой игры.
Организация работы групп над проектом.
Лексические диалектизмы
Этнографические диалектизмы
Лексико-семантические диалектизмы
Фонетические диалектизмы
Словообразовательные диалектизмы
Морфологические диалектизмы
Подобный материал:

  1   2   3
Деловая игра «Проектирование учебного пособия по проблеме

нарушения языковой нормы»

Читайло О.Н.

учитель русского языка и литературы

МОУ "Еланская средняя

общеобразовательная школа"


Учебный предмет: русский язык.


Участники: методическое объединение учителей русского языка и литературы Новокузнецкого района


Продолжительность: 30 минут


Цель: формирование умения учителей русского языка и литературы организовывать проектную деятельность

Задачи:

1. Актуализировать знания о методе проектов.

2. Организовать работу групп над проектом учебного пособия по проблеме нарушения языковой нормы.

3. Организовать рефлексию деятельности групп.


Предполагаемый продукт деятельности групп: макет учебного пособия по теме «Преднамеренные и непреднамеренные нарушения языковой нормы» для кабинета русского языка


Материалы: листы бумаги, карандаши, распечатки тематических статей из журналов, газет и Интернета

^ Вступительное слово руководителя деловой игры.


Две тысячи седьмой год объявлен в России Годом русского языка. Как считает профессор, заведующая кафедрой теории и методики обучения русскому языку КузГПА, доктор филологических наук, Галина Борисовна Вершинина: «Год русского языка должен привлечь внимание общества к тем негативным процессам, которые происходят сегодня и которые могут привести к разрушению нормированного национального русского языка… Последствие разрушения языка – падение интереса к его изучению во всем мире. Мы теряем позицию мирового языка, который входил в пятерку мировых лидеров. А с языком уходит и культура, и наука, и чувство самоуважения, и уважение к близким. История дает примеры того, как за усиливающимся пренебрежением к языку следует пренебрежение ко всему народу в целом. Если нация не способна сохранить свой язык, она не имеет самозащиты, она беспомощна и легко поработима».

Тему нашего сегодняшнего занятия определили требования к уровню подготовки выпускников, изучавших русский язык на профильном уровне. Наряду с другими знаниями и умениями, в результате изучения русского языка на профильном уровне ученик должен уметь разграничивать варианты норм, преднамеренные и не преднамеренные нарушения языковой нормы.

Форму работы продиктовали произошедшие в последние годы изменения в практике отечественного образования. Пробивающие себе дорогу новые принципы личностного ориентированного образования, индивидуального подхода, субъектности в обучении потребовали в первую очередь новых методов обучения.

Ведущее место среди таких методов, обнаруженных в арсенале мировой и отечественной педагогической практике, принадлежит сегодня методу проектов.

Сегодня мы попытаемся создать условную ситуацию разработки проекта по актуальной для учителей–словесников теме «Почему нарушаются языковые нормы?»

Итак, существует проблема соблюдения норм русского языка в условиях современной языковой ситуации. Необходимо формировать у школьников умение разграничивать варианты норм, различать преднамеренные и непреднамеренные нарушения языковой нормы. Т.к. в настоящее время практически нет дидактических материалов, отражающих эту проблему, то мы предлагаем сегодня, учитывая условность нашей игры, создать макет учебного пособия посредством организации проектной деятельности групп. Как известно, метод проектов условно называют методом пяти П: постановка проблемы – планирование деятельности – подготовка продукта – продукт – презентация.

Ведущий кратко знакомит с методом проекта.


^ Организация работы групп над проектом.


1. Задание. Представьте, что вы - ученики, которых учитель сумел заинтересовать проблемой нарушения языковой нормы. В течение 10 минут проанализируйте проблему: определите источники и причины нарушения норм, предложите способы решения проблемы. Оформите и представьте свои материалы

2. Группы представляют свою работу.

3. Как эта проблема решается учёными, представителями культуры, в практике?

Поскольку время наше ограничено, представим, что мы (ученики), поработали с разнообразными информационными источниками и собрали большой фактический материал (см. приложение).

Как эту информацию можно использовать на уроках русского языка? Представим, что предложили создать учебное пособие. В какой форме его можно сделать и презентовать? Предполагается организация мозгового штурма в группах, результатом которого будет перечень возможных вариантов создания учебного пособия.

В условиях ограниченного времени мы предлагаем вам готовый перечень возможных проектов.

Варианты ученических проектов

  • Музей ушедших слов.
  • Молодежный жаргон: «Норма или антинорма».
  • Словарь: «Сто слов, которые нужно спасать».
  • Санбюллютень «Слова – паразиты».
  • Исследовательский проект: «Ученический жаргон в нашей школе»
  • Театрализованные представления: «Дуэль слов», «Суд над словами – нарушителями».
  • Видиофильм…
  • Видиоклип…
  • Выставка…
  • Газета…
  • Законопроект…
  • Игра…
  • Коллекция…
  • Костюм…
  • Макет…
  • Оформление кабинета…
  • Письмо в…
  • Праздник…
  • Прогноз…
  • Серия иллюстраций…
  • Сказка…
  • Справочник…
  • Сценарий…
  • Учебное пособие…

4. Условимся, что ученики выбрали макет учебного пособия и сейчас в течение 10 минут каждая группа создаёт свой вариант макета.

5. Презентация продукта.

6. Организация рефлексии.


Хронометраж проекта

  1. Постановка проблемы - 5 минут
  2. Выдвижение гипотез - путей решения проблемы - 5 минут
  3. Изучение материалов - 10 минут
  4. Составление макета учебного пособия - 5 минут
  5. Презентация продукта. Рефлексия - 5 минут


Информационные материалы к проекту


1.В.В.Тренин Особенности языка Маяковского http://rus.1september.ru

2. Леонид Крысин Языковая норма и речевая практика.

3. Прокутина Е.В. К вопросу о языковой норме http://www.strana-oz.ru

4.Диалектизмы

5.Диалектизмы, их типы

6. Терминологическая и профессиональная лексика http://susz.cv-group.ru

7. Жаргонная и арготическая лексика http://susz.cv-group.ru

8. "Немощь "великого и могущего"", статья из газеты "Франт" № 15, 2007 г

9."Жаргон подонков" (материалы интернет-ресурса)

10."Откуда пошло "мочить в сортире"", статья из газеты "Франт", № 42, 2001 г


Приложение №1


В.В.Тренин Особенности языка Маяковского

http://rus.1september.ru


Словоновшества Маяковского и его необычный синтаксис представляют собой законченную систему, планомерно развивавшуюся и видоизменявшуюся от первых стихов футуристического периода до революционных поэм.

Из всех работ, до сих пор написанных о Маяковском, наиболее ценный анализ стилевых особенностей его поэзии дает экскурс Якобсона в его книге «О чешском стихе, преимущественно в сопоставлении с русским».

Якобсоном вскрыт конструктивный принцип стиха Маяковского, определяемый условиями акцентного ритма, – выделенность, обособленность каждого слова – и с исчерпывающей полнотой описан синтаксис Маяковского. О языковом строе Маяковского, о принципах его словотворчества до сих пор подобной работы не было.

В этой главе я хочу дать на основе наблюдений над черновыми и законченными текстами Маяковского предварительный очерк его языковой и стилевой системы и хотя бы отчасти наметить те элементы, которые сохранили свою устойчивость на протяжении его восемнадцатилетней поэтической работы.

Наиболее наглядная и неоднократно отмеченная в литературе особенность стиля Маяковского – обилие слов с увеличительными и уменьшительными суффиксами. Прием этот обычно связывается с опытами Хлебникова, создававшего новые слова путем присоединения различных приставок к известным корням. Однако словотворчество Хлебникова и слово-производство Маяковского исходят из совершенно разных и несоизмеримых принципов.

Неологизмы Хлебникова – попытка вырваться за пределы обычного языкового мышления.

Помирал морень моримый морицей

Верен в веримое верицы

Умирал в морильях морень

Верен в вероча верни

Обмирал морея морень

Верен веритвам Вераны

Приобмер моряжески морень

Верен верови верязя. (Садок судей II, 1913)

В этом маленьком стихотворении, ярко воплощающем стиховые тенденции Хлебникова, внимание читателя отведено от значения основы (темы слова) к оттеночным значениям приставок.

Сквозь всю вещь проходят только два кон-кретных смысловых плана, данных корнями мор- и вер-. На этом скупом фоне развертывается сложнейшая игра эмоциональных оттенков, возникающих путем ассоциации неологизмов с бытующими в языке словами (в морильях – в усильях, моряжески – княжески и т.д.). Стиховой мир Хлебникова иллюзорен. Он не ориентирован на какую-либо реальность, лежащую вне его. Словесный орнамент отрывается от предметных смыслов так же, как оторвался геометрический орнамент от изобразительных заданий.

В отличие от Хлебникова, стихи Маяковского тематичны. За самыми эксцентрическими его образами всегда лежит реальная действительность. Стилистическая система Маяковского не нуждается в нюансировке, в смысловых полутонах, в полусловах и полунамеках.

Или – или.

Или патетика, или сарказм.

Или гипербола, или фигура преуменьшения.

Для этой цели оказались очень пригодными суффиксальные новообразования, подсказанные практикой Хлебникова, но конструктивно и функ-ционально гораздо более близкие к увеличительным и уменьшительным формам фольклорной поэзии. Впервые Маяковский применил эту систему в стихотворении 1913 года «Шумики, шумы и шумищи»1. Сравните в другом стихотворении того же года:

Адище города окна разбили

на крохотные, сосущие светами адки. (I, 51)

На противоположных полюсах антитезы располагаются эти неологизмы и в знаменитом диалоге с Богом в поэме «Облако в штанах» (1915):

Я думал – ты всесильный божище,

а ты недоучка, крохотный божик.(I, 1915)

Прием был найден и закреплен. Увеличительные и уменьшительные формы встречаются на всем протяжении поэтической работы Маяковского, обычно в сгущенном, подчерк-нутом виде:

Мыслишки звякают лбенками медненькими. (Люблю, 1922)

Сидите,

глазенки в чаишко канув. (Братья писатели, 1917)

В первопечатном тексте было: «Глазенки в чай канув».

Присоединив уничижительный суффикс ко второму слову, Маяковский добился особого смыслового эффекта: усиления отрицательной эмоцио-нальной окраски и в предыдущем слове, которое может иметь не только презрительный, но и ласкательный оттенок. Этот пример лишний раз показывает, как тщательно Маяковский перестраивал мельчайшие формальные элементы для усиления общей смысловой направленности вещи. Так же общеизвестны новообразованные Маяковским собирательные имена (с суффиксом - ё-).

В современном русском языке этот суффикс малопродуктивен, и собирательные имена вытесняются обычными формами множественного числа.Однако для Маяковского важна отрицательная аффективная окраска этих слов, возникшая в обычном словоупотреблении, где суффикс -ё- приобрел оттенок пренебрежительности (хулиганьё,

старьё, тряпьё, бабьё). Отсюда – такие неологизмы Маяковского:

Дамьё от меня ракетой шарахалось...

...но с детства людьё трудами муштровано.(Люблю, 1922)

Гостьё идет по лестнице. (Про это, 1923)

Пусть их скулит дядьё. (Марш комсомольца, 1923)

Зазубрит фразу

– ишь ребятьё!

(Марксизм – оружие, огнестрельный метод.

Применяй умеючи метод этот!, 1926)

Будут

месть

ступени лестниц

бородьём лохматым. (Чье рождество, 1928)

Впрочем, вот три случая, когда слова с суффиксом -ё- применяются в собирательном значении без презрительного оттенка. Если в первых двух примерах еще можно заметить легкий след этой окраски, то в третьем контекст решительно устраняет эту возможность:

Над дохлым лошадьём вороны кружатся.

(Два не совсем обычных случая, 1921)


Приложение №2

Леонид Крысин Языковая норма и речевая практика




Сначала — несколько слов о норме вообще, безотносительно к языку.

Понятия нормального, нормы важны для многих видов человеческой деятельности. Существуют нормы выработки продукции (например, на заводе) и нормали, т. е. технические требования, которым эта продукция должна удовлетворять. Диетологи говорят о нормах питания, спортсмены «укладываются» в определенные нормативы (в беге, в прыжках). Ни у кого не вызывает сомнений тот факт, что в любом цивилизованном обществе действуют нормы взаимоотношений людей, нормы этикета; у каждого из нас имеется представление о том, что нормально для человеческого общения, а что ненормально, выходит за пределы некоей неписаной нормы. Да и наша повседневная речь пестрит этими словами: Как поживаешь? — Нормально!; Ну, как дела? — Да ничего, в норме.


Более того, норма незримо присутствует и в таких наших высказываниях, в которых нет самих слов норма или нормальный. Когда мы оцениваем, например, рост человека или животного, то можем сказать: — Какой высокий парень! — или: — Чтото этот жираф маловат для жирафа, — и тем самым сравниваем рост парня и жирафа с какой-то подразумеваемой нормой роста (естественно, разной для человека и для жирафа). Когда мы говорим: удобный стул, слишком темная комната, невыразительное пение, мы имеем в виду (хотя не отдаем себе в этом отчета) некие общепринятые «нормы» удобства стула, освещенности помещения, выразительности пения.

Норма есть и в языке. И это вполне естественно: язык — неотъемлемая часть не только цивилизованного, но и вообще всякого человеческого общества. Норма — одно из центральных лингвистических понятий, хотя нельзя сказать, что все лингвисты толкуют его одинаково. Чаще всего этот термин употребляется в сочетании «литературная норма» и применяется к тем разновидностям языка, которые используются в средствах массовой информации, в науке и образовании, в дипломатии, законотворчестве и законодательстве, в дело- и судопроизводстве и других сферах «социально важного», преимущественно публичного общения. Но можно говорить о норме и применительно к территориальному диалекту — т. е., например, к речи коренных жителей вологодской деревни или донской станицы, к профессиональному или социальному жаргону — т. е. к тому, как говорят плотники или «воры в законе».

Последнее утверждение может показаться читателю весьма сомнительным, и поэтому оно требует разъяснений. Термин норма лингвисты используют в двух смыслах — широком и узком. В широком смысле под нормой подразумевают такие средства и способы речи, которые стихийно, спонтанно формировались в течение многих веков и которые обычно отличают одну разновидность языка от других. Поэтому-то и можно говорить о норме применительно к территориальному диалекту: например, нормальным для севернорусских диалектов является оканье, а для южнорус ских — аканье. По-своему «нормален» и любой из социальных или профессиональных жаргонов: например, то, что используется в торговом арго, будет отвергнуто как чуждое теми, кто владеет жаргоном плотников; устоявшиеся способы использования языковых средств существуют в армейском жаргоне и в жаргоне музыкантов-«лабухов», и носители каждого из этих жаргонов с легкостью отличат чужое от своего, привычного и поэтому для них нормального, и т. д. В узком смысле норма — это результат кодификации языка. Разумеется, кодификация опирается на традицию существования языка в данном обществе, на какието неписаные, но общепринятые способы использования языковых средств. Но важно при этом, что кодификация — это целенаправленное упорядочение всего, что касается языка и его применения. Результаты кодифицирующей деятельности — а этим занимаются главным образом лингвисты — отражаются в нормативных словарях и грамматиках. Норма как результат кодификации неразрывно связана с понятием литературного языка, который иначе и называют нормированным, или кодифицированным. Территориальный диалект, городское просторечие, социальные и профессиональные жаргоны не подвергаются кодификации: никто ведь сознательно и целенаправленно не следит за тем, чтобы вологодцы последовательно окали, а жители курской деревни акали, чтобы продавцы, не дай Бог, не использовали терминологию плотников, а солдаты — слова и выражения лабушского жаргона, и поэтому к таким разновидностям языка — диалектам, жаргонам — не применимо понятие нормы в только что рассмотренном узком смысле этого термина.

Дальше мы будем говорить о языковой норме лишь в этом, узком смысле. Прежде всего, хорошо бы выяснить, каковы ее свойства и функции. Литературная норма как результат не только традиции, но и кодификации представляет собой набор достаточно жестких предписаний и запретов, способствующих единству и стабильности литературного языка. Норма консервативна и направлена на сохранение языковых средств и правил их использования, накопленных в данном обществе предшествующими поколениями. Единство и общеобязательность нормы проявляются в том, что представители разных социальных слоев и групп, составляющих данное общество, обязаны придерживаться традиционных способов языкового выражения, а также тех правил и предписаний, которые содержатся в грамматиках и словарях и являются результатом кодификации. Отклонение от языковой традиции, от словарных и грамматических правил и рекомендаций считается нарушением нормы и обычно оценивается отрицательно носителями данного литературного языка.

Однако не секрет, что на всех этапах развития литературного языка, при использовании его в разных коммуникативных условиях допускаются варианты языковых средств: можно сказать творoг — и твoрог, прожeкторы — и прожекторa, вы прaвы — и вы правы' и т. д. Какая уж тут жесткость и консервативность нормы?

Тот факт, что варианты существуют в пределах нормы, только на первый взгляд кажется противоречащим строгости и однозначности нормативных установок. На самом деле норма по самой своей сути сопряжена с понятием отбора, селекции. В своем развитии литературный язык черпает средства из других разновидностей национального языка — из диалектов, просторечия, жаргонов, но делает это чрезвычайно осторожно. Эта селективная и, одновременно, охранительная функция нормы, ее консерватизм — несомненное благо для литературного языка, поскольку он служит связующим звеном между культурами разных поколений и разных социальных слоев общества.

Норма опирается на традиционные способы использования языка и настороженно относится к языковым новшествам. «Нормой признается то, что было, и от части то, что есть, но отнюдь не то, что будет», — писал известный лингвист А. М. Пешковский. Он так объяснял это свойство и литературной нормы, и самого литературного языка: «Если бы литературное наречие изменялось быстро, то каждое поколение могло бы пользоваться лишь литературой своей да предшествовавшего поколения, много двух. Но при таких условиях не было бы и самой литературы, так как литература всякого поколения создается всей предшествующей литературой. Если бы Чехов уже не понимал Пушкина, то, вероятно, не было бы и Чехова. Слишком тонкий слой почвы давал бы слишком слабое питание литературным росткам. Консервативность литературного наречия, объединяя века и поколения, создает возможность единой мощной многовековой национальной литературы»[1].

Однако консерватизм нормы не означает ее полной неподвижности во времени. Иное дело, что темп нормативных перемен медленнее, чем развитие данного национального языка в целом. Чем более развита литературная форма языка, чем лучше обслуживает она коммуникативные нужды общества, тем меньше она изменяется от поколения к поколению людей, пользующихся этим языком. (Известный лингвист Евгений Дмитриевич Поливанов сформулировал даже такой парадокс: «Чем более развит язык, тем меньше он развивается»). И все же сравнение языка Пушкина и Достоевского, да и более поздних писателей, с русским языком конца ХХ — начала ХХI века обнаруживает различия, свидетельствующие об исторической изменчивости литературной нормы.

В пушкинские времена говорили: дoмы, кoрпусы, сейчас — домa, корпусa. Пушкинское «Восстань, пророк…» надо, разумеется, понимать в смысле ‘встань’, а совсем не в смысле ‘подними восстание’. А. И. Герцен считал вполне нормальным оборот произвести влияние, Г. И. Успенский в «Письмах с дороги» упоминает о пачке ключей, Д. И. Писарев убеждал читателя, что надо выработать в себе ширину понимания вещей, Лев Толстой признавался одной из своих корреспонденток, что он ее очень помнит (мы бы сейчас сказали: оказать влияние, связка ключей, широта понимания, хорошо помнит). В повести Ф. М. Достоевского «Хозяйка» читаем: «Тут щекотливый Ярослав Ильич … вопросительным взглядом устремился на Мурина». Современный читатель догадывается, конечно, что речь здесь не о том, что герой Достоевского боялся щекотки: щекотливый употреблено в смысле, близком к значению слов деликатный, щепетильный, и применено к человеку, т. е. так, как ни один из носителей современного русского литературного языка его не употребит (обычно: щекотливый вопрос, щекотливое дело). Чехов говорил в телефон (об этом он сообщает в одном из своих писем), а мы — по телефону. А. Н. Толстой, почти наш современник, в одном из своих рассказов описывает действия героя, который «стал следить полет коршунов над лесом». Сейчас сказали бы: стал следить за полетом коршунов.

Изменяться может нормативный статус не только отдельных слов, форм и конструкций, но и определенным образом взаимосвязанных образцов речи. Это произошло, например, с так называемой старомосковской произносительной нормой, которая ко второй половине ХХ века была почти полностью вытеснена новым произношением, более близким к письменному облику слова: вместо боюс, смеялса, шыги, жыра, верьх, четверьг, тихый, строгый, поддакывать, коришневый, сливошное (масло), грешневая (каша) подавляющее большинство носителей русского литературного языка стало говорить боюсь, смеялся, шаги, жара, верх, четверг, тихий, строгий, поддакивать, коричневый, сливочное (масло), гречневая (каша) и т. д.

Источники обновления литературной нормы многообразны. Прежде всего, это живая, звучащая речь. Она подвижна, текуча, в ней совсем не редкость то, что не одобряется официальной нормой, — необычное ударение, свежее словцо, которого нет в словарях, синтаксический оборот, не предусмотренный грамматикой. При неоднократном повторении многими людьми новшества могут проникать в литературный обиход и составлять конкуренцию фактам, освященным традицией. Так возникают варианты: рядом с вы прaвы появляется вы правы' ; с формами констру' кторы, це' хи соседствуют конструкторa, цехa; традиционное обусловливать вытесняется новым обуславливать; жаргонные слова беспредел и тусовка мелькают в речи тех, кого общество привыкло считать образцовыми носителями литературной нормы; никого уже не удивляет — к сожалению! — что можно указывать о чем вместо традиционно правильных конструкций указывать что и указывать на что[2]. Эти примеры свидетельствуют о том, что речевая практика часто идет вразрез с нормативными предписаниями, и противоречие между тем, как надо говорить, и тем, как реально говорят, оказывается движущим стимулом эволюции языковой нормы.

В разные периоды развития языка литературная норма имеет качественно разные отношения с речевой практикой. В эпохи демократизации литературного языка, т. е. приобщения к нему широких масс людей, не владеющих литературной нормой, консервативность нормативной традиции, ее сопротивление «незаконным» новшествам ослабевают, и в литературном языке появляются элементы, которые до того времени норма не принимала, квалифицируя их как чуждые нормативному языку.

Например, характерное для современной речевой практики расширение круга существительных мужского рода, образующих именительный падеж множественного числа при помощи флексии —a (-'я) (инспектора, прожектора, сектора, цеха, слесаря, токаря), означает, что речевая практика оказывает давление на традиционную норму, и для некоторых групп существительных образование форм на -a (-'я) оказывается в пределах кодифицированной нормы. Форма родительного падежа множественного числа носок (несколько пар носок), наряду с традиционно-нормативной носков, недавно разрешенная современными кодификаторами грамматической нормы[3], — несомненная уступка просторечию, из которого форма родительного падежа множественного числа с нулевым окончанием (носок), ранее оценивавшаяся как бесспорно неправильная, распространилась и в среду говорящих литературно. Влиянием просторечной и профессионально-технической среды объясняются и многие другие варианты, допускаемые современной русской литературной нормой: дoговор, договорa, договорoв[4] (наряду с традиционными договoр, договoры, договoров), переговоры по разоружению (наряду с переговоры о разоружении), война на уничтожение (вместо традиционной конструкции война с целью уничтожения) и т. п.

Речевая практика может способствовать не только проникновению в нормированный язык новых для литературного языка единиц, но и укреплению в нем новых моделей — словообразовательных, синтаксических и других. На пример, многочисленные лексические заимствования из других языков, главным образом из английского, расширившие нормативный русский словарь в конце ХХ века, способствуют и тому, что под влиянием иноязычных образцов появляются структурно новые типы слов. Таковы, например, сочетания вида бизнес-план — традиционной для русского языка моделью является словосочетание с родительным падежом: план бизнеса. Могут появляться и необычные — с точки зрения нормативной традиции — синтаксические конструкции. Например, заголовки типа Подводя итоги (содержащие деепричастие), которые начали появляться в нашей прессе примерно со второй половины ХХ века, возникли под влиянием соответствующих конструкций английского языка (ср.англ. summing up). Сюда можно отнести также появление форм множественного числа у существительных, которые раньше употреблялись преимущественно в единственном: гонка вооружений (ср. англ. arms race), мирные инициативы (ср.англ. peace initiatives).

Еще более показательно давление речевой практики на традиционную норму в области орфографии. Например, написание ряда слов, относящихся к религиозной сфере, с прописной буквы: Бог, Богородица, Рождество, Пасха, Сретенье, Библия и др. возникло первоначально в письменной практике, а уж затем было утверждено в качестве обязательной орфографической нормы. Между тем, согласно старой орфографической норме, зафиксированной в «Своде правил орфографии и пунктуации» 1956 года, все эти имена и названия надо было писать со строчной, «маленькой» буквы (зато такие слова, как партия, советский, центральный комитет, полагалось начинать с буквы прописной).

В периоды укрепления языковых традиций — что, несомненно, связано с определенной социальной и культурной стабилизацией общества — фильтрующая сеть нормативной кодификации становится более частой, и тогда ненормативное, но при этом достаточно широко представленное в повседневной речи с бoльшим трудом попадает в литературный язык. Например, русская литературная норма отвергает глагольные формы типа атаковывать, использовывать, мобилизовывать, организовывать и т. п., хотя в 20-е годы ХХ века они были весьма употребительны не только в просторечии, но и в литературной речи и имели определенные социальные перспективы на укрепление в нормативном языке. Академик С. П. Обнорский даже написал специальную статью, посвященную глаголу использовывать, в которой выражал крайнее беспокойство по поводу распространения этой просторечной формы в речи литературно говорящих людей[5]. Беспокойство оказалось напрасным, никто из владеющих литературной нормой не скажет сейчас: Надо использовывать такую возможность. Но другие, сходные формы можно и услышать, и увидеть напечатанными: таковы, например, организовывать и мобилизовывать.

В процессе обновления нормы определенное значение имеет распространенность, частота того или иного новшества в речевой практике. Хотя роль этого фактора нельзя преувеличивать. Один лингвист как-то справедливо заметил: «Даже если девяносто процентов будут говорить доку' мент, это не станет литературной нормой». Иначе говоря, распространенной, массовой может быть и явная ошибка: например, произношение типа инциндент, беспрецендентный, весьма часто встречающееся даже в публичной речи, в частности у журналистов, — несомненное нарушение произносительной правильности речи[6].

Здесь надо сделать одну существенную оговорку: важно, в какой среде появляется то или иное новшество, противоречащее традиционной норме. Если его вводят и часто употребляют те, кто считается носителем образцовой, культурной речи, то новшество может прижиться: так, например, вместо старой нормы ударения в слове рак'урс сейчас возобладала новая: рaкурс[7], старомосковское произношение типа булошная, скушно вытесняется новыми произносительными вариантами: булочная, скучно (но до конечно и до что дело еще не дошло и, надеюсь, не дойдет). Наряду с этими есть такие факты речи, которые и новыми не назовешь, и в то же время у них нет шансов сделаться нормативными. Они представляют собой своеобразные символы «неграмотной» речи, нелитературного просторечия. К ним относится уже упомянутый док'умент, а также пoртфель, прoцент, средствa, благa, нaчать, угл'убить и т. п. Какова бы ни была их употребительность, их просторечный ореол слишком ярок, они чересчур контрастируют с нормативной традицией, и поэтому путь в литературное произношение им закрыт. Это, конечно, не значит, что всему, что появляется за пределами литературного языка — например, в просторечии, социальных и профессиональных жаргонах, — закрыт доступ в общее употребление. Напротив, и современная речевая практика, и факты, характерные для русского языка прошлого, свидетельствуют о влиянии на литературную речь и просторечия, и жаргонов.

Например, известно, что слово двурушник вошло в литературный язык из нищенского арго: первоначально так называли нищего, который собирал милостыню двумя руками. Слово животрепещущий пришло из речи торговцев рыбой, мелкотравчатый — из языка охотников, скоропалительный — из языка военных, топорный — из профессионального языка плотников; первоначально так говорили о плотничьей работе, в отличие от работы столярной, более тонкой и тщательной (тех, кто интересуется историей подобных словесных «превращений», отсылаю к книге академика В. В. Виноградова «История слов»).

И в русском литературном языке наших дней часто получают распространение факты, идущие из просторечия и жаргонов (лингвисты называют такие сферы языка некодифицированными). Так, обращает на себя внимание упомянутая выше чрезвычайная активизация форм множественного числа существительных мужского рода с ударными флексиями: взводa, срокa, обыскa, тросa, приискa, вызовa, сейнерa, тортa, супa, юпитерa и т. п. Многие из этих форм проникают в пуб личный речевой обиход (например, в теле- и радиоэфир) из профессиональной среды: взводa (взводoв, взводaм и т. д.) — из речи военных; срокa и обыскa — из речи прокурорских и милицейских работников (и еще набившие оскомину ос'ужденный и возб'ужденное дело). Врачи скорой помощи сетуют на то, что в иную ночь у них бывает по несколько вызовoв, кулинары рассказывают о том, как они варят супa и изготовляют тортa, а парфюмеры — какие у них чудодейственные кремa, строителям не дают покоя слабые такелажные тросa, старатели вслух выражают недовольство задержками зарплаты на приискaх. И даже Михаил Жванецкий признался как-то, что устал стоять под светом юпитерoв, а скульптор В. Малолетков считает Мухину одним из великих скульпторoв ХХ века.

Медики говорят: пролечить больного, проколоть ему пенициллин (эта глагольная модель активна также в речи финансистов, коммерсантов, которые проплачивают счета и говорят о необходимости вовремя профинансировать проект). В профессиональной медицинской среде отмечены такие своеобразные обороты, как соч'етанные травмы, тощак'овая моча, скоропомощны' е мероприятия, вспышечные заболевания. С точки зрения нормативного словообразования такие слова, как сочетанный и тощаковый, «незаконны»: от глагола сочетать не образуется страдательное причастие прошедшего времени, а прилагательное тощаковый произведено от отсутствующего в языке существительного *тощак, которое было «извлечено» профессионалами-медиками из наречия натощак для того, чтобы образовать от него указанное прилагательное.

Распространенность подобных форм в профессиональной речи отмечалась лингвистами давно, однако значительное увеличение частотности этих форм в публичной речи — по радио, телевидению, в газете — можно считать характерной чертой нашего времени (приведенные примеры взяты как раз из публичной речи, главным образом из выступлений по телевидению и радио).

Непривычное для традиционной литературной нормы словоупотребление порождает сфера административно-чиновничьего общения, где обычны такие слова и конструкции, как проговорить, обговорить в значении ‘обсудить’ (Необходимо проговорить этот вопрос на совещании; Обговорим это позднее), озадачить в значении ‘поставить перед кем-нибудь какую-нибудь задачу’ (Главное — озадачить подчиненных, чтобы не болтались без дела), подвижки (Произошли подвижки по Ираку), наработки (По этой проблеме у нас уже есть некоторые наработки), конкретика (Документ важный, но надо наполнить его конкретикой, применить к реальным ситуациям в разных префектурах Москвы) и т. п.

Особого разговора заслуживают сознательные отклонения от нормы. Такие отклонения могут диктоваться стремлением человека достичь коммуникативного комфорта в определенной социальной среде, не выглядеть в ней белой вороной. Знаменитый металлург академик И. П. Бардин на вопрос о том, с каким ударением он произносит слово километр, ответил: «Когда как. На заседании Президиума Академии — киломeтр, иначе академик Виноградов морщиться будет. Ну, а на Новотульском заводе, конечно, килoметр, а то подумают, что зазнался Бардин».

Сознательные отклонения от нормы могут опираться на нереализованные возможности языковой системы или использовать нетрадиционные, не характерные для литературного языка средства. В этом случае намеренное нарушение нормы обычно делается с определенной целью — иронии, насмешки, языковой игры. Тут перед нами не ошибка, не новшество, вступающее в противоречие с принятой нормой, а речевой прием, свидетельствующий о свободе, с которой человек использует язык, сознательно — с целью пошутить, обыграть значение или форму слова, скаламбурить и т. д. — игнорируя нормативные установки. Одним из распространенных приемов языковой игры является стилистически контрастное использование разного рода расхожих штампов — газетных клише, оборотов какого-либо профессионального языка, канцеляризмов и т. п.: Каждый год он вел борьбу за урожай на этой неказистой грядке (из газетного очерка); По достижении пятидесяти лет я оставил большой секс и перешел на тренерскую работу (М. Жванецкий). Сознательное обыгрывание фразеологизмов, намеренное отклонение от их нормативного употребления — также один из приемов языковой игры: Он съел в этом деле не одну собаку; Они жили на широкую, но босую ногу; быть между Сциллой и харизмой; пиар во время чумы (примеры из современной печати).

Итак, литературная норма объединяет в себе традицию и целенаправленную кодификацию. Хотя речевая практика литературно говорящих людей в целом ориентируется на норму, между нормативными установками и предписаниями, с одной стороны, и тем, как реально используется язык, с другой, всегда есть своего рода «зазор»: практика не всегда следует нормативным рекомендациям. Языковая деятельность носителя литературного языка протекает в постоянном — но при этом обычно не осознаваемом — согласовании собственных речевых действий с традиционными способами употребления языковых средств, с тем, что предписывают словари и грамматики данного языка, и с тем, как реально используют язык в повседневном общении его современники.


Приложение № 3

Прокутина Е.В. К вопросу о языковой норме




В последнее время проблемы языковой нормы привлекают все большее внимание как лингвистов-теоретиков, так и специалистов преподавания языка.

Развитие общества, социальные процессы, происходящие в нем, изменения в судьбах и взаимодействиях языковых сообществ внутри нации отражаются на состоянии языка, изменяют систему «вербального репертуара» носителей языка, влияют на общий лексический состав языка, на его стилевые характеристики, меняют отношение к так называемым «социальным языковым маркерам» [Fishman, Labov]. Складывается новая современная норма, основывающаяся на общепринятой в данном языковом коллективе на данном отрезке времени речевой практике, одновременно закрепляющая традиционные реализации системы и отражающая живые явления речевого творчества, активные процессы, происходящие в ней [Борисова 2001:8].

В современном языкознании различают два основных аспекта понятия языковой нормы – объективную языковую норму, общепринятую в данном коллективе форму языковых средств, и оценочную, или аксиологическую норму, которая устанавливает правильность соревнующихся объективных норм [Степанов:1966]. С этим различием соотносительны понятия нормы и ее кодификации. Согласно исследованиям Ф.Эльгорски, в понятие нормы входят три аспекта: Норма1, или объективная («дескриптивная») норма, - понятие, соотносимое с понятиями системы, структуры и узуса языка. Норма2, или предписывающая, («прескриптивная»), которая заключается в том, что одна из норм, предоставляемых нормой1, выступает как образцовая в данной ситуации. В основе этой нормы лежит сознательное вмешательство людей в свой язык. Норма3 разрабатывается стилистикой как образец использования языковых средств [Гак 1998].

Различия между объективной и аксиологической нормами существенны.

В первом случае ставится вопрос: можно ли так вообще сказать на данном языке, во втором: хорошо ли так сказать в данной ситуации.

Понятие объективной языковой нормы соотносится с понятиями системы и структуры языка. Система – это совокупность элементов данного языкового уровня, связанных между собой определенными отношениями, функциональными оппозициями, структура представляет собой отношение элементов разных уровней и планов. Норма – общепринятые реализации элементов системы (структуры), закрепленная форма противопоставляемых элементов [Там же].

Вопрос о языковой норме в силу объективной размытости, как границ нормы, так и субъективного понимания данного вопроса будет оставаться всегда дискуссионным. Понятие нормы тесно связано с понятиями соблюдения и нарушения нормы, соответствия и несоответствия, уместности и неуместности употребления языковых единиц в речи. Языковая норма часто трактуется как кодекс правил, регламентирующих словоупотребление, рассматривается не только как социально одобряемое правило, но и, как правило, отражающее закономерности языковой системы и ее эволюции.

Норма представляет собой существующие в данное время, в данном языковом коллективе и обязательно для всех членов коллектива языковые единицы и закономерности их употребления; причем эти обязательные единицы могут быть единственно возможными, либо выступать в виде сосуществующих в пределах литературного языка вариантов [Ицкович 1982].

Понятие нормы переплетается с понятием литературного языка, хотя в разные периоды времени своего существования литературный язык в неодинаковой степени подчиняется норме, да и сама норма воспринимается различно. Понятие литературного языка и понятие нормы всегда относительны. Как отмечает чешский лингвист В. Гавранек, понятие нормы языка значительно шире понятия его кодификации [Будагов 1967]. Для кодификации релевантны понятия правильности/неправильности, уместности/неуместности употребления языковых единиц, в то время как норма должна опираться на «живое тело языка» и считаться не только с особенностями письменной, но и со своеобразием разговорной речи [Там же:28].

Таким образом, понятие нормы трактуется в современной лингвистике по-разному, но по своей исконной сущности предполагает реализацию идеи чего-то эталонного и образцового. Такие лингвисты, как С.Р. Белл, Б. Гавранек, Э. Косериу, В.А. Хомяков, А.Д. Швейцер и другие определяют норму как совокупность реализаций языковой системы, причем под нормой многие исследователи имеют в виду именно литературную норму. Так, Ф.П. Филин связывает понятие нормы «с понятием системы, реально существующей в данный момент ее развития». Л.И. Скворцов, занимаясь проблемами нормы, дает следующее определение: «языковая норма… есть обусловленный социально-исторический результат речевой деятельности, закрепляющий традиционные реализации системы или творящий новые языковые факты в условиях их связи с потенциальными возможностями системы языка, с одной стороны, так и с реализованными образцами, с другой» [Мыркин 1998].

Многочисленные определения и толкования нормы варьируют разные наборы признаков, такие как историчность, социальность, образцовость, общепринятость, высокая частотность, отображение в социальном узусе или в его образцовой части, вариантность, устойчивость, традиционность, изменчивость и многие другие. Но, по существу, инвариантными оказываются только такие свойства как историчность и социальность.

Таким образом, противоречивость и разносторонность в трактовке понятия нормы заключается в двух различных подходах к решению этой проблемы: структурно-системного и функционального. С одной стороны, понимание нормы как коррелята системы, при этом понятие нормы входит в ряд общетеоретических понятий, обозначающих основные аспекты языковой деятельности. С другой стороны, в работах по стилистике, культуре речи используется понятие о норме как явлении функционального плана, регулирующем закономерности использования языковых единиц в речи. Так, функциональная норма регулирует внутрисистемные отношения, держит функциональные возможности системы в определенных границах, но не носит универсального характера, она индивидуальна.

Как отмечает Л.В. Щерба, в норме возможно все, что не запрещено системой. Таким образом, языковая норма есть совокупность явлений, разрешенных системой языка, отобранных и закрепленных в речи носителей языка и являющихся обязательной для всех, владеющих литературным языком. Норма является ограничением вариантности системы. Если вариантность системы нормой признана, то норма множественна [Щерба 1974].

Норма языка отражает типичное использование возможностей, представляемых системой, в зависимости от участников, сферы, условий и цели коммуникации. Норма может измениться в пределах системы при условии появления новых норм, постепенно вытесняющих старые, под влиянием ряда экстралингвистических факторов.

Каждая эпоха существования общества характеризуется своими особенностями развития языка, в каждый период жизни языка тон задают определенные виды общения. В настоящее время центральное положение в системе этнической коммуникации занимает сфера средств массовой информации (как устных, так и печатных), т. е. «практический» (Винокур), «специальный» (Шмелев) язык средств массовой информации, когда речевые произведения создаются по образцу устного общения с читателями, с использованием лексических средств, свойственных непосредственному речевому акту [Борисова 2001]. Происходит отбор лексических средств из общего неформального регистра, которые на данный момент признаются уместными, адекватными для письменной регистрации, что ведет к созданию нового варианта стилистической нормы, и в конечном итоге оказывает влияние на развитие общенационального речевого стандарта.

Как отмечалось выше, все изменения, происходящие в обществе и, следовательно, нашедшие свое выражение в языке, отражаются в первую очередь в средствах массовой информации. Поэтому интерес к изучению узуса СМИ не случаен. Как отмечает Г.П. Нещименко, благодаря использованию средств массовой информации (как устных, так и печатных, прежде всего электронных), данная коммуникативная сфера занимает главенствующее положение в системе этнической коммуникации, оказывая влияние на формирование стереотипов речевого поведения [Нещименко 2001:98].

Узус СМИ представляет собой динамичный объект исследования. Он отражает движение языковой материи, новые тенденции в развитии языковой ситуации, является наиболее «чутким» индикатором изменений социальных и генерационных пропорций в обществе, реагирует на прогресс в научно-техническом оснащении информационно-коммуникативных контактов как во внутриэтническом, так и межэтническом пространстве [Там же]. Однако следует отметить, что язык СМИ характеризуется внутренней противоречивостью, одновременно сочетающего в себе такие противоположные качества как динамичность и консерватизм, эталонность и зависимость от речевых приоритетов своего времени, в том числе и от различного рода модных пристрастий. Все это обусловливает, с одной стороны, некоторую изменчивость, неустойчивость узуса СМИ; с другой, является мощным импульсом в развитии языкового обеспечения данного вида общения.

Как отмечают многие лингвисты (Костомаров, Борисова, Бельчиков, Нищеминко, Никольский и др.), в настоящее время происходит очевидное снижение («усреднение», «массовизация», «огрубление») речевого стандарта, сопровождаемого активным вторжением элементов разговорного языка. Следует отметить, что снижение речевого стандарта в современной публичной коммуникации и печатных СМИ наблюдается не только в отдельно взятом языке, подобная тенденция прослеживается в большинстве языков мира, т.е. можно утверждать, что тенденция к «оразговариванию», «усреднению» является специфической приметой языкового развития современной цивилизации вообще [Нещименко 2001:99]. В связи с этим в настоящее время появляется много научных работ, посвященных проблеме усиления влияния разговорного языка на литературный, где делаются попытки установить причины, обусловливающие смену речевого этикета в современных медиальных средствах, а также масштабы влияния разговорного языка, социолингвистического статуса востребуемых разговорных манифестаций, адекватность используемых разговорных включений коммуникативному стандарту конкретной ситуации общения и т. п. Круг этих вопросов ставит более общую проблему: как следует оценивать происходящую эволюцию речевого стандарта в языке СМИ? Идет ли речь о кризисе современной речевой культуры или о закономерно обусловленной тенденции, имеющей свою реальную историческую перспективу?

Г.Н. Нещименко в своей работе, посвященной динамике речевого стандарта современной публичной вербальной коммуникации, выделяет два фактора, повлиявшие на эволюцию речевого стандарта публичной вербальной коммуникации второй половины XX века: «1) произошедшая смена нормативной основы литературного языка, выразившаяся в утрате языком произведений художественной литературы своей нормотворческой значимости; 2) предпочтительное использование в сфере публичной коммуникации устных каналов коммуникативной связи» [Нещименко 2001:100].

Как отмечает автор статьи, к концу столетия язык художественной литературы утрачивает нормотворческую значимость. Восприемником этой функции становится язык медиальных средств. Смещение нормотворческого акцента с художественных текстов на язык СМИ во многом было предопределено различием их целевой установки: задачей художественного произведения является, прежде всего, эстетическое самовыражение личности творца, а не ориентированность на массового читателя. Реализации этого замысла в конечном итоге подчинен и отбор используемых выразительных средств.

Медиальные средства ориентированы на массовую аудиторию, на создание единого общеэтнического коммуникативного и культурного пространства. Для осуществления этой цели необходимо, чтобы вербальная оболочка текстов СМИ была доступна массовой аудитории, т.е. максимально приближена к ее речевому узусу. Сказанное сопряжено с «усреднением», «массовизацией» речевого стандарта СМИ, подбором «общедоступных», общепонятных языковых средств. Следует отметить, что здесь существует обратная связь, адресат воспринимает «усредненный» узус СМИ как образец речевого этикета, эталон, которому надлежит следовать. Таким образом, язык СМИ становится эталонным, нормотворческим фактором, влияющим на формирование нормы современного литературного языка, а также на уровень языковой культуры в целом.

Тексты СМИ, как устные, так и письменные, характеризуются большей открытостью по отношению к разговорной стихии, что способствует более интенсивному проникновению в узус разговорных включений. Это имеет как позитивное, так и негативное значение. С одной стороны, это делает речь более экспрессивной и эмоционально насыщенной, сокращает слишком большую дистанцию между разговорным и литературным узусом, благоприятствует более динамичному развитию литературной нормы, стимулируя ее вариативность. С другой стороны, стихийный приток неактуализованных разговорных включений, прежде всего вульгаризмов, жаргонизмов и сленга, может иметь разрушительные последствия для общеэтнической коммуникации и вести к нарушению коммуникативного контакта.

В.Г. Костомаров, анализируя процессы, происходящие в языке современных средств массовой информации, также отмечает все возрастающую роль СМИ в формировании языковой нормы и вводит понятие вкуса как фактора, влияющего на норму и объясняющего направление языковой эволюции [Костомаров 1999].

Вкус вообще – это способность к оценке, понимание правильного и красивого; это пристрастия и склонности, которые определяют культуру человека в мысли и труде, в поведении, в том числе речевом. Под вкусом можно понимать систему идейных, психологических, эстетических и иных установок человека или общественной группы в отношении языка и речи на этом языке. Эти установки определяют то или иное ценностное отношение человека к языку, способность интуитивно оценивать правильность, уместность, эстетичность речевого выражения. Вкус – это, в сущности, меняющийся идеал пользования языком соответственно характеру эпохи. Вкус предстает крайностям моды, под которой понимаются меняющиеся представления о правильном и эффективном использовании языка. Мода является крайним проявлением вкуса, более индивидуальным, быстро преходящим, бросающимся в глаза и вызывающим раздражение у старшей и консервативной части общества [Там же:32].

Языковой вкус с его стремлением к свежей выразительности, к обновлению влечет за собой резкий рост вариативности средств выражения, заставляет опробовать самые различные способы и приемы вербально-коммуникативного творчества. Это действие обнаруживается на всех ярусах и уровнях, особенно сильно в словообразовании и фразообразовании, в семантических сдвигах и, что бросается в глаза ярче остального, в заимствованиях – внутренних (из просторечия, cленга, жаргонов, диалектов) и внешних. Наиболее рельефно новый языковой вкус иллюстрируется стилистическими явлениями.

Далеко не все новшества суть деформации, многие впоследствии оказываются нормой и совершенствуют язык. Норма носит динамичный характер: то, что вчера еще считалось нелитературным, и относилось к сниженному стилю, то сегодня это может войти в разговорную речь литературного языка, а затем и в общелитературную лексику. Вообще же переход языка на новую ступень эволюции – постоянный исторический процесс, который полностью никогда не является деградацией, оскудением, упадком, вырождением. В социальном плане этот переход, даже если его высокие темпы грозят устойчивости и преемственности литературного выражения, есть звено вечного процесса приспособления языка к меняющимся условиям жизни общества, его идеалам, установкам, вкусам.


Приложение № 4

Далектизмы

http://de.uspu.ru


Диалектизмы – слова или устойчивые сочетания, которые не входят в лексическую систему литературного языка и являются принадлежностью одного или нескольких говоров русского общенационального языка.

Диалектизмы оправданны в художественной или публицистической речи для создания речевых характеристик героев, для отражения местного колорита при описании быта. Большого мастерства в этом достиг М. А. Шолохов в "Тихом Доне", "Поднятой целине". По этим романам мы узнали много донских словечек: баз, гуторить, курень. Нам не кажутся неуместными диалектизмы в рассказе "Бежин луг" И.С. Тургенева: Чего ты, лесное зелье, плачешь? (о русалке); Что намеднись у нас на Варнавицах приключилось; Старостиха... свою дворную собаку так запужала, что та с цепи долой, да через плетень, да в лес.

А если писатель не был уверен в том, что его правильно поймут, он разъяснял диалектизмы: "...Лужком пошел – знаешь, там где он сугибелью выходит, там ведь есть бучило; знаешь, оно еще камышом заросло..." И. С. Тургенев дает примечания: "Сугибель – крутой поворот в овраге"; "бучило – глубокая яма с весенней водой".

С 19 века в русский литературный язык пришло немало диалектных слов, которые теперь ничем не выделяются. Среди них есть стилистически нейтральные (тайга, сопка, филин, земляника, улыбаться, пахать, очень) и экспрессивно окрашенные (нудный, аляповатый, мямлить, прикорнуть, чепуха, морока). Многие слова диалектного происхождения связаны с жизнью и бытом крестьянства (батрак, борона, веретено, землянка). Уже в советскую эпоху в литературный язык вошли слова хлебороб, вспашка, зеленя, пар, косовица, почин, новосел и др. И все-таки в наше время пополнение лексики из диалектных источников не оказывает серьезного влияния на развитие языка. Диалекты постепенно отмирают, а литературный язык – через школу, радио, телевидение, кино – распространяется повсеместно. Их используют писатели, которые повествуют о жизни села, привлекая местные слова для описания сельского быта, пейзажа. Попробуем выделить диалектизмы в таком отрывке:

Ракита эта была курчава, приземиста. Она стояла одиноко, на взгорке. Сразу же за ней начинался крутой, как изгиб дуги, склон. Все остальные ракиты росли там, в низах, в самом конце огородов, вдоль глубокого суходольного лога... Сразу же за их вершинами виднеется клочок "пажи" – бурой, никогда не паханной земли: не то выгон, не то заброшенный луг. ( С. Крутилин. "Липяги" )

В точном значении термина диалектными можно назвать лишь три слова – взгорок, в низах, пажа. Эти три диалектизма придают речи писателя особую достоверность, по ним мы догадываемся, что сам он из этих мест и пишет о том, что видел своими глазами.

Немотивированное же использование диалектизмов говорит о недостаточном владении нормами литературного языка:

Летом в деревне я встаю вместе с кочетами.

Кочет – петух.

Пришла ко мне шаберка и просидела целый вечер.

Шаберка – соседка.

Употребление диалектизмов в данных предложениях не оправдано ни стилистикой текста, ни целью высказывания.


Приложение№ 5

Диалектизмы, их типы.