Geum.ru

Энциклопедия глубинной психологии

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   7   8   9   10   11   12   13   14   ...   35
Не анализировать негативные пе­реносы и работать исключительно с позитивными переносами (лучше сказать с «идеальными» переносами, поскольку не может быть позитивным игнорирование амбивалентности чувств) — означало бы сделать невозможным необходимое пони­мание проблем ребенка и их проработку. В результате возникли бы только новые осложнения в доме, поскольку сохранения чисто позитивных отношений в процес­се анализе можно достичь лишь путем расщепления чувств ребенка.

В заключение я бы хотела упомянуть об основном вкладе Мелани Кляйн в разра­ботку аналитического метода в тот ранний период, то есть о непосредственной, бы­строй и постоянно предлагаемой интерпретации страхов. Многие ее коллеги опаса­лись, что подобные интерпретации психики ребенка могут привести к ужасным последствиям. Я думаю, что научных разъяснений, с помощью которых можно опровергнуть эти сомнения, уже было приведено достаточно. Что же касается содержания интерпретаций, то, по-видимому, у критиков существуют некоторые сомнения. Они полагают, что в результате осознания ребенок будет теперь отыгрывать вытесненные до сих пор содержания, словно причинами отыгрывания, симптомообразования и сложностей характера не являются те бессознательные содержания, которые аналитик своей интерпретацией как раз и надеется устранить. Позднее мы еще увидим, что разрешение этих проблем в детском анализе привело к пониманию их истоков в раннем развитии ребенка, благодаря чему по­явилась возможность помогать детям. Я хочу завершить свои рассуждения одной цитатой из Фрейда. В своем описании анализа эдипова комплекса у маленького Ганса он говорит: «Я должен, однако, спросить, чем повредили Гансу выведенные на свет комплексы, которые не только вытесняются детьми, но и вызывают страх у родителей? Разве малыш стал теперь всерьез претендовать на мать или место дурных намерений по отношению к отцу заняли поступки? Наверное, этого боялись те, которые не понимают сущность психоанализа и считают, что дурные влечения можно усилить, если их сделать осознанными» (VII, 374).


Разработка новых понятий (1920—1934)

Открытие нового метода лечения детей и его применение к детям разного воз­раста позволило выявить новые факты, касающиеся психических феноменов в раз­витии ребенка (см. также статью И. Шторка в т. II). Создается впечатление, что вна­чале Мелани Кляйн в основном работала в заданных Фрейдом понятийных рамках, причем не только с точки зрения психоаналитической техники (для детей и взрос­лых), которых она придерживалась на протяжении всей своей жизни, но и с точки зрения концепций развития, эдипова комплекса и вытеснения.

К своему удивлению, Мелани Кляйн вынуждена была констатировать, что не­которые события, которые дети воспроизводили в своих действиях, отнюдь не со­гласовывались с описаниями Фрейда, особенно с теми, где речь шла о хронологии их появления. Из ее ранних работ становится очевидным, что некоторые из этих наблюдений ей приходилось делать даже вопреки своей воле, и в работах, написан­ных в первые десять лет, чувствуется, как она пытается выразить свои новые откры­тия таким образом, чтобы они согласовались с идеями Фрейда. Мелани Кляйн при­ходилось постоянно наблюдать при анализе детей вспышки агрессии, различавшиеся своей интенсивностью и формой. Однако и проявления эдиповых феноменов у де­тей, которым не было еще и пяти лет, и то, что моральная совесть детей, казалось, имела мало общего с реальным поведением их родителей, и то, как воспитывали детей родители, — все эти клинические факты противоречили тогдашним теориям Фрейда.

Чтобы проиллюстрировать этот пункт, я бы хотела здесь привести один случай, который Мелани Кляйн подробно описывает в первой главе работы «Психоанализ детей»: «Трудэ, девочка в возрасте 3 лет и 9 месяцев, снова во время аналитического сеанса играла, как будто наступила ночь. Мы обе должны были спать. Затем она по­дошла ко мне из другого угла, обозначенного ею как комната, и стала меня пугать разными способами. Она хотела схватить меня за горло, бросить в колодец, сжечь, отдать в полицию. Она пыталась связать мне руки и ноги, откинула покрывало на шезлонге и заявила, что сделает «по-какки-кукки». Оказалось, что она хотела най­ти в попе матери представляющих детей «какки» (фекалии). В другой раз она хотела меня ударить по животу и утверждала, что хочет вынуть а-а (фекалии) и сделать меня худой. Затем она сбросила подушки (которые опять обозначали детей) и спряталась за ними в нише дивана, где она с явным выражением тревоги на лице сжалась в комок и, закутавшись в одеяло, стала сосать палец и мочиться. Вся эта ситуация всегда повторялась после нападения на меня. Однако во всех деталях она напомина­ла поведение, которое Трудэ демонстрировала еще на втором году жизни в постели, когда ею овладевал сильный ночной страх. В то время она тоже отправлялась ночью в спальню родителей, но было непонятно зачем. Анализ показал, что мочеиспуска­ние и пачканье означали нападение на совокупляющихся родителей, и благодаря такой интерпретации эти симптомы были устранены. Трудэ хотела отнять детей у беременной матери, убить мать и занять ее место во время полового акта с отцом. Ей, когда родилась сестра, было два года. Эти агрессивные тенденции явились причи­ной усилившейся на втором году жизни фиксации на матери. Они были также осно­вой тяжелых чувств страха и вины, проявившихся, помимо прочего, в ночном страхе (Klein 1932, нем. изд., 18-19).

Агрессия, которую проявлял этот ребенок, весьма впечатляет. При этом у других детей, как и у Трудэ, постоянно проявлялись деструктивные фантазии и действия, ребенок разрезал и ломал игрушки, наносил удары, изобретал самые изощренные садистские наказания. Это агрессивное поведение по отношению к предметам, пред­назначенным для игры, которые должны были изображать членов семьи ребенка или (при переносе) аналитика, выраженные в игре или (у детей с серьезными на­рушениями) также в действиях, помогло Мелани Кляйн понять значение агрессии для психического функционирования ребенка и роль, которую играет агрессия в его развитии.

До 1927 года она говорила о «фазе максимального садизма», которую связывала со своими открытиями эдипова комплекса и Сверх-Я. В 1927 году она впервые обсу­ждает в работе «Преступные тенденции у нормальных детей» свою концепцию кон­фликта между любовью и ненавистью, а в 1932 году в работе «Психоанализ детей» использует термины Фрейда «влечение к жизни» и «влечение к смерти» для описа­ния полярности между любовью и агрессией. В связи с оральными и анально-агрес-сивными инстинктивными импульсами у ребенка она говорит о значении того фак­та, что уретральная агрессия тесно связана с оральным садизмом, когда ребенок использует мочу как средство нападения. Кроме того, ей удалось доказать, что агрес­сия маленького пациента тесно связана с его чувствами вины и страха. Как мы ви­дели на примере Трудэ, эти чувства часто возникают вследствие агрессивного по­ведения.

В результате анализа маленьких детей Мелани Кляйн пришла к выводу, что эди­пов комплекс возникает намного раньше, чем утверждал Фрейд, и что его версия эдиповых конфликтов является верной лишь для конечной фазы эдипова комплекса. По ее мнению, эдипов комплекс возникает уже в догенитальных фазах развития, и, следовательно, его первые проявления имеют оральный, уретральный и анальный характер. Генитальные чувства появляются гораздо позднее (см. статьи А. ХолдеРа и Г. Штольце в т. I).

Фрейд считал Сверх-Я, или моральную совесть, наследием эдипова комплекса и полагал, что Сверх-Я возникает лишь после того, как преодолен эдипов комплекс. Однако Мелани Кляйн в своей работе с маленькими детьми постоянно сталкивалась с суровостью и строгостью их моральных представлений. Любое нападение и любое причиненное зло тут же наказывались с самой изощренной жестокостью, хотя обыч­ному окружению детей подобное поведение было совершенно не свойственно. Таким образом, она пришла к выводу, что формирование моральной совести не за­висит от эдипова комплекса и что развитие эдипова комплекса как раз и определя­ется моральной совестью.

Работа Мелани Кляйн в 20-е годы сопровождалась многочисленными открытия­ми, касающимися раннего развития детей. При этом картина, получавшаяся в ре­зультате анализа маленьких детей, отнюдь не отображала детство идиллическим образом. Фантазии и поведенческие проявления детей имели большое сходство со сказками, которые так сильно любят дети: злые ведьмы, которые уносят детей; родители, которые отправляют их в лес; волки, которые их пожирают и которым затем вспарывают живот; наказания всякого рода и т. д. Насколько все же тревожны взрослые, если боятся, что эти сказки могут плохо повлиять на детей! Они сами нахо­дят в них лишь выражение собственных внутренних фантазий.

В 1932 году Мелани Кляйн опубликовала книгу «Психоанализ детей», в которой обобщает и связывает между собой сделанные ею открытия. Как уже говорилось, вначале она использовала открытие Фрейдом влечения к жизни и к смерти и прово­дила связь между Сверх-Я и моральной совестью, с одной стороны, — их происхож­дение она усматривала в раннем детстве — и агрессией ребенка — с другой. Далее, она расширила концепцию эдипова комплекса, связав его происхождение (во вре­менном и причинном отношении) с процессом отвыкания, который приходится на конец первого года жизни. (Эту концепцию, однако, она в дальнейшем опять из­менила.) И, наконец, она описала догенитальные аспекты эдипова комплекса и пред­ставила свою теорию сексуального развития мальчиков и девочек.

В этой очень содержательной книге автор иллюстрирует свои идеи многочис­ленными примерами. Она впервые дает здесь также детальное описание разрабо­танных ею различных методов лечения маленьких детей (до пяти лет), а также детей латентного и пубертатного возраста. Говоря о технике детского анализа, я до сих пор излагала ранние представления Мелани Кляйн весьма схематично, поскольку эти вопросы более подробно обсуждаются в следующем разделе, в котором речь пой­дет о разработанной ею теории развития.


Важнейшие работы Мелани Кляйн по теории психоанализа (1934—1960)

«Второй период» деятельности Мелани Кляйн начинается в 1934 году с прочте­ния лекции, представлявшей сокращенный вариант ее сочинения, опубликованного в 1935 году под названием «О психогенезе маниакально-депрессивных состояний». Здесь она впервые представляет структурную теорию психики. В ней она подраз­деляет развитие на первом году жизни на так называемые «позиции»; это понятие она предпочла понятию «фазы», поскольку, с одной стороны, оно является более гиб­ким, а с другой стороны, позволяет охарактеризовать организацию психических фе­номенов, сохраняющихся на протяжении всей жизни.

Несомненно, это исследование, вместе с рассуждениями в работе «Печаль и ее отношение к маниакально-депрессивным состояниям» (1940) относится к ее наиболее важным теоретическим работам. Здесь она связывает свою новую структурную концепцию с разработанной ею теорией причин маниакально-депрес­сивных заболеваний. Если в этих двух сочинениях она представляет свою теорию депрессивной позиции и присущих ей защитных механизмов, то в опубликованной в 1946 году работе «Заметки о некоторых шизоидных механизмах» она описывает признаки паранойяльно-шизоидной позиции и тем самым дополняет свою теорию психического развития на первом году жизни.

Весь ее труд, начиная с 1935 года и до самой смерти, в основном был связан с объяснением этих двух позиций.

Мелани Кляйн за свою жизнь опубликовала множество статей и несколько книг. К наиболее важным трудам позднего периода относится «Зависть и благодарность» (1957), в которой она описывает зависть как врожденное деструктивное влечение, играющее крайне важную роль в развитии ребенка.

Кроме того, она написала объемную книгу о своей работе с мальчиком по имени Ричард. Эта книга под названием «Рассказ о детском анализе» была опубликована в 1961 году, через год после смерти автора. Она уникальна, поскольку дает возмож­ность во всех деталях, сеанс за сеансом, проследить за работой аналитика Мелани Кляйн.

Второй период ее деятельности не только послужил консолидации ее преж­них представлений, но и привел к новым открытиям, пожалуй, самым важным.

Как и в первые пятнадцать лет работы, ее теории продолжали вызывать бурные спо­ры среди аналитиков, и они усилились еще больше после того, как венские аналити­ки, преследуемые нацистами, эмигрировали в Лондон. К тому времени Мелани Кляйн уже имела большое число сторонников, а многие ее идеи были признаны в широких кругах и оказали влияние на английскую школу психоанализа, к которой она при­надлежала.

Вызванная ею полемика достигла кульминации в 1943 году в так называемых «контроверзных дискуссиях», когда были открыто высказаны расхождения во взгля­дах между сторонниками британской школы и венцами. В этом споре «кляйниан-цы» С. Айзеке, Дж. Ривьер, Паула Хайманн и сама Мелани Кляйн представляли свои теории главным образом в статьях, которые вместе с другими работами в 1957 году были опубликованы в книге «Направления в психоанализе».

Анализ, проведенный с детьми, позволил Мелани Кляйн глубже понять психику человека, благодаря чему расширилось и ее понимание самого раннего развития ре­бенка.

Как уже отмечалось, она разделяла первый год жизни на паранойяльно-шизоид­ную и депрессивную «позиции». В целом паранойяльно-шизоидная позиция охва­тывает первые 3—4 месяца жизни. Название этой позиции указывает на то, что ос­новными страхами в этот период являются страхи преследования и что самые важные защитные механизмы основываются на расщеплении. Ребенок воспри­нимает свою мать прежде всего как грудь (возможно также как голос или руки); то есть у него устанавливаются отношения только с частью матери, с так называе­мым частичным объектом. Депрессивная позиция возникает примерно на четвер­том месяце жизни и характеризуется прежде всего отношениями с целостным объ­ектом, то есть ребенок признает свою мать как человека. В это время основной страх заключается в том, чтобы не потерять мать; он возникает вследствие собственных агрессивных импульсов ребенка.

Проработка этих позиций сопровождается совершенно нормальными события­ми в развитии ребенка. То есть обозначение этих позиций с помощью терминов, заимствованных из психиатрии, указывает лишь на природу отношений, страхов и защитных механизмов в этот период и не означает, что ребенок начинает свою жизнь как психотик. То есть жизнь новорожденного отнюдь не наполнена только страхами и защитными реакциями. Он большую часть времени спит, испытывает — реальное или воображаемое — удовлетворение и в целом ощущает себя довольным. Однако он переживает периоды страха, который вследствие своей крайне прими­тивной природы требует сильнодействующих защитных реакций. И хотя приво­дящая к успокоению проработка этих ранних чувств страха является этапом в раз­витии любого ребенка, она все же представляет собой весьма сложную задачу и предполагает уравновешенность между чувствами ребенка и матери, которая о нем заботится и помогает ему справиться с этими проблемами.


Паранойяльно-шизоидная позиция

Благодаря своим исследованиям психики Мелани Кляйн пришла к выводу, что уже у новорожденного действуют две противоположные силы, которые с пер­вых дней повергают ребенка в конфликт. Она назвала эти силы влечением к жизни и влечением к смерти и выдвинула гипотезу, что с самого рождения существует эле­ментарное и рудиментарное Я, которое способно, пусть даже и в ограниченной сте­пени, воспринимать эти врожденные влечения, ощущать страх и вырабатывать за­щитные механизмы, чтобы с ними бороться.

Поскольку эти влечения имеют биологическую природу, сами по себе они не могут восприниматься психикой непосредственно. Поэтому Я продуцирует фан­тазии — психологические трансформации инстинктивных влечений и представле­ния об объекте, который эти влечения удовлетворяет. Эти фантазии образуют осно­ву психической жизни, в которой Я осуществляет свою деятельность. Разумеется, Я маленького ребенка пока еще значительно отличается от Я взрослого человека, поскольку оно пока не развито и не интегрировано. Однако под влиянием либиди-нозных влечений оно с самого начала стремится к интеграции.

Свой первый внешний опыт новорожденный приобретает при рождении: ли­шенный защитной среды, которую обеспечивало материнское тело, он подвержен воздействию множества неизвестных раздражителей. Мелани Кляйн предполага­ет, что акт рождения воспринимается младенцем как преследование, и она считает, что ребенок может представлять себе под ним внешнюю катастрофу, которая в ко­личественном отношении вполне соответствуют внутреннему влечению к смерти.

Решающим фактором выбора направления, в котором будет развиваться ребе­нок, является при этом взаимодействие между этими внутренними противоречивы­ми силами любви и ненависти и реальным внешним объектом — матерью.

Совпадение влечения к жизни и жизнеутверждающих свойств внешнего объ­екта, с одной стороны, и самых ранних приносящих удовлетворение переживаний при насыщении — с другой, способствуют формированию и закреплению первого позитивного опыта.

По-видимому, психика, следуя предопределенному биологическому плану, с са­мого начала использует в основном два оперативных механизма: принятие и выбра­сывание, то есть интроекцию и проекцию.

Мелани Кляйн считает, что вследствие ограниченной способности к восприятию ребенок может воспринимать свою мать вначале только как грудь, то есть как час­тичный объект. Тем самым грудь становится как объектом любви, так и объектом агрессии ребенка

Благодаря либидинозным влечениям грудь предстает как хорошая и принося­щая удовлетворение; поэтому и отношение к груди будет хорошим. Благодаря ин-троекции она интернализируется в качестве позитивного объекта и тем самым спо­собствует формированию и развитию Я.

Мелани Кляйн считает, что Я с самого начала воспринимает влечение к смерти в виде страха. Частично оно пытается направить это влечение с помощью проекции вовне и частично преобразовать в агрессию. Однако чтобы иметь возможность спрое­цировать его вовне, Я должно расщепить часть, которую оно содержит, и спроеци­ровать ее на объект, то есть на грудь, из-за чего грудь кажется ребенку опасной. Преобразование сохраняющейся части влечения к смерти в агрессию происходит благодаря слиянию с либидинозными импульсами и представляет собой форму са­мозащиты.

Процессы интроекции и проекции постоянно влияют друг на друга. Ребенок эмоционально окрашивает свое восприятие объекта в зависимости от собственных чувств и интернализирует соответствующим образом объект. Для иллюстрации об­суждаемых здесь феноменов я бы хотела привести здесь пример, в котором описы­вается поведение и реакции двух младенцев в возрасте примерно шести недель.

Петер умиротворенно спал в своей коляске. Он выглядел безмятежным и произ­водил своими губами сосательные движения, которые сопровождались хватательны­ми движениями рук. Он начал пробуждаться и захныкал. Его сосательные движе­ния стали более активными, а затем снова исчезли. Это продолжалось лишь Короткое время; после чего малыш окончательно проснулся, закричал, и мать взяла его на руки. Пока она его держала и баюкала, выражение его лица постоянно менялось.

То он широко улыбался, то кривил личико и всхлипывал, словно облачко заслоняло солнце, после чего вновь расплывался в лучезарной улыбке. Так продолжалось три-четыре минуты, пока он наконец не расплакался. Но он сразу замолк, как только мать приложила его к груди.

Это поведение свидетельствует о том, что когда ребенок безмятежно спит, он испытывает чувство, будто держит во рту хорошую грудь, которая, однако, нахо­дится внутри него и которую он продолжает сосать, совершая соответствующие дви­жения ртом. Просыпаясь с чувством голода, он ощущает что-то нехорошее внутри себя, плохую грудь, которая вызывает плохие чувства и является причиной для всхли­пываний и гримас. Но теперь малыш должен сам себя защитить и отстранить от себя эти нехорошие чувства. Он осуществляет это, вновь обращаясь к хорошей интернализированной груди, и на какое-то время достигает этого также благодаря интенсификации галлюцинаторных фантазий об исполнении желания, которые можно распознать в его активных сосательных движениях. Но в конце концов про­рывается реальность как внутренняя, так и внешняя; младенец осознает, что голоден и что его не кормят. В этот момент выражение его лица меняется удивительным образом. Младенец словно ведет диалог с двумя различными объектами: во-пер­вых, с хорошей грудью и с матерью, которая его держит, — на нее он реагирует смехом; во-вторых, с плохой грудью, вызывающей чувство голода, и с матерью, кото­рая его не кормит, — на нее он реагирует мрачным выражением лица. Это измене­ние выражения лица создает впечатление, будто речь идет о двух совершенно разных младенцах. Между смеющимся и мрачно выглядящим Петером словно про­изошло расщепление. Однако его готовность в конце концов без колебаний взять грудь указывает на то, что она связана с позитивными ощущениями и, следователь­но, способна его успокоить.

Соня, второй ребенок, проснулась и стала во все горло кричать. Ее лицо покрас­нело; она билась и царапалась и выглядела очень гневной и несчастной. Так продол­жалось все время, а когда мать хотела приложить ребенка к груди, она стала сопро­тивляться. Она продолжала плакать, откинула голову и отбивалась что было сил. Мать занервничала и снова попыталась вложить сосок в рот ребенка. Однако Соня не прекращала отбиваться и плакать. Неожиданно она погрузилась в глубокий сон и уже не просыпалась, когда мать меняла пеленки, укутала ее и положила в кроватку.

Мы здесь являемся свидетелями ситуации, в которой ребенок, по-видимому, пе­реживает внутри себя нечто очень неприятное. Девочка пытается изгнать это не­приятное с помощью крика, плача и телодвижений. Когда мать приложила ее к гру­ди, казалось, ее переполняли смешанные чувства страха и гнева. Мать, однако, неспособна ощутить это и пытается заставить Соню взять грудь; та выходит вновь из себя и, по-видимому, выражает фантазию-представление, в соответствии с кото­рой в нее проникла плохая грудь и пытается причинить ей вред. В конце концов ей все-таки удается полностью устранить преследующую ее ситуацию, погрузившись в глубокий сон. Она игнорирует угрозу; ее здесь просто нет.

Благодаря интроекции хорошей груди ребенок не только чувствует себя ком­фортно и счастливо, он также начинает накапливать в Я позитивные объекты, благо­даря чему оно усиливается и становится все более способным справляться с требова­ниями, которые предъявляются ему как изнутри, так и извне. Благодаря проекции негативных качеств на грудь ребенок чувствует себя более свободно, и это помогает ему сохранить свое внутреннее ощущение безопасности. Но вместе с тем интроек-ция, которая также может полностью доминировать в этой ранней фазе жизни, при­водит к тому, что ребенок интроецирует эту грудь как негативную.

Хотя материнская грудь является первым внешним объектом, который вос­принимает ребенок, он, по его ощущениям, имеет дело не с одним, а со многими объектами. Свойства этих многих грудей зависят не только от реальной груди, но и от чувств, которые ребенок ей приписывает. В первые месяцы жизни воспри­ятие груди в значительной степени окрашивается чувствами, которые ребенок ис­пытывает и проецирует на нее, хотя, разумеется, немаловажную роль играет при этом и реальное поведение матери, когда она кормит ребенка.

На этом отрезке жизни всегда преобладают чувства, а объекты никогда не вос­принимаются просто как хорошие или плохие. Они воспринимаются либо как абсо­лютно хорошие и совершенные, либо как абсолютно плохие и угрожающие. Таким образом, внутренний мир младенца, по всей видимости, населен объектами лишь с крайне выраженными свойствами.

Читатель может спросить: каким образом ребенок способен сформировать, уси­лить и развить свое Я, если его восприятие в такой степени определяется чувствами и если продолжают действовать описанные здесь проекция и интроекция? Ответ заключается в механизме расщепления. Он функционирует с момента рождения и вносит некоторый порядок в хаос чувств. В паранойяльно-шизоидной позиции су­ществуют разные формы расщепления. Форма, о которой я здесь говорю, выступает в качестве организующего фактора психики, благодаря которому предпринимается попытка отделить интернализированную плохую грудь и связанные с нею чувства от хорошей груди и позитивных чувств.

Я думаю, что это становится понятным благодаря вышеприведенным примерам. Не вдаваясь в детали, я хотела бы проиллюстрировать то, как происходит подобное расщепление. Для этого я воспользуюсь материалом, полученным в процессе тера­пии одного тринадцатилетнего шизофренического подростка.

Джеймс лечился уже пять месяцев, а за шесть недель до событий, о которых я хочу рассказать в этом примере, он рассказал о своем маленьком коте, которого звали Флаффи. Насколько мне было известно, у него действительно был дома кот. Флаффи был удивительным, очень пушистым котом. Джеймс любил его и подол­гу с ним играл. Он приходил, стоило его только позвать, даже если Джеймс уже на­ходился в постели. Он делал все, что от него требовали, и часто ложился на живот к Джеймсу, чтобы его согревать. Вскоре после того как Джеймс в первый раз расска­зал мне о Флаффи, он начал рассказывать также о своей собаке по имени Паффи. На самом деле у него не было дома собаки, и оба животных представляли собой нечто явно галлюцинаторное. Однако собака была чем-то совершенно иным по срав­нению с котом. Она была злой, грызла мебель и обувь матери Джеймса и даже кусала самого мальчика. Это была необычайно коварная собака. Джеймс никогда не знал, что она делает в данный момент и из какого угла появится. Она повсюду оставляла после себя испражнения — и не только на полу. Она даже запрыгивала в кровать Джеймса, чтобы ее испачкать. Ее любимым местом была кухня; там она залезала на стол, после чего есть еду было уже неприятно. Больше всего Джеймс опасался, что когда-нибудь Паффи может напасть на Флаффи. Худшее при этом было не то, что кот, быть может, никогда от этого не оправится, а то, что они могут проглотить Аруг друга, в результате чего Джеймс никогда уже больше не узнает, кто есть кто.

С помощью двух животных Джеймс пытался сделать наглядными свои чувства по отношению к объектам. Он боялся, что если животные не останутся отделены Друг от друга, то это приведет к полному хаосу. Выражаясь иначе: если не уберечь приятный объект от угрожающего, то пропадет ясность, и это приведет к полной путанице.

Фундаментальное расщепление на «хорошее» и «плохое» имеет огромное значе­ние для нормального развития Я. Поскольку интроекция и проекция быстро сменяют­ся и поскольку объекты помещаются в Я, расщепление воздействует не только на объ­ект, но и на Самость, которая в результате разделяется на хорошую и плохую части.

На этом отрезке жизни расщепление объекта и Самости связывается с опреде­ленной формой проекции, образуя защитный механизм, который затем действует на протяжении всей жизни. Мелани Кляйн назвала этот механизм проективной идентификацией. Проективная идентификация представляет собой защитный ме­ханизм, когда Я отсылает не только свои чувства, но и отщепленную часть Самости, которой принадлежат эти чувства, на внешний объект (в данном случае на грудь, затем на мать в целом). В результате спроецированные части захватывают объект, овладевают им и с ним идентифицируются. Цели проективной идентификации раз­нообразны. Если объект воспринимается как источник опасности, то проективная идентификация может служить агрессивному овладению им; она может также слу­жить избеганию чувства обособленности от любимого объекта и тем самым сохра­нять единство; наконец, она может использоваться также в качестве средства ком­муникации, с помощью которого ребенок может что-то сообщить о себе матери, проецируя на нее свои чувства.

Проективная идентификация осуществляется, как правило, посредством части са­мого себя. Ребенок воспринимает эту часть себя во внешнем мире; поскольку эта спрое­цированная часть воспринимается как находящаяся в объекте, ребенок воспринима­ет объект как расширение своей Самости, с которым он и идентифицируется.

Здесь я также хотела бы привести два небольших примера; один из них относит­ся к ребенку, второй — ко взрослому пациенту.

Лиза, маленькая девочка в возрасте около трех лет, уже шесть месяцев прохо­дила анализ. Она как раз переживала фазу, в которой была настроена по отноше­нию ко мне очень враждебно — отчасти потому, что я была взрослой, отчасти пото­му, что я могла делать вещи, которые она делать не могла, но прежде всего потому, что я имела возможность ее анализировать. Она часто пыталась этот факт попросту отрицать, обращаясь со мной крайне пренебрежительно и высокомерно. Однажды она вошла во врачебный кабинет с видом маленькой знатной дамы; она снисходи­тельно окинула взглядом комнату, вела себя, словно начальник, и приказала мне по­есть и помыться. Она говорила несколько необычно, в ее речи можно было узнать иностранный акцент. Лиза насмешливо взглянула на меня, поскольку я, очевидно, не была способна быстро выполнить то, что она поручила. Исходя из того, как она себя вела и говорила (у меня самой, когда я говорю по-английски, есть иностранный акцент), я попыталась дать интерпретацию, что она изображала меня. Лиза не по­зволила мне закончить; она прервала меня и неожиданно ударила по лицу. Мне ста­ло ясно, что она не только изображала меня, но и не желала, чтобы этот факт ей разъясняли. Она воспринимала себя как меня, а меня — как ребенка. Сказав ей, кого она изображала, я напомнила ей, что она была ребенком, а это ей не понрави­лось. Таким образом, она обходилась со мной, как с ребенком, причем с довольно глупым и неумелым, который вообще не знает, кто он такой. Проекция Лизы на меня была столь интенсивной, что она сама чуть ли не полностью воспринимала себя, как меня. А я была этим ребенком; здесь произошла инверсия, и она была мною, взрослой, матерью. Эта проекция произошла в состоянии гнева; ребенок не хотел осознавать различие между мной как ее аналитиком (ее матерью при переносе) и самой собой как ребенком. Поэтому она обижалась на меня из-за моих способно­стей. В проективной ситуации она воспринимала меня как злого ребенка, к которо­му нркно быть строгим и наказывать. Ее манера поведения «как взрослой» отражала не мою манеру поведения или ее настоящей матери, а была окрашена ее собствен­ной яростью. Мы здесь сталкиваемся с очень важным последствием проективной идентификации: субъект и объект теряют свои собственные характеристики.

В следующем примере речь пойдет о взрослом пациенте, который использует проективную идентификацию для преодоления своего страха разлуки. После трех месяцев терапии пациент К. не проявил почти никакой реакции на свой первый перерыв в анализе. Он сказал, что этот перерыв не имел для него никакого значения, разве что он несколько изменил его распорядок дня.

Его жизнь в этот период была полна событиями: во время этого перерыва дол­жен был появиться на свет его второй ребенок. К нему в гости приезжали из-за океа­на друзья; чтобы помогать, приехала теща.

Когда мы с ним снова встретились после перерыва, он производил впечатление очень закрытого человека и жаловался на трудности, связанные с возвращением к аналитической работе. Все было проговорено, и тем не менее он чувствовал себя депрессивным и подавленным, словно переживал антиклимакс. Однако такое на­строение сохранялось лишь короткое время, затем он неожиданно просиял, вспом­нив, что перед перерывом забыл мне сообщить о том, что после следующего заня­тия он будет вынужден пропустить неделю анализа, поскольку должен принять участие в крайне важной деловой конференции. Я не буду здесь подробно рассказы­вать об этих двух сеансах и лишь вкратце скажу, что все его поведение, казалось, было направлено на то, чтобы защититься от чувства депрессии и подавленности, и он пытался сделать это точно так же, как перед рождественскими каникулами, когда отмахнулся от анализа как от чего-то незначительного, представив свою кон­ференцию как крайне важное событие. По возвращении он в нескольких словах рас­сказал о конференции, и выяснилось, что это была даже не деловая конференция, а совершенно обычные учебные курсы, какие он уже не раз посещал. Разумеется, он с самого начала знал, что речь шла об учебных курсах; но в его голове они нача­ли постепенно представать в такой форме, что в конце концов он и сам уверился в их значении. После этого К. рассказал о своем сне, приснившемся прошлой ночью, который его сильно взволновал. Ему снилось, что он находится в каком-то доме, и как только он переступил через порог, дверь за ним захлопнулась, и он оказался заперт. Дом представлялся ему очень большим и окруженным высокими стенами. Территория была опасной, холодной и пустынной, там было много камней и песка. Тот факт, что он оказался заперт, К. связал с ощущением тюрьмы в самом себе и депрессией. Местность была ему незнакома, и тем не менее он был поражен ее безотрадностью. Он почему-то почувствовал себя ответственным за то, что был заперт. Давая интерпретацию, я сказала пациенту, что его ощущение себя запертым, участие в конференции и обусловленный ею пропуск аналитических сеансов явля­ются попыткой поместить меня в свои собственные чувства, связанные с разлукой со мной — теперь и во время рождественских каникул. Эта разлука воспринималась им как болезненная и направленная против него, однако вначале от попытался от­рицать эти ощущения, переключившись на все те важные события, которые с ним произошли, и по возможности представив анализ как нечто второстепенное; этот метод, однако, успеха все же не имел, и он попытался использовать отыгрыва­ние. Пропустив анализ и представив маловажные учебные курсы в качестве крайне важной деловой конференции, он спроецировал на меня детскую часть самого себя, которая воспринимала разлуку как нечто болезненное и травмирующее. Но отныне эту боль должна была терпеть я, тогда как он удалился и вообразил себя очень важ­ным. Благодаря проекции на меня этих ощущений и детской части, которую он вос­принимал в себе, он пытался защититься от боли разлуки. И только после того, как боль прошла и он снова вернулся к анализу, пациент позволил проявиться этому факту в сознании. В этом отыгрывании присутствовал также агрессивный элемент, с помощью которого он наказывал меня за то, что я заставила его ждать, и благодаря которому он проявил власть надо мной, заставив меня ждать его.

Я уже отмечала, какую роль играет расщепление в проективной идентифика­ции и в упорядочивании психических содержаний; она может также проявиться

(как в вышеприведенном примере) на более поздней стадии и в таком случае быть направленной против объекта или против самого себя, причем как с защитной, так и с агрессивной целью. Таким образом, Я способно расщеплять само себя для предотвращения восприятия; проекция может затронуть объект, будучи бес­сознательно направленной на его разрушение, причем она, вероятно, воспри­нимается лишь фрагментарно или частично.

Как уже говорилось, в первые три-четыре месяца жизни восприятие ограниче­но. Ребенок склонен смешивать ощущения, возникающие в нем самом, с восприяти­ем матери или он вообще вряд ли осознает, откуда берутся его ощущения. Вследст­вие механизмов интроекции и вследствие проективной идентификации младенцу все кажется настоящим. Так, например, в обоих наших примерах с младенцами го­лод воспринимается не как