Geum.ru

Санкт-Петербург Издательство "азбука" 2001 Nesmrtelnost ё Milan Kundera, 1990 Перевод с чешского Нины Шульгиной Оформление Вадима Пожидаева

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   13   14   15   16   17   18   19   20   ...   62

ТЕЛО




I




У знаменитого художника Сальвадора Дали и у его жены Гала на старости

лет был ручной кролик; он жил с ними, ни на шаг не отходил от них, и они

очень его любили. Однажды им предстояла дальняя поездка, и они до поздней

ночи толковали о том, что делать с кроликом. Брать его с собой было

затруднительно, но невозможно было и оставить его: другим людям он не

доверял. На следующий день Гала приготовила обед, и Дали наслаждался

превосходной едой, правда, до той минуты, пока не догадался, что это

кроличье мясо. Он вскочил из-за стола и, бросившись в уборную, изверг в

унитаз любимого зверька, верного друга своих поздних дней. Зато Гала была

счастлива: тот, кого она любила, вошел в ее нутро, обласкал его и

претворился в тело своей хозяйки. Не было для нее более совершенного

наполнения любви, чем вобрать в себя любимого. По сравнению с этим единением

тел сексуальный акт представлялся ей забавной щекоткой.

Лора походила на Гала, Аньес - на Дали. Было немало людей, женщин и

мужчин, которых Аньес любила, но, если бы в силу некоей курьезной дого

воренности дружба с ними была обусловлена ее обязанностью следить за их

носом, заставляя их регулярно сморкаться, она предпочла бы остаться без

друзей. Лора, знавшая брезгливость сестры, нападала на нее: "Что значит

симпатия, какую ты испытываешь к тому или иному? Как ты можешь при этом

исключать тело? Разве человек, из которого ты вычтешь тело, все еще

человек?"

Да, Лора была как Гала: полностью отождествившись с собственным телом,

она чувствовала себя в нем как в превосходно обставленном жилище. И тело

было не только тем, что отражается в зеркале, самое ценное было внутри.

Поэтому названия внутренних органов тела и их процессов стали излюбленной

частью ее словаря. Когда она хотела сказать, до какого отчаяния вчера довел

ее любовник, она говорила: "Как только он ушел, меня вырвало". Несмотря на

то что она часто говорила о своей рвоте, Аньес была далеко не уверена, что

сестру вообще когда-нибудь рвало. Рвота была не ее правдой, а ее поэтическим

вымыслом: метафорой, лирическим образом боли и отвращения.

Однажды сестры отправились за покупками в магазин дамского белья, и

Аньес заметила, как Лора нежно гладит бюстгальтер, предложенный ей

продавщицей. То был один из тех моментов, когда Аньес осознавала, что их

различает с сестрой: для Аньес бюстгальтер относился к категории вещей,

призванных исправить некий телесный изъян, как, например, повязка, протез,

очки или кожаный ошейник, какой носят больные после повреждения шейных

позвонков. Бюстгальтер призван поддерживать нечто, что в силу неудачного

расчета оказалось тяжелее, чем предусматривалось, и посему должно быть

укреплено дополнительно, примерно так, как подпирают в плохо сооруженных

постройках балконы, чтобы не рухнули. Иными словами: бюстгальтер

обнаруживает техническую стать женского тела.

Аньес завидовала Полю: он живет, не осознавая постоянно, что у него

есть тело. Вдыхает, выдыхает, легкие работают у него как большие

автоматизированные мехи, так воспринимает он и свое тело: охот но забывает о

нем. Даже о своих телесных тяготах он не говорит никогда, причем вовсе не из

скромности, а скорее из какого-то тщеславного стремления к элегантности, ибо

болезнь - несовершенство, за которое бывает стыдно. Он долгие годы страдал

от язвы желудка, но Аньес узнала об этом лишь в тот день, когда "скорая"

увезла его в больницу со страшным приступом, случившимся сразу же после

того, как он выступил на суде с драматичной защитительной речью. Это

тщеславие было, конечно, смешным, но оно, скорее, умиляло Аньес и вызывало

чуть ли не зависть к Полю.

Хотя Поль, по всей вероятности, был тщеславен сверх меры, все же,

думала Аньес, его позиция раскрывает разницу между мужской и женской

участью: женщина гораздо больше времени занята раз говорами о своих телесных

сложностях; ей не дано беззаботно забыть о своем теле. Начинается это с шока

первого кровотечения; тело вдруг тут как тут, и она стоит перед ним, словно

механик, которому поручено следить за работой небольшой фабрики: каждый

месяц менять тампоны, глотать порошки, застегивать бюстгальтер, быть готовой

к производству. Аньес с завистью смотрела на старых мужчин; ей казалось, что

старятся они по-иному: тело ее отца постепенно превращалось в свою

собственную тень, теряло свою материальность, оставаясь на свете лишь в виде

одной небрежно воплощенной души. Напро тив же, чем больше тело женщины

становится ненужным, тем больше превращается в тело: грузное и

обременительное; оно похоже на старую, обреченную на слом мануфактуру, при

которой женское "я" обя зано до самого конца оставаться в качестве сторожа.

Что может изменить отношение Аньес к телу? Лишь миг возбуждения.

Возбуждение - быстролетное искупление тела. Но и тут Лора не согласилась бы

с ней. Миг искупления? Как это, миг? Для Лоры тело было сексуальным

изначально, априорно, непрестанно и целиком, по своей сути. Любить

кого-нибудь для нее означало: принести ему тело, дать ему тело, тело с

головы до пят, такое, какое оно есть, снаружи и изнутри, с его временем, что

исподволь разрушает его.

Для Аньес тело не было сексуальным. Оно становилось таким лишь в

краткие, редкостные мгновения, когда миг возбуждения осиял его нереальным,

искусственным отсветом и делал желанным и прекрасным. И пожалуй, именно

потому Аньес была, хотя вряд ли кто знал об этом, одержима телесной любовью,

тянулась к ней, ибо без нее не было бы уж никакого запасного выхода из

убожества тела и все было бы потеряно. Когда она любила, ее глаза всегда

были открыты, и, если поблизости случалось зеркало, она смотрела на себя: ее

тело в эти минуты казалось ей залитым светом.

Но смотреть на собственное тело, залитое светом, - предательская игра.

Однажды, отдаваясь любовнику, Аньес увидела некоторые изъяны своего тела, не

замеченные при последней встрече (она встре чалась с любовником не чаще

одного-двух раз в год в большом парижском анонимном отеле), и не могла

оторвать взгляда: она не видела любовника, не видела их совокупляющихся тел,

она видела лишь старость, уже начавшую вгрызаться в нее. Возбуждение

мгновенно улетучилось, а она, закрыв глаза, убыстрила движения любви, чтобы

тем самым не дать партнеру прочесть ее мысли: в эту минуту она решила, что

сошлась с ним в последний раз. Она вдруг почувствовала себя бессильной и

затосковала по супружеской постели; затосковала по супружеской постели,

словно по утешению, словно по тихой затемненной гавани.