Артур Таболов. Водяра
| Вид материала | Документы |
- Екатерина Ткачева, 265.04kb.
- Артур Конан Дойл. Собака Баскервилей, 2272.32kb.
- Прощай, Артур – гроза Востока! Драма Предисловие, 529.53kb.
- Авалон Артур – Змеиная сила Перевод А. Ригина, 3086.89kb.
- Джером Клапка Джером. Трое на четырех колесах Артур Конан Дойл. Собака Баскервилей, 1265.76kb.
- Вконце XIX века Артур Уэйт писал, что все, что касается происхождения "Магии Арбателя",, 423.89kb.
- Артур Шопенгауэр. Размышления о государстве, политике и праве (фрагменты Сочинений), 509.28kb.
- Оганесян Артур Мартунович Новочерк 904-508-7668 18. 01. 61 Пушилов Алексей Юрьевич, 70.13kb.
- Де Гобино, Жозеф Артур, 4751.19kb.
- Артур Шопенгауэр. Афоризмы житейской мудрости, 2893.06kb.
IV
Успех оперативных мероприятий определяется скрытностью подготовительной
работы. Любая утечка информации может свести все сделанное на нет. Поэтому
на совещании следственной группы, на которое майор пригласил Панкратова не
без тайной мысли показать, как быстро и четко он умеет работать, была решено
не ставить в известность о начатом деле даже самого хозяина завода,
выпускающего водку "Дорохово". В его окружении мог оказаться человек,
связанный с теневыми дельцами. Недаром же подделывали именно эту водку,
неслучайно была известна типография, где обычно печатали этикетки, да и
поставляли "паленку" в те же торговые точки, что и настоящую водку. Фамилия
владельца, Хаджаев, казалась Панкратову знакомой, но сколько он ни рылся в
памяти, ничего не вспомнилось.
Оперативники майора умели работать. Они допросили владельцев палаток,
где люди Хаджаева обнаружили фальшивую водку, один из продавцов записал
номер фуры, на которой последний раз привозили "паленку". Нашли хозяина
фуры, он жил в деревне под Рузой и промышлял перевозкой грузов. Поздно
вечером под видом бандитов оперативники перехватили и допросили водителя, до
смерти его перепугав. Но своего добились: он показал дорогу к заводу, где
получал водку.
Завод находился на окраине Одинцово на старой автобазе, принадлежавшей
строительному тресту и заброшенной, когда трест прекратил свое
существование, не выдержав напора новых времен. Во дворе ржавело несколько
грузовиков, разукомплектованных, на спущенных скатах, без лобовых стекол. На
подъездных путях с заросшими бурьяном шпалами стояло четыре цистерны с
надписями "Серная кислота". В них вполне мог быть спирт. Ремонтные боксы и
мастерские казались безжизненными, но какая-то жизнь в них была. Раз в день
в ворота автобазы въезжал фургон с флягами, похожими на молочные, с мешками
белых батонов. Какие-то люди появлялись из цеха, под присмотром охраны,
крепких молодых людей в камуфляже, вооруженных карабинами "Сайга", вносили
фляги и хлеб внутрь, через час - полтора возвращали фляги уже пустыми,
фургон уезжал. Еда. Человек на тридцать - сорок, прикинули оперативники,
ведущие наружное наблюдение. Никаких других машин на территорию базы не
заезжало, из чего можно было заключить, что водки еще не сделано в
достаточном количестве.
Майор, оценив обстановку, принял решение: ждать, пока не появятся фуры,
чтобы разом вывезти все водку. Они должны были появиться со дня на день или
даже с часу на час.
V
В тот вечер, когда майор и его оперативники, замаскировавшись в жидком
подмосковном подлеске, вели наблюдение за пустой дорогой, ведущей к пустой
автобазе, а два взвода омоновцев привычно дремали в автобусах, загнанных в
ложбину неподалеку, Панкратов на своем "Фольксвагене" терпеливо пробивался
через уличные пробки, чтобы успеть к семи вечера в выставочный зал на
Варшавском шоссе, где должен был состояться вернисаж группы современных
художников "Новые реалисты", про который жена прожужжала ему все уши.
Людмила сидела рядом, тоненькая, в белом комбинезоне, какие в этом
сезоне снова вошли в моду, юная от предвкушения встречи с искусством, с
людьми, для которых искусство, как и для нее, не прилагается к жизни подобно
десерту к будничному обеду, а является самой сутью жизни, единственным
оправданием пошлости политики, ублюдочного телевидения, пустословия
экономических дискуссий. Она была убеждена, что искусство - это единственная
ниточка, которая удерживает мир от безвозвратного скатывания в болото
безудержного потребления, порождающего войны, терроризм и все мерзости
современной цивилизации.
Панкратов соглашался с тем, что есть что-то такое, невещественное, что
во все времена позволяло людям оставаться людьми, но очень он сомневался,
что это то, что жена называла искусством - литературные чтения, где пожилые
поэты и прозаики бубнили что-то до зубной боли знакомое, а молодежь
беззастенчиво сыпала матом, театральные постановки, где под нагромождением
трюков, призванных свидетельствовать о гениальности режиссеров, с трудом
угадывался смысл даже хорошо известных, классических пьес, выставки молодых
и не очень молодых гениев, обязательно бородатых, которых объединяло словно
бы нарочитое неумение рисовать.
Скорее уж это был бизнес. Бизнес как социальное творчество, вовлекающее
в свою орбиту людей, извлекающее из них малейшее из умений и обращающих его
на общую пользу. Даже такой сомнительный с моральной точки зрения бизнес,
как водка, был все-таки реальным делом, помогающим людям жить, чего о
современном искусстве никак не скажешь. Панкратов держал эти мысли при себе,
чтобы не вовлекать жену в бесплодные споры, которые обычно кончались
взаимным раздражением.
"Новые реалисты", по словам Людмилы, пользовались растущей
популярностью в Европе и в США. В последние годы жили и работали больше в
Роттердаме, чем в Москве, выставлялись обычно в школе Баухауз. За их
картинами в стиле low-tek гонялись продвинутые коллекционеры, а две работы
основателя и идеолога группы, художника Федора Сухова, недавно приобрел
музей Гугенхейма, что, как понял Панкратов, в этом мире является знаком
качества, высшей формой признания. В Москве "Новые реалисты" выставляются
редко, попасть на их вернисажи удается не всякому, только истинным ценителям
современной живописи, опоздать к открытию было бы несусветной глупостью, а
это непременно случится, если Панкратов будет тащиться, как пенсионер на
раздолбанном "Москвиче". Неужели нельзя быстрее, хоть немного?! Ну,
миленький, Панкратов, поднажми. Пожалуйста!..
Выставочный зал занимал весь первый этаж огромного, чем-то похожего на
океанской лайнер, дома на Варшавке, в глубине квартала. Все тротуары были
заставлены дорогими машинами, возле некоторых покуривали водители, из чего
Панкратов заключил, что истинные ценители современной живописи народ далеко
не бедный. Они все-таки опоздали, ненадолго, минут на двадцать. Но когда
один из охранников, прилично одетый молодой человек ввел их
в полутемный зал, вежливо предупредив, что фотографировать запрещено,
действо уже шло.
Панкратов ожидал какого-нибудь фокуса, без фокуса, именуемого
перфомансом, не обходилась ни одна выставка, но то, что он увидел, огорошило
его. На середине просторного зала, огражденного музейными бархатными
канатами, за которыми толпились гости, стояла деревянная плаха, на каких
мясники разделывают туши. На скамейке перед ней сидел бородатый мужик с
мощными руками, из одежды на нем был только кожаный фартук и узкая кожаная
лента на лбу, как у русских мастеровых, придерживающая длинные седоватые
волосы. В правой руке он держал тяжелый мясницкий топор с ржавым лезвием,
другой рукой доставал из большой металлической сетки белых куриц,
равнодушным движением отрубал им головы и бросал перед плахой.
Обезглавленные курицы метались по залу с хлещущей из горла кровью, пока не
затихали на мраморных плитах. А на плаху уже, слабо трепыхаясь, ложилась
новая жертва.
- Сухов, это сам Сухов, это он! - прошептала Лариса, судорожно
вцепившись в локоть Панкратова. - Как хорошо, что мы успели!
Глаза у нее возбужденно блестели, она была близка к обмороку от
восторга перед явлением современного искусства, о котором долго будет
говорить вся Москва.
Пространство зала не было пустым. Привыкнув к полумраку, Панкратов
разглядел несколько фигур, расположившихся на залитых кровью мраморных
плитах в свободных позах, как загорающие на нудистском пляже: четверо мужчин
и две женщины. Сравнение с нудистским пляжем сразу пришло ему в голову,
потому что все они были совершенно голые. Мужчины и женщины не первой
молодости не отличались стройностью фигур: бороды и пивные животы у мужчин,
бесформенные груди у женщин. Обилие крови их не смущало, время от времени
они меняли позы, как бы специально вываливались в крови. Все это
сопровождалось однообразными звуками балалайки, как будто бы кто-то, освоив
всего три аккорда, повторяет и повторяет их с упорством идиота. Играли
где-то позади Сухова с его плахой, но кто - было не разглядеть из-за
темноты.
Куриц в клетке становилось все меньше, их обезглавленных тушек и крови
на мраморных плитах все больше. Действо, утратив ошеломление новизны, начало
пробуксовывать. Гости зашевелились, стали переговариваться, как зрители на
потерявшем динамичность спектакле.
- По-моему, я знаю, кто эти - на полу, - поделился Панкратов с женой
посетившей его мыслью.
- Кто? - живо отозвалась она.
- Сами "Новые реалисты". Нет? На моделей они не похожи. А кому, кроме
них, охота валяться голыми в куриной кровище?
- О господи, Панкратов! Ты начал разбираться в современном искусстве!
- Боже сохрани. Это мне не по зубам. Просто случайно пришло в голову.
"От скуки", - хотел добавить он, но сдержался, что не разрушать ее
восторженно-праздничного настроения.
Наконец, последняя курица легла на алтарь искусства, Сухов воткнул
топор в плаху, поднялся во весь рост и трижды хлопнул над головой. Балалайка
зазвучала медленнее и как бы торжественно. "Новые реалисты" встали в круг,
впустили в него Сухова, положили друг другу руки на плечи и двинулись в
странном ритуальном танце сначала в одну сторону, потом в другую,
демонстрируя зрителям шесть перемазанных кровью спин и задниц, и одну белую,
самого Сухова. Перед каждой сменой направления они приостанавливались, разом
выдыхали "Ух" и продолжали движение.
Балалайка смолкла. "Новые реалисты" разомкнули круг и стали
аплодировать, как артисты, вызывающие на поклоны режиссера. Вспыхнул
прожектор. В его луче возникла белая женская фигура с балалайкой,
обнаженная, с маленькой грудью, хрупкими плечами, с распущенными волосами
цвета спелой пшеницы, с лицом холодной ослепительной красоты, соскользнула с
возвышения и двинулась к центру зала, обходя невидимые препятствия. Она не
шла, а будто бы плыла по воздуху без всяких усилий, подняв лицо, как слепая.
Балалайка, которую она держала за гриф, мешала ей своей вещностью, грубой
реальностью, ей мешала бы любая одежда, если бы она была, она могла
существовать только так, как существовала, явившись из темноты: бесплотная и
совершенная в каждом изгибе тела, непостижимая, как хорал, ворвавшийся в
городской шум.
Снизойдя в безобразную реальность крови и уродливых голых тел, она
освободилась от балалайки и поднялась на плаху - вознеслась как бы сама
собой, не приложив к движению никаких усилий. Постояла с запрокинутым лицом,
как слепая, потом одарила всех жгучей зеленью глаз и обозначила поклон.
Гости отозвались дружными аплодисментами.
Свет погас. А когда снова зажегся, на пространстве зала никого не было,
лишь белели куриные тушки, изредка содрогаясь в последних конвульсиях.
Перфоманс закончился, гости потянулись в соседний зал, обмениваясь
впечатлениями.
- Нет, он гений, просто гений, не спорь, - возбужденно говорила жена,
хотя Панкратов и не собирался спорить. - Превратить шлюху в богиню - это
надо уметь!
- Шлюху? - переспросил он.
- Блядь, если тебе так понятнее. Это Лариса Ржевская. Она переспала со
всей Москвой, для нее это ничего не значит. Говорят, она фригидна, как
мороженая треска. Но мужчины от нее сходят с ума. Вот странно, да? Бедный
Сухов, она и его бросит. Тебе понравился перфоманс? Вижу, впечатлил. О чем
ты думаешь?
- О том, куда потом денут куриц.
- Кур, - поправила она.
- Кур. Выбросят? Жалко, их там штук двадцать.
- Панкратов, ты неисправим!..
В соседнем зале он рассмотрел публику. Гостей было человек сто. Многие
во фраках, женщины в вечерних платьях. Иностранцы выделялись в толпе
ошарашенным видом, который произвело на них зрелище. Было много модно одетых
дам бальзаковского возраста, отдаленно знакомых Панкратову, немолодых мужчин
с вкрадчивыми повадками педиков. Это были завсегдатаи художественных
тусовок, определяющих мнение "всей Москвы". Людмила сразу отыскала своих,
они сбились в стайку, защебетали о лау-теке, нуво арте, школе Баухауз.
Предоставленный самому себе Панкратов отправился бродить по залам,
открывшимся для публики.
В современной живописи он не понимал ничего и давно уже оставил попытки
разобраться. "Новые реалисты" показались ему чем-то сто раз виденным: то же
кричащее буйство красок, изломанные фигуры людей и домов, то же подчеркнутое
неумение рисовать. Художники и художницы успели смыть себя кровь и одеться,
они встречали гостей каждый в своем зале и объясняли желающим особенности
своего творческого метода и концепцию картин. Некоторые, к удивлению
Панкратова, рисовать все же умели, он обнаружил несколько натюрмортов и
пейзажей, выполненных в традиционной манере, вполне понятных.
- На Западе сейчас хорошо покупают салонную живопись, - объяснила
Людмила, отыскавшая Панкратова в толпе. - Вот и пишут, жить-то надо.
Она постоянно здоровалась со знакомыми, знакомила их с мужем. Как
подозревал Панкратов - не в первый раз, со многими он знакомился раньше на
таких же сборищах, но сразу о них забывал, как забывали и о нем. Налетел
долговязый рыжий парень в джинсах и красном пиджаке с шейным платком вместо
галстука, шумно расцеловался с Людмилой.
- Сто лет тебя не видел! Цветешь! Как тебе Сухов? Играет с огнем.
Доиграется, Лариса никому даром не проходила!
- Познакомься, это мой муж, - представила она Панкратова. - А это Гоша,
самый пронырливый репортер светской хроники из "МК-бульвара".
- Выше, бери выше, - весело возразил Гоша. - Ушел я из "МК". Ну их к
черту, надоели.
- Да ну? Где же ты сейчас?
- Скажу - не поверишь. Пресс-секретарь у одного крупного дельца,
водочного короля. Водка "Дорохово", слышали?
Людмила вопросительно посмотрела на мужа, Панкратов кивнул.
- Пробовали?
- Не пришлось.
- Рекомендую. Приличная выпивка, если не подделка. И вполне
демократичная по цене. Вот его я и приобщаю его к культурной жизни столицы.
А сколько он мне платит, не скажу, все равно не поверите.
- Приобщается? - спросила Людмила.
- С трудом. Хотя очень старается. Знаешь, что он спросил после
перфоманса? Куда они потом кур девают.
Людмила засмеялась:
- То же самое, почти слово в слово, сказал мой муж.
- Да? Нужно их познакомить, они найдут общий язык. Обязательно
познакомлю. Потом, после аукциона, - пообещал Гоша и скрылся в толпе.
В последнем зале были развешены картины основателя и идеолога "Новых
реалистов" Федора Сухова. Сам Сухов, в черной вязаной фуфайке на голое тело
стоял, набычась, у стены и с неприязнью, как казалось, разглядывал
посетителей, осматривающих экспозицию. У одной из картин движение публики
замедлялось. Панкратов подошел. Это был портрет молодой женщины - той, что
так эффектно появилась в финале перфоманса. Зеленое шелковое платье на
бретельках оставляло открытым белые плечи, слабые, беззащитные, волосы были
собраны на затылке тяжелым золотым узлом, глаза полузакрыты, но от них
словно бы исходило зеленое свечение такой пронзительности и бесстыдства, что
невольно хотелось отвести взгляд как от чего-то сокровенного, запретного.
"Портрет подруги художника".
Люди перед портретом менялись, лишь один человек как встал перед
холстом, так и стоял, будто загипнотизированный колдовской магией взгляда.
Он был высокий, во фраке, ладно сидящем на его стройной фигуре, с сединой на
висках, с правильными чертами высокомерного лица. Возле него крутился Гоша,
из чего Панкратов заключил, что это и есть водочный король, интересующийся
культурной жизнью Москвы.
И только тут Панкратов его узнал. Ну, правильно! Водка "Дорохово".
Хаджаев. Ну, конечно же, Алихан Хаджаев, давний знакомый по Киеву и Осетии.
Вот так встреча! Но как он оказался в Москве?
Панкратов хотел подойти к нему, но звонок известил о начале аукциона, и
вся толпа перетекла в зал.
Аукционист, вальяжный лысый господин в золотых очках, будто бы куда-то
спешил и вел торги со стремительностью футбольного комментатора,
описывающего острые ситуации у ворот. Салонная живопись ушла быстро, по
две-три тысячи долларов, покупали ее иностранцы. Концептуальные картины
торговались с трудом, продвинутых коллекционеров, охочих до "Новых
реалистов", оказалось немного. Четыре с половиной тысячи долларов за холст
метр на два - максимум, что аукционисту удалось выжать из зала. Остальные
шедевры шли и того меньше, а некоторые пришлось снять с торгов, потому что
авторы самоуверенно заломили неподъемные цены. Наконец служащие установили
на подиуме очередной лот, аукционист объявил:
- "Портрет подруги художника". Холст, масло. Автор Федор Сухов.
Стартовая цена - пять тысяч долларов. Поверьте, это совсем недорого, потому
что...
- Шесть, - сразу перебили из зала.
- Шесть, спасибо. Такого Сухова мы еще не видели...
- Семь.
- Семь, господин справа... "Новые реалисты" открывают новую эру в
современной живописи... Восемь, дама в третьем ряду... Десять? Я не
ослышался? Десять, прямо, спасибо. Десять тысяч - раз... Одиннадцать,
справа. Приятно иметь дело с настоящими знатоками... Двенадцать, господин
прямо. Правильное решение, деньги преходящи, искусство вечно... Двенадцать с
половиной, дама в пятом ряду... Тринадцать? Господин прямо, тринадцать?
Браво. Тринадцать тысяч - раз, тринадцать тысяч - два...
Сбоку поднялся рыжий Гоша и помахал рукой, привлекая внимание
аукциониста.
- Гоша, вы хотите что-то сказать?
- Тридцать.
- Тридцать тысяч? Я вас правильно понял?
- Правильно.
- У вашего поручителя прекрасный вкус, поздравляю. Тридцать тысяч -
раз. Тридцать тысяч - два... Даже мне трудно расставаться с этим шедевром...
Тридцать тысяч - три. Продано!..
К концу аукциона в зале, где происходил перфоманс, был уже наведен
порядок и накрыты столы с фуршетом. Оголодавшие гости, оживленно обмениваясь
впечатлениями, набросились на закуски и выпивку, шампанское и виски, заранее
налитые в бокалы и тяжелые хрустальные стаканы. Шампанского на три четверти
в каждом сосуде, виски на донышке. По общему мнению, вернисаж удался. Всех
интересовало, для кого Гоша купил "Портрет подруги художника". Но он только
ухмылялся и налегал на выпивку. Когда в зале появился Федор Сухов, его
встретили аплодисментами, как героя дня. С ним была и подруга художника - в
таком же зеленом шелковом платье, что и на портрете, легком, коротком, не
прикрывающим колени, отчего казалось, что ей холодно в тонких чулках и
босоножках на высоком каблуке. Зеленый газовый шарф прикрывал белые плечи,
золотой узел волос своей тяжестью как бы запрокидывал голову, потому
создавалось впечатление, что она смотрит на всех свысока, полуприкрыв глаза,
как змея.
Не отвечая на приветствия, Сухов пробрался к столу с выпивкой, под
осуждающим взглядом официанта слил в стакан виски из четырех стаканов,
сыпанул льда из хрустальной вазы и не оторвался от стакана, пока не высосал
все досуха, до льда.
- Ты много пьешь, - проговорила она равнодушно.
- А, плевать. У меня такое чувство, что сегодня я продал своего
ребенка.
- Что за беда? Нарисуешь еще. Я у тебя всегда под рукой.
- Нарисую еще? - переспросил Сухов. - Ты совсем дура или
прикидываешься? Чтобы такое нарисовать, мало иметь тебя под рукой. Нужно
кое-что еще.
- Что?
- Бог!..
Панкратов и Людмила, ставшие невольными свидетелями этого разговора,
переглянусь.
Возник Гоша, заметно навеселе, закричал:
- Федор, ты гений! Лариска, ты чудо! Пойдемте, познакомлю вас с психом,
который купил картинку. Пойдемте, пойдемте!
Подтащил к Алихану, стоявшему в сторонке с бокалом шампанского,
представил:
- Шеф, это гениальный художник Сухов. А это его модель, Лариса
Ржевская, самая загадочная женщина Москвы. Прошу любить!
Алихан сдержанно поклонился:
- Рад познакомиться.
Не подавая руки, Лариса скользнула по нему безучастным взглядом.
- Это вы купили мой портрет? Очень мило.
И повернулась к Сухову:
- Поехали домой. Я устала.
Гоша уставился ей вслед.
- Сука, - сказал он. - Но хороша.
- Давайте, Георгий, договоримся, - вежливо предложил Алихан. - Если вы
еще раз напьетесь в моем присутствии, я вас уволю. Не забывайте, вы на
работе.
- Да будет вам строить из себя моралиста! - нахально отмахнулся Гоша. -
Тот, кто делает водку, не должен бороться с пьянством. Так недолго и
разориться. Лучше давайте я познакомлю вас с человеком, которого волнует тот
же вопрос, что и вас, - предложил он, заметив Панкратова.
- Какой вопрос?
- Куда девают дохлых кур после вернисажа.
- Куда?
- Вот об этом вы и поговорите.
- Здравствуйте, Алихан, - сказал, подходя, Панкратов. - Не узнаете?
- Здравствуйте, Михаил Юрьевич. Почему не узнаю? Я вас сразу узнал.
Хотел подойти, но вы с дамой...
- Это моя жена. Познакомься, Люся. С Алиханом у нас были общие дела в
Осетии.
- Так вы знакомы! - разочарованно протянул Гоша. - Вы тоже делаете
водку?
- Нет, я ее пью, - усмехнулся Панкратов. - А я вас не сразу узнал, -
продолжал он, обращаясь к Алихану. - Хотя и должен был. Никак не ожидал
увидеть вас в Москве, да еще в таком месте. Что заставляет вас тратить на
это время?
- И деньги, - подсказала Людмила.
Алихан сдержанно улыбнулся:
- Ну как, интересно.
- Вот, человеку интересно, - укорила Людмила мужа. - А тебя силой
приходится тащить из дома!..
Звонок мобильника заставил Панкратова извиниться и выйти в вестибюль.
- Слушаю.
Звонил майор из засады под Одинцово:
- Докладываю. Только что на автобазу въехали три фуры. Дадим
загрузиться и будем брать. Не хотите поприсутствовать?
- Хочу.
- Тогда приезжайте. Вы сейчас где?
- На Варшавке.
- За час успеете. Подошлю "УАЗ" в Одинцово к посту ГИБДД. На повороте,
знаете? Он вас встретит. Жду. Конец связи.
Вернувшись в зал, Панкратов отвел Алихана в сторону:
- Через час ОМОН захватит подпольный завод, где подделывают вашу водку.
Я еду туда. Хотите со мной?
Алихан насторожился:
- Я ничего про это не знаю.
- По дороге расскажу. Едете?
- Да.
- Тогда быстро. Нужно еще поймать такси для Людмилы.
- Мой водитель отвезет. А Георгий проводит.
Узнав, что праздник неожиданно кончился, Людмила расстроилась:
- Ну вот, так всегда. Все дела, дела. А жить-то когда? Просто жить, а?
И хотя Панкратов не считал культурные мероприятия, подобные нынешнему
перфомансу, заслуживающий внимание частью жизни, относил их к пустым
развлечениям, к шелухе, его не оставляло ощущение, что этим вечером он
соприкоснулся с чем-то подлинным, глубинным.
Лариса Ржевская, самая загадочная женщина Москвы. Она не могла
принадлежать ни одному мужчине, такая женщина могла принадлежать только
всем. Да и не женщина она была - образ женщины, томительная сердечная боль
всех мужчин, от вожделеющего всех женщин мира мастурбирующего подростка до
глубокого старика, взволнованного внезапной мыслью, что в каждой женщине,
присутствовавшей в его жизни, было что-то от идеала. Было, было, не могло не
быть, просто он не сумел рассмотреть, оценить, задохнуться от восторга. А
теперь что ж, жизнь прошла, остались только воспоминания, ими и утешайся.