Иван Сергеевич Тургенев. Дворянское гнездо

Вид материала

Содержание

Реальные и бытовые источники "дворянского гнезда"

Подобный материал:

1 ... 41 42 43 44 45 46 47 48 49

РЕАЛЬНЫЕ И БЫТОВЫЕ ИСТОЧНИКИ "ДВОРЯНСКОГО ГНЕЗДА"

Рассказывая о том, как создавались основные художественные типы его

произведений, Тургенев неоднократно указывал (применительно к образам

Рудина, Кирсановых, Базарова, Потугина), что в основе этих образов почти

всегда находятся какие-либо реально существовавшие лица или отдельные черты

их характеров {См.: А. Г. Цейтлин. Мастерство Тургенева-романиста. "Сов.

писатель", М., 1958, стр. 92-98, 143-160.}. Подтверждением этих слов

писателя служат дошедшие до нас списки персонажей некоторых произведений с

авторскими пометами об их прототипах.

Свидетельств самого Тургенева о прототипах "Дворянского гнезда" не

сохранилось, как не сохранилось точных указаний об этих лицах и в мемуарной

литературе, но различные соображения по этому вопросу были высказаны в ряде

работ о Тургеневе - большей частью в связи с образом Лизы Калитиной. Одним

из признаков, по которым велись поиски прототипа, были обстоятельства

биографические: не часто случавшийся уход молодой девушки из благополучной

дворянской семьи в монастырь. В "Вестнике знания" в 1909 году была

опубликована статья Елены Штольдер "Схимница Макария (Лиза из романа

Тургенева "Дворянское гнездо")", в которой автор рассказывает о том, как она

"узнала из разговоров", что "все лица романа "Дворянское гнездо" не

вымышлены, а на самом деле жили", и посетила в Орле "дом и сад Калитиных, на

самом же деле Кологривовых". Далее автор сообщает одну из легендарных версий

о прототипе Лизы: "Немного спустя мне удалось напасть на след Лизы.

Постриглась она в Тульском монастыре, а через 15 лет переехала в Орловский".

Е. Штольдер посетила этот монастырь, но в то время схимница Макария (она же

Елизавета Кологрявова) ужо умерла - и автор статьи подробно описывает келью

умершей, приводя рассказы монахинь о подвижнической жизни отшельницы {См.

"Вестник знания", 1909, Э 4, стр. 597-600.}. Другая аналогия между жизненной

судьбой Лизы Калитиной и дальней родственницы Тургенева Елизаветы Шаховой,

одаренной поэтессы, которая, пережив несчастное любовное увлечение, в ранней

молодости ушла в монастырь, проводится в статье А. И. Белецкого "Тургенев и

русские писательницы 30-60-х гг." {Творч путь Т, Сб, стр. 139, 142-147. Ряд

дополнительных сведений о личности и судьбе Лизы Шаховой, заинтересовавшей

молодого Тургенева, содержится в статье М. П. Алексеева "Е. Шахова -

переводчица Мицкевича" в кн. "Адам Мицкевич в русской печати 1825-1855",

изд. АН СССР, М. - Л., 1957, стр. 498.}. Но автор далек от того, чтобы

считать Елизавету Шахову или других лиц со сходной биографией конкретным

прототипом Лизы Калитиной, образ которой, по мнению исследователя, "явился

итогом целого ряда этюдов, женской души". В той же работе указывается на

общность некоторых черт Лизы и Н. А. Герцен, которую хорошо знал Тургенев.

Подобные сопоставления, так же, как и установленное исследователями сходство

Лизы Калитиной с петербургской знакомой писателя, графиней Елизаветой

Егоровной Ламберт, служат источником для суждений о том, как отбирал и

творчески перерабатывал Тургенев подсказанный ему живой действительностью

материал.

Сходство Лизы с E. E. Ламберт, известной в великосветских кругах своей

религиозностью, строгостью нравственных принципов, интересом к философским

основам христианства, устанавливается по признаку интеллектуального и

духовного родства. В специальном исследовании на эту тему проф. А. Гранжар

{H. Granjаrd. Ivan Tourguenev, la comtesse Lambert et "Nid de seigneurs".

Paris, 1960, стр. 14 и след.} прослеживает историю отношений и переписки

Тургенева с E. E. Ламберт и приходит к справедливому выводу, что эта

женщина, связанная с писателем "симпатией чувств", по собственному его

выражению, и импонировавшая настроениям Тургенева в 1856-1857 гг., сыграла

некоторую роль в истории замысла "Дворянского гнезда". Письма самого

Тургенева к этой корреспондентке, исполненные элегической настроенности,

сожалений об уходящей молодости, размышлений о счастье, о любви, о долге,

напоминают внутренний мир Лаврецкого, а нравственные искания самой E. E.

Ламберт, известные нам по ее письмам, частично отразились в образе Лизы

Калитиной. Но исследователь преувеличил общее влияние E. E. Ламберт на

Тургенева, якобы стихийно стремившегося к христианству. Известная

прямолинейность выводов сказалась и в параллели между Лизой и гр. Ламберт

как ее прототипом {Этот вопрос обсуждался на расширенном заседании сектора

русской литературы Института мировой литературы АН СССР, где проф. А.

Гранжар выступил с докладом об основных положениях названной выше книги.

Отчет см. в журнале "Вопросы литературы", 1960, Э 12, стр. 242-243.}.

Принадлежавшая к высшей придворной аристократии, по самому образу жизни

чуждая русской простонародной стихии, гр. Ламберт весьма далека от

поэтической сущности образа Лизы Калитиной, от его национальных и

гражданских основ. Можно говорить лишь о каких-то отдельных штрихах,

увиденных Тургеневым в облике этой своей приятельницы, как и других

окружавших его женщин, и воплощенных писателем в цельном, едином,

собирательном образе его любимой героини.

Собирательным по существу является также образ Лаврецкого. Указывалось

на его сходство в отдельных биографических моментах с реально

существовавшими лицами, например, с Н. П. Огаревым {См.: Г. Доке. Огарев и

Тургенев. "Slavia", 1939, R. XVI, s. 1, стр. 79-94; здесь же приводятся

факты, указывающие на то, что прототипом жены Лаврецкого Варвары Павловны

является первая жена Н. П. Огарева - М. Л. Рославлева. М. Л. Рославлева и А.

Я. Панаева в качестве прототипов Варвары Павловны упоминались и ранее в

статье А. И. Белецкого "Тургенев и русские писательницы 30-60-х гг." (Творч

путь Т, Сб, стр. 136).}. Но во всех исследованиях в то же время отмечается,

что образ Лаврецкого вобрал в себя многие личные настроения самого Тургенева

и что повествование о нем изобилует автобиографическими деталями.

Рукопись романа расширяет наше представление об автобиографическом

характере некоторых подробностей повествования. Особенно показательны в этом

отношении страницы, посвященные истории рода Лаврецких и описанию жизни

героя до начала действия романа (главы VIII-XII). Глава о предках Лаврецкого

состоит из 26 страниц чернового, обильно правленного текста. Кроме

стилистических исправлений, обращают на себя внимание такие замены текста:

прадед Федора Ивановича Лаврецкого Андрей первоначально в рукописи всюду

назван Тимофеем (иногда Иваном, л. 46) и соответственно сын его - Петром

Тимофеевичем. Характерно, что эти имена встречаются и в родословной самого

Тургенева {См.: H. M. Гутьяр. Иван Сергеевич Тургенев. Юрьев, 1907, стр.

4-8. В поколенной росписи рода Лутовиновых встречается и самая фамилия

Лаврецких, в частности Мавра Ивановна Лаврецкая, ставшая женой Ивана

Андреевича Лутовинова (ИРЛИ, Р. 1, он. 29, Э 87, л. 92).}. В окончательном

тексте говорится, что родоначальник Лаврецкий выехал из Пруссии в княжение

Василия Темного и "был пожалован двумя стами четвертями земли". В автографе

первоначально была названа не Пруссия, а Венгерская земля {Родоначальник

Тургеневых выехал из Золотой орды также при Василии Темном (там же).}, а в

том месте, где должен был быть указан размер земельного надела, в рукописи

оставлено пустое место с многоточием - очевидно, Тургенев где-то собирался

уточнить цифру и сделал это позже, уже не в черновой рукописи.

В первоначальной редакции приводилось значительно больше подробностей

из семейной хроники Лаврецких, чем вошло в окончательный текст. В частности,

подробнее описывались, "страшные дела" Тимофея Лаврецкого и его сына Петра,

прадеда и деда героя - жестокие методы обучения дворовых мальчиков ремеслу,

картина оскудения некогда богатых хозяйств, произвол и беспутство поместных

прожигателей жизни (см. варианты к стр. 149, 152).

Многие детали этих описаний имеют автобиографический характер. В

литературе указывалось на черты сходства между образом деспота Андрея

Лаврецкого и братом деда Тургенева по материнской линии Алексея Ивановича

Лутовинова, между жизненной судьбой отца Лаврецкого Ивана Петровича и

деградировавшего вольтерьянца Ивана Ивановича Лутовинова {H. M. Гутьяр. Иван

Сергеевич Тургенев. Юрьев, 1907, стр. 13-15; ср. Т, СС, т. V, стр. 439.}.

Отзвуки семейных преданий о роде Лутовиновых встречаются и в других

произведениях Тургенева, например в рассказах "Три портрета" (1846), "Три

встречи" (1852), причем некоторые детали из жизни "людей екатерининского

времени" в этих рассказах сходны с описанием того же времени в "Дворянском

гнезде" (характеристика старого дома в Васильевском и фамильных портретов,

появившаяся в автографе романа в виде позднейшей вставки).

За счет автобиографического материала значительно расширен в автографе

текст в главе о воспитании молодого Лаврецкого. Так, вначале было сказано,

что единственными игрушками Феди в детстве были три картонные фигурки,

которые по воскресеньям разрешалось ему перекладывать с места на место. Во

втором варианте единственным развлечением маленького Феди было воскресное

посещение обедни (см. варианты чернового автографа к стр. 161, строки

15-32). Затем на полях появляется большая вставка о любимой книге Феди

Лаврецкого - "Эмблемы и символы" Максимовича-Амбодика, - книге, которую

читал и маленький Тургенев (см. ниже, стр. 507). Добавлена также на полях

сатирическая характеристика "системы" Ивана Петровича, при помощи которой он

хотел воспитать из сына спартанца (в автографе: "гражданина, спартанца" -

этот вариант не зачеркнут), и обобщение: ""Система" сбила с толку мальчика,

поселила путаницу в его голове, притиснула ее" (стр. 162-163, строки 18-4)

{В воспоминаниях о Тургеневе Н. А. Островской говорится, что, по признанию

самого писателя, изображая "спартанское" воспитание Лаврецкого, он изобразил

себя и своего отца (Т сб (Пиксанов), стр. 122). В письме Тургенева к П.

Виардо от 25 июня/7 июля 1858 г. сообщаются сведения о воспитании детей M.

H. Толстой, сходные с тем, о чем рассказано в "Дворянском гнезде". Тургенев

пишет: "Он <В. П. Толстой> проводил по отношению к ним систему сурового

обращения; он доставлял себе удовольствие воспитывать их на спартанский лад,

сам ведя образ жизни совершенно противоположный. Подобные вещи случаются

часто: люди таким образом доставляют себе удовольствие быть и порочными и

добродетельными - добродетельными за чужой счет" (Т, Письма, т. III, стр.

224 и 418).}.

Реальные жизненные впечатления, пережитые самим автором, преломились и

в описании местности, где происходит действие романа. "Дворянским гнездом"

называлось в Орле место расположения лучших барских усадеб, прилегавших к

обрывистому берегу реки Орлик {Н. Чернов. Литературные места Орловского

края. Изд. 2. Орел, 1961, стр. 19-20; автор ссылается на рассказ

"Несмертельный Голован" Н. С. Лескова, описавшего те же, что и Тургенев,

места над обрывом Орлика.}. В этой местности, над рекой, в конце Октябрьской

улицы (б. Дворянской), находится старинный дом, который известен среди

орловчан как "дом Калитиных". По свидетельству старожилов, Тургенев с

большой точностью описал в романе действительно существовавший в названной

местности дом и окружавший его большой сад {Н. Чернов. Литературные места

Орловского края. Изд. 2. Орел, 1961, стр. 19-20; ср.: "Орел". Материалы для

описания Орловской губернии. Изд. П. Александрова, Рига, 1903, стр. 34;

"Орловский вестник", 1913, Э 198 от 22 августа; И. А. Бунин. Повести.

Рассказы. Воспоминания. "Московский рабочий". М., 1961, стр. 347-348.}.

Хорошо знакомые ему края описал Тургенев и в тех главах романа, где

рассказывается о родовом имении Лаврецких - Васильевском. В своих

воспоминаниях о совместных охотах с Тургеневым летом 1858 г. А. А. Фет

указывает, что, как он достоверно знает, действие романа "Дворянское гнездо"

в той части, где говорится о Васильевском, "перенесено Тургеневым в Топки",

имение писателя в Малоархангельском уезде Орловской губернии. В романе

отразились реальные впечатления писателя от одной из таких поездок в Топки

вместе с Фетом: окрестный пейзаж, картина запустения старого дома, встреча с

крепостным слугой Антоном, церемония обеда и т. д. При этом автор

воспоминаний уточняет некоторые детали: "Описание старого флигеля, в котором

мы остановились, верное в тоне, весьма преувеличено пером романиста. По

раскрытии ставней, мухи действительно оказались напудренными мелом, но

никаких штофных диванов, высоких кресел и портретов я ее видал" {Фет, стр.

277-278.}.

Если учесть, что упоминаемое Фетом описание старинного барского быта -

мебель екатерининских времен, портреты предков и т д. - представляет в

автографе позднейшую вставку в текст, как и описание одичавшего сада,

старинных лип, небольшого пруда о чем нет никаких упоминаний в рассказе Фета

о Топках, то можно предположить, что Тургенев при последней отделке романа в

описании объединил Топки и свое любимое Спасское, с его поэтическим садом,

светлым прудом, липовой аллеей и домом, где висели родовые портреты и

сохранялась старинная фамильная мебель.

Не только Лаврецкого, но и других персонажей романа Тургенев наделил

чертами, которые представляли для него лично особый интерес. О личности

Михалевича с кругом его идеальных исканий уже говорилось выше. Особое место

занимает в романе фигура Лемма. Человек чистой души, он один из тех, кому

автор предоставил право обнажать нравственную сущность героев, судить их

судом совести. Значительна для Тургенева в собственная судьба Лемма.

Оторванный от родной почвы немец-музыкант, который по своей одаренности мог

бы стать в ряду великих композиторов своей родины, он становится жертвой

губительных для таланта обстоятельств. Страницы биографии Лемма (глава V)

вырабатывались в автографе с особой тщательностью: многие строки, фразы,

слова имеют по несколько вариантов. Варьируется возраст немца (год рождения

1796, затем 1798, затем 1790, в окончательном тексте - 1786), отыскиваются

наиболее выразительные портретные штрихи, в рассказе о бродячей жизни

музыканта отбираются наиболее характерные и вместе с тем трагические

подробности.

Отношение автора к Лемму отмечено высоким лиризмом. Лемм олицетворяет

для Тургенева любимейший вид искусства - музыку {См. об этом в работе М. П.

Алексеева "Тургенев и музыка", Киев, 1918, стр. 10-13.}. Образ Лемма

занимает особое место в эстетической системе писателя, поставившего перед

собой задачу сделать самую музыку объектом художественного изображения,

передать литературными средствами силу ее эмоционального воздействия.

Тургенев говорит об этом в письме к Л. Н. Толстому от 17/29 января 1858 г.,

отзываясь о его рассказе "Альберт" ("Музыкант"): "Мне странно, однако,

почему Некрасов забраковал "Музыканта"; что в нем ему не понравилось, сам ли

музыкант, возящееся ли с собою лицо? Боткин заметил, что в лице самого

музыканта недостает той привлекательной прелести, которая неразлучна с

художественной силой в человеке; может быть, он прав; и для того, чтобы

читатель почувствовал часть очарования, производимого музыкантом своими

звуками, нужно было автору не ограничиться одним высказыванием этого

очарованья" {Т, Письма, т. III, стр. 188.}.

Тургеневу хорошо был известен тип немца, учителя музыки - и по

собственным наблюдениям {А. Д. Галахов в своих воспоминаниях "Сороковые

годы", рассказывая о московских встречах Тургенева со Щепкиным, Садовским и

Шуйским, добавляет, что на эти встречи являлся "какой-то немец, может быть,

подлинник Лемма (в "Дворянском гнезде"), мастерски игравший на фортепьяно"

(Историч Вестн, 1892, Э 1, стр. 140).}, и по предшествующей русской

литературе { А. П. Степанов. Постоялый двор. СПб., 1835; М. С. Жукова. "Дача

на Петергофской дороге". - 03, 1845, т. 39, Э 4, отд. 1, стр. 255-326.}, но

в самой тональности повествования о Лемме сильнее всего сказались традиции

немецкой романтической литературы 20-30-х годов XIX века, широко

привлекавшей образную музыкальную стихию для психологической характеристики

героев {В этом смысле характерна "Музыкальная жизнь Иосифа Берглингера"

Ваккенродера в его книге "Об искусстве и художниках. Размышления отшельника,

любителя изящного", изд. Л. Тика, М., 1826 (в русском переводе С. П.

Шевырева, Н. А. Мельгунова, В. П. Титова). Вариации той же биографической

схемы имеются у Гофмана. См. примечания М. П. Алексеева к "Моцарту и

Сальери" в изд.: Пушкин. Полное собрание сочинений, АН СССР, т. VIL M.,

1935, стр. 539 и следующие.}. Усвоению этих традиций способствовало личное

пребывание писателя в 30-е годы в Германии, а также общение с русскими

шеллингианцами, пропагандировавшими в России немецкую романтическую

литературу - и прежде всего с известным меломаном и философом В. Ф.

Одоевским.

Неоднократно отмечалось, что "Дворянское гнездо" музыкально, как ни

одно из произведений Тургенева {А. И. Белецкий. В мастерской художника

слова. - В кн.: Вопросы психологии и теории творчества, вып. VIII, Харьков,

1923, стр. 245-246.}. В нем много говорится о музыке, и действующие лица

часто предстают перед читателем в момент музицирования - игры на фортепьяно,

пения. Отношением к музыке характеризуются многие персонажи - Лиза, Варвара

Павловна, Паншин и другие. Высокой музыкальностью отличается самый язык

романа, звукопись - важнейший элемент пейзажной лирики в "Дворянском

гнезде". Во всей этой многообразной музыкальной стихии композиционно

выделяется лирическая мелодия Лемма. Музыкальные композиции Лемма оттеняют

моменты высокого душевного напряжения героев, языком музыки Лемма

рассказывает Тургенев о любви Лаврецкого к Лизе. Эпизод вдохновенного

творческого взлета Лемма является кульминацией темы счастья в романе - темы,

вокруг которой организована вся идейная проблематика произведения.

Антиподом истинного артиста-неудачника является в романе образ

дилетанта Паншина. Основная функция этого персонажа в романе - типизация тех

кругов чиновного дворянства, которые наиболее далеки от народной жизни.

Сущность Паншина - его суетность, карьеризм, бездушие, эгоизм, его

поверхностное западничество и неверие в русский народ - раскрывается в

рассказе о его воспитании, в его отношениях с Лизой, с Варварой Павловной, с

Леммом, с Лаврецким, с людьми из народа (кучер). Эти страницы были созданы

Тургеневым уже на первом этапе работы над романом и не подверглись в

дальнейшем серьезной переработке. И только одна черта Паншина - его не

получившая развития одаренность, его дилетантизм - привлекла особое внимание

автора. Тургенев неоднократно переделывал текст в тех местах, где говорилось

об этой особенности Паншина. После слов: "Все ему далось: он мило пел, бойко

рисовал, писал стихи, весьма недурно играл на сцене" (в одном из вариантов

было еще "лепил статуэтки" - см. варианты Ч А к стр. 134, строки 10-11)

автор делает вставку на полях: "Правда, все это выходило у него

второстепенного достоинства, a la dillettante... но от этого именно оно и

имело успех". Этот текст автором зачеркнут и против него сделана помета:

"NB. Не после ли?". В окончательном тексте вещи своими именами называет не

автор, а Лемм (стр. 143, строка 35). Еще одна деталь, сатирически оттеняющая

духовное ничтожество Паншина-художника - рассказ о том, как он постоянно

рисовал один и тот же пейзаж, - добавлена писателем еще позднее, уже не в

автографе. Отношение самого Тургенева к дилетантизму высказано в

упоминавшемся выше письме Тургенева к Толстому от 17/29 января 1858 г.: "...

всякому человеку следует, не переставая быть человеком, быть специалистом;

специализм исключает дилетантизм <...> а дилетантом быть - значит быть

бессильным".

Упорно' искал "свою специальность", свое дело на земле (см. варианты ЧА

к стр. 172, строки 27-28) и Лаврецкий, нашедший его, как и Тургенев в конце

50-х годов, в заботах об устройстве крестьянского быта.

Несомненное воздействие на образную систему "Дворянского гнезда"

оказало творчество Пушкина, благоговение перед которым, по собственному

признанию Тургенева, наложило отпечаток на всю его деятельность {Об этом

говорится в письме Тургенева к А. И. Незеленову от 5/17 декабря 1882 г.

("Русский библиофил", 1911, Э 5, стр. 59).}. Вынашивая образ любимой своей

героини Лизы Калитиной, наделяя его прекрасными чертами русского

национального характера, - правдолюбием, близостью к народной жизни, особым

обаянием безыскусственной женственности, нравственной чистоты и силы,

Тургенев был близок к пушкинскому идеалу русской женщины, нашедшему

воплощение в образе Татьяны Лариной. Элементами пушкинской поэзии пронизана

тема любви в романе, самая ткань повествования, отдельные сюжетные ситуации

{См.: И. Эйгес. Значение Пушкина для творчества Тургенева. - "Литературная

учеба", 1940, Э 12, стр. 75; W. Ledniсki. The Nest of Gentlfolk and the

"Poetry of Marriage and the heart" в его книге: "Bits of Table Talk on

Pushkin, Mickiewicz, Goethe, Turgenev and Sienkiewicz", the Hague, 1956,

стр. 60-86.}.

Социальная проблематика "Дворянского гнезда" в соотношении с этическими

исканиями действующих лиц романа (размышления их о долге и счастье)

преемственно связана с теми же проблемами в повести Герцена "Долг прежде

всего" (1854). Эта повесть вышла вторым и дополненным изданием в 1857 году -

незадолго до того, как Тургенев, перед началом работы над "Дворянским

гнездом", посетил Герцена в Лондоне {По мнению А. С. Долинина, предки

Лаврецкого введены в роман "по образу и подобию" рода Столыгиных у Герцена,

в той же последовательности смен различных поколений и с той же целью -

вступления к рассказу о центральном герое. При этом указывается на

совпадение обстоятельств смерти Ивана Петровича Лаврецкого в "Дворянском

гнезде" и Льва Степановича Столыгина в повести Герцена (А. С. Долинин. О

книге В. А. Путинцева "Герценписатель". - Ученые записки Ленинградского

госуд. педагог, ин-та, 1954, т. IX, вып. 3, стр. 306).}.

Blog

Иван Сергеевич Тургенев. Дворянское гнездо

Содержание

РЕАЛЬНЫЕ И БЫТОВЫЕ ИСТОЧНИКИ "ДВОРЯНСКОГО ГНЕЗДА"