Высшая Школа Экономики- 56 с учебно-методический комплекс

Вид материала

Содержание

Формы рубежного контроля и структура итоговой оценки
Тематический план учебной дисциплины
Тема 1. Философия и литература
Тема 3. Проблема искушения в мировой литературе: «Гамлет» Шекспира и «Фауст» Гете
«Фауст» Гете – это великая антроподицея.
Тема 4. Достоевский: русский философский роман
Тема 8. ХХ век: ужас вместо трагедии
Планы семинарских занятий

Подобный материал:

1 2 3 4

Формы рубежного контроля и структура итоговой оценки

Итоговая оценка по учебной дисциплине складывается из следующих элементов: работа на семинарах (доклады, обсуждения, диспуты, опросы на семинарских занятиях и т.п.), написание эссе, ответ на тесты, зачет в 2-ем модуле

Примерный объем эссе: 3 – 4 тысяч слов

О базовом учебнике:

Поскольку курс является авторским, то базового учебника как такового по данной дисциплине пока не существует. Курс основан на лекциях преподавателя и на знаменитых мировых именах писателей-классиков и их основных известных и читаемых во всем мире литературных произведениях. Вместе с тем составитель курса предполагает со временем предложить учебник по данной проблематике, который в доступной форме давал бы общие понятия и ориентацию в огромном массиве художественной литературы для всех студентов, интересующихся философией.

^ Тематический план учебной дисциплины

№ пп	Наименование раздела, темы	Всего часов	Аудиторные часы	Самост. работа
Лекции	Семинары
	Философия и литература	10	4	2	4
	Роль литературы в русской культуре	12	4	2	6
	Проблема искушения в мировой литературе: «Гамлет» Шекспира и «Фауст» Гете	16	6	2	8
	Достоевский: русский философский роман.	16	6	2	8
	Проблема теодицеи в русской и мировой литературе	20	6	4	10
	Лев Толстой: история как проблема литературы	12	4	2	6
	Проблема зла или об изначально злом в человеческой природе	12	4	2	6
	ХХ век: ужас вместо трагедии	10	4	2	4
	ИТОГО:	108	38	18	52

Содержание разделов и тем

программы курса «Философия в мировой художественной литература»

^ Тема 1. Философия и литература

Философия, в отличие от естественных наук, основана не только на рацио, но и на эмоции, на интуиции (впрочем, и естественные науки тоже содержат в момент творческого акта элементы интуиции). Писатель формулирует «чувствуемую мысль» (Маяковский). Это идет от слов Кириллова из «Бесов», что мысль надо чувствовать. Но самое главное – его творение имеет личностный характер, оно не безлично, как продукт научного творчества. Фр. Шлегель: «Философия и поэзия – это, так сказать, подлинная мировая душа всех наук и искусств и общее средоточие их. Они связаны неразрывно, это древо, корни которого – философия, а прекрасный плод – поэзия. Поэзия без философии становится пустой и поверхностной, философия без поэзии остается бездейственной и становится варварской»

Платон – первый философ и писатель. Изгнание Платоном поэтов и поэзии из идеального Государства. Отрицательное отношение к мимесису как подражания подражанию. Философия как созерцание чистых идей. Вопрос о присутствии идеи в произведениях искусства. Возможно ли поэтам творить философски? Преобразование учения об идеях в теорию искусства. Аристотель: форма преобразует материю. Мимесис у Аристотеля. Первая теодицея в мировой литературе – «Книга Иова» в Библии.

С этого момента проблема теодицеи становится одной из центральных тем как в философии, так и в литературе, связывая их в единое целое. Обратимся к понятию теодицея (от греч. teos – Бог и dike – справедливость), введенного для обозначения одной из сложнейших религиозно-философских проблем — проблемы справедливости Бога, осмысленности и оправданности сотворенного Им мира перед лицом самого страшного, необъяснимого зла — страданий праведных и невинных. Часто слово "Теодицея" условно переводят как "Богооправдание". "Т." именуется также произведение, в котором предпринимается попытка так или иначе разрешить эту проблему. Термин "Теодицея" введен Г. В. Лейбницем и впервые прозвучал в его трактате "Опыты теодицеи о благости Бога, свободе человека и первопричине зла" (1710). С.С. Аверинцев определяет Теодицею как "общее обозначение религиозно-философских доктрин, стремящихся согласовать идею благого и разумного Божественного управления миром с наличием мирового зла, "оправдать" это управление вопреки существованию темных сторон бытия". Исследователь отмечает, что "всякая теодицея есть "оправдание" перед лицом некоторого обвинения, ответ на то, что Гейне назвал "проклятыми вопросами"... Речь идет о его стихотворении из цикла "К Лазарю", где поэт емко сформулировал суть проблемы Теодицеи:

"Брось свои иносказанья // И гипотезы святые! // На проклятые вопросы // Дай ответы нам прямые! // Отчего под ношей крестной, // Весь в крови, влачится правый? // Отчего везде бесчестный // Встречен почестью и славой? // Кто виной? Иль воле Бога // На земле не все доступно? // Или Он играет нами? — // Это подло и преступно! // Так мы спрашиваем жадно // Целый век, пока безмолвно // Не забьют нам рта землею... // Да ответ ли это, полно?" (перевод М. Л. Михайлова).

В этическом плане теодицея с античных времен звучит так: если мир создан и управляется всемогущим, мудрым и всеблагим Богом, то как объяснить наличие в мире зла?

Именно в мире монотеизма, где Единый Бог предстает как Источник и Первопричина всего сущего, а кроме того — как любящий Отец, проблема Т. приобретает особенно трагическую подсветку: как совместить веру в благость и справедливость Бога и то, что Он допускает (т. е. санкционирует) существование зла, не вмешивается (или вмешивается не всегда), чтобы его предотвратить, чтобы спасти невинных? Герой библейской Книги Иова (см. Иов) говорит о Боге: "Предал Он землю во власть злых, // Завесил лица судей земли; // А если не Он, кто еще?" (Иов 9:24). В Библии проблема Теодицеи преподносится как принципиально неразрешимая для человека, связанная с несоизмеримостью человеческой меры и Бога и созданного Им бытия, а также сопрягается с проблемой свободы воли и ответственности. Согласно Книге Иова, может быть получен лишь частичный ответ на вопрос о причине существования страданий невинных: с помощью страдания Бог испытывает человека, очищает его душу, обостряет его внутренние зрение и слух ("Страданием страдальца спасает Он // И в утеснении отверзает людям слух" (Иов 36:15). Однако без ответа остаются роковые вопросы: что "испытывает" и "очищает" Он, когда погибают от рук нечестивых праведные и невинные, когда гибнут дети? Ответ остается искать в семантическом поле личной ответственности и устройства социума.

Многострадальный Иов еще не знал “во всей полноте” откровение, но апостолу Павлу оно было дано. На новом этапе апостол. Павел ответил на вопрос Иова о страданиях невинного. Дело в том, что эти страдания временные, а смерть вовсе не означает конца существования [2, 7].

Искупительной и спасительной смертью Иисуса Христа это блаженство вечной жизни “уготовано в небесах” всем христианам и всем обделенным в земной жизни. Нетрудно понять: в этом и состояло новое решение все той же проблемы теодицеи. В посмертном существовании в Царстве Божьем Бог полностью обнаружит и докажет свое правосудие и справедливость.

Богочеловек Христос был способен пострадать, он стал близок страждущему человечеству. В мире зла и страданий Он стал проповедовать любовь между людьми, Сам явил пример такой универсальной любви – отдал Себя на мучительную смерть в качестве искупительной жертвы за грехи человечества. Такова теодицея Иисуса Христа (ср.: нищий Лазарь оказался в раю не потому, что был при жизни праведником, а потому, что был нищим, а богач попал в ад не за свое нечестие и злодейство, а за то, что уже получил “доброе свое” при жизни и на том успокоился).

Поскольку мировая литература с этого момента насквозь пропитана христианскими мотивами, то проблема теодицеи и проблема искушения становятся основными в ее развитии.

Тема 2. Роль литературы в русской культуре

Значение книги на Руси в сравнении с Западной Европой. Ее особая роль в создании цивилизации Древней Руси в результате отсутствия культурно структурированной почвы на восточно-европейской равнине. Книга как строитель духовной жизни. Противоречие реального быта и книжных идеалов. Чтение как услада людей образованных и отсутствие нормального домоустройства. Книга как результат христианизации. Отсылка к письменному слову - главный аргумент в стране, где не было пророков и апостолов христианства, учивших народ живым примером. Книга и образование.

Книга и власть. Высокий авторитет “книжных людей”. Роль книжников в оформлении государственной политики. Спор двух книжников Ивана Грозного и Андрея Курбского. Превращение книги в орудие, средство и опору сопротивления власти.

Роль книги в России и роль Библии в эпохи религиозных потрясений на Западе. Книга как опора личности в России, писатели как библейские пророки (Аввакум, Радищев, Достоевский, Толстой и т.д.). Гражданское общество в России всегда было очень слабо. Его зачатки появляются только в начале XIX века. Как писали русские мыслители середины нашего века, до конца XVIII века в России не было общества, было только государство. Государство и до сих пор часто берет на себя функции гражданского общества; то есть то, что должно делать общество, делает государство. Объясняется это прежде всего слабостью наших самодеятельных демократических традиций. Демократические институты замещала литература.

В этом смысле роль книги в России прямо перекликается с ролью Библии, Книги книг. Как когда-то Ветхий, а затем Новый завет собирал вокруг сторонников, формировал религию и церковь, противостоя старым и официальным верованиям, так обóженная в среде темных людей книга - неважно какая (пусть дониконианская церковная или ложно понятые Гегель, Бюхнер, Маркс) - приобретала характер сакральный, оказывалась противостоящей официальной церкви и государству. Больше опереться было не на что: в отличие от западноевропейских государств в России отсутствовали определенные социальные институты (право, парламент и т.п.) и всевозможные корпоративные устройства (цехи, городские и сельские коммуны, религиозные общины, политические партии), в которых человек мог бы искать защиту от власти. Опорой личности стала книга.

Все русские деспоты не любили и боялись литературы, ибо ее влияние действенно не только в пространстве, но и во времени. И пусть не покажется этот фактор, фактор литературы, малозначащим. Как ни парадоксально, уверенность в конечном благоприятном исходе нашей исторической судьбы дает нам именно факт существования великой русской литературы. Когда-то Чаадаев сказал, что каждый из русских людей собственным усилием связывает настоящее с прошедшим. Разумеется, таких связывающих - единицы. Но этими “единицами” оказались великие писатели. И они свое открытие русской истории и усвоенную с Запада идею свободы сделали достоянием общественного сознания. Русская литература стала русской Библией, творцом нравственно-исторических смыслов для своего народа.

Русская литература в контексте философских тем и образов западноевропейской культуры. Фауст, Дон Кихот, Кандид и др. и их рецепция в русской литературе. Литература как «детоводительница» русского общества к философии. ХХ век: влияние русской литературы на западноевропейскую: Томас Манн («Тонио Крёгер»), Камю, Джойс, Кафка.

Русская литература как вторая церковь, писатели как проповедники христианских нравственных норм. Попытка преодоления книгой архетипа рабского сознания и возникновение революционного умонастроения в стране. Призыв к всемирному братству (А. Блок) и крушение реальных политических институтов. Тоталитаризм и новая политика. Эмиграция, русская духовная диаспора и призыв русских литераторов к созданию правового пространства в России.
^

Тема 3. Проблема искушения в мировой литературе: «Гамлет» Шекспира и «Фауст» Гете

Гамлет рассматривается в этой лекции как христианский воин – в контексте религиозно-философских споров XVI-XVII вв. Трагедия «Гамлет» – это система искушений. Его искушает призрак (это главное искушение), задача – проверить, не дьявол ли его провоцирует, искушает. Отсюда театр-ловушка. Его искушает любовь Офелии. Искушение – это постоянная христианская проблема.

Это мужская пьеса. Он хочет спасти любимую женщину, хотя она и предает его. Предлагая ей монастырь, он предлагает убежище, ибо здесь начинается мужская схватка, где не место женщине. Он отсылает ее в монастырь еще и потому, что она беременна, ждет от него ребенка. Ребенок будет скрыт в монастыре, монахини помогут при родах и т.п. А сам Гамлет не секунды не медлит, хотя и говорит об этом, он весь в действии, он должен провести хирургическую операцию и убить короля в момент очередного преступления. Он решает театральной постановкой проблему искушения, затем, чтоб спасти свою жизнь, когда он перестал хотеть вернуться в Виттенберг, прикидывается безумным, убивает Полония в момент греха.

Гамлет из Виттенберга, из города великого реформатора Лютера, он книжный мальчик, приехал на похороны отца. Кстати, Лаэрт рвется в Париж, к увеселениям, Гамлет в Виттенберг – к книгам. Но он уже пропитан протестантским пониманием Бога, он сам должен решить предвечные вопросы. Гамлет христианин, о чем говорится на каждом шагу, но в пьесе нет священника. Ему не на кого переложить свои проблемы.

Все практически пьесы Шекспира о монархах. Все они о поведении нравственном или безнравственном государей. Стоит посмотреть на эту проблему в контексте книги Эразма Роттердамского «Воспитание христианского государя». Эразм друг Томаса Мора, соратник и оппонент Лютера, бывал в Виттенберге. По книге Мора о Ричарде Третьем писал Шекспир свою пьесу. А христианский государь это непременно христианский воин. Именно об этом последние слова Фортинбраса: «Пусть Гамлета положат на помост как воина четыре капитана». Гамлет не вояка, он христианский воин.

Гамлет – христианская подкладка художественной культуры Европы. Ему подражали все великие, невеликие тоже, но не понимая, что Гамлет – герой и воин. Не случайно ему нравится Фортинбрас.

Фауст – реальный персонаж народной немецкой легенды, ученый и чернокнижник. Интересно, что предшественник Шекспира Кристофер Марло написал трагедию о Фаусте, где действие происходит в Виттенберге, откуда потом приезжает Гамлет. Гете, конечно, учитывал работы предшественниках, не говоря уж о народной легенде.«Фауст» начинается сценой на небесах, где Бог отдает на искушение «своего раба» Фауста Мефистофелю, как Господь отдал дьяволу Иова. И также, как в Иове, Бог верит в силу человеческого противостояния злу. Только здесь искушаемый искушается не бедами, не горем, а любовью и успехами. Тексты о Фаусте всех предшественников – мизантропичны, человек, рискнувший на самостоятельное познание, обречен, а все другие люди изначально порочны.
^

«Фауст» Гете – это великая антроподицея.

Если в «Прафаусте» (1774—1775) трагедия носит еще фрагментарный характер, то с появлением пролога «На небе» (написан 1797, изд. 1808) она усваивает грандиозные очертания своего рода гуманистической мистерии, все многочисленные эпизоды которой объединены единством художественного замысла. Фауст вырастает в колоссальную фигуру. Он — символ возможностей и судеб человечества. Его победа над квиетизмом, над духом отрицания и гибельной пустоты (Мефистофель) знаменует триумф творческих сил человечества, его неистребимой жизнеспособности и созидательной мощи. Но на пути к победе Фаусту суждено пройти ряд «образовательных» ступеней. Из «малого мира» бюргерских будней он входит в «большой мир» эстетических и гражданских интересов, границы сферы его деятельности все расширяются, в них включаются все новые области, пока перед Фаустом не раскрываются космические просторы финальных сцен, где ищущий творческий дух Фауста сливается с созидательными силами мироздания. Трагедия пронизана пафосом творчества. Здесь нет ничего застывшего, незыблемого, здесь все — движение, развитие, непрестанное «нарастание», могучий творческий процесс, воспроизводящий себя на все более высоких ступенях. В этом отношении знаменателен самый образ Фауста — неутомимого искателя «верного пути», чуждого желанию погрузиться в бездейственный покой; отличительной чертой характера Фауста является «недовольство» (Unzufriedenheit), вечно толкающее его на путь неустанного действия. Фауст погубил Гретхен, т. к. он отрастил себе орлиные крылья и они влекут его за пределы душной бюргерской горницы; он не замыкает себя и в мире искусства и совершенной красоты, ибо царство классической Елены оказывается в итоге всего лишь эстетической видимостью. Фауст жаждет великого дела, осязаемого и плодотворного, и он кончает свою жизнь вождем свободного народа, который на свободной земле строит свое благополучие, отвоевывая у природы право на счастье. Ад теряет над Фаустом свою силу. Неутомимо деятельный Фауст, нашедший «верный путь», удостаивается космического апофеоза. Так под пером Гёте старинная легенда о Фаусте. принимает глубоко гуманистический характер. Следует отметить, что заключительные сцены «Фауста» писались в период стремительного подъема молодого европейского капитализма и частично отражали успехи капиталистического прогресса. Однако величие Гёте в том, что он уже видел темные стороны новых общественных отношений и в своей поэме пытался возвыситься над ними. Но идея «фаустовского начала», как начала деятельного и творческого, по мысли Шпенглера определила собой смысл европейской культуры.

^

Тема 4. Достоевский: русский философский роман

«Всечеловечность» русской литературы. Все европейские культуры как органическая часть русской. Речь о Пушкине. Писатель-идеолог.

Бальзак как первый учитель романного мастерства (перевод «Евгении Гранде»). Бальзаковский «Отец Горио» и социально-философские проблемы начала XIX века. Позиция Бальзака: нет случайных фактов, надо искать общий смысл. Христос сегодня, папаша Горио как «Христос отцовской любви» (Бальзак). Бальзаковский Растиньяк – образ молодого честолюбца, путь к Ивану Карамазову. Интеллектуальное разрешение преступления (Растиньяк и Вотрен, Иван Карамазов и Смердяков).

Философские споры в России 40-х гг. XIX в. Влияние немецкой философии. Славянофилы и западники. Полемика Достоевского с русским гегельянством. Черт в «Братьях Карамазовых» как выразитель кантовских антиномий (Э. Голосовкер). Достоевский и Кант. Романы Достоевского как испытательный полигон идей. Создание романа-трагедии (Вяч. Иванов). Двойничество: от Гофмана до Достоевского. Сюжет Шиллера и сюжет Достоевского. Идеи Шиллера в романе «Братья Карамазовы». Полифонический мир Достоевского (М. Бахтин). Идеи-прототипы. Идея у Достоевского как основа исторического процесса. Трагедия добра. Женщина как носительница инфернального начала. Неприятие идеи «вечной женственности». Тема искушения в романах Достоевского.

Скажем, если внимательно вчитаться в роман «Братья Карамазовы», то мы без труда поймем, что основной его нерв, основная двигающая действие сила - это бесконечные искушения, которые переживают все герои романа. Разумеется, каждый на своем уровне. Искушаемы Грушенькой - “искусительницей” и “инфернальницей”, как ее называют в романе - и старик Карамазов, и Митя, и даже Алеша, которому она на колени садится (сцена после смерти старца). Искушаем таинственный посетитель старца Зосимы и сам Зосима (дуэлью). Искушаем Митя Смердяковым и Федором Павловичем, провоцирующими его на убийство (Смердяков - сообщение о приходе Грушеньки к старику-отцу, отец - оскорблением в адрес матери и задержкой наследства). Иван искушает Алешу рассказами о страданиях детей, вызывая у послушника “радикальное восклицание”: “Расстрелять!” Смердяков искушает мальчика Илюшу, уговорив его убить собаку Жучку. Грушеньку искушает ее любовь к “прежнему”. Катерина Ивановна испытала дьяволово искушение, когда, думая спасти Ивана, погубила Митю. Испытывает искушение на награбленные деньги открыть в Петербурге лавочку Смердяков. Наконец, главный искушаемый - это Иван Карамазов, который прежде всего искушаем неустройством мира (полагая при этом “мир сей” Божьим, а не дьяволовым), его напрямую искушает Смердяков (выпрашивая позволение на убийство отца), к нему является собственной персоной черт. Тот самый, который, как сам он признается, искусил верующих запахом тления, исходящим от мертвого тела старца Зосимы. И именно в поэме Ивана Карамазова великий инквизитор вспоминает, как “могучий и умный дух в пустыне” (14, 230) трижды искушал Иисуса Христа. Эти три искушения Христа создают как бы грундфон всей философской проблематики романа.

Карамазовщина как символ русской стихии.

Политическая позиция как искушение писателя. Россия между Европой и Азией. Путь русского европеизма – путь в Азию. «Дневник писателя» как антиимперская программа. Спор с рационализмом. «Кристальный дворец» как символ буржуазного рационального мира. Достоевский и Вл. Соловьев. Достоевский как пророк русской революции (Д. Мережковский). Откровение о человеке в творчестве Достоевского (Н. Бердяев). Влияние писателя на мировую философскую и художественную мысль. Достоевский и Фрейд. Достоевский и Томас Манн. Ницшеанская рецепция Достоевского. Достоевский и итальянское кино. Куросава и Достоевский.

Возможность и необходимость взгляда на европейскую и мировую литературу сквозь призму творчества Достоевского.

Тема 5. Проблема теодицеи в русской и мировой литературе

Достоевский и книга Иова. Данте: поэзия и философские трактаты («Пир», «Монархия»). Августин как читатель Вергилия. Вергилий у Данте как «философский разум». Предустановленная гармония миропорядка у Данте и земной ад Достоевского. «Я не Бога, я мира Божьего не принимаю» (Иван Карамазов у Достоевского). Путь Данте через Ад и Чистилище к Любви, «что движет солнце и светила». Свергнутый Люцифер. Явление Вечной женственности: Беатриче. Вознесение в Эмпирей, зенит Земного рая, завершение пути в сердцевине мистической Розы. Идея загробного воздаяния у Данте. Отказ от мировой гармонии: от Достоевского до Марины Цветаевой («возврат билета»). Отсутствие надежды у Данте (высшая реальность) и надежда Достоевского (как человеческое и зовущее Христа).

Достоевский и Рабле. Рабле и средневековая теология. Возврат к Августину. Вопрошание Достоевского: «Если Бога нет, то все позволено» (Иван Карамазов). Ответ Рабле: «Делай, что хочешь» (Телемская обитель). Апостол Павел и Августин как учителя Рабле. Свобода как добро у Рабле, свобода как потенциальное зло у Достоевского. Три утопии: Телемская обитель у Рабле, Утопия Томаса Мора и «Сон смешного человека» у Достоевского. Полемика Рабле с Т. Мором. Достоевский о принципиальной невозможности рая на Земле.

Достоевский, Лейбниц, Вольтер. «Лейбницианский оптимизм»: зло необходимо для предотвращения еще большего зла, либо для достижения большего блага. Вольтер как философ и писатель. Ирония Вольтера: «Кандид». «Все к лучшему в этом лучшем из миров». Мизантропия и пессимизм Вольтера: «возделывать свой сад» – конечная мудрость романа. «Русский Кандид» Достоевского: pro и contra. Христос и преодоление земного зла. Позиция Лейбница: исправление “подвига Христа”. Решение Великим инквизитором лейбницианской проблемы.

Тема 6. Лев Толстой: история как проблема литературы

Лев Толстой: писатель, философ, религиозный пророк. В России не было писателя, который до такой степени при жизни вкусил бы всю полноту земной славы. В 1898 г. Чехов писал Суворину: «8 августа я не буду у Толстого, во-первых, оттого, что холодно и сыро ехать к нему, и во-вторых - зачем ехать? Жизнь Толстого сплошной юбилей. И нет резона выделять какой-нибудь один день». Да и вообще в мире не было ни у кого из писателей при жизни такой славы, разве что у Гете, тоже обожествленном своими современниками. Паломники из всех стран мира приезжали к «яснополянскому мудрецу», его слово весило для людей, искавших духовности, более, нежели слово церковных иерархов, тем паче государственных чиновников. Два царя в России, говорили современники, один на троне - другой в Ясной Поляне. В письме к Николаю II от 16 января 1902 г. писатель называет императора «Любезный брат». Влияние писателя и проповедника было безусловным среди читающей публики, т.е. тех людей, которые определяли в конечном счете выбор Россией ее дальнейшего пути, в ситуации, когда, говоря словами Толстого, «все переворотилось и только укладывается».

Интеллектуальное соперничество с Гете. По словам Т. Манна, Гёте и Толстой - идейные антагонисты. Гёте он определял «как представителя бюргерской эпохи», т.е. эпохи либерально-буржуазной, выражавшей сам дух европеизма. Первый удар эта либерально-европейская культура получила от России, а затем и Германия отказалась от европейского идеала свободной и самодеятельной личности. Но если в Германии европейская буржуазность погибла вопреки Гёте, то в России - благодаря Толстому. Думается, оппозиция Толстой - Гёте имеет всемирно-исторический характер, ибо, как вполне резонно говорил Томас Манн, «Толстой для своей страны и своего народа имеет примерно то же значение, что для нас (т.е. немцев. - В.К.) автор Фауста и Вильгельма Мейстера»

«Война и мир» Л. Толстого как искушение неисторией. Лев Толстой и Руссо, проблемы воспитания, роман «Эмиль» и борьба с завоеваниями цивилизации. «Философия история» Гегеля у Толстого как дьявольский паровоз. Черт или немец ведут паровоз истории? Кант как тайная «слабость» Толстого. Антикантианские тезисы его творчества. Любовь как преступление («Анна Каренина», «Крейцерова соната»). Андрей Болконский и чтение Гердера. Пьер Безухов как русский Фауст. «Великий отказ» Толстого. Русский Лютер. Соблазн толстовского варианта христианства. Отлучение от церкви. Лев Николаевич Мышкин («Идиот» Достоевского) и граф Лев Николаевич Толстой.

Лев Толстой как предшественник большевизма. Уже в 1922 г. Томас Манн писал: «Западно-марксистский чекан, озаривший ясным светом великий переворот в стране Толстого <...>, не мешает нам усмотреть в большевистском перевороте конец Петровской эпохи - западно-либеральствующей европейской эпохи в истории России, которая с этой революцией снова поворачивается лицом к Востоку. <...> Но разве с момента этого исторического поворота, пророком которого, хотя в Москве и не отдают в этом отчета, был Лев Толстой, - разве не с этого момента появилось в Западной Европе ощущение, что и она, и мы, и весь мир, а не только Россия, присутствуем при конце эпохи, эпохи буржуазно-гуманистической и либеральной, которая родилась в эпоху Возрождения, достигла расцвета в период французской революции, и сейчас мы присутствуем при ее последних судорогах и агонии?». Ленин о Толстом. Получилось, что, категорически не принимая Достоевского, победившие большевики признали своим именно Толстого. Не случайно, требовали, чтоб в социалистической литературе появился «новый Лев Толстой», который сможет с эпическим размахом воспеть новую Россию. Не Пушкин, не Тургенев, не Лесков или Чехов, и уж, конечно, не Достоевский и не Бунин! И Семен Франк с горестью констатировал, что «большевизм чествует в Толстом своего единомышленника и великого предшественника».

Но революционно настроенные поздние современники Толстого приняли и поддержали это его желание превзойти Бога. «А с неба смотрела какая-то дрянь // величественно, как Лев Толстой»,- так резюмировал Маяковский окончание тяжбы Толстого с Богом в сознании соотечественников писателя. Отсюда недалек шаг и к большевистскому самозванничеству, расстреливавшему массово «попов» казенной церкви, отвергшему «буржуазную» культуру и историю и объявившему Октябрьскую революцию высшей и последней вехой в развитии человечества, после которой люди вырываются из принудительности исторического процесса, классовых противоречий и, отбросив веру в потустороннее воздаяние, строят царство счастья на Земле, как того и хотел граф Толстой. А лечение от «умствований», на которых воспитывался юный Николенька из толстовской трилогии, заключалось в принудительном труде, которое, впрочем, тоже напророчил граф Толстой. «Оказалось, что, отдав на физический труд восемь часов - ту половину дня, которую я прежде проводил в тяжелых усилиях борьбы со скукою, у меня оставалось еще восемь часов, из которых мне нужно было по моим условиям только пять для умственного труда; оказалось, что если бы я, весьма плодовитый писатель, 40 почти лет ничего не делавший, кроме писания, и написавший 300 листов печатных, - если бы я работал все эти 40 лет рядовую работу с рабочим народом, то, не считая зимних вечеров и гулевых дней, если бы я читал и учился в продолжение пяти часов каждый день, а писал бы по одним праздникам, по две страницы в день (а я писывал по листу печатному в день), то я написал бы те же 300 листов в 14 лет. Оказалось удивительное дело: самый простой арифметический расчет, который может сделать семилетний мальчик и которого я до сих пор не мог сделать. В сутках 24 часа; спим мы 8 часов, остается 16. Если какой бы то ни было человек умственной деятельности посвятит на свою деятельность 5 часов каждый день, то он сделает страшно много. <...> Оказалось, что физический труд не только не исключает возможность умственной деятельности, не только улучшает ее достоинство, но поощряет ее» (XVI, 367-368). Это слова человека, никогда не работавшего принудительным трудом, который занимает все время и силы, изматывает донельзя. А также не учитывающего простого факта, что почему-то занятые физическим трудом не пишут стихов, поэм и романов. Ко всему прочему мы видим здесь и прямое предвестие государственной политики большевиков и маоистов по созданию исправительно-трудовых лагерей для интеллигенции, где физический труд должен был оздоровить их мозги. Думаю, Толстой ужаснулся бы, узнав, как отозвалось в судьбе России его слово.

Тема 7. Проблема зла или об изначально злом в человеческой природе

Достоевский и Гете. Явление нечистой силы. Договор Бога с дьяволом. Договор Мефистофеля с Фаустом. Язычество Гете и отражение античности в немецкой литературе. Смысл «единого мига» у Гете и Достоевского. Спасение Фауста и гибель Мити Карамазова. Фауст как «Иов наоборот». Искушение Фауста любовью, богатством, властью и т.п. Как происходит сопротивление злу? Реформы Фауста как пролог обновления и исправления мира. Лемуры.

Рождение бесовщины. Дьяволизм в миру. «Бесы» Достоевского: анализ русской трагедии. Альбер Камю («Чума») и нашествие зла в мир. В этом пространстве мыслительной и духовной позиции развертывается дальнейшая писательская и философская деятельность Камю. Однако идея противостояния миру, подпитанная опытом Сопротивления, становится ведущей. Об этом свидетельствует самое знаменитое произведение Камю роман "Чума" (1947 г.). Это пережитый опыт немецкого нашествия. Камю участвовал в движении Сопротивления. Как бы оправдываясь, не желая впадать в высокий пафос, он потом писал: «Просто я себя нигде больше не мыслил, вот и все. Я думал, и я так думаю по сей день, что принимать сторону концлагерей нельзя».

Он как-то сказал: «Хочешь быть философом – пиши роман». И такой роман он написал, роман, который одновременно и философский трактат.

Роман «Чума» начинается традиционно, по-французски (вспомним Стендаля и Бальзака), с описания места действия. Это небольшой город Оран на берегу Средиземного моря, «типичная французская префектура на алжирском берегу». Надо сказать, после захвата немецкими нацистами Франции Камю некоторое время учительствовал в реальном городке Оране. Как и в случае «Скотопригоньевска» у Достоевского, типичном городке средней России, это самый обычный французский город, а стало быть, все дальнейшее описание – не исключительная ситуация. Все это может произойти с любым городом, любым французом. Как произносит рассказчик: «Никто из наших сограждан даже мысли никогда не допускал <…>, что именно нашему городку предназначено стать тем самым местом…», и т.д. Сюжет начинается с того, что герой видит, как появляется множество умирающих прямо на глазах у людей крыс. Это уже дурное предвестие. И точно: а за ними вспыхивает эпидемия чумы. Город окружается войсками и изолируется от всего мира. Даже выход к морю запрещен. Только огромное небо над ним, как будто сверху «глядят небожители» на то, как себя ведут люди. Но Камю показывает еще более страшную ситуацию: наблюдателей нет.

Человек всегда живет завтрашним, а точнее, послезавтрашним днем, планирует, насколько хватает сил, свое будущее, думает о нем. Здесь же речь идет об отмене будущего. Процитирую несколько строк, чтоб понятнее стала ситуация: «Стихийное бедствие и на самом деле вещь довольно обычная, но верится в него с трудом, даже когда оно обрушится на вашу голову. В мире всегда была чума, всегда была война. И однако ж, и чума и война, как правило, заставали людей врасплох. <…> Наши сограждане вели себя, как и все люди, - они думали о себе, то есть были в этом смысле гуманистами: они не верили в бич Божий. <…> Как же они могли поверить в чуму, которая разом отменяет будущее». После закрытия города, все они оказываются еще и узниками. Герои оказываются в классической экзистенциальной ситуации – пограничной ситуации. В принципе, и это надо понять, это ситуация любого живого существа.

Замечу, что, как и у Бальзака, роман полон сентенций, что вообще характерно для французской прозы. Каковы же сентенции в «Чуме»? И тут существенно понять жизненную установку главного героя (еще до появления чумы). «Всё всегда стоит труда», - говорит доктор Риэ. Здесь слышится и отзвук протестантской этики, но еще сильнее элемент стоицизма, который можно назвать: «несмотря ни на что». Он думает: «вот, что дает уверенность – повседневный труд. Все прочее держится на ниточке. <…> Главное – это хорошо делать свое дело». Этот же своеобразный стоицизм («победы в поражении») исповедуют, если вспомнить и герои Хемингуэя. Небольшая группа во главе с доктором Риэ начинает борьбу с чумой. Правда, они мало, что могут сделать, но они работают самоотверженно. Они организуют уборку трупов, навещают заболевших, принимают предохранительные меры, следят за чистотой.

Далеко не все разделяют их усилия. Священник местной церкви в своих проповедях объявляет чуму карой господней и призывает к смирению. Заметим, что отец Панлю пишет труд об африканской церкви и Аврелии Августине, будучи сам жителем христианской части Африки. Стоит вспомнить, что Августин тоже пережил историческую пограничную ситуацию - захват Рима Аларихом. Как же реагировал Августин на это событие? Он говорил, что это следствие недостаточной христианской веры.

Отец Панлю у Камю - воплощенное христианское миропонимание, причем в высшем его проявлении. В молодости Камю писал дипломную работу об Августине. И его священник повторяет Августина, что не Бог виноват в зле мира: «Праведным нечего боятся, но нечестивые справедливо трепещут от страха. В необозримой житнице вселенной неумолимый бич будет до той поры молотить зерно человеческое, пока не отделит его от плевел. И мы увидим больше плевел, чем зерна, больше званых, чем избранных, и не Бог возжелал этого зла. Долго, слишком долго мы мирились со злом, долго, слишком долго уповали на милосердие Божье. Достаточно было покаяться во грехах своих, и все становилось нам дозволенным. И каждый смело каялся в прегрешениях своих. Но настанет час – и спросится с него. А пока легче всего жить как живется, с помощью милосердия Божьего, мол, все уладится. Так вот, дальше так продолжаться не могло. Господь Бог, так долго склонявший над жителями города свой милосердный лик, отвратил ныне от него взгляд свой, обманутый в извечных своих чаяниях, устав от бесплодных ожиданий. И, лишившись света Господня, мы очутились, и надолго, во мраке чумы!».

Риэ отказывается принять эту идею коллективной вины и коллективной ответственности, ибо все это напоминает расстрел невинных заложников. О. Панлю скоро убеждается, что гибнут и праведники, гибнут дети, тогда он идет работать в санитарную дружину доктора Риэ и погибает от чумы. Он хороший, но установка его для Камю неприемлема.

Риэ формулирует это так: «Я слишком много времени провел в больницах, чтобы меня соблазняла мысль о коллективном возмездии. Но, знаете ли, христиане иной раз любят поговорить на эту тему, хотя сами по-настоящему в это не верят. Они лучше, чем кажутся на первый взгляд». Любопытен сам феномен: атеист, оправдывающий христиан с точки зрения нравственности. Но Камю считает себя и пытается быть абсолютно трезвым, и его alter ego, доктор Риэ, замечая, что в Бога он не верит, говорит: «Я нахожусь во мраке и стараюсь в нем разглядеть хоть что-то». Это и есть кредо Камю. Более того, доктор все время твердит, «что, если бы он верил во всемогущего Бога, он перестал бы лечить больных и передал их в руки Господни».

Бунтующий человек. Терроризм государственный и революционный. По ту сторону нигилизма. Задача человека. Стойкость как принцип жизнеповедения.

^ Тема 8. ХХ век: ужас вместо трагедии

Томас Манн – писатель патрицианской-бюргерской культуры. Проблематизирование идеалов бюргерства. «Доктор Фаустус»: договор с дьяволом, взлет и падение. Художник как предстатель своего народа. Адриан Леверкюн и Фридрих Ницше. Болезнь художника – болезнь общества. Отказ от классики героя – утверждение классики писателем.

Конец трагической эпохи. ХХ век – ужас вместо трагедии (творчество Франца Кафки). Трагический герой связан как с Божественным началом, так и с одной из сторон «устойчивого жизненного содержания» (Гегель). У персонажей Кафки это устойчивое жизненное содержание полностью отсутствует. Они все при службе, но как бы и вне ее, а главное – вне бытия, они существуют, но не бытийствуют. Кафка это вполне понимает. В его мире правят анонимные силы, и вместо Бытия в лицо человеку глядит Ничто. Человек не находит себе места в этом мире – об этом он и пишет, человек обречен суду непостижимых сил. Кафка даже не жалеет своего героя. Он в ужасе, ему нечего сказать, он просто констатирует самоощущение своих персонажей. Порой даже кажется, что именно их самоощущение и влечет дальнейшие события – «превращение», «процесс», «приговор».

Ужас (Angst) как основное понятие философии Хайдеггера. Позднее Бёлль спрашивал, «где ты был, Адам?», Эли Визель в своей трилогии оплакивал жертвы нацистских лагерей, Шаламов рисовал выживание в смертоносных условиях Колымы. А Кафка просто указывал пальцем. И читатель цепенел перед этим указующим перстом, как цепенел Хома Брут, когда на него указал Вий. Конечно, Кафка совсем не Вий, но очевидный медиум инфернальных сил. В религии для него не было спасения. Да и вера не избавляла от восприятия этого мира как мира ужаса. Любимый философ Кафки датчанин Сёрен Кьеркегор писал, что библия «отказывает человеку, пребывающему в невинности, в знании различия между добром и злом. <…> В этом состоянии царствует мир и покой; однако в то же самое время здесь пребывает и нечто иное, что, однако же, не является ни миром, ни борьбой; ибо тут ведь нет ничего, с чем можно было бы бороться. Но что же это тогда? Ничто. Но какое же значение имеет ничто? Оно порождает страх». Angest у Кьеркегора и Angst у Хайдеггера можно перевести, как страх, но у Хайдеггера сегодня переводят, как ужас, и, как увидим, смыслово эти понятия близки, хотя у датского мыслителя Angest более психологическое понятие, но поскольку это слово связано с библейскими темами, то его можно сблизить и с хайдеггеровским онтологическим понятием. Бердяев, несмотря на свой перевод хайдеггеровского Angst как страха, почувствовал здесь и нечто другое: «Страх лежит в основе жизни этого мира. <…> Если говорить глубже, по-русски нужно сказать – ужас».

Хайдеггер задавал вопрос: «Бывает ли в нашем бытии такая настроенность, которая способна приблизить к самому Ничто?». И сам отвечал на него: «Это может происходить и действительно происходит – хотя достаточно редко, только на мгновения, - в фундаментальном настроении ужаса». Именно ужас – основное чувство, которое владеет Кафкой. Ужас, заставляющий зарываться в нору, ужас, как в страшном сне, превращения во вредное насекомое-паразита, ужас неправедного и не имеющего окорота губительного суда, ужас отторгаемого всеми человека, как «К.» в «Замке». Конечно, можно сказать, что это чувство рождено именно еврейской ментальностью, ибо не было более несправедливо гонимого и страдающего народа. Но это чувство стало определяющим в ХХ столетии. Не случайно, Хайдеггер делает это понятие одним из основных в своей философской системе: «Ужасу присущ какой-то оцепенелый покой. Хотя ужас это всегда ужас перед чем-то, но не перед этой вот конкретной вещью. Ужас перед чем-то есть всегда ужас от чего-то, но не от этой вот определенной угрозы. И неопределенность того, перед чем и от чего берет нас ужас, есть не просто недостаток определенности, а принципиальная невозможность что бы то ни было определить. <...> Ужасом приоткрывается Ничто».

На место свободного трагического героя, вступающего в борьбу с целым миром, пришел оцепенелый от ужаса герой, который не может вступить в борьбу с миром, с Бытием, ибо оно исчезло, вместо него Ничто, с которым априори ясно, что бороться немыслимо и бессмысленно. Надо сразу сказать, что Кафка вполне сознательно, без детской паники, рисует новую мировую ситуацию. Он и не любуется своим открытием, не играет в него, как игрались в грядущую катастрофу много предчувствовавшие поэты и художники Серебряного века. «Он, - замечает Канетти, - лишил Бога последних покровов отеческой драпировки. И все, что осталось, - это плотная и несокрушимая сеть размышлений, относящихся к самой жизни, а не к претензиям ее породителя. Другие поэты гримируются под Бога и принимают позу творцов. Кафка, никогда не стремящийся к божественному рангу, также никогда не дитя. То, что воспринимается в нем некоторыми как пугающее и что выводит из равновесия и меня, - его неизменная взрослость. Он мыслит, не повелевая, но также и не играя». Тема духовной вертикали оказывается одной из важнейших тем Кафки.

Роман «Замок» Ф. Кафки: образ нового феодалитета.

Тема «нового средневековья» у Н. Бердяева. Надежда как путь к Благой вести (А. Камю). Страдая от недостатка свободы, Шекспир устами Гамлета сказал, что «весь мир – тюрьма, а Дания худшая из ее темниц». Это говорилось в Елизаветинской Англии, как понятно, во имя свободы человека. Требование свободы поднимет потом на борьбу пуритан, но еще столетия пройдут, пока Англия станет образцовой страной европейской свободы. Именно эта невероятная жажда свободы обостряла – до болезненности – чувства Кафки, ибо, как и Гамлету, весь мир ему казался тюрьмой: «Всё фантазия – семья, служба, друзья, улица, всё фантазия, далекая или близкая, и жена – фантазия, ближайшая же правда только в том, что ты бьешься головой о стену камеры, в которой нет ни окон, ни дверей». К несчастью, эта правда и в самом деле оказалась ближайшей. На долгие годы значительная часть человечества попала, не только в застенки, но в газовые камеры Освенцима и ледяные могилы Колымы.

И все же в творчестве одного из величайших писателей ХХ века можно увидеть обнадеживающий парадокс. О нем сказал Камю: «Кафка отказывает своему Богу в моральном величии, очевидности, доброте, но лишь для того, чтобы скорее броситься в его объятия. <…> Вопреки ходячему мнению, экзистенциальное мышление исполнено безмерной надежды, той самой, которая перевернула древний мир, провозгласив Благую весть». В этом замечании Камю поразительное прозрение: страдания и муки Христа нельзя описывать в терминах трагедии, ибо умирает он смертью раба, а не свободного человека, да и характерно чувство оставленности, владеющее Христом перед смертью: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Мф 27, 46). Это не был свободный выбор, моление о чаше показывает это: «Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем не как Я хочу, но как Ты» (Мф 26, 39). Он выполняет волю Иного, Своего Отца, а не Свою. Но в результате этого ужаса на земле укрепляется Благая весть и открывается пространство свободы, которая столь необходима для трагического героя.

^ ПЛАНЫ СЕМИНАРСКИХ ЗАНЯТИЙ

ТЕМА: Философия и литература. Книга Иова как проблема мировой литературы.

Литература

Хайдеггер М. Что это такое философия? // Вопросы философии. - 1993. - №8.

Сартр Жан Поль. Что такое литература?

ссылка скрыта

Розанова М.С. Философия и литература: сравнение европейской и американской традиции

ссылка скрыта

Бахтин М.М. Эпос и роман (к методологии исследования романа)

ссылка скрыта

Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе. Очерки по исторической поэтике.

ссылка скрыта

Книга Иова (любое издание Библии)

ссылка скрыта

Честертон Г.К. Книга Иова (перевод Н. Трауберг):

ссылка скрыта

Эпштейн Михаил. Теология книги Иова

ссылка скрыта

Сапровский Александр. О книге Иова

ссылка скрыта

ТЕМА: Роль литературы в русской культуре. Русская литература как вторая церковь, писатели как проповедники христианских нравственных норм. Попытка преодоления книгой архетипа рабского сознания и возникновение революционного умонастроения в стране.

Литература

Кантор В.К. Книжность в России как особый путь к просвещению и свободе (быть может, единственный) // У книжной полки. Журнал для библиотек. 2004. № 4.

Лихачев Д.С. Развитие русской литературы X—XVII веков

ссылка скрыта

Белинский В. Г. Опыт истории русской литературы

ссылка скрыта

Белинский В.Г. Мысли и заметки о русской литературе

ссылка скрыта

Чернышевский Н.Г. Очерки гоголевского периода русской литературы

ссылка скрыта

Бердяев Н.А. Русская литература XIX века и ее пророчества // Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма

ссылка скрыта

Кондаков И.В. Введение в историю русской культуры. Учебник для вузов. Рекомендован Государственным комитетом РФ по высшему образованию в качестве учебного пособия. М.: Аспект-Пресс, 1997.

Тема: Проблема искушения в мировой литературе. Гамлет – христианская подкладка художественной культуры Европы. «Фауст» Гете – это великая европейская антроподицея.

Литература

Шекспир Вильям. Гамлет. Перевод М. Лозинского

ссылка скрыта

Эразм Роттердамский. Оружие христианского воина

ссылка скрыта

Кантор В.К. Гамлет как христианский воин

ссылка скрыта

Белинский В.Г. Гамлет, принц датский...

ссылка скрыта

Тургенев И.С. Гамлет и Дон-Кихот

ссылка скрыта

Тургенев И.С. Речь о Шекспире

ссылка скрыта

Шестов Л.И. Шекспир и его критик Брандес

ссылка скрыта

Гете И.В. Фауст. Перевод Н. Холодковского

ссылка скрыта

Белинский В.Г. Менцель, критик Гёте

ссылка скрыта

Тургенев И.С. Фауст, трагедия, соч. Гёте.

ссылка скрыта

Тема: Достоевский: русский философский роман

Литература

Достоевский Ф.М. Романы: Преступление и наказание, Идиот, Бесы, Подросток, Братья Карамазовы (любое издание)

Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского

ссылка скрыта

Соловьев В.с. Три речи в память Достоевского

ссылка скрыта

Шестов Л. Достоевский и Ницше: философия трагедии

ссылка скрыта

Булгаков С. Н. Иван Карамазов(в романе Достоевского “Братья Карамазовы”) как философский тип

ссылка скрыта

Булгаков С.Н. Русская трагедия

ссылка скрыта

Бердяев Н.А. Миросозерцание Достоевского

ссылка скрыта

Бердяев Н.А. Откровение о человеке в творчестве Достоевского

ссылка скрыта

Франк С.Л. Достоевский и кризис гуманизма (к 50-летию смерти Достоевского)

ссылка скрыта

Флоровский Г.В. Религиозные темы Достоевского

ссылка скрыта

Кантор В.К. Кого и зачем искушал черт. Иван Карамазов и соблазны «русского пути»

ссылка скрыта

Кантор В.К. "Дневник писателя" Достоевского как провокация имперского кризиса в России

ссылка скрыта

Кантор В.К. Трагические герои Достоевского (роман «Подросток) // Вопросы литературы. 2008. № 6.

ссылка скрыта

Тема: Проблема теодицеи в русской и мировой литературе

Литература

Блаженный Августин. Исповедь

ссылка скрыта

Трубецкой Е.Н. Миросозерцание Блаженного Августина

ссылка скрыта

Данте. Божественная комедия. Перевод М. Лозинского

ссылка скрыта

Голенищев-Кутузов И.Н. Жизнь Данте

ссылка скрыта

Доброхотов Александр. О “Монархии” Данте

ссылка скрыта

Лейбниц Г.В. Опыт теодицеи о благости Божией

ссылка скрыта

Вольтер. Кандид

ссылка скрыта

Аверинцев С. Ритм как теодицея

ссылка скрыта

Blog