Претекста, дописывание «чужого» текста, языковая игра с претекстами [Фатеева 2000: 142]

Вид материала

Документы

Содержание История одной любви

Подобный материал:

• Игра, язык, фразеология: теоретический и практический аспекты. Структура семантики, 86.51kb.
• -, 895.89kb.
• Смысловая структура текста. Содержание, 722.23kb.
• Учебно-тематический план семинарских занятий раздел язык и культура речи семинарское, 98.76kb.
• Системно-смысловой анализ текста, 11.16kb.
• План стилистического анализа текста Экстралингвистический анализ текста, 26.37kb.
• Игра «Пятнадцать» Игра «Реверси» Игра «Пять в ряд» Игра «Поддавки», 184.89kb.
• Учебно-методический комплекс дисциплины Языковая экология Специальность, 587.7kb.
• История русского литературного языка как отрасль науки и как учебный предмет, 2245.58kb.
• В. С. Соловьев: метафизика всеединства и языковая концептуализация мира, 438.11kb.

Т.А.Бочкарева

Саратов


Функции метатекста в реализации авторской модальности


Объектом исследования в статье является автобиографический роман Ю.Нагибина «Дафнис и Хлоя эпохи культа личности, волюнтаризма и застоя. История одной любви». Предметом – функции эксплицитных и имплицитных метатекстовых элементов в реализации авторской модальности.


In diesem Beitrag wird den autobiographischen Roman von J. Nagibin „Daphnis und Chloe in der Epoche von Personenkult, Voluntarismus und Stagnation. Die Geschichte einer Liebe“ untersucht. Der Gegenstand der Untersuchung ist die Funktionen, die die expliziten und impliziten Metatextelemente bei der Realisierung der Autorenmodalität erfüllen.


В модальном аспекте художественный текст понимается нами как результат авторской аксиологической деятельности, имеющей коммуникативную направленность. Сама же категория модальности рассматривается как глобальная оценочно-прагматическая категория.

Объектом исследования послужил роман Ю.Нагибина «Дафнис и Хлоя эпохи культа личности, волюнтаризма и застоя. ^ История одной любви», роман « о серьезном, о жизни человеческого сердца», роман о первой любви, о «неизжитом чувстве» и «мучительном желании понять что-то, вечно ускользавшее в главной сути отношений» [Нагибин 2004: 411]. Предметом – функции метатекста в реализации авторской модальности.

Мы разделяем мысль Фатеевой о том, что метатекстуальность характеризует любой случай интертекстуальных связей. Метатекстовые элементы могут рассматриваться как имплицитные: конструкции «текст в тексте» (цитаты, аллюзии, заглавие), так и эксплицитные: конструкции «текст в тексте о тексте» (пересказ претекста, комментирующая ссылка, вариации на тему претекста, дописывание «чужого» текста, языковая игра с претекстами) [Фатеева 2000: 142].

Единственный роман Ю.Нагибина «пропитан» интертекстом. На 240 страницах текста нами выявлено около 80 случаев¹ обращения к претекстам. Роман автобиографичен, повествование ведется от первого лица, и лицо это в тексте недвусмысленно обозначено как «Юрий Маркович Нагибин».

Присутствует в тексте и прямая авторская мотивировка столь частого обращения к интертексту. « Я насквозь литературный человек. Книжных героев я воспринимаю как живых людей, не помня о том, что они созданы писательским воображением, нахожусь с ними в постоянном обмене, диалоге, споре, случаются ссоры и примирения. Пытаясь разобраться в собственных обстоятельствах, я редко обращаюсь к жизненным примерам, предпочитая литературу…» [Нагибин 2004: 514].

Покажем на примерах из романа, какие именно метатекстовые элементы являются, на наш взгляд, значимыми в выражении авторской модальности.

Антропонимы Дафнис и Хлоя (именная атрибутивная аллюзия), вынесенные в сильную позицию заглавия, тематически отсылают читателя к древнегреческому пасторальному роману Лонга «Дафнис и Хлоя». Временные же рамки –« эпоха культа личности, волюнтаризма и застоя» - вписывают известный сюжет в новый исторический контекст. Тем самым задается прагматическая ситуация «возможности» Дафниса и Хлои в указанных новых временных рамках. Для ее интерпретации обратимся к претексту - роману Лонга «Дафнис и Хлоя» - и к тем текстовым параллелям, которые, очевидно, имел в виду автор, называя свой роман подобным образом.

Роман Лонга также мог бы иметь подзаголовок «история одной любви». Пастух Дафнис и пастушка Хлоя встретились и полюбили друг друга. Судьба проводит их через ряд испытаний, но все кончается хорошо: герои женятся, живут счастливо, растят детей.

Герои Нагибина, Юра и Даша, в молодости и неопытности на момент своей первой встречи не уступают героям романа Лонга. Дафнис и Хлоя - оба подкидыши, воспитанные в чужих семьях, но, в конце концов, обретшие настоящих родителей. У Даши и Юры – отчимы. И Дафниса, и Юру посвящает в тайны любви опытная женщина. Герои обоих произведений проходят через испытания. И в том, и в другом произведении есть силы, помогающие героям и мешающие их воссоединению. И в том, и в другом романе герои женятся.

Формальное сходство основных фабульных перипетий очевидно. В сюжетном плане сходство заканчивается эпизодом свадьбы главных действующих лиц.

Герои Лонга обретают родителей, живут долго и счастливо, детей их вскармливают козы и овцы, а нимфы, Эрот и Пан радуются, любуясь на их любовь и согласие.

«Я начинаю свою повесть с того, чем Шекспир закончил «Гам­лета», — с горы трупов. Но что поделать, если в советском возду­хе всегда пахло смертью» [Нагибин 2004: 299]. «Гора трупов», запах смерти - гиперболический образ, к которому прибегает автор для характеристики эпохи культа личности, которая изначально не безмятежный сельский пейзаж. У героев Нагибина эпоха отнимает отцов: отец Даши расстрелян, отец Юры в сталинском лагере. Война ставит крест на браке героев, они разводятся, детей у них нет, но их отношения никак не могут завершиться, хотя у каждого давно своя жизнь. «Без малого тридцать лет» пытается герой разобраться в своих чувствах к Даше и, наконец, «перестает служить приключению другого человека» [Нагибин 2004: 522].

В тексте еще трижды фигурируют в разных контекстах Дафнис и Хлоя. В двух случаях присутствует оценка действий героев (Юры и Даши), но ни в одном из этих случаев оценка претекстовых персонажей: «прелестные» Дафнис и Хлоя, - не совпадает с оценкой героев Нагибина. Ср. до развода героев, когда формальное сходство персонажей еще есть: «Из буколического пастушка я превращался в фавна, сатира, объятого нечистым пламенем» [Нагибин 2004: 333]. «Даша была унижена собственной нерешительностью, отступлением от принятого героического решения, моей слюнявой слабостью, победой скудного быта над праздником любви, Зощенки над Лонгом, советским убожеством над прелестью Дафниса и Хлои» [Нагибин 2004: 363]. В указанных контекстах и Юра не Дафнис, и Даша не Хлоя. Последнее обращение к «говорящим» именам подводит неутешительный итог отношений: «С приходом эпохи застоя расстались Дафнис и Хлоя» [Нагибин 2004: 483].

Романтическая сублимированная (сенсорно-психологическая), по терминологии Н.Д. Арутюновой [Арутюнова 1984], оценка, задаваемая претекстовой ситуацией, в новых временных рамках претерпевает метаморфозы и сменяется в конечном итоге практически утилитарной, «с бытовым окрасом», лишенной какого-то ни было романтизма. В еще одной сильной позиции - конце текста, появляется аллюзия, содержащая антропоним Робинзон Крузо, который и символизирует, с нашей точки зрения, полную смену как ситуации, так и оценки. «Я перестал служить приключению другого человека, я служу собственному – тихому, медленному, с бытовым окрасом, но и со всеми новыми открытиями, как в самой неромантичной и самой обязательной для каждого книге на свете «Приключения Робинзона Крузо» [Нагибин 2004: 522].

В конце текста задается и другая аллюзийная, но уже проспективная прагматическая ситуация. «В сумбуре, неопрятности, бреде моего тогдашнего существования мелькнуло однажды лицо женщины, которая в недалеком будущем станет моей последней – нет, первой и последней – женой, сопутницей ко спасению, как называл свою верную, горестную Марковну протопоп Аввакум. Я угадал того «другого» человека, которым только и можно излечить душу, и двинулся ему навстречу» [Нагибин 2004: 522].

Новая прагматическая ситуация «возможность спасения с сопутницей» (именная атрибутивная аллюзия «протопоп Аввакум – Марковна») задается, но не развертывается, создавая открытую модальную перспективу.

То, что именно ситуативные оценки задают указанную перспективу, подтверждается, на наш взгляд, и эксплицитными метатекстовыми элементами, создающими «текст в тексте о тексте». Нагибин активно использует пересказ и комментирование претекстов, вариации на их тему.

Практически во всех случаях автор прибегает к метатексту, когда описываемая ситуация не ясна ему. Метатекст выступает в этом случае как когнитивный механизм, с помощью которого герой/ автор пытается понять либо мотивацию собственных поступков, либо мотивацию поступков Даши.

Так, до встречи с Дашей юному герою нравится другая девушка. Восторженные отклики друга о Даше его не трогают. «— Бог с ней! — сказал я, далекий от мысли, что подчиняюсь классическому сюжету, согласно которому Ромео надо вспых­нуть бенгальским огнем к надменной Розалинде, прежде чем столкнуться со своим роком в лице Джульетты»

[Нагибин 2004: 301]. Комментарий «далекий от мысли», как нам кажется, свидетельствует о более позднем осознании происходящего и относится к плану зрелого автора, а не юного героя. А вот включение в текст романа библейского претекста – явно юношеская оценка ситуации. Вопреки ожиданиям Юры, Даша обращает на него внимание. Герой настолько этим потрясен, что воспроизводит библейский сюжет: «Воображение бурно заработало. Она из жен-мироносиц, она Мария, припавшая к натруженным, пропыленным ногам Спа­сителя, она из тех, кто спешил к больным, страждущим, голод­ным, увечным, покрытым коростой, чтобы подать им освежа­ющее питье и горсть олив, смазать целебным бальзамом гноя­щиеся раны. Это жалостливая, самоотверженная натура, чудом оказавшаяся в нашем холодном расчетливом веке. Как быстро заметила она мою худобу и тонкие пястья, а ведь другим бро­саются в глаза мои широкие плечи и крепкая грудь — призна­ки устойчивости, а я не устойчив, тонкие, легкие кости отвеча­ют моей внутренней сути: хрупкой, непрочной, ранимой, а на щеках у меня, если внимательно приглядеться, можно обнару­жить сквозь загар следы юношеских прыщей — намек на биб­лейские язвы...» [Нагибин 2004: 311].

Таким образом, разные претексты используется также для разграничения оценочных планов юного героя и зрелого автора.

Значительно чаще один и тот же претекст, пересказываясь и комментируясь автором, начинает выполнять функцию синтетического представления оценок автора/героя. «На танцевальной площадке я был призраком, который Даше почему-то захотелось материализовать (план юного героя). Одиссей, если верить Жироду, пытался воспрепятствовать Троянской войне лишь по­тому, что взмах ресниц Андромахи напоминал ему Пенелопу. У меня, кстати, очень длинные ресницы, может, в них дело? (план зрелого автора) А мо­жет, Дашу тронула моя неуверенность? Или худоба? А может, я чем-то напомнил человека, который ей нравился? Она решила мою участь, я тут был ни при чем» (план юного героя) [Нагибин 2004: 316]. Модальная лексика непознанности: «почему-то», «может», условности «если верить Жироду», риторические вопросы объединяют оба плана и свидетельствуют о том, что Дашина мотивация как была загадкой для молодого героя, так и осталась ею для умудренного жизненным опытом зрелого человека.

Загадочными и до конца непознанными остаются для героя часто и собственные поступки, которые он тоже пытается осознать через претекст. На танцплощадке, где Даша, ее жених и Юра завязывается драка, в которой Юра не принимает участия, не считая себя в праве мешать проявить себя жениху. «Чем-то это напоминало рассказ Брет-Гарта «Пастух из Солано». Мнимый простак, одурачивший потом весь город, влюбился в девушку, помолвленную с дру­гим. Однажды во время лодочной прогулки она упала за борт. Пастух из Солано получил редкий шанс героическим поступ­ком завоевать сердце любимой, но он хладнокровно ждал, ког­да ее спасет жених. Он считал, что у того больше прав. Похоже, что парализовавшие меня соображения были столь же велико­душны и низменны, как у пастуха из Солано» [Нагибин 2004: 321-322]. В данном случае, представляется, что ироническая утилитарная рационалистическая тональность пересказа – план автора, трезво оценивающего ситуацию, а вот неполная уверенность «похоже…», книжная лексика «великодушны», «низменны» - эмоциональный оценочный план юного героя, поддавшегося столь противоречивым чувствам.

Когда ситуация вполне ясна автору/герою, претекст может обыгрываться автором, а собственный текст дописывается в его логике. «То, что произошло в последующие дни…, объяснялось, конечно, не только Дашиной полуизменой задолго до нашего знакомства, но и есте­ственным ходом вещей, который неизбежно должен был при­вести к тому, что так точно выразил Пастернак в стихотворе­нии, попавшемся мне в рукописи: Тяни, по не слишком, Не рваться ж струне!.. Даша перетянула, и струна лопнула… Я влю­бился в Геру Ростовцеву так безоглядно, как влюбляется маль­чишка во взрослую женщину, и Гера, в отличие от Даши, не дала порваться струне. Едва ощутив натяжение, Гера взяла дело в свои умелые руки и сыграла на этой струне с виртуозностью Паганини» [Нагибин 2004: 341].

Функция метатекста в этом случае, на наш взгляд, в увеличении степени интенсивности оценки действий героев путем приведения прямой аналогии с ситуацией претекста. Этому способствует и деонтический модальный фон цитаты Пастернака, авторского «не следует думать», «должен привести», уверенность в неизбежности происшедшего («конечно»).

Значительно чаще действие развивается не «по сценарию» претекста. Вспомним «Дафниса и Хлою» Лонга. Ср. также: «Все должно было произойти в аскетиче­ской очищенности, высокой простоте, героической чистоте, как у Зигфрида с Брунгильдой, когда их на ложе разделил меч. Но Зигфрид играл чужую роль, он победил Брунгильду для свое­го друга и, естественно, не захотел воспользоваться плодами победы. Я же боролся за Дашу для себя, и она сама решила сбро­сить с ложа этот проклятый разъединяющий меч. Но что-то помешало. Может быть, самое простое: жуткий холод, добавившийся к остуде сердца, предавшего самого родного на свете человека – собственную мать. Красиво, достойно, в былинном величии не получилось…И меч не упал, зазвенев, с ложа» [Нагибин 2004: 359].

В этом случае, на наш взгляд, функции метатекста также в усилении степени интенсивности оценки, но путем ярко выраженного контраста между исходной и собственной ситуацией. Для Зигфрида и Брунгильды ситуация оценивается со знаком «+»: «Но Зигфрид играл чужую роль, он победил Брунгильду для свое­го друга и, естественно, не захотел воспользоваться плодами победы». Для Юры и Даши – со знаком «-»: «Красиво, достойно, в былинном величии не получилось».

Также в стиле «не по сценарию» Нагибин использует метатекст с вариациями. В частности, так описывается и оценивается ситуация классического треугольника, в которую попадают Юра и Даша, при помощи вариаций на тему «Зимних заметок о летних впечатлениях» Достоевского. «Первоначально ей рисовалось классическое трио, которое так дивно и убийственно изобразил Достоевский в «Зимних за­метках о летних впечатлениях». Даша не читала этого произведения и не знала, что Достоевский уже все придумал за нее. Он писал о французах. Треугольник состоял из жены — оча­ровательной Мабиш, мужа Брибри, доброго и снисходительно­го увальня, и любовника Гюстава, основное качество которого — благородство. Гюстав так благороден, хотя не понять, чем имен­но, что вызывает у окружающих слезы умиления. Брибри во­все не дурак, не водевильный околпаченный муж, он все пони­мает и потому прощает, у него огромное сердце, и он так любит Мабиш, что переносит часть любви на Гюстава. Вот чего хоте­лось Даше…, она надеялась, что во мне проснется Брибри. Но мы все-таки развелись, и Даша быстро пересмотрела схему: Брибри становится преданным другом [Нагибин 2004: 441]. Вариация на тему не является единственной: «Даша все-таки сумела осуществить свой давно лелеемый план о воссоздании старой французской ситуации, только при другом распределении ролей. Она, естественно, осталась Мабиш, но я вместо предлагаемого мне прежде Брибри стал Гюставом, исполненным редкого благородства. А Брибри пришлось взять на себя Стасю, хотя не думаю, чтобы он догадывался о своем участии в спектакле» [Нагибин 2004: 491].

Таким образом, метатексту отводится значительная роль в реализации авторской модальности. Он участвует как в создании модальной перспективы (задает ситуативно-прагматическую ситуацию), так и в непосредственной ее реализации (через создание новой ситуации происходит замещение первоначальной оценки на противоположную). Принцип контраста последовательно выдерживается автором практически во всех эпизодах, где, так или иначе, используется претекст. Контраст либо завуалирован иронией, либо прямо проявляется в системе оценок действий героев. Ядерное положение в поле метатекстовых элементов в романе занимает, на наш взгляд, именная атрибутивная аллюзия. Она и задает «имя ситуации», через сопоставление с которой извлекается новый смысл «своего» произведения.

Проецируя сказанное на текст, можно сделать вывод о том, что Юра и Даша не Дафнис и Хлоя в смысле романтизма, не Зигфрид и Брунгильда в смысле былинного величия, не Одиссей и Пенелопа в смысле верности, не Спаситель и жена-мироносица в смысле святости, и даже не Мабиш и Брибри в смысле классичности ситуации в любовном треугольнике. Учитывая название романа как сильную позицию текста, можно сказать, что «Дафнис и Хлоя эпохи культа личности, волюнтаризма и застоя» - история любви героев этого периода и этого романа и никакого иного.

Метатекст используется как для выражения оценки ключевых моментов в отношениях главных действующих лиц, так и для увеличения степени ее интенсивности. При его помощи происходит также разграничение и синтез планов юного героя и зрелого автора.

В целом же метатекст у Нагибина можно рассматривать как когнитивный механизм, инструмент авторской перцепции, которую по способу восприятия и оценки мира можно назвать художественной. Эта грань реализации авторской модальности в аспекте идиостиля писателя заслуживает специального освещения.


Библиографический список

Арутюнова, Н.Д. Аксиология в механазмах жизни и языка/ Н.Д.Арутюнова //Проблемы структурной лингвистики.- М, 1984.

Лонг, Дафнис и Хлоя / Лонг //Античный роман. Перевод с древнегреческого С.П.Кондратьева. – М., 2001.

Нагибин, Ю.М. Любовь вождей. Сб. / Ю.Нагибин. – М., 2004.

Фатеева, Н.А. Контрапункт интертекстуальности, или Интертекст в мире текстов / Н.А.Фатеева.- М., 2000.