В. С. Библер москва "Мысль" 1991 введение для начала скажу немного о смысле и замысле этого Введения. Перед читателем философская книга

Вид материала

Книга

Содержание 2. Внимательнее — о философии В.Б.) разум находится как бы в естественном состоянии и может отстоять свои утверждения и претензии или обеспечить их не иначе к

Подобный материал:

• Структура сочинения-рассуждения егэ имеет следующий вид, 13.03kb.
• Этот рассказ родился как-то майским днем 2003 года. Мысль создать его, меня немного, 645.52kb.
• Нераспечатанные тайны толтеков, 2407.5kb.
• Статья И. С. Нарского. М.: «Мысль», 6790.38kb.
• Начала библейского богословия, 858.06kb.
• Орден Ассасинов (Order Assasinov), 4250.79kb.
• П. А. Водолазное дело России. М., Мысль, 2005 Кчитателю. Перед вами, пожалуй, лучшая, 2935.52kb.
• Николае Константиновиче Михайловском Перед тем как рассмотреть работу о «Героях и толпе», 351.92kb.
• Рождественская феерия, 217.37kb.
• Курс философии и философии Науки ХХI века для студентов физического факультета мгу, 241.09kb.

^

2. Внимательнее — о философии

Кант выходит к позитивным определениям философского доказательства, доводя до предела негативные определения философии как "самокритики разума" и развивая социальные характеристики этой логической самокритики. Именно в таких социально-логических "выходах" из сферы чистой логики в сферу культуры как некоего "ноумена" обнаруживается возможность — для самого Канта — определения философского мышления как мышления доказательного, обнаруживается возможность понимания не только дисциплинарных и цензурных целей этой самокритики, но и ее творческих, конструктивных целей. (Я возвращаюсь к самому началу этой главы.) Вот некоторые из таких социальных "выходов":

"Во всех своих начинаниях разум должен подвергать себя критике и никакими запретами не может нарушать ее свободы, не нанося вреда самому себе... Здесь нет ничего... что имело бы право уклоняться от этого испытующего и ревизующего исследования, не признающего никаких авторитетов. На этой свободе основывается само существование разума, не имеющего никакой диктаторской власти, и eiv" приговоры всегда есть не что иное, как согласие свободных граждан, из которых каждый должен иметь возможность выражать свои сомнения и даже без стеснения налагать свое veto" (3, 617).

"Под полемическим применением чистого разума я понимаю защиту его положений против догматического отрицания их. Здесь дело не в том, что его утверждения, быть может, также ложны, а только в том, что никто не может с аподиктической достоверностью (или хотя бы только с большей вероятностью) утверждать противоположное.... Разум, высшее судилище для [решения] всех споров, вынужден вступать в спор с самим собой" (3, 618. Курсив мой. — В.Б.).

"...Всегда и без всякого сомнения полезно предоставить пытливому и испытующему разуму полную свободу, дабы он беспрепятственно мог обеспечивать свои интересы, чему способствует и то, что он ограничивает свои познания, и то, что он расширяет их, между тем как интересы его всякий раз страдают, когда вмешивается чужая рука, чтобы свернуть его с естественного для него пути к навязанным ему целям... предоставьте вашему противнику говорить только разумное и побивайте его только оружием разума. Что же касается добра (практического интереса), не беспокойтесь о нем, так как в чисто спекулятивном споре оно вовсе не замешано" (3, 620 — 621). "Было бы... нелепо ожидать от разума разъяснений и в то же время заведомо предписывать ему, на какую сторону он непременно должен стать" (3, 622).

Поскольку в движении философского размышления (в мышлении о всеобщем) не может быть аподиктической практической проверки, всегда носящей только особенный и даже эмпирический характер, постольку в философии принципиально не может быть окончательного решения. Эффективность и необходимость философского вывода определяются мерой его провокационности — хулио-хуренитности¹²⁷ — в его способности "заразить" проблемностыо, втянуть в проблемность ("перевести из атрибутивности в субъективность) наибольшее число ранее нейтральных, рассудочных, спокойно работающих понятий. Обоснованность философского вывода тождественна свободе этого вывода и "измеряется" мерой его освободительной силы — силы освобождения всех — обнаруженных в исходном — понятий из оков догматичности и бесспорности...

Формально эта особенность философского доказательства выступает — в концепции Канта — как его "правовой характер" (вывод должен обладать потенциальным равенством — равенством права быть истинным — с другим, противоположным выводом).

"Без критики (вне философской рефлексии. — ^ В.Б.) разум находится как бы в естественном состоянии и может отстоять свои утверждения и претензии или обеспечить их не иначе как посредством войны. Наоборот, критика, заимствуя все (в том числе противоположные. — В.Б.) решения из основных правил его (разума. — В.Б.) собственного установления, авторитет которого не может быть подвергнут сомнению (то есть не может быть подвергнуто сомнению право разума критиковать самого себя. — В.Б.), создает нам спокойствие правового состояния, при котором надлежит вести наши споры не иначе как в виде процесса. В естественном состоянии конец спору кладет победа, которой хвалятся обе стороны и за которой большей частью следует лишь непрочный мир, устанавливаемый вмешивавшимся в дело начальством (в позитивных науках доказательство одного тезиса достигается опровержением другого, его "изничтожением"; но поскольку это опровержение — эмпирическое или чисто логическое — никогда не может быть законченным, то убедительность ему придает "начальство", то бишь внешний авторитет Ее величества логики, бесспорной и догматичной. — В.Б.);

в правовом же состоянии дело кончается приговором, который, проникая здесь в самый источник споров, должен обеспечить вечный мир (приговор разума не может уничтожить ни само существование тяжущихся сторон — тезиса и антитезиса, ни их право на взаимоопровержение; приговор лишь фиксирует меру соответствия этих тезисов наличному кодексу логики. — В.Б.). Сами бесконечные споры чисто догматического разума побуждают в конце концов искать спокойствия в какой-нибудь критике этого разума и в законодательстве, основывающемся на ней. (Приговор устанавливает, что при наличном логическом кодексе следует такое-то определение, но выход — в критике самого кодекса, а не в "победе сторон". Кодекс (законы логики) в позитивных науках необходимо соблюдать, иначе нормальная практическая деятельность была бы невозможна, но в философии необходимо признать свободу критики самого кодекса, то есть законов логики, в их современной кодификации. — В.Б.)

...К этой свободе относится также и свобода высказывать свои мысли и сомнения, которых не можешь разрешить самостоятельно, для публичного обсуждения и не подвергаться за это обвинениям, как беспокойный и опасный [для общества] гражданин. Эта свобода вытекает уже из коренных прав человеческого разума, не признающего никакого судьи, кроме самого общечеловеческого разума, в котором всякий имеет голос... это право священно, и никто не смеет ограничивать его" (3, 625 — 626).

Продолжим дальше эти выписки, характеризующие социальный (точнее, культуроформирующий) статут философского исследования. Все это — не отступление. Это — выявление основных позитивных, творческих определений "доказательства — обоснования" в философии (в соотношении с демонстративным доказательством в математике). С предельной прозрачностью эти определения выступают, когда

речь идет о задачах философского преподавания, о том, что философии нельзя научить.

Научить можно — утверждает Кант — математике и историческим наукам, поскольку в этих сферах научного знания есть "нечто данное и только требующее как бы усвоения...". Научение "либо в памяти, либо в уме запечатлевает то, что может быть нам предложено как некоторая уже готовая дисциплина" (2, 281). В философии такой готовой дисциплины нет и не может быть.

Философ "не мыслям... должен учить, но мыслить... Такого способа обучения требует сама природа философии... Окончивший школу юноша привык учиться. Он думает, что будет учиться философии, но это невозможно, так как теперь он должен учиться философствовать".

Единственное, что может философия, — это "развивать умственные способности... юношества и... подготовлять его к более зрелому в будущем самостоятельному пониманию вещей...".

...Когда выдают философию за нечто "научаемое", вкладываемое в мозги и спокойно прогрессирующее (этому научил философ Н., а это добавил философ М., а это доказал философ X....), то получается один конфуз. Читатель легко убеждается, что философия свободно "развинчивается" до самых своих основ, что в ней нет ничего раз навсегда решенного, что философ Н. ничему не научил, философ М. ничего не добавил, а философ X. ничего не доказал... Крах иллюзий вызывает радикальное разочарование в возможностях философии.

Чтобы избегнуть и этих иллюзий, и этих разочарований, необходимо, чтобы юноша (вообще человек, слушающий философа) сразу же был предупрежден, что "метод обучения в философии — это метод дзететический... от Zητετυ, т.е. метод исследования... Точно так же и автора философского сочинения, которое кладут в основу преподавания, следует рассматривать не как какой-то образец для суждения, а всего лишь как повод к суждению о нем самом и даже против него, и именно метод самостоятельного размышления и умозаключения, усвоить который стремится ученик, единственно и может быть для него полезный. А те определенные воззрения, которые, быть может, [ученик] при этом приобретает, следует рассматривать как случайные результаты этого метода..." (2, 280 — 282).

Философский разум обосновывает ("доказывает") свои основоположения тем, что выходит за собственные пределы (в "ничто"? в бытие как возможность? в мышление как возможность? в иной разум?).

Поскольку в конечном счете аксиоматичность теоретических построений коренится в "само-собой-разумеемости" исходных логических отождествлений и различий (при этом их логическая "само-собой-разумеемость" для мышления осознается как их непосредственная очевидность, предметность для "очей разума"), постольку конечная задача философии состоит в критике самой логики мышления, логики, отождествляемой с мышлением как таковым и с бытием как таковым.

В культуре Нового времени "доказательность" философского мышления полнее всего реализуется в двух — полюсных — определениях.

Во-первых, в особом правовом (даже формально-правовом) характере этой культуры, этой — на минуту отождествим — буржуазной цивилизации. Право — такой же глубинный выход этой цивилизации в культуру, как эстезис для античности или идея христианской индивидуальности для средневековья. И такой (затем извечно существующий в диалоге культур) смысл сообщает "праву" как раз философская основательность мышления людей Нового времени.

Под углом зрения "философа" истина и индивидуальная неповторимость человека Нового времени — это одинаковое право на истину и на то, чтобы стать личностью. Это — обнаружение в истоках истинного мышления и истинного поступка коренной диалогичности (несовпадения с собой...), что и является основательным обоснованием возможности и необходимости правового подхода, приравнивания неравных точек зрения и неравных (= различных) людей в их возможности обладать истиной, реализовать себя как неповторимую истину.

Спрашивают: "Истина одна?" Конечно, одна. Но это "одно" — не единство содержания; это — тождественность формы — права доработаться до своей (!) истины, то есть до своего отношения (своего тезиса...) в общении истин, в диалоге индивидуальностей. А синтезиса в философском мышлении, как известно, — во всяком случае, как известно Канту, — не бывает. Философское мышление изначально аналитично.

Во-вторых, основательность философского мышления реализуется (как и математика, но совсем иной закраиной) в искусстве Нового времени, в эстетическом полюсе нововременной культуры. Кант обратил на это внимание в "Критике способности суждения". Искусство (Нового времени) не подчинено никакой идеологической сфере, оно свободно — в том смысле, в каком говорил Кант, — в смысле, рожденном и развитом философски. Это — свобода порождения абсолютно индивидуального мира, понятного и необходимого для всех иных людей. Тут уже нет равенства формальных прав; все права здесь реализованы. В искусстве (и в этом смысле оно философски основательно, неявно основано на философском разумении мира...) существует не равенство неравных (его искусство не признает), но неравенство равных, — а это лишь парафраза для формулы: "насущно необходимое, содержательно-свободное общение в обществе людей, свободных только формально...". Но сказать все то, что я сейчас сказал, — это и значит наметить культуроформирующий смысл философского мышления Нового времени, знают ли об этом (о том, что они мыслят философски) или не знают люди, формирующие право и искусство этой эпохи. Конечно, и право и искусство детерминированы не только философски, но и непосредственно социально. Но вне особой философской детерминации (вне детерминации свободой...) ни право, ни искусство не оказываются феноменами культуры. Они остаются в преходящих пределах "цивилизации".