Geum.ru

Вальтер Скотт. Уэверли, или шестьдесят лет назад Вальтер Скотт. Собрание сочинений в 8 томах. Том 1

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава 44. Поход
Подобный материал:
1   ...   19   20   21   22   23   24   25   26   ...   38
Глава 43. Бал


Прапорщик Мак-Комбих отправился в лагерь по делам службы, Мак-Уибл

пошел переваривать свой обед и намеки Эвана Дху на законы военного времени в

какой-то сомнительный кабачок, а Уэверли вместе с бароном и Мак-Иваром

направился в Холируд-хаус. Двое последних были в веселом настроении, и барон

подшучивал на свой лад над эффектной фигурой нашего героя, столь выигрышной

в новом костюме.

- Если вы имеете намерение посягнуть на сердце какой-нибудь хорошенькой

шотландочки, я бы посоветовал вам, когда вы обратитесь к ней, обязательно

процитировать стихи Вергилия:


Nunc insanus amor duii me Martis in armis

Tela inter media atque adversos detinet hostes,


"Nunc insanus... - цитата из Вергилия (эклоги X, стихи 44, 45)."


Каковые стихи Робертсон "Робертсон, Александр, барон Струан (1670-1749)

- шотландский политический деятель, участник мятежа 1715 г. В восстании 1745

г. активного участия не принимал." из Струана, предводитель клана Доннохи

(если только primo loco "в первую очередь (лат.)." не отдать предпочтения

притязаниям Люда "Люд - легендарный британский король, якобы построивший

стены Лондона."), передал следующим изящным образом:


Любовь меня подвязкой наградила

И в юбку ягодицы обрядила.


Хотя вы-то носите брюки, что соответствует более древней традиции и

пристойнее.

- Нет, послушайте лучше мою песенку, - воскликнул Фергюс:


Не нужен ей богатый лорд,

Не нужен титул леди,

Ее похитил Дункан Грейм,

В своем закутав пледе.


К этому времени они дошли до дворца Холируд. При входе в зал о каждом

госте торжественно докладывали.

Всем слишком хорошо известно, сколько знатных, образованных и богатых

дворян участвовало в злополучной и безрассудной авантюре 1745 года.

Шотландские дамы тоже большей частью приняли сторону доблестного и

прекрасного молодого принца, который отдал свою судьбу в руки

соотечественников не как расчетливый политик, а скорее как романтический

рыцарь. Не следует поэтому удивляться, что Эдуарда, проведшего большую часть

своей жизни в торжественном уединении Уэверли-Онора, ослепила оживленная и

изящная картина, которую представляли теперь столь долго пустовавшие залы

шотландского дворца. Убранству, правда, недоставало великолепия, все было

сделано на скорую руку и так, как позволяла смутная и тревожная обстановка,

но общее впечатление все же было разительное, а принимая во внимание

знатность общества, даже блестящее.

Немного времени потребовалось влюбленному, чтобы отыскать предмет своих

нежных чувств. Флора Мак-Ивор как раз возвращалась к своему месту в глубине

зала. Рядом с ней шла Роза Брэдуордин. Своей поразительной красотой они

обращали на себя внимание даже среди множества изящных и красивых женщин.

Принц был с ними очень любезен, особенно с Флорой, с которой он танцевал, -

это предпочтение объяснялось, видимо, ее иностранным воспитанием и знанием

французского и итальянского языков.

Как только улеглась суета, вызванная окончанием танца, Эдуард почти

инстинктивно последовал за Фергюсом туда, где сидела мисс Мак-Ивор. Но

надежда, которой он питал свое чувство в отсутствие любимой, улетучилась,

как только он оказался в ее близости. Подобно человеку, силящемуся

припомнить подробности забытого сна, он в этот момент отдал бы все, чтобы

воскресить в своей памяти доводы, сулившие ему будущее, которое теперь

представлялось таким неверным. Он шел за Фергюсом, опустив глаза, у него

звенело в ушах, он чувствовал себя точно осужденный на смерть: роковая

телега медленно везет его среди любопытных, собравшихся глазеть на его

казнь, а он не замечает ни шума, которым полны его уши, ни возбуждения

толпы, по которой скользит его блуждающий взор.

Флора казалась немного - лишь очень немного - взволнованной и смущенной

его появлением.

- Я привез тебе приемного сына Ивора, - сказал Фергюс.

- И я принимаю его как второго брата, - отозвалась Флора.

Последние слова она произнесла с некоторым ударением, которое прошло бы

незамеченным для всякого не столь мучительно трепетного слуха. Однако

выражено оно было вполне определенно и, в сочетании со всем током Флоры и ее

манерой себя держать, означало: "Для меня мистер Уэверли никогда не будет

более близким человеком". Эдуард остановился, поклонился и взглянул на

Фергюса, который прикусил губу. Это был признак гнева, который показывал,

что и он истолковал в неблагоприятном смысле ответ сестры. "Так вот конец

моей мечты" - такова была первая мысль Уэверли, пронзившая его так глубоко,

что в щеках у него не осталось и кровинки.

- Боже мой! - воскликнула Роза Брэдуордин. - Да он еще совсем болен!

Эти слова, произнесенные в сильном волнении, донеслись до слуха принца,

который быстро подошел к Уэверли, взял его за руку, любезно осведомился о

его здоровье и добавил, что желал бы поговорить с ним наедине. Делать было

нечего. Огромным усилием воли Уэверли взял себя в руки настолько, что смог

безмолвно последовать за принцем в уединенный угол зала.

Здесь принц задержал его на некоторое время, расспрашивая о знатнейших

торийских и католических семьях Англии, об их связях, влиянии и степени

преданности дому Стюартов. На эти вопросы Эдуард и при других

обстоятельствах мог бы дать лишь самые общие ответы, но в теперешнем своем

смятении чувств говорил сбивчиво и невпопад. Принц не раз улыбнулся

несообразности его реплик, но продолжал разговор в том же духе, хотя

говорить приходилось главным образом ему, пока не заметил, что Уэверли

овладел собой. По всей вероятности, эта аудиенция была рассчитана на то,

чтобы создать у окружающих впечатление о политической влиятельности Эдуарда.

Но из последних фраз принца можно было заключить и то, что он вел этот

долгий разговор из чисто человеческого отношения к нашему герою.

- Я не могу удержаться от соблазна, - сказал он, - похвалиться своею

скромностью в качестве наперсника некоей молодой особы. Вы видите, мистер

Уэверли, что мне все известно, и я заверяю вас, что глубоко заинтересован

этим делом. Но, мой славный юный друг, больше сдержанности в ваших чувствах!

Здесь много людей столь же зорких, как и я, но их языку не следует так же

доверяться.

С этими словами принц непринужденно повернулся и направился к группе

офицеров, стоявших в нескольких шагах от него, предоставив Уэверли

размышлять о смысле его последних слов, хоть и недостаточно понятных в

целом, но заключавших совершенно ясное предостережение. Уэверли постарался

заслужить участие своего нового покровителя и немедленно последовал его

совету. Он прошел к тому месту, где все еще сидели Флора и мисс Брэдуордин,

и, сказав Розе несколько любезных слов, пустился в разговор на общие темы с

успехом, превзошедшим его собственные ожидания.

Если, любезный читатель, тебе случалось брать почтовых лошадей в ххх

или в ххх (звездочки одного из этих пунктов, а весьма вероятно, и обоих, ты

сможешь заменить названием какой-нибудь знакомой станции), ты должен был не

без сердечного сокрушения заметить, с какой смертельной неохотой несчастные

клячи налегают на хомут своими натруженными шеями. Но когда неотразимые

внушения кучера заставят их пробежать милю или две, они становятся

нечувствительными к первоначальным ощущениям и, согревшись в хомуте, как мог

бы выразиться тот же кучер, бегут дальше так, как если бы у них совершенно

не были сбиты холки. Это сравнение так точно соответствует душевному

состоянию Уэверли в течение этого памятного вечера, что я предпочел его (тем

более что, как я надеюсь, оно совершенно оригинально) всем более блестящим

уподоблениям, которыми могла бы снабдить меня "Поэтика" Биша "Биш, Эдуард -

автор Книги "Английская поэтика" (1702).".

Усердие, как и добродетель, находят награду в самом себе. У нашего

героя были, кроме того, и другие стимулы, чтобы на явную холодность Флоры

упорно отвечать притворным хладнокровием и безразличием. Гордость (весьма

полезное, хотя и жестокое средство для лечения сердечных ран) быстро пришла

ему на помощь. Лестное внимание принца; видная роль, как он имел основания

надеяться, предназначенная ему в перевороте, который должен был потрясти

могучее королевство, качества ума, превосходящие, вероятно, уровень знатных

и видных особ, с которыми он был отныне поставлен на равною ногу; личные

достоинства, по меньшей мере равные достоинствам этих людей; наконец,

молодость, богатство, знатность - неужели все это могло или должно было

поблекнуть и склониться перед немилостью капризной красавицы?


Хоть ты непреклонна и холодна -

Я так же горд, как и ты.


Проникшись чувством, выраженным в этих прекрасных строчках, тогда еще,

однако, не написанных "Они встречаются в прекрасном стихотворении мисс

Сьюард (Сьюард, Анна (1747-1809) - английская писательница, завещавшая

Вальтеру Скотту посмертное издание своих произведений. Они были изданы

автором "Уэверли" в 1810 г.), начинающемся строкой:


Бурный Ланноу, прощай навсегда.


(Прим. автора)"


, Уэверли решил убедить Флору, что он вовсе не убит ее отказом, так как

самолюбие шептало ему, что при этом она, может быть, теряет не меньше его.

Этой перемене способствовала и тайная надежда, в которой он не решался себе

признаться, что Флора, возможно, сильнее оценит его любовь, если

почувствует, что не от нее одной зависит привлечь или оттолкнуть его. В

словах принца звучала также таинственная нота поощрения, хоть она и

относилась, как он опасался, лишь к мечте Фергюса женить его на своей

сестре. Но все обстоятельства времени, места и обстановки соединились для

того, чтобы пробудить его воображение и потребовать мужественного и

решительного поведения, предоставляющего судьбе решить исход дела. Если бы

он показался печальным и обескураженным накануне сражения, кто знает, как

жадно потрудились бы по этому поводу злые языки, уже достаточно опорочившие

его доброе имя. "Никогда, никогда, - решил он про себя, - не дам я этого

оружия в руки врагов, которым я не причинил никакого зла".

Под влиянием этих сложных чувств и поощряемый по временам

многозначительной улыбкой и одобрительным взглядом принца, Уэверли дал волю

своей фантазии, бойкости ума и красноречию и привлек всеобщее внимание.

Разговор понемногу принял оборот, самый подходящий для проявления его

способностей и познаний. Надвигавшиеся опасности грядущего дня нисколько не

умеряли веселья, но придавали ему более высокий и благородный характер.

Нервы у всех были напряжены в ожидании будущих событий, и в то же время все

были готовы насладиться сегодняшним днем. Такое настроение оказывает

особенно благотворное действие на воображение, поэтическое чувство и тот вид

красноречия, который черпает свою силу в поэзии. Уэверли, как мы уже

говорили, обладал по временам удивительным даром слова, а в настоящем случае

в его речах звучало то высокое чувство, то причудливая веселость. Он находил

поддержку и вдохновение в родственных умах, испытывавших на себе то же

влияние обстановки и настроения; даже люди более холодного и рассудительного

свойства оказались увлеченными общим потоком. Многие из дам отказались от

танцев, которые еще продолжались, и под тем или иным предлогом,

присоединялись к кружку, от которого не мог оторваться "интересный молодой

англичанин". Его представили нескольким весьма важным особам, и его манеры,

когда он совершенно освободился от стеснения, которое сковывало их в минуты

меньшего вдохновения, обворожили всех присутствующих.

Флора Мак-Ивор была, казалось, единственной дамой, взиравшей на него с

холодной сдержанностью, но и она не была в состоянии удержаться от своего

рода удивления перед талантами, которые за все время их знакомства никогда

еще не выказывали себя с таким блеском. Не знаю, почувствовала ли она

минутное сожаление при мысли, что столь решительно отказала поклоннику, так

прекрасно подходившему по своим способностям для самого блестящего положения

в обществе. До сих пор она, несомненно, считала одним из неизлечимых пороков

нашего героя mauvaise honte "ложный стыд (франц.).", который ей, воспитанной

в лучшем европейском обществе и недостаточно знакомой со скромной

сдержанностью английских манер, казался уж слишком смахивающим на природную

неловкость и ограниченность. Но если она и испытывала порой минутное

сожаление, что Уэверли не проявлял себя всегда столь обаятельной личностью,

жалела она об этом недолго; ибо, с тех пор как они встретились, произошли

события, из-за которых ее решение стало окончательным и бесповоротным.

Чувства Розы Брэдуордин были совсем другие: она слушала его всей душой,

она тайно ликовала при виде всеобщего признания, полученного человеком, чьи

достоинства она так давно и так высоко научилась ценить. Нисколько не

ревнуя, не чувствуя ни страха, ни муки, ни сомнения, нимало не думая о себе,

она целиком отдалась наслаждению быть простой свидетельницей возбужденного

им шепота одобрения. Когда Уэверли начинал говорить, ее слух был наполнен

исключительно звуками его голоса; когда отвечали другие, она смотрела только

на него и ждала только того, что он скажет. Возможно, радость, которую она

испытывала в этот вечер, была непродолжительна и сменилась потом многими

горестями, но по своей природе она была самой чистой и бескорыстной, какую

способна испытать человеческая душа.

- Барон, - сказал принц, - я бы не желал видеть свою возлюбленную в

обществе вашего друга. Он в самом деле, несмотря на некоторую романтичность,

один из самых привлекательных юношей, которых мне когда-либо приходилось

встречать.

- Клянусь честью, сэр, - отвечал барон, - этот юноша может иногда быть

таким же скучным, как шестидесятилетний старик вроде меня. Если бы ваше

королевское высочество только видели, как он мечтал или дремал на берегах

ТуллиВеолана, как какой-нибудь ипохондрик или, по выражению Бертона "Бертон,

Роберт (1577-1640) - английский писатель, автор трактата "Анатомия

меланхолии" (1621), где с большим остроумием и ученостью разбираются причины

меланхолии и способы ее излечения." в его "Анатомии меланхолии", как человек

в состоянии френезии "Френезия - безумие; в данном случае имеется в виду

угнетенное, подавленное состояние духа." или летаргии, вы бы удивились,

откуда у него вдруг взялось столько изящества, живости и веселья.

- Воистину, - сказал Фергюс Мак-Ивор, - я думаю, что его вдохновляет

новая форма, ибо, хотя Уэверли всегда был человек неглупый и человек чести,

я до сих пор считал его очень рассеянным и невнимательным собеседником.

- Тем более мы должны быть обязаны ему, - сказал принц, - за то, что он

приберег для сегодняшнего вечера качества, которые даже самые близкие друзья

еще не успели в нем открыть. Однако, господа, уж поздно, а о завтрашнем деле

надо позаботиться пораньше. Пусть каждый поведет к столу свою прекрасную

даму и окажет нам честь своим присутствием на легком ужине.

Принц направился в другую анфиладу и занял место под балдахином во

главе длинного ряда столов. Манеры его, в которых достоинство сочеталось с

учтивостью, как нельзя более соответствовали его высокому происхождению и

возвышенным притязаниям. Не прошло и часа, как музыканты подали хорошо

известный в Шотландии сигнал к окончанию торжества "В этих случаях

исполняется, или по крайней мере исполнялся, мотив старинной песни: "Счастья

и доброй ночи всем". (Прим. автора.)".

- Итак, доброй ночи, - сказал принц, вставая из-за стола, - доброй

ночи, будьте все счастливы! Доброй ночи, прекрасные дамы, оказавшие столь

высокую честь принцу-изгнаннику; доброй ночи, мои храбрые друзья, и пусть

счастливые часы, которые мы провели с вами сегодня, послужат

предзнаменованием скорого и победоносного возвращения в эти покои наших

предков и долгого ряда веселых и радостных встреч в замке Холируд!

Когда вспоследствии барон Брэдуордин вспоминал об этих прощальных

словах принца, он всякий раз грустно повторял стихи:


Audiit, et voti Phoebus succedere partem

Mente dedit; partem volucres dispersit in auras,


Что, - добавлял он, - было прекрасно передано на английский лад моим

другом Бэнгуром:


Феб часть молитвы благосклонно встретил,

Другую часть ее развеял ветер.


^ Глава 44. Поход


Под влиянием противоречивых страстей и душевного напряжения Уэверли

заснул в этот день поздно, но крепко. Во сне он видел Гленнакуойх и перенес

в покои Иана нам Чейстела праздничное общество, которое только что украшало

залы Холируда. Он так же ясно слышал звуки пиброха, и это по крайней мере не

было обманом чувств, так как старший волынщик клана Мак-Ивора шагал по двору

перед дверью квартиры предводителя, и, как угодно было выразиться миссис

Флокхарт, повидимому, не очень-то большой поклонницы подобной музыки, "камни

стен содрогались от писка его волынки". Сначала эти звуки как-то вязались со

снами Уэверли, но вскоре стали слишком громкими.

Стук башмаков Каллюма в комнате нашего героя (ибо Мак-Ивор вновь

поручил Эдуарда услугам своего пажа) был следующим сигналом к походу.

- Не угодно ли будет вашей милости поторопиться? Вих Иан Вор и принц

уже пошли в ту длинную зеленую аллею за деревней, которую называют

Королевским парком "Главная часть гайлэндскнх войск стояла лагерем, или,

вернее, на биваке, в той части Королевского парка, которая обращена к

деревне Даддингстон. (Прим. автора.)", сегодня многие ходят еще на своих

ногах, кого вечером будут выносить другие ноги.

Уэверли выскочил из постели и, пользуясь помощью и советами Каллюма, по

всем правилам искусства наладил свой тартановый костюм. Каллюм тут же

сообщил ему, что его кожаный дорлах с замком прибыл из Дуна и отправлен в

фургоне с мешком Вих Иан Вора. Из этих описательных выражений Уэверли легко

сообразил, что речь идет об его укладке. Он вспомнил о таинственном пакете,

вложенном девой из пещеры, который, как будто нарочно, ускользал от него

всякий раз, когда он был у него, казалось, уже в руках. Но теперь было

несвоевременно думать о том, как удовлетворить свое любопытство. Отклонив

предложение миссис Флокхарт пропустить "утреннюю", то есть чарку на дорогу,

- причем он оказался, вероятно, единственным человеком в армии принца,

склонным воздержаться от такого предложения, - Эдуард распрощался с хозяйкой

и тронулся в путь вместе с Каллюмом.

- Каллюм, - сказал он, когда они шагали по грязному двору, выбираясь к

южной окраине Кэнонгейта, - где бы достать лошадь?

- На кой черт вам лошадь? - сказал Каллюм. - Сам Вих Иан Вор идет

пешком во главе своего клана (не говоря уже о принце, который тоже шагает) и

щит свой несет на плече; вот бы и вам так, по-соседски.

- Ты прав, Каллюм, так я и пойду, дай мне мой щит. Ну вот, теперь все в

порядке. Как я с ним выгляжу?

- Вылитый гайлэндец с вывески постоялого двора бабушки Миддлмасс, -

ответил Каллюм, причем в оправдание его следует сказать, что этим он

собирался сделать Эдуарду величайший комплимент, ибо в его глазах данная

вывеска представляла собой несравненное произведение искусства. Лестность

такого вежливого сравнения осталась, однако, неоцененной, и Уэверли

воздержался от дальнейших вопросов.

Выбравшись наконец из грязных и нищенских пригородов столицы, наш герой

почувствовал новый прилив бодрости и сил. Он со спокойной твердостью

перебрал в памяти все, что произошло накануне вечером, и стал с надеждой и

решимостью ожидать грядущих событий.

Перевалив через небольшую скалистую вершину холма святого Леонарда, он

увидел перед собой Королевский парк - лощину между горой Артурово Седло и

холмами, застроенными в настоящее время южной частью Эдинбурга. Долина

представляла в эту минуту своеобразное и волнующее зрелище: она была занята

гайлэндской армией, собиравшейся в поход. Для Уэверли это зрелище было не

внове: он уже видел его на охоте, на которой он недавно был с Фергюсом

Мак-Ивором. Но здесь все происходило в гораздо более грандиозных масштабах и

представляло несравненно больший интерес. Скалы, составлявшие фон картины, и

даже само небо звенели от звуков волынок, которые вызывали каждая своим

особенным пиброхом отдельных вождей и их кланы. Горцы, с гудением и

сутолокой суетливой и нестройной толпы покидавшие свои неприхотливые ложа

под открытым небом, точно пчелы, встревоженные в своих ульях и готовые дать

отпор, несмотря на всю хаотичность их движений, обладали, по-видимому, всей

той гибкой подвижностью, которая необходима для военных эволюции. Движения

их казались стихийными и нестройными, но в конце концов получались порядок и

система; полководец похвалил бы окончательный результат: но знаток военных

артикулов, вероятно, поднял бы на смех приемы, которыми он достигался.

Сложная путаница, которая создалась при стремительном построении под

свои знамена различных готовившихся выступить кланов, была сама по себе

веселым и оживленным зрелищем. Людям не нужно было убирать палатки, так как

они по собственному желанию спали под открытым небом, хотя осень уже

подходила к концу и ночью бывали заморозки. Пока они строились, в течение

нескольких минут были видны лишь развевающиеся тартаны, перья и знамена с

гордым девизом Клэнроналда "Противься, кто смеет"; "Лох Слой" - паролем

Мак-Фарленов; "Вперед, удача, врагу оковы!" - лозунгом маркиза Туллибардина;

"Ждем" - девизом лорда Льюиса Гордона и соответственными паролями и

эмблемами многих других вождей и кланов.

Наконец смутная и колеблющаяся масса выстроилась в длинную и узкую

темную колонну, заполнившую долину с начала ее до конца. Во главе колонны

вздымалось знамя принца с алым крестом на белом поле и девизом "Tandem

triumphans" ""Торжествующий под конец" (лат.).". Авангард был представлен

некоторым количеством кавалерии, преимущественно из равнинных помещиков с их

слугами и домочадцами. Знамена их, пожалуй слишком многочисленные, принимая

во внимание размеры войска, колыхались на самом краю горизонта. Несколько

всадников из этого отряда, среди которых Уэверли случайно заметил

Балмауоппла и его помощника Джинкера (которого, однако, по совету барона

Брэдуордина, лишили вместе с некоторыми другими офицерского звания),

придавали картине живописный, но отнюдь не упорядоченный вид. Они гнали

своих лошадей вперед, насколько позволяла им давка, чтобы занять положенные

места в авангарде. Дело в том, что чары различных цирцей "Цирцея (или Кирка)

- в древнегреческом эпосе волшебница, обратившая в свиней спутников Одиссея.

Здесь - ироническое обозначение уличных красавиц." с Главной улицы и

горячительные напитки, которыми они подбадривали себя в эту ночь, очевидно,

задержали этих вояк за городскими стенами дольше того времени, которое было

совместимо с выполнением их утренних обязанностей. Из этих отставших

наиболее благоразумные пользовались, чтобы достичь своего места в колонне,

более длинной, но зато менее загроможденной дорогой в обход. Они отъезжали

немного вправо от пехоты и, встретившись с изгородями из свободно сложенных

камней, или перескакивали их, или сокрушали до основания. Стихийное

появление и исчезновение этих горсток всадников; сутолока, вызванная обычно

безуспешными попытками тех, кто стремился протиснуться вперед через толпу

гайлэндцев, невзирая на их проклятья, ругань и сопротивление, своей

беспорядочностью несомненно усиливали живописность этой сцены, хоть и в

ущерб ее уставной правильности.

Уэверли залюбовался этим удивительным зрелищем. Впечатление еще

усугублялось одиночными выстрелами из замка по гайлэндским гвардейцам,

которых отводили из-под его стен на соединение с главными силами. Но Каллюм

со своей обычной бесцеремонностью напомнил нашему герою, что люди Вих Иан

Вора находятся где-то в голове колонны, до которой еще оставалось далеко, а

"как пушка выпалит, пойдут очень шибко". Возвращенный таким образом к

действительности, Уэверли быстро зашагал вперед, часто, впрочем, поглядывая

на грозные тучи воинов, собравшихся перед ним и у его ног. Впрочем, на

близком расстоянии вся эта рать производила менее внушительное впечатление,

чем издали. Передние ряды каждого клана были, правда, хорошо вооружены

палашами, щитами и мушкетами; у всех было по кинжалу, а у большинства и по

стальному пистолету. Но все это были дворяне, то есть родственники вождя,

хотя бы очень дальние, имевшие непосредственное право на его поддержку и

покровительство. Более красивых и закаленных людей нельзя было бы найти ни в

одной армии христианского мира; свобода и независимость в действиях, которые

каждый, однако, умел подчинить воле своего начальника, и своеобразная

дисциплина, принятая на войне в горах, придавала им грозную силу как

благодаря их личному мужеству и бодрому духу, так и благодаря тому, что все

они были убеждены в необходимости действовать сообща и наивыгоднейшим

образом использовать свойственный их нации способ нападения.

Но на ступень ниже по сравнению с ними стояли люди уже совсем другого

рода - обыкновенные гайлэндские крестьяне, которые, хоть и не позволяли себя

так называть и часто претендовали с видимым правдоподобием на более древнее

происхождение, чем хозяева, которым они служили, носили, однако, отпечаток

крайней бедности. Одеты они были плохо, а вооружены еще хуже - полунагие

недоростки, они имели просто жалкий вид. При каждом могущественном клане

было несколько таких илотов "Илоты - в древней Спарте земледельцы,

прикрепленные к земельным участкам отдельных семей спартиатов и находившиеся

на положении рабов.". Так, например, Мак-Кулы, хотя они вели свой род от

Комхала, отца Финна, или Фингала, представляли собой своего рода гибеонитов

"Гибеониты - согласно Библии, жители древнего палестинского города Гибеона,

обманом заключившие мирный договор с израильтянами и за это обращенные в

рабов.", или наследственных слуг эппинских Стюартов; Макбеты, потомки

злополучного монарха этого имени, были подвластны Мореям, клану Доннохи или

Робертсонам из Атола. Можно было бы привести еще много примеров, если бы

этим я не рисковал оскорбить гордость какого-нибудь клана, еще не

потерявшего интереса к подобным вещам, и навлечь на лавку моего издателя

целую бурю, которая обрушилась бы на него с гор. Таким образом, илоты,

отправленные на войну деспотической волей своих вождей, которых они не могли

ослушаться, так как пользовались их водами и лесом, получали обычно очень

скудное питание, были отвратительно одеты и почти не вооружены. Последнее

обстоятельство объяснялось, впрочем, указом о всеобщем разоружении,

выполненным повсеместно в Горной Шотландии главным образом за счет этих

сателлитов низшего разряда, поскольку большинство вождей сумело обойти закон

и сохранить оружие своего непосредственного окружения, сдав лишь наименее

ценное. Этим и объяснялось, что, как мы уже говорили, многие воины в армии

принца выступили в поход в весьма жалком виде.

Итак, в то время как в отдельных отрядах авангард был по-своему

великолепно вооружен, арьергард напоминал настоящих разбойников. У кого была

алебарда, у кого палаш без ножен; этот нес ружье без замка, тот косу,

насаженную торчком на палку; а у некоторых были только кинжалы да дубины или

колья, вытянутые из забора. Эти мрачные, нечесаные и дикие первобытные люди,

большинство которых глазело с восхищением дикарей на самые обыкновенные

предметы домашнего обихода, вызывали у жителей Равнины изумление, но вселяли

вместе с тем и ужас. В это время о населении Верхней Шотландии было еще так

мало известно, что характер и внешний вид ее жителей, ставших военными

искателями приключений, возбудил в южных графствах Нижней Шотландии столько

же удивления, как если бы им пришлось увидеть нашествие африканских негров

или эскимосов, свалившихся с северных гор их родной страны. Не следует

поэтому удивляться, что Уэверли, судивший о гайлэндцах преимущественно по

представителям, которых время от времени показывал ему тонкий политик

Фергюс, почувствовал при виде их некоторое разочарование и подивился

дерзости войска, не превосходившего в этот момент четырех тысяч человек, из

коих вооружена была в лучшем случае половина, и тем не менее мечтавшего

изменить судьбы британских королевств, сменив в них правящую династию.

Но вот, пока Уэверли проходил мимо неподвижной колонны, раздался сигнал

из чугунной пушки, единственного артиллерийского орудия армии,

намеревавшейся совершить столь важный переворот. Принц в свое время выразил

желание не таскать этого бесполезного орудия за собой, но, к его удивлению,

за пушку вступились гайлэндские вожди. Они упросили не бросать ее, ссылаясь

на предрассудки своих людей, весьма мало знакомых с артиллерией и поэтому

приписывавших нелепую важность этому орудию, полагая, что оно может

существенным образом способствовать успеху, тогда как вся надежда была на их

мушкеты и палаши. Поэтому к пушке приставили двух-трех французских

артиллеристов, тащила ее целая вереница шотландских пони, но дела она так и

не увидела и использовалась исключительно для подачи сигналов.

Не успел отгреметь ее голос, как вся колонна тронулась с места.

Наступающие батальоны прорезали воздух дикими криками радости, которые

терялись в пронзительных звуках волынок, заглушаемых, в свою очередь, в

какой-то степени тяжелой поступью стольких людей, зашагавших разом. Знамена

заблестели и заколыхались, всадники заторопились, занимая свои места в

авангарде или выбираясь вперед в рекогносцировку, чтобы своевременно

обнаружить неприятеля и донести о нем. Вскоре они обогнули подошву Артурова

Седла и исчезли из глаз Уэверли под весьма примечательной грядой базальтовых

утесов, обращенных к озерцу Даддингстон.

Пехота пошла им вслед, соразмеряя свой шаг с другим отрядом,

следовавшим по южной дороге. Эдуарду стоило немалых усилий добраться до

места в колонне, где шли люди Фергюса.