Geum.ru

Вальтер Скотт. Уэверли, или шестьдесят лет назад Вальтер Скотт. Собрание сочинений в 8 томах. Том 1

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава 48. Неожиданное затруднение
Подобный материал:
1   ...   21   22   23   24   25   26   27   28   ...   38
Глава 47. Бой


Фергюс Мак-Ивор и его друг едва успели проспать несколько часов, как их

уж будил посланный от принца. На далекой деревенской колокольне било три

часа, когда они стремительно шагали к месту, где он провел ночь. Вокруг

принца уже были собраны все старшие офицеры и вожди кланов. Охапка гороховой

соломы, на которой он только что лежал, служила ему теперь сиденьем. Как раз

в тот момент, когда Фергюс подошел к кружку, совещание окончилось.

- Мужайтесь, мои храбрые друзья, - сказал принц, - пусть каждый сейчас

же станет во главе своего отряда; у нас нашелся верный друг "...у нас

нашелся верный друг... - Человек, указавший тропинку через болото, по

которой горцы вышли на открытую равнину, был Роберт Андерсон, шотландский

помещик, хорошо знавший эту местность."; он берется провести нас по узкой и

окольной, но все же проезжей дороге, которая, заворачивая вправо, выведет

нас через пересеченную местность и болота на твердую почву открытой равнины,

на которой расположился противник. Когда мы преодолеем эту трудность, небо и

ваши добрые мечи довершат остальное.

Это предложение было встречено общим ликованием, и каждый вождь

поспешил приготовить своих людей к выступлению, стараясь соблюдать при этом

тишину. Армия, взяв вправо от места бивака, скоро вышла на тропинку,

тянувшуюся через болота, и стала двигаться поразительно быстро и бесшумно.

Туман еще не добрался до холмов, так что некоторое время они могли идти при

свете звезд. Но это преимущество было утрачено перед рассветом, когда звезды

начали меркнуть и голова наступающей колонны погрузилась в океан тумана,

катившего свои белые волны по всей равнине и по морю, окаймлявшему ее с

востока. Пришлось встретиться и с некоторыми трудностями, неразрывными с

темнотой и необходимостью идти всем вместе и не растягиваться по узкой,

неровной и заболоченной тропинке. Однако для горцев, привычных к такой

обстановке, все это оказалось несравненно легче, чем для регулярного войска,

и они продолжали двигаться быстро и без остановок.

В тот момент, когда клан Ивора, следуя за идущим впереди отрядом, уже

выбирался из болота, в тумане раздался оклик часового: "Кто идет?", хотя сам

драгун оставался невидимым.

- Тише! - воскликнул Фергюс. - Тише! Не отвечайте, если вам дорога

жизнь! Скорее вперед! - И они продолжали путь все так же бесшумно и

стремительно.

Часовой разрядил свой карабин в сторону отряда. Вслед за выстрелом

послышался стук копыт его лошади, пущенной в галоп.

- Hylax in limine latrat "Гилакс "собака" лает у порога (лат.).", -

промолвил барон Брэдуордин, - этот негодяй поднимет тревогу.

Клан Фергюса вышел теперь на твердую равнину, где еще недавно

колосились богатые хлеба. Но урожай был собран, а на пажити не было ни

деревца, ни куста, ни единого предмета, способного ограничить видимость.

Остальная часть войска уже выбиралась на твердую землю, как вдруг загремели

барабаны, бьющие тревогу. Но горцы вовсе не собирались нападать неожиданно,

так что этот признак настороженности врага и готовности его вступить в бой

никого не смутил. Он только ускорил их собственные, впрочем весьма

несложные, приготовления.

Армия гайлэндцев, занимавшая теперь восточный край широкой равнины или

пажити, о которой мы уже неоднократно упоминали, была разбита на две линии,

тянувшиеся от болота к морю. Первая должна была атаковать врага, вторая

служить резервом. Немногие всадники, которых принц возглавлял самолично,

оставались в промежутке между ними. Царственный искатель приключений даже

выразил желание пойти в атаку лично во главе первой линии, но окружающие

постарались отговорить его, и принц с большой неохотой отказался от своего

намерения.

Теперь обе линии двигались вперед; первая была готова немедленно

вступить в бой. Кланы, из которых она состояла, образовывали каждый нечто

вроде отдельной фаланги, суживающейся спереди и заключавшей десять,

двенадцать или пятнадцать рядов, в зависимости от численности ее состава.

Те, у кого было получше оружие и более знатное происхождение - а это

сводилось к одному, - были выставлены впереди этих неравночисленных

подразделений. Задние ряды напирали на передних, которые первыми должны были

вступить в бой, и этим натиском помогали им не только физически, но и

морально, вселяя в них пыл и уверенность.

- Бросай плед, Уэверли! - крикнул Фергюс, скидывай свой. - Мы

заработаем себе шелка на тартаны, прежде чем солнце встанет над морем!

Со всех сторон люди уже сбрасывали пледы и приготовляли оружие.

Наступила благоговейная пауза минуты на три. Каждый, сняв шапку, обратился

липом к небу и произнес краткую молитву. Затем, надвинув шапки на лоб, они

двинулись вперед, сначала довольно медленно.

Уэверли в эту минуту почувствовал, что сердце у него бьется так, будто

хочет выскочить из груди. Это был не страх и не боевой пыл, а скорее смесь

этих чувств, какое-то новое глубокое ощущение, которое сперва ошеломило его

и обдало холодом, а потом бросило в жар и довело до неистовства. Звуки

вокруг него разжигали его воодушевление; волынщики играли; кланы

устремлялись вперед, каждый своей мрачной колонной. По мере приближения к

врагу их шаг все убыстрялся, а неясный говор людей постепенно вырос в дикий

воинственный крик.

В этот момент солнце, взошедшее над горизонтом, разогнало туман. Пары

поднялись, как занавес, и открыли оба сходившиеся войска. Линия регулярных

войск приходилась точно против гайлэндцев, она сверкала всеми доспехами

прекрасно оснащенной армии, а с флангов опиралась на пушки и конницу. Но вид

их не устрашил нападавших.

- Вперед, сыны Ивора, - воскликнул Фергюс, - а то, чего доброго, первую

вражескую кровь прольют камеронцы!

И его люди бросились вперед с устрашающим воплем.

Остальное хорошо известно. Кавалерии было приказано атаковать

наступающих с флангов, но горцы подвергли ее на бегу беспорядочному

обстрелу. Объятые постыдной паникой, всадники заколебались, остановились,

бросились врассыпную и понеслись прочь с поля боя. Артиллеристы, покинутые

конницей, выстрелили из своих орудий и тоже бросились бежать. Гайлэндцы,

швырнув разряженные мушкеты, с бешеной яростью ринулись на пехоту.

Посреди этого смятения и ужаса Уэверли вдруг заметил английского

офицера, по-видимому, в высоких чинах, стоявшего одиноко и без всякой защиты

у полевого орудия, которое он после бегства артиллеристов сам навел и

разрядил по клану Мак-Ивора - ближайшей группе горцев, которая находилась в

пределах его досягаемости.

Уэверли поразила его высокая, мужественная фигура; желая спасти его от

неминуемой гибели, он бросился вперед, перегоняя самых быстроногих, добежал

до него первым и крикнул: "Сдавайтесь!" Офицер ответил ударом шпаги, которая

вонзилась в щит Уэверли; тот повернул его, и клинок переломился. В то же

время алебарда Дугалда Махони уже готова была опуститься на голову офицера,

но Уэверли перехватил и этот удар, и офицер, видя, что дальнейшее

сопротивление бесполезно, и пораженный благородным стремлением Эдуарда

спасти его жизнь, отдал ему обломок своей шпаги. Уэверли передал офицера

Дугалду, строго наказав ему обращаться с ним хорошо и не пытаться его

ограбить, обещая в награду полное возмещение за недоставшиеся трофеи.

Справа от Эдуарда еще в течение нескольких минут шла ожесточенная

схватка. Английская пехота, прошедшая школу войны во Фландрии, держалась с

большим мужеством. Но ее развернутые ряды были во многих местах прорезаны

сплоченными массами кланов; а в последовавшей рукопашной как характер оружия

горцев, так и их чрезвычайная свирепость и ловкость дали им решительный

перевес над англичанами, которые привыкли рассчитывать главным образом на

свой боевой порядок и дисциплину и видели, что порядок нарушен, а дисциплина

ни к чему не приводит. Уэверли взглянул сквозь дым на эту картину резни и

вдруг увидел подполковника Гардинера. Покинутый своими солдатами, которых он

тщетно пытался собрать, он пришпоривал коня и гнал его через поле, желая

возглавить небольшой отряд пехоты, который, прижавшись спинами к решетке его

собственного парка (так как усадьба его была у самого поля боя), продолжал

отчаянное, но безуспешное сопротивление Эдуард видел, что он уже весь

изранен: и седло его и одежда были залиты кровью Уэверли страстно захотелось

спасти этого прекрасного и мужественного человека, и он приложил к этому

отчаянные усилия. Но ему пришлось быть лишь свидетелем его гибели. Прежде

чем Эдуард мог пробиться сквозь толпу гаилэндцев, жадно набросившихся на

добычу и яростно наседавших друг на друга, он увидел, как его бывший

командир упал с коня, сраженный ударом косы, и как его, уже на земле,

пронзили столькими ударами, что их хватило бы на то, чтобы загубить двадцать

жизней. Но когда Уэверли подошел к нему, он еще мог различать окружающие

предметы. Умирающий, по-видимому, узнал Эдуарда, так как пристально взглянул

на него с глубоким упреком и сожалением и, казалось, силился что-то

выговорить. Но, чувствуя, что смерть уже подступила к нему, он отказался от

своего намерения и, молитвенно сложив на груди руки, предал дух свой

создателю. Выражение, с которым он взглянул на Уэверли в эту предсмертную

минуту, не так поразило Эдуарда тогда, в обстановке этого стремительного и

беспорядочного натиска, как спустя некоторое время, когда он вновь мысленно

представил его.

Теперь по всему полю разносились громкие крики ликования. Бой был дан и

выигран повстанцами, и весь обоз, артиллерия и боевые припасы регулярной

армии остались в руках победителей. Никогда еще не бывало более полной

победы. Почти никто не спасся с поля боя, кроме кавалерии, бежавшей с самого

начала, да и та разбилась на множество отрядов и рассеялась по всем

окрестностям. Для нашего рассказа остается лишь упомянуть о судьбе

Балмауоппла. Сидя на лошади, такой же своевольной и упрямой, как и всадник,

он преследовал бегущих драгун более четырех миль; наконец человек десять

беглецов, набравшись смелости, повернулись и разрубили ему череп своими

палашами, доказав этим миру, что и у этого несчастного джентльмена были все

же какие-то мозги. Таким образом, конец сего мужа помог установить

обстоятельство, вызывавшее в течение всей его жизни самые серьезные

сомнения. О смерти его сожалели немногие. Большинство же знавших его

согласилось с выразительным замечанием прапорщика Мак-Комбиха, что при

Шерифмюре потери были чувствительнее. А приятель его Джинкер прибег к своему

красноречию для того только, чтобы снять ответственность за происшедшую

катастрофу со своей любимой кобылы.

- Я же тысячу раз говорил лэрду, - заявлял он, - что стыд и срам

подтягивать голову животины ремнем, когда она и так бы ходила с мундштучной

уздечкой в пол ярда длиной, и что он обязательно наживет себе (не говоря уже

о ней) какую-нибудь беду: или свалит ее, или еще чего-нибудь с ней натворит;

а если бы он продел ей в удила хоть самое маленькое колечко, она бы ходила

смирнехонько, как лошадка у деревенского продавца.

Таково было надгробное слово лэрду Балмауопплу.


^ Глава 48. Неожиданное затруднение


Когда бой окончился и все снова пришло в порядок, барон Брэдуордин,

выполнив все то, что ему следовало сделать по службе, и распределив своих

подчиненных по местам, отправился разыскивать Гленнакуойха и его приятеля

Эдуарда Уэверли. Первого он нашел за разрешением споров между членами клана

о том, чьи заслуги выше и кто в этом бою сыграл самую важную роль. Тут же

ему приходилось быть судьей и в более тонких и сомнительных вопросах,

касающихся распределения добычи. Наиболее значительным трофеем были золотые

часы, принадлежавшие какому-то несчастному английскому офицеру. Сторона,

которой пришлось уступить в своих притязаниях на эту драгоценность,

утешилась замечанием, что "она (то есть часы, которые приняли за живое

существо) околела в тот вечер, как Вих Иан Вор присудил ее Мердоку", так как

незаведенный механизм действительно остановился.

Как раз в тот момент, когда было принято окончательное решение по этому

важному вопросу, к молодым людям с озабоченным и вместе торжественным

выражением лица подъехал барон Брэдуордин. Он сошел со своего дымящегося

боевого коня и препоручил его заботам одного из своих конюхов со словами:

- Я редко ругаюсь, сударь, но если ты выкинешь с ним какую-нибудь свою

собачью штуку и бросишь моего бедного Берика нечищеным, чтобы ринуться на

добычу, черт меня побери, если я не сверну тебе шею! - Затем он ласково

потрепал животное, разделившее с ним все труды этого дня, и, нежно

распрощавшись с ним, воскликнул:

- Ну, мои достойные молодые друзья, вот вам славная и решительная

победа! Но эти подлецы драгуны рано удрали. Мне хотелось показать вам

истинные приемы proelium equestre, или кавалерийского дела, которое я считаю

самым славным и самым устрашающим на воине, но оно теперь из-за их трусости

поневоле откладывается. Да, довелось-таки мне принять еще раз участие в этой

древней распре, хотя должен признать, что мне не пришлось быть в самой гуще,

как вам, дети мои, так как на мне лежала обязанность следить за порядком в

нашей горстке конницы. Но ни один благородный человек не должен завидовать

чести, выпавшей на долю его товарищам, даже если их бросили в место, в три

раза более опасное, чем то, в котором находился он сам, ибо другой раз, с

господнего благословения, посчастливиться может и ему. Но, Гленнакуоих, и

вы, мистер Уэверли, прошу вас дать мне наилучший совет по очень важному

делу, от которого в высшей степени зависит честь дома Брэдуординов. Прошу

вас извинить меня, прапорщик Мак-Комбих, и вас, Инвероглин, и вас,

Эддералшендрах, и вас, сэр.

Последнее лицо, к которому обратился барон, был Бэлленкейрох. Вспомнив

о смерти своего сына, он метнул в его сторону свирепый, полный вызова взгляд

Брэдуордин, вспыхивавший от малейшей обиды как порох, уже нахмурился, но

Гленнакуоих увлек своего майора в сторону и властным тоном начальника

отчитал его за безрассудное желание разжечь заново ссору в такую минуту.

- Все поле завалено трупами, - произнес старый горец, отворачиваясь с

мрачным видом, - одним больше, одним меньше - разницы бы не составило, и

если бы не вы, Вих Иан Вор, лежать бы там одному из двух - Брэдуордину или

мне.

Вождь отвел его подальше, успокоил, а затем вернулся к барону.

- Это Бэлленкейрох, - сказал он тихим и доверительным тоном, - отец

того молодого человека, который восемь лет назад погиб во время злополучной

стычки у мызы.

- А, - сказал барон, мгновенно смягчая суровое выражение, которое

приняли его черты, - я многое могу снести от человека, которому мне, к

несчастью, пришлось причинить такое горе. Вы поступили совершенно правильно,

Гленнакуоих, что предупредили меня. Он может глядеть на меня мрачнее ночи

под святого Мартына, но Козмо Комин Брэдуордин никогда не скажет, что его

оскорбили. Увы! У меня нет наследников мужского пола, и я обязан многое

перенести от человека, которого я лишил потомства, хотя вы знаете, что

возмещение за убийство было мною уплачено и вы объявили себя вполне

удовлетворенным, о чем имеются у меня соответственные расписки, которые я

отправил куда следует. Так вот, как я уже говорил, у меня нет наследников

мужского пола, но все-таки я должен поддерживав честь моего дома; по этому

случаю я и обращаюсь особо и конфиденциально к вашему вниманию.

Молодые люди с нетерпеливым любопытством ждали, что будет дальше.

- Я не сомневаюсь, дети мои, - продолжал он, - что ваше образование

дает вам возможность разбираться в вопросах истинной природы феодальных прав

на землю.

Фергюс, устрашенный перспективой бесконечной диссертации, ответил: "Во

всех подробностях, барон", - и легонько толкнул Уэверли, чтобы тот, чего

доброго, не признался в своем невежестве.

- И вы, без сомнения, знаете, - продолжал барон, - что право на

владение баронскими землями Брэдуордин связано с весьма почетной и

своеобразной обязанностью, представляя собою владение blanch "Владение

blanch - условие владения, при котором вассал уплачивает феодалу небольшую

подать в благодарность за дарованные права. Подать эта выплачивалась обычно

"белыми", то есть серебряными, деньгами." (слово, которое, по мнению Крэга

"Крэг, Томас (1538-1608) - шотландский юрист, специалист по феодальному

праву.", следует по-латыни передавать blancum "белое (старофр. и лат.).",

или, скорее, francum "Освобожденное "от повинностей", привилегированное

(лат.).", свободное владение pro servitio delrahendi, seu exuendi, caligas

regis post battalliam. - Тут Фергюс обратил свой соколий взгляд на Эдуарда,

едва заметно приподнял бровь и сообщил своим плечам ту же степень подъема. -

Так вот, в связи с этим у меня возникают два недоуменных вопроса. Первый:

простирается ли эта услуга, или феодальная обязанность, на особу принца,

поскольку в грамоте per expressum "дословно (лат.)." сказано: caligas regis

- сапоги самого короля; и, прежде чем продолжать, я попрошу вас высказать

ваше мнение касательно этого вопроса.

- В чем дело? Он же принц-регент, - ответил Мак-Ивор с завидной

невозмутимостью, - а при французском дворе все почести, полагающиеся королю,

воздаются и особе регента. А кроме того, если бы мне пришлось стягивать

сапоги у одного из них, я в десять раз охотнее оказал бы эту услугу молодому

принцу, чем его отцу.

- Да, но речь здесь идет не о личных симпатиях. Однако ваша ссылка на

обычаи французского двора имеет большой вес, и, без сомнения, молодой принц

в качестве alter ego "другого "я" (лат.)." может претендовать на homagium

"дань уважения (лат.)." от первых чинов государства, поскольку всем

верноподданным вменяется, согласно акту о регентстве, почитать заместителя

короля как его собственную особу. Поэтому я отнюдь не собираюсь умалять его

величие, воздерживаясь от воздания почести, столь прекрасно рассчитанной,

чтобы придать ему блеск; ибо я сомневаюсь, чтобы даже сам германский

император пользовался для стягивания своей обуви услугами свободного

имперского барона. Но вот в чем заключается вторая трудность: принц носит не

сапоги, а лишь башмаки и узкие штаны.

Эта последняя проблема едва не нарушила серьезное настроение Фергюса.

- Ну что же, - ответил он, - вы прекрасно знаете, барон, что, согласно

пословице, "с гайлэнца штанов не снимешь", а сапоги здесь в том же

положении.

- Слово caligae, - продолжал барон, - хотя, признаю, является, по

семейным преданиям и даже согласно нашим древним документам, равнозначным

сапогам, но в первоначальном своем смысле означало скорее сандалии; и Кай

Цезарь, племянник и наследник престола Кая Тиберия, получил прозвище

Калигулы "Тиберий, Клавдий Нерон (42 до н.э. - 37 н.э.) - римский император

в годы 14-37 н.э.; Калигула, Кай Цезарь (12-41 н.э.) - римский император." a

caligulis, sive caligis levioribus, quibus adolescentior usus fuerat in

exercitu Germanici patris sui "от калигул, или легких сандалий, которые он

носил юношей в армии своего отца Германика (лат.).". Те же caligae

употреблялись и монашескими орденами, ибо мы читаем в старом глоссарии

"Глоссарий - словарь, комментарий." об уставе святого Бенедикта "Святой

Бенедикт Нурсийский (480-543) - создатель монастырского устава, широко

распространенного на Западе. Устав регламентировал жизнь монахов также и в

отношении одежды.", принятом в аббатстве святого Аманда, что caligae

крепились при помощи ремней.

- Это, пожалуй, применимо и к башмакам, - сказал Фергюс.

- А как же, мой дорогой Гленнакуойх; там так и сказано: "Caligae dictae

sunt quia ligantur; nam socci non ligantur, sed tantum intromittuntur" "Они

называются калигами, оттого что завязываются, тогда как туфли не

завязываются, а только надеваются (лат.).". Иначе говоря, caligae получили

свое название от ремней, которыми они завязываются, между тем как socci,

аналогичные нашим туфлям без задников, именуемым англичанами slippers,

просто надеваются на ногу. Слова грамоты также допускают два действия:

exuere, seu detrahere, то есть развязать, как это имеет место в случае

шнурков или ремней сандалий и башмаков, и стянуть, как мы выражаемся в

просторечии относительно сапог. Однако я хотел бы, чтобы на этот вопрос

можно было пролить больше света, но боюсь, что мало шансов найти здесь

какого-нибудь ученого автора de re vestiaria "в том, что касается одежды

(лат.).".

- Это действительно трудно себе представить, - сказал предводитель,

окидывая взглядом членов своего клана, возвращавшихся с одеждой, содранной с

убитых, - хотя на res vestiaria "предметы одежды (лат.)." наблюдается в

настоящее время, по-видимому, большой спрос.

Поскольку это замечание соответствовало представлению барона о шутке,

он удостоил Фергюса улыбкой, но немедленно вернулся к вопросу, который

казался ему необычайно серьезным.

- Приказчик Мак-Уибл держится того мнения, что эту почетную услугу, по

присущему ей характеру, надлежит оказывать si petatur tantum "только если

она потребуется (лат.).", только если его королевское высочество потребует у

высокого коронного ленника личного исполнения этого долга, и привел даже

пример из Дерлтоновых "Низбет Дерлтон, сэр Джон, лорд (1609-1687) -

английский юрист, автор книги "Сомнения и вопросы"." "Сомнений и вопросов",

в деле Гриппита versus "против (лат.)." Спайсера, касательно лишения одного

землевладельца его поместий ob non solutum canonen "за невыполнение правил

или условий (лат.).", то есть за невнесение причитавшихся с него в порядке

повинности трех перечных зерен в год, которые были оценены в семь восьмых

шотландского пенни, причем ответчик был оправдан. Но я полагаю наиболее

осторожным, с вашего разрешения, предоставить себя в распоряжение принца и

предложить ему свои услуги. Приказчику я скажу, чтобы он был здесь наготове

с предварительным наброском торжественного обязательства (тут он вынул

бумагу), согласно которому, если его королевскому высочеству будет угодно

принять услугу снятия с него caligae (независимо от того, как переводить их

- сапоги или башмаки) от других, а не от барона Брэдуордина, здесь

присутствующего, который готов и желает оказать ему таковую, это

обстоятельство никоим образом не должно ущемить или поколебать право

вышеупомянутого Козмо Комина Брэдуордина выполнять эту обязанность впредь; и

не даст никакому придворному, лакею, оруженосцу или пажу, к помощи которого

его королевскому высочеству угодно будет прибегнуть в данном случае, права,

основания или повода лишить упомянутого Козмо Комина Брэдуордина владений

его, титула барона Брэдуордина, а также прочих сопряженных с ним должностей,

полученных им в силу феодального дара, поставленного в зависимость от

точного и верного выполнения условий, под которыми они даны.

Фергюс всячески приветствовал этот план, и барон дружески простился с

молодыми людьми, улыбаясь важной и самодовольной улыбкой.

- Многая лета нашему дорогому другу барону, - воскликнул предводитель,

как только тот не мог его больше слышать, - величайшему чудаку по сю сторону

Твида! Как я жалею, что не посоветовал ему присутствовать сегодня вечером на

приеме с разувайкой под мышкой! Я убежден, что он немедленно привел бы эту

мысль в исполнение, если бы только предложение было сделано достаточно

серьезно.

- Что тебе за радость подымать на смех такого достойного человека?

- С твоего разрешения, Уэверли, ты так же уморителен, как и он. Неужели

ты не видишь, что он всей душой ушел в это дело? Он ведь спал и видел эту

услугу с детства. Она была для него самой благородной привилегией и

церемонией на свете. Я не сомневаюсь, что его главным побуждением взяться за

оружие была именно надежда когда-нибудь ее выполнить. Будь уверен, что, если

бы я попытался отговорить его от этого публичного позорища, он счел бы меня

за самодовольного хлыща и неуча, а может быть, пожелал бы даже перерезать

мне горло - удовольствие, которое он собирался доставить себе по поводу

какого-то вопроса этикета, во сто раз менее важного, чем вся эта история с

сапогами, башмаками, или чем в конце концов будут признаны учеными caligae.

Но мне надо пойти в главную квартиру и подготовить принца к этой необычайной

сцене. Мое предупреждение будет принято благосклонно, так как даст ему

возможность от души посмеяться сейчас и удержит его от веселости потом,

когда она была бы весьма mal-a-propos "некстати (франц.).". Итак, au revoir

"до свидания (франц.).", дорогой Уэверли.