Geum.ru

Вальтер Скотт. Уэверли, или шестьдесят лет назад Вальтер Скотт. Собрание сочинений в 8 томах. Том 1

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава 38. Ночное приключение
Подобный материал:
1   ...   16   17   18   19   20   21   22   23   ...   38
Глава 37. Уэверли все еще в тяжелом положении


Уэверли чуть не лишился чувств от стремительности и резких движений

тащивших его горцев; он так расшибся, что еле мог волочить ноги. Заметив

это, горцы призвали на помощь еще двух или трех человек из своего отряда и,

завернув нашего героя в один из своих пледов и распределив таким образом вес

его тела между всеми, потащили дальше с той же поспешностью, но уже без

всякого участия с его стороны. Говорили они между собой мало, и то

по-гэльски, и не замедлили шага, пока не отбежали мили на две, когда наконец

поубавили несколько ход, но продолжали идти все еще очень быстро, время от

времени сменяя друг друга.

Наш герой попытался с ними заговорить, но ему неизменно отвечали: "Cha

n'eil Beurl' agam", то есть: "Не знаю поанглийски", что, как Уэверли было

прекрасно известно, является обычным ответом гайлэндца англичанину или

жителю Нижней Шотландии, когда он его действительно не понимает или просто

не желает отвечать. Тогда он упомянул имя Вих Иан Вора, полагая, что своему

избавлению из когтей Одаренного Гилфиллана он обязан его дружбе, но и это не

вызвало никакого отклика в его конвоирах.

Сумерки уже сменились лунным светом, когда отряд остановился на

обрывистом краю лощины, которая, насколько можно было судить по освещенной

части, вся заросла деревьями и густым кустарником. Двое из горцев нырнули в

нее по небольшой тропинке - видимо, пошли на разведку. Вскоре один из них

вернулся и что-то сказал спутникам, после чего они подняли свою ношу и

весьма осторожно и бережно стали спускать нашего героя по крутой и узкой

тропке. Однако, несмотря на все принятые меры, его особе пришлось не раз

прийти в соприкосновение с сучками и ветками, которые преграждали им путь.

На самом низу лощины и, как ему показалось, на берегу ручья (Уэверли услышал

шум довольно мощного потока, хотя и не мог разглядеть его в темноте) отряд

вновь остановился, на этот раз перед небольшой и грубо сложенной лачугой.

Дверь была раскрыта настежь. Внутренность хижины выглядела столь же неуютно

и неказисто, как можно было предвидеть по ее расположению и наружному виду.

Какого-либо настила на полу не было и следа; в крыше в разных местах зияли

дыры; стены были сложены из сухого камня и заделаны дерном; крыта она была

ветками. Очаг был расположен посередине и наполнял весь вигвам дымом,

валившим в такой же мере через дверь, как и через круглое отверстие в крыше.

Древняя гайлэндская сивилла, единственная обитательница этого заброшенного

жилища, была занята приготовлением пищи. При слабом свете огня Уэверли успел

разглядеть, что его спутники не принадлежат к клану Ивора, так как Фергюс

обращал сугубое внимание на то, чтобы его соратники всегда носили тартан с

полосами, присвоенными их роду, - знак различия, некогда общепринятый в

Горной Шотландии и поддерживаемый теми из вождей, которые гордились своей

родословной или ревниво оберегали свою независимость и исключительную

власть.

Эдуард достаточно долго прожил в Гленнакуойхе и научился обращать

внимание на эти отличительные признаки, о которых так часто говорили, и,

убедившись, что с этими людьми у него нет ничего общего, грустным взором

обвел внутренность лачуги. Единственным предметом обстановки, за исключением

кадки для умывания и полуразвалившегося деревянного шкафа для провизии, была

огромная деревянная кровать, забранная со всех сторон досками, так что

проникнуть в нее можно было, лишь отодвинув в сторону скользящую дверцу. В

этот альков и уложили Уэверли, после того как он знаками дал понять, что не

хочет есть. Неспокойный сон не освежил его; странные видения проносились

перед его глазами, и, чтобы их рассеять, требовались непрерывные усилия. За

этими болезненными признаками последовал озноб, сильная головная боль и

стреляющие боли в руках и ногах; под утро его горским телохранителям или

тюремщикам (он не знал, к какому разряду их отнести) стало ясно, что Уэверли

совершенно не способен к передвижению.

После длительного совещания шесть человек из отряда забрали свое оружие

и пошли прочь, оставив при Эдуарде одного старика и одного молодого. Первый

подошел к Уэверли и омыл ему ушибленные места, теперь уже распухшие и

посиневшие. К удивлению нашего героя, ему вручили в совершенной

неприкосновенности его старую дорожную укладку, которую, оказывается, горцы

сумели отбить. Таким образом, у него оказалось белье. Постель, на которой он

лежал, была чистая и мягкая. Его престарелый прислужник произнес несколько

слов по-гэльски, которые Уэверли воспринял как увещание отдохнуть, и

задвинул дверцу кровати, так как занавесок на ней не было. Итак, второй раз

уже наш герой оказывался пациентом гайлэндского эскулапа, но при

обстоятельствах гораздо менее приятных, чем тогда, когда он был гостем

достойного Томанрейта.

Лихорадка, вызванная ушибами, не прекращалась целых двое суток, когда

наконец заботы окружающих и его крепкое сложение одержали верх и он смог

приподниматься в кровати, хоть и не без болезненных ощущений. Однако он

заметил, что как старуха, исполнявшая обязанности сиделки, так и пожилой

горец очень неохотно разрешали ему отодвигать дверцу кровати, хотя наблюдать

за их движениями было его единственным развлечением; наконец, после того как

Уэверли несколько раз открывал, а старик столь же часто задвигал люк его

темницы, он положил конец всему этому делу, заколотив его снаружи гвоздем, и

притом так успешно, что дверцу не было возможности отворить иначе, как

удалив это наружное препятствие.

Пока Уэверли размышлял о причинах, заставлявших действовать ему

наперекор этих людей, которые как будто не собирались его грабить и во всем

прочем проявляли о нем заботу и желание ему угодить, он вдруг припомнил, что

в самый тяжелый момент болезни около его постели мелькал некий образ женщины

и что выглядела она моложе старой сиделки. Об этом он вспоминал очень

смутно, но его подозрения подтвердились, когда, внимательно прислушиваясь,

он в течение дня не раз слышал голос другой женщины, шепотом разговаривающей

по-гэльски с его прислужницей. Кто это мог быть? И почему эта женщина

стремилась остаться неизвестной? У нашего героя немедленно разыгралась

фантазия, и все мысли его обратились к Флоре Мак-Ивор. Но как бы мучительно

ему ни хотелось поверить, что она рядом с ним и, как милосердный ангел,

охраняет ложе его болезни, Уэверли вынужден был признать, что его

предположение совершенно невероятно. Трудно было представить себе, чтобы в

разгар гражданской войны, свирепствовавшей в Нижней Шотландии, она покинула

сравнительно безопасное убежище Гленнакуойха и избрала себе такой

сомнительный приют. Но сердце его всякий раз начинало учащенно биться, как

только он слышал легкий женский шаг, скользивший по хижине, или приглушенные

звуки мягкого и нежного голоса, чередовавшиеся с утробным хриплым карканьем

старой Дженнет (так, ему показалось, звалась пожилая сиделка).

Так как в уединении ему ничем не удавалось развлечься, он стал

придумывать, каким бы способом удовлетворить свое любопытство, несмотря на

тщательные меры, принятые Дженнет и древним горским янычаром "Янычары -

отборные турецкие пехотные части, отличавшиеся своей свирепостью.", ибо

молодого человека он с того утра не видел. Наконец, после внимательного

осмотра своей деревянной темницы, он пришел к выводу, что ее ветхое

состояние открывает ему возможность достигнуть своей цели. Из одного

подгнившего места ему удалось вытащить гвоздь, и через это узкое отверстие

он мог уже разглядеть женщину, закутанную в плед и занятую разговором с

Дженнет. Но со времени нашей праматери Евы удовлетворение непомерного

любопытства всегда влечет за собой кару, а именно, разочарование: это не

была фигура Флоры, да и лицо не удалось разглядеть, и, в довершение

неприятности, в то время, когда он трудился, гвоздем расширяя отверстие, его

выдал слабый шум, и легкое видение мгновенно исчезло и, насколько ему

удалось установить, больше не возвращалось.

С этой поры горцы уже не стали принимать никаких мер, чтобы ограничить

его поле зрения, и не только позволили ему вставать и выходить из его

темницы, но даже помогали ему в этом. Но переступать порог хижины ему не

разрешали; ибо к этому времени молодой горец прибыл в подмогу к старику, и

один или другой из них непрерывно за ним наблюдал. Всякий раз, когда Уэверли

приближался к двери избушки, дежурный вежливо, но решительно преграждал ему

выход, сопровождая свои действия знаками, которые должны были внушить нашему

герою, что это предприятие для него опасно и что где-то поблизости враг. У

старой Дженнет вид был очень встревоженный, и она была постоянно начеку, так

что Уэверли, который еще недостаточно окреп, чтобы попытаться прорваться

силой, невзирая на сопротивление хозяев, был вынужден сидеть и терпеть.

Кормили его во всех отношениях лучше, чем он мог ожидать; ему давали порой и

домашнюю птицу и даже вино. Гайлэндцы никогда не позволяли себе сесть вместе

с ним и, если не считать установленного за ним наблюдения, обходились с ним

очень вежливо. Единственным развлечением его было глядеть из окна, или,

скорее, бесформенного отверстия, служившего ему заменой, на мощный и

стремительный поток, который на глубине десяти футов бушевал и пенился в

узком скалистом ложе, густо заросшем деревьями и кустарником.

На шестой день Уэверли почувствовал себя настолько хорошо, что стал уже

подумывать о том, как бы удрать из этой жалкой и скучной темницы. Любой

риск, сопряженный с этой попыткой, казался ему краше невыносимого

однообразия кельи Дженнет. Но куда идти, когда он снова будет себе хозяином?

Возможны были два плана, хотя оба они были сопряжены с опасностью и

трудностями. Один состоял в том, чтобы вернуться в Гленнакуойх к Фергюсу

Мак-Ивору, в радушном приеме которого он не сомневался, а в теперешнем его

состоянии суровое обращение, которому он подвергся, полностью оправдывало,

как ему казалось, нарушение присяги существующему правительству. Другой план

заключался в том, чтобы прорваться в какой-нибудь шотландский портовый

город, а оттуда морем переправиться в Англию. Он поочередно отдавал

предпочтение то одному, то другому и, вероятно, если бы побег его удался,

остановился бы на более легко выполнимом, но такова уже была его планида,

что этот вопрос ему не пришлось решать самому.

Вечером седьмого дня дверь хижины внезапно отворилась, и в нее вошли

два горца, в которых Уэверли узнал своих тогдашних провожатых. Они немного

поговорили со стариком и его товарищем, а затем весьма выразительной мимикой

объяснили Эдуарду, чтобы он собирался с ними в дорогу. Нашему герою это

известие доставило большое удовольствие. По тому, как с ним обращались во

время болезни, он мог быть уверен, что никакого зла против него не

замышляют, а его романтические порывы, укрощенные тревогами, обидами,

разочарованиями и целым рядом неприятных переживаний, связанных с последними

приключениями, возродились за время его отдыха с прежней силой и требовали

себе пищи. Его страсть к неизведанному, хотя для людей его склада достаточно

бывает, чтобы загореться ею, уже той степени опасности, которая обычно

придает людям лишь благородную серьезность, не устояла перед натиском

необычайных и на первый взгляд непреодолимых бедствий, свалившихся на него в

Кернврекане. Надо сказать, что такое сочетание сильнейшего любопытства и

пылкого воображения, какое было у Эдуарда, порождает особый вид мужества,

несколько напоминающий фонарь, который носит с собой углекоп. Пламя в нем

достаточно для того, чтобы вселять в него бодрость и давать ему возможность

работать среди обычных опасностей, но едва возникает угроза подземных

испарений и тлетворных газов, он немедленно тухнет. Теперь этот огонь снова

загорелся, и с сильно бьющимся сердцем от смешанного чувства надежды, страха

и тревоги Эдуард смотрел на стоящих перед ним людей, в то время как вновь

прибывшие торопились на скорую руку поесть, а другие брали оружие и спешили

собраться в путь.

И вот, когда он сидел в дымной лачуге несколько поодаль от очага,

вокруг которого столпились его конвоиры, он почувствовал, что кто-то легко

коснулся его руки. Он обернулся - перед ним стояла Алиса, дочь Доналда Бин

Лина. Она показала ему связку бумаг, но так, что ее движение мог заметить он

один, приложила на мгновение палец к губам и прошла вперед, как будто для

того, чтобы помочь старой Дженнет уложить его платье. Ей, видимо, хотелось,

чтобы он не подал вида, что узнал ее, однако всякий раз, когда она надеялась

остаться незамеченной, она оборачивалась в его сторону, и, убедившись, что

он следит за ее движениями, проворно и ловко завернула бумаги в одну из

рубашек, которые положила в укладку.

Перед Уэверли раскрывалось новое поле для догадок. Была ли Алиса его

таинственной сиделкой и была ли эта обитательница пещеры тем

ангелом-хранителем, который сторожил у одра его болезни? Был ли он в руках у

ее отца? А если так, то какова была его цель? Вряд ли та, к которой он

обычно стремился, - добыча, так как Эдуарду возвратили его вещи. Даже

кошелек, который, вероятно, соблазнил бы этого профессионального грабителя,

все время оставался при Уэверли. Все это, возможно, могли объяснить бумаги;

но мимика Алисы ясно говорила, что читать их при других нельзя. Заметив, что

он понял ее маневр, она не пыталась больше обращать на себя внимание,

напротив, даже вышла из хижины и, лишь переступая порог, воспользовалась

темнотой и, значительно кивнув, улыбнулась ему на прощание, перед тем как

исчезнуть в темной лощине.

Молодого горца несколько раз посылали на разведку. Наконец, когда он

вернулся в третий или четвертый раз, все поднялись с места и дали нашему

герою знак следовать за ними. Уходя, он, однако, пожал руку старой Дженнет,

оказавшей ему столько внимания, присовокупив к этому более ощутимое

доказательство своей благодарности.

- Бог да благословит вас! Бог да хранит вас, капитан Уэверли, - сказала

старуха на прекрасном нижнешотландеком диалекте, хотя до этого он не слышал

от нее ни слова, кроме как по-гэльски. Но нетерпение его спутников помешало

ему пуститься в какие-либо расспросы.


^ Глава 38. Ночное приключение


Как только все выбрались из хижины, отряд на мгновение остановился.

Возглавлявший его горец, в котором Уэверли как будто узнал высокую фигуру

помощника Доналда Бин Лина, шепотом и знаками приказал всем соблюдать

полнейшее молчание. Он вручил Эдуарду меч и стальной пистолет и, указывая на

тропинку, положил руку на эфес своего палаша, давая этим понять, что им,

возможно, придется пробиваться силой. После этого он стал во главе своего

отряда, который тронулся в путь гуськом, причем Уэверли было предоставлено

место сразу за командиром. Начальник двигался очень осторожно, как бы

опасаясь вызвать тревогу, и остановился, как только они добрались до конца

подъема. Уэверли вскоре понял причину заминки, так как в нескольких шагах

услышал оклик английского часового: "Все спокойно!" Ночной ветер подхватил

этот звук и унес его на дно лесистой лощины, где он несколько раз отдался

эхом от ее крутых склонов. Оклик повторился еще и еще, каждый раз слабее,

как будто удаляясь. Было ясно, что поблизости расположен отряд и что солдаты

настороже; впрочем, бдительность их была не настолько велика, чтобы

обнаружить таких искусных в набегах людей, как те, с которыми Эдуард

наблюдал сейчас, как недействительны были принятые англичанами меры

предосторожности.

Звуки замерли в ночной тишине, и горцы снова в полном молчании быстро

двинулись вперед. Уэверли не имел ни времени, ни охоты смотреть по сторонам,

и он успел только заметить, что они прошли невдалеке от большого здания, в

окнах которого еще здесь и там мерцал огонек. Через несколько шагов

начальник повел носом, как спаниель на стойке, и снова подал знак

остановиться. Он опустился на четвереньки, закутался в плед так, чтобы почти

не выделяться на фоне вереска, в котором он передвигался, и пополз на

разведку. Вскоре он вернулся, распустил своих людей, за исключением одного,

и подал знак Уэверли, чтобы тот последовал его примеру, после чего на

четвереньках поползли уже все трое.

Таким неудобным образом они передвигались довольно долго, дольше, чем

это могло быть приятно для колен и голеней нашего героя, как вдруг до

Уэверли донесся запах дыма, который, очевидно, был гораздо раньше воспринят

более совершенным органом обоняния его проводника. Он шел из угла низкого

полуразрушенного загона для овец, стены которого были сложены, как это

обычно бывает в Шотландии, из сухого камня без раствора. Гайлэндец довел

Уэверли до самой стены и, желая, по-видимому, заставить его почувствовать

опасность или выставить в самом выгодном свете свою ловкость, дал ему

знаками понять, что он должен высунуть голову и бросить взгляд по ту сторону

ограды, а затем и сам подал ему в этом пример. Уэверли так и сделал и

заметил аванпост из четырех или пяти солдат, расположившихся у сторожевого

огня. Все они спали, за исключением часового, ходившего взад и вперед.

Всякий раз, как он равнялся с костром, на ружье, которое он перекинул через

плечо, вспыхивал красный отблеск. Он часто всматривался в ту часть неба,

откуда должна была выглянуть луна, до тех пор прикрытая облаками.

Но уже через несколько минут в природе произошла внезапная перемена,

весьма обычная в горах. Поднялся легкий ветер, погнал перед собой облака,

которые скопились на горизонте, и ночное светило пролило свое ничем не

омраченное сияние на широкую и бесплодную пустошь, окаймленную, правда,

кустарником и низкорослыми деревьями в той части, откуда пришел отряд, но

голую и прекрасно обозримую для часового там, куда Уэверли и его спутникам

предстояло пробираться. Конечно, пока они лежали, они были спрятаны за

стенкой загона, но казалось, что любая попытка выйти из-под прикрытия

обречена на неудачу и неминуемо выдаст их присутствие.

Гайлэндец взглянул на синий свод, но, в отличие от застигнутого

темнотой поселянина, воспетого Гомером или скорее Попом "...воспетого

Гомером или скорее Попом... - Поп Александр (1688-1744) - английский поэт,

переводивший Гомера. Его перевод модернизирован в духе классицизма XVIII в.

и содержит множество вольностей.", он не благословил это благодатное

светило, а пробормотал себе под нос какое-то гэльское проклятие по поводу

неуместного блеска макфарленовского фонаря "Мак-фарленовский фонарь - так

называли в Горной Шотландии луну, по имени клана Мак-Фарлена,

прославившегося ночными грабежами.". Он с тревогой осмотрелся и затем,

видимо, принял решение. Оставив своего помощника с Уэверли, которому он

подал знак не двигаться с места, и дав шепотом несколько кратких указаний

своему товарищу, он пополз под прикрытием неровностей почвы в том же

направлении, куда шли они. Эдуард повернул к нему голову и мог наблюдать,

как он с проворством индейца пробирался на четвереньках, используя, чтобы

остаться незамеченным, каждый куст и каждый выступ и выходя на более

открытые места лишь тогда, когда часовой поворачивался к нему спиной.

Наконец он добрался до зарослей кустарника и низкого леса, частично

покрывавших пустошь в этом направлении и, вероятно, простиравшихся до края

лощины, где так долго обитал Уэверли. Горец исчез, но только на несколько

минут, ибо внезапно вынырнул из другой части заросли и, смело ступая по

открытой пустоши, как будто нарочно желая попасться на глаза, вскинул ружье

на руку и выстрелил в часового. Пуля попала несчастному в руку и самым

досадным образом прервала его метеорологические наблюдения и песенку о Нэнси

Досон, которую он насвистывал. Он попытался ответить на выстрел, но

неудачно; между тем его товарищи, разбуженные шумом, вскочили и устремились

к тому месту, откуда стреляли первый раз. Гайлэндец, дав им налюбоваться на

себя во весь рост, юркнул в кусты, так как его ruse de guerre "военная

хитрость (франц.)." вполне удалась.

В то время как солдаты бросились за всполошившим их горцем в одну

сторону, Уэверли по знаку своего спутника пустился стремглав в другую, туда,

куда его собирались вести и которая осталась теперь без наблюдения и без

охраны. Уже через четверть мили вершина пригорка, через который они

перевалили, полностью скрыла их от дальнейшего наблюдения. Однако до них все

еще доносились возгласы солдат, перекликавшихся на пустоши, и едва слышный

бой барабана, бьющего тревогу. Но эти воинственные звуки остались далеко

позади и постепенно замирали в ночном ветре, по мере того как они быстро

продвигались вперед.

Примерно после получаса ходьбы по той же открытой и бесплодной

местности они поравнялись с пнем древнего дуба, который, судя по оставшейся

части, должен был быть огромным. Рядом, в овраге, они обнаружили небольшую

группу горцев с двумя-тремя лошадьми. Не прошло и нескольких минут, которыми

спутник Уэверли воспользовался, чтобы объяснить своим товарищам причину их

опоздания (слова "Дункан Дьюрох" постоянно повторялись в его рассказе), как

появился и сам Дункан, запыхавшийся и, по всем признакам, бежавший изо всех

сил, чтобы спастись от преследования, но веселый и бесконечно довольный, что

своей хитростью он обманул погоню. Уэверли подумал, что это, верно, была не

слишком трудная задача для ловкого и быстрого горца, который прекрасно знал

местность и следовал по намеченному пути с несравненно большей

настойчивостью и уверенностью, чем его нерешительные преследователи.

Вызванная им тревога еще продолжалась: время от времени раздавались

одиночные выстрелы, которые лишь усиливали веселость Дункана и его

товарищей.

Горец забрал теперь оружие, врученное перед этим нашему герою, и дал

ему понять, что все опасности похода уже благополучно остались позади. Затем

Уэверли посадили на коня, что после утомительной ночи и недавней болезни

показалось Уэверли очень приятной переменой. Укладку его взвалили на другую

лошадь. Дункан вскочил на третью, и они двинулись в путь крупной рысью в

сопровождении своего эскорта. Никаких других происшествий за время этого

ночного перехода не случилось, и на рассвете они достигли берегов быстрой

реки. Местность вокруг была одновременно и плодородная и романтически

живописная. Крутые лесистые склоны прерывались полями, обещавшими в этом

году обильный урожай и частично уже сжатыми.

На другом берегу реки, в излучине, стоял высокий, массивный замок,

полуразрушенные башни которого уже светились в первых лучах восходящего

солнца. Он представлял собою прямоугольник, который мог вместить в своих

стенах обширный двор. На каждом углу была возведена башня, выступавшая над

стенами и в свою очередь увенчанная башенкой. Все они были различной высоты

и не правильных очертаний. На одной из них стоял часовой. Его шапочка и

развевавшийся по ветру плед выдавали гайлэндца, а широкое белое знамя,

полоскавшееся на другой башне, оповещало, что гарнизон замка стоит за

династию Стюартов.

Быстро проехав жалкую деревушку, где появление Уэверли и его спутников

не возбудило ни удивления, ни любопытства со стороны немногих крестьян, уже

спешивших на жатву, отряд проехал по древнему узкому мосту в несколько

пролетов и, свернув налево, двинулся по дороге, обсаженной огромными старыми

яворами. Вскоре Уэверли оказался перед мрачным, но живописным строением,

которым он любовался издали. Огромные ворота с железной решеткой,

составлявшие наружную защиту главного входа, уже были широко раскрыты для их

приема; затем открылись вторые ворота из массивных дубовых досок, густо

обитых железными гвоздями, и отряд вошел во внутренний двор. Одетый

по-гайлэндски и украшенный белой кокардой на шапочке джентльмен помог

Уэверли сойти с коня и весьма учтиво пригласил его в замок.

Комендант - ибо так нам следует его величать - провел Уэверли в

полуразрушенное помещение, где, однако, стояла небольшая походная кровать, и

спросил, чем бы он желал подкрепиться. Он уже собирался уходить, когда

Уэверли, выразив ему благодарность за внимание, задержал его вопросом:

- Простите, но не окажете ли вы мне еще одну любезность? Объясните мне,

пожалуйста, где я нахожусь и должен ли я считать себя пленником?

- К сожалению, я не имею права входить по этому поводу в подробности

так, как я бы этого желал, - сказал тот. - Впрочем, в двух словах: вы сейчас

в замке Дун, в округе Ментейт, и находитесь в совершенной безопасности.

- А что мне служит порукой в этом?

- Честь Доналда Стюарта, коменданта гарнизона и подполковника на службе

его королевского высочества принца Карла Эдуарда. - С этими словами он

поспешно вышел из комнаты, как бы желая избегнуть дальнейших объяснений.

Измученный ночными приключениями, наш герой бросился на кровать и через

несколько минут уже крепко спал.