Вальтер Скотт. Уэверли, или шестьдесят лет назад Вальтер Скотт. Собрание сочинений в 8 томах. Том 1
| Вид материала | Документы |
СодержаниеГлава 29. Как Уэверли был принят в Нижней Шотландии после поездки в горы |
- Скотт. Пуритане Вальтер Скотт. Собр соч в 8 томах. Том М.: Правда, Огонек, 1990 Перевод, 8045.34kb.
- Вальтер Скотт. Собр соч в 8 томах. Том, 8440.07kb.
- Дэвид Дайчес, 1633.42kb.
- Вальтер Скотт Айвенго, 6276.71kb.
- Вальтер Скотт «Айвенго», 119.51kb.
- Приключения Оливера Твиста. Домби и сын. Тяжелые времена / Большие надежды (1 из романов, 105.83kb.
- Вальтер Скотт Квентин Дорвард, 6199.12kb.
- Кристаллер, Вальтер, 25.83kb.
- Льва Николаевича Толстого. За шестьдесят лет неустанного творческого труда Толстой, 4896.9kb.
- Собрание сочинений в пяти томах том четвертый, 3549.32kb.
Утром, когда смятенные чувства Уэверли на некоторое время успокоились,
ему сквозь сон почудились музыкальные звуки, но это не был голос Сельмы
"Сельма - жилище Фингала в поэмах Оссиана. Одна из частей сборника
называется "Песни Сельмы".". Он мысленно перенесся в Тулли-Веолан, и ему
показалось, что это Дэви Геллатли распевает на дворе свои песни, которые,
как колокольный звон к утрене, были первыми звуками, нарушавшими его покой,
когда он гостил у барона Брэдуордина. Звуки, вызвавшие это воспоминание,
становились все громче, пока Эдуард не проснулся понастоящему. Но иллюзия
все еще не рассеивалась. Хотя он был сейчас в замке Иана нан Чейстела, но
голос этот был все же голосом Дэви Геллатли, распевавшего под окном
следующие стихи:
В горах мое сердце... Доныне я там,
По следу оленя гоню по скалам.
Гоню я оленя, пугаю козу.
В горах мое сердце, а сам я внизу.
"Эти строчки составляют припев старинной песни, к которой Бернс
присочинил несколько дополнительных стихов. (Прим. автора.) (Перевод стихов
С. Маршака.)"
Любопытствуя узнать, что заставило мастера Геллатли предпринять столь
отдаленную экскурсию, Эдуард начал поспешно одеваться. Дэви во время этой
операции не раз переходил от одной песни к другой:
В горах наших пусто - лишь вереск и дрок,
И там храбрецы без чулок и сапог.
Но Джейми-король возвратится, дай срок,
И хватит на всех и чулок и сапог.
"Эти стихи тоже старинные, и поются они на мелодию "Как Джейми
вернется, узнаем покой"; к ним Бернс также приписал несколько строф. (Прим.
автора.)"
К тому времени, когда Уэверли оделся и вышел, Дэви в обществе двух или
трех из многочисленных гайлэндских бездельников, всегда украшавших своим
присутствием ворота замка, весело прыгал и плясал, выделывая под собственный
свист стремительные па шотландского рила "Рил - шотландский народный танец."
для двух пар. Так он продолжал действовать в двойной роли танцовщика и
музыканта, пока глазевший на танцы волынщик, подчинившись всеобщему крику:
"Seid suas!" (то есть: "Дуй!"), не освободил его от последней обязанности.
Тут уже в пляс пустились все - старые и молодые, каждый, кто мог найти себе
пару. Появление Уэверли не прервало хореографических упражнений Дэвида, хотя
ухмылками, кивками и наклонами туловища, которыми он уснащал красоты своих
шотландских па, он дал понять нашему герою, что узнал его. Затем, не
переставая прыгать, гикать и щелкать пальцами над головой, он внезапно
подскочил к тому месту, где стоял Эдуард, и, не сбиваясь с такта, подобно
арлекину из пантомимы, сунул в руку нашему герою письмо, продолжая свой пляс
без малейшего перерыва или передышки. Эдуард, заметив, что адрес написан
Розиным почерком, отошел в сторону, чтобы прочесть письмо, предоставив
верному посланцу продолжать свои упражнения, пока он или волынщик не
выбьется из сил.
Содержание письма его сильно изумило. Первоначальное обращение было
"Дорогой сэр", но эти слова были тщательно стерты и на их месте написано
просто: "Сэр". Остальное мы приведем в собственных выражениях Розы:
Боюсь, что, обращаясь непосредственно к вам, я нарушаю установленные
приличия, но у меня нет доверенного лица, которое могло бы сообщить вам о
некоторых происшествиях, а между тем вам необходимо о них знать. Простите
меня, если я поступила не правильно, ибо - увы! - мистер Уэверли, мне не с
кем посоветоваться, кроме как со своим собственным чувством: мой дорогой
отец уехал от нас, и одному богу известно, когда он сможет вернуться, чтобы
помочь мне и защитить меня. Вы, вероятно, слышали, что из-за тревожных
известий из Горной Шотландии был отдан приказ арестовать в наших местах
некоторых дворян, и в том числе моего отца. Как я ни плакала и ни умоляла
его отдаться в руки правительства, он отправился на север с отрядом примерно
в сорок всадников вместе с мистером Фолконером и несколькими другими
дворянами. Я беспокоюсь не столько о теперешней его безопасности, сколько о
том, что может произойти с ним впоследствии, так как смута только
начинается. Впрочем, все это для вас, может быть, и неинтересно, только я
думала, вам будет приятно узнать, что мой отец спасся, если вам случилось
слышать, что он в опасности.
На следующий день после отъезда отца в Тулли-Веолан прибыл отряд
солдат. Они очень грубо обошлись с приказчиком Мак-Уиблом, но офицер был со
мной очень вежлив; он только заявил, что по долгу службы должен произвести
обыск и отобрать оружие и бумаги. Мой отец предвидел это и забрал с собой
все оружие, кроме бесполезного старья, развешанного в зале, а бумаги все
припрятал. Но вот что, мистер Уэверли, прямо не знаю, как сказать вам: они
самым подробным образом расспрашивали о вас, интересовались, когда вы в
последний раз были в Тулли-Веолане и где сейчас находитесь. Офицер со своим
отрядом теперь ушел, но оставил у нас в качестве гарнизона унтер-офицера и
четырех солдат. До сих пор они вели себя вполне прилично, так как мы
вынуждены были им угождать, чтобы не испортить им настроения. Но солдаты
намекнули, что, если вы попадетесь им в руки, вам грозит большая опасность.
Не могу заставить себя пересказать вам всю ту гадкую ложь, которую они про
вас говорили, а что это ложь, я уверена, но вы лучше сами решайте, что вам
делать. Уходя, отряд забрал вашего слугу, а также двух ваших лошадей и все
то, что вы оставили в Тулли-Веолане. Я надеюсь, что бог сохранит вас и вы
благополучно вернетесь домой, в Англию, где, как вы мне говорили, кланы друг
с другом не воюют и солдаты не безобразничают, а все делается по
справедливым законам, защищающим всех безобидных и невинных. Я надеюсь, что
вы снисходительно посмотрите на то, что я осмелилась написать вам; мне
показалось - быть может, ошибочно, - что дело идет о вашей чести и
безопасности. Я уверена - по крайней мере мне так кажется, - что отец
одобрил бы мое обращение к вам, так как другие вам не напишут: мистер Рубрик
бежал в Духран к своему двоюродному брату, чтобы обезопасить себя от солдат
и вигов, а приказчик Мак-Уибл не любит (как он говорит) вмешиваться в чужие
дела, хотя я надеюсь, что все, что может послужить на пользу друзьям моего
отца, никак нельзя назвать неуместным вмешательством. Прощайте, капитан
Уэверли! Вероятно, мне не придется вас больше увидеть, так как было бы очень
нехорошо, если бы я желала, чтобы вы приехали в Тулли-Веолан сейчас, даже
если бы эти люди ушли; но я всегда буду с благодарностью вспоминать вашу
любезную помощь такой неспособной ученице, как я, и ваше внимание к моему
милому, дорогому отцу.
Остаюсь вашей благодарной слугой Роза Комин Брэдуордин Р.S. Надеюсь,
что вы пришлете мне несколько слов с Дэвидом Геллатли. Напишите только, что
вы получили мое письмо и что вы будете себя беречь, и простите меня, если я
буду умолять вас, ради вас самого, не вступать ни в какие злополучные
заговоры, но бежать возможно быстрее в вашу счастливую страну. Привет моей
дорогой Флоре и Гленнакуойху. Не правда ли, она так хороша собой и
образованна, как я вам говорила?
Так закончила Роза Брэдуордин свое письмо, содержание которого изумило
и огорчило Уэверли. То, что барон вызвал подозрения у правительства при
нынешнем движении среди сторонников Стюартов, казалось, естественно вытекало
из его политических пристрастий; но как могли подобные подозрения пасть на
него, который до вчерашнего дня и мыслью не погрешил против царствующей
фамилии, было совершенно необъяснимо. Как в Тулли-Веолане, так и в
Гленнакуойхе хозяева с уважением относились к его обязательствам по
отношению к существующему правительству, и хотя по отдельным намекам он и
мог понять, что как барон, так и предводитель принадлежат к числу тех
недовольных дворян, которых в то время еще много было в Шотландии, до того
самого момента, когда его отчислили из армии и связь его с ней прервалась, у
него не было никаких оснований предполагать, что они собираются предпринять
какие-либо непосредственные враждебные шаги против существующего порядка.
Однако он прекрасно понимал, что, если он не собирается немедленно принять
предложения Мак-Ивора, для него весьма важно будет возможно скорее уехать из
этой неблагонадежной округи и явиться туда, где могли бы проверить и
оправдать его поведение. На это он наконец и решился, под влиянием советов
Флоры и потому, что чувствовал непреодолимое отвращение к участию в такой
губительной гражданской воине. Подходя беспристрастно к этому вопросу, он
должен был сделать вывод, что, каковы бы ни были изначальные права Стюартов,
если только отвлечься от вопроса, какое право имел Иаков Второй отказаться
от престола за своих потомков, он, по единодушному мнению народа, поступил
правильно, когда отрекся от короны. С этого времени четыре монарха мирно и
славно правили Британией, поддерживая и умножая величие своей страны перед
иностранными государствами и расширяя вольности ее граждан. Спрашивается,
имеет ли смысл тревожить правительство, уже так давно и прочно
утвердившееся, и ввергать страну во все ужасы гражданской войны для того
лишь, чтобы восстановить на престоле потомков монарха, который своевольными
действиями лишил себя своих прав? Если же, с другой стороны, необходимость
стать на сторону Стюартов была бы после зрелых размышлений продиктована ему
собственным убеждением в правоте их дела или приказанием отца или дяди, все
же было необходимо обелить себя от всяких ложных подозрений в том, что он
предпринял какие-либо шаги в этом направлении, еще оставаясь на службе у
царствующего государя.
Сердечная простота Розы, ее тревога за его судьбу, наконец, сознание ее
беззащитного положения и тех страхов и действительных опасностей, которые
она могла испытывать, произвели на него глубокое впечатление, и он
немедленно написал ей ответ. Он в самых теплых выражениях благодарил ее за
внимание, желал искреннейшим образом всего лучшего как ей, так и ее отцу и
заверял ее в том, что он никакой опасности не подвергается. Приятные
чувства, пробудившиеся у Эдуарда, пока он писал это письмо, вскоре поглотила
горечь неизбежной, как он сам видел, разлуки с Флорой Мак-Ивор, я притом,
возможно, разлуки навсегда. Боль, которую он испытал при этой мысли, была
невыразимой, ибо все - ее высокий нравственный облик, беззаветная
преданность избранному делу, щепетильное отношение к средствам, способным
служить ему, говорило за правильность выбора, сделанного его сердцем. Но
время шло, клевета чернила его имя, и каждый упущенный час мог только
свидетельствовать против него. Ехать надо было немедленно.
Приняв это решение, он отправился искать Фергюса и сообщил ему
содержание письма Розы, а также свое намерение немедленно отправиться в
Эдинбург, чтобы передать в руки одного из влиятельных лиц, к которому у него
было письмо от отца, свое оправдание во всех обвинениях, которые могли на
него возвести.
- Вы суете голову прямо в пасть ко льву, - ответил Мак-Ивор. - Вы
представить себе не можете суровость правительства, терзаемого справедливыми
страхами и сознанием, что оно незаконно и ненадежно. Боюсь, что мне придется
выручать вас из какой-нибудь темницы в Стерлинге или Эдинбургском замке.
- Моя невиновность, положение мое, наконец, близость отца к лорду М.,
генералу Г. и другим лицам достаточно защитят меня, - сказал Уэверли.
- В этом вы ошибаетесь, - промолвил предводитель, - у этих джентльменов
хватит дел и без вас. Еще раз - согласны вы облечься в плед и остаться с
нами среди ворон и туманов "В шотландском стихотворении о походе Гленкерна в
1650 году есть такие строки:
В краю туманов и ворон
Наш лук натянут и меч обнажен.
(Прим. автора.)"
, отстаивая самое правое дело, за которое когда-либо подымался меч?
- По многим причинам, дорогой Фергюс, я прошу вас уволить меня от
этого.
- Ну что ж, - сказал Мак-Ивор, - не сомневаюсь, что я обнаружу вас
упражняющимся в тюремных элегиях или в розысках оггамских письмен "Оггaмcкиe
письмена - разновидность древнеирландских букв. Мысль о соответствии между
кельтским и финикийским, основанная на одной сцене из Плавта, была высказана
лишь генералом Вэлланси много позже Фергюса МакИвора. (Прим. автора.);
Вэлланси, Чарлз (1721-1812) - английский генерал, написавший невежественный
трактат по ирландской истории и филологии." или пунических иероглифов на
ключевых камнях какого-либо узилища, примечательного по характеру своих
сводов. А что вы скажете об un petit pendement bien joli "хорошеньком
небольшом повешенье (франц.). - цитата из комедии Мольера "Господин де
Пурсоньяк"."? - я не поручусь, что вы избегнете этой досадной церемонии,
если натолкнетесь на отряд вигов из западных областей.
- А с чего бы им вздумалось так обойтись со мной? - спросил Уэверли.
- О, для этого у них найдется сотня веских причин, - ответил Фергюс. -
Во-первых, вы англичанин; во-вторых, дворянин; в-третьих, отступник от
церкви; в-четвертых, им давно уже не приходилось упражнять свои таланты в
подобном искусстве. Но не падайте духом, милейший, все будет выполнено со
страхом божьим.
- Ну что ж, придется рискнуть.
- Так вы твердо решились?
- Да.
- Упрямого не переспоришь, - сказал Фергюс, - но пешком вы идти не
можете, а мне коня не потребуется, так как во главе сынов Ивора я пойду на
своих ногах; мой гнедой Дермид в вашем распоряжении.
- Если вы мне его продадите, я буду вам очень обязан.
- Если ваше гордое сердце англичанина не решается принять от меня коня
в дар или в долг, что ж, я не откажусь от денег перед началом похода. Он
стоит двадцать гиней. (Не забудь, читатель, что это было шестьдесят лет
назад.) А когда вы думаете ехать?
- Чем скорее, тем лучше, - ответил Уэверли.
- Вы правы, раз уж вы должны - или, вернее, решили ехать. Я сяду на
пони Флоры и провожу вас до Бэлли-Бруфа. Каллюм Бег, готовь лошадей и пони
для себя, чтобы перевезти вещи мистера Уэверли до ххх (он назвал небольшой
город), где он сможет достать себе лошадь и проводника до Эдинбурга.
Оденься, как одеваются на равнине, Каллюм, и придерживай язык за зубами,
чтобы мне не пришлось его отрезать. Мистер Уэверли поедет на Дермиде. -
Затем, обратившись к Эдуарду:
- А с сестрой вы попрощаетесь?
- Разумеется... То есть если мисс Мак-Ивор окажет мне эту честь.
- Катлина, передай сестре, что мистер Уэверли хочет попрощаться с ней
перед отъездом. Но Роза Брэдуордин - о ней надо подумать. Если бы она была
здесь! А почему бы ей сюда не перебраться? В Тулли-Веолане только четыре
солдата, а их ружья пришлись бы нам очень кстати.
На эти отрывистые замечания Эдуард ничего не ответил. До слуха его они,
правда, дошли, но вся душа его была поглощена ожиданием Флоры. Наконец дверь
отворилась - но вошла только Катлина. Она пришла сообщить, что госпожа
просит ее извинить и желает капитану Уэверли счастья и доброго здоровья.
^ Глава 29. Как Уэверли был принят в Нижней Шотландии после поездки в горы
Около полудня оба друга достигли перевала Бэлли-Бруфа.
- Дальше мне нельзя, - сказал Фергюс Мак-Ивор, который, пока они ехали,
все время пытался поднять настроение своего друга. - Если моя несговорчивая
сестрица в какой-либо мере повинна в вашем угрюмом виде, не унывайте:
поверьте, что она о вас самого высокого мнения, хотя сейчас настолько
обеспокоена общим делом, что не может думать ни о чем ином. Откройтесь мне и
поручите мне блюсти ваши интересы - я не предам их, если только вы не
нацепите вновь эту гнусную кокарду.
- Не бойтесь. Этому порукой обстоятельства, при которых ее у меня
отобрали. Прощайте, Фергюс; постарайтесь, чтобы ваша сестра меня не
забывала. - Прощайте, Уэверли; скоро, возможно, вы услышите, что она
удостоилась более громкого титула. Отправляйтесь домой, пишите письма и
заводите побольше друзей, и как можно скорее; знайте, в скором будущем на
побережье Суффолка появятся неожиданные гости, если только вести из Франции
меня не обманули "Оптимистически настроенные якобиты в чреватые событиями
1745-1746 годы поддерживали дух своей партии слухами о высадке французов для
поддержки шевалье де Сен-Жоржа. (Прим. автора.)".
Так друзья и расстались; Фергюс поехал обратно в замок, а Эдуард в
сопровождении Каллюма Бега, полностью преображенного в нижнешотландского
конюха, направился в городок.
Эдуард ехал, погруженный в печальные, хоть и не совсем горькие мысли,
которые в душе молодого влюбленного порождают разлука и неизвестность. Я не
вполне уверен, что дамы сознают все значение разлуки, и я не считаю разумным
просвещать их в этом отношении, чтобы, в подражание всяким Клелиям "Клелия -
героиня одноименного романа французской писательницы Мадлен Скюдери
(1607-1701)." и Манданам "Мандана - героиня романа Мадлен Скюдери "Артамен,
или Великий Кир"." былых времен, они не отправляли своих поклонников в
изгнание. Расстояние, по существу говоря, производит в мыслях то же
действие, что и в реальном мире. Предметы сглаживаются, смягчаются и
становятся вдвое привлекательнее; резкое или заурядное в характерах
затушевывается, и то, что остается от человека, - это наиболее яркие черты,
свидетельствующие о возвышенности, грации или красоте. На умственном, как и
на земном горизонте возникают туманы, прикрывающие менее приятные стороны
отдаленных предметов, и счастливые световые эффекты, выставляющие в полном
блеске те точки, которые выигрывают от яркого освещения.
Уэверли забывал все предрассудки Флоры при мысли о величии ее духа и
почти извинял ее безразличие к его чувствам, когда вспоминал ту великую и
решающую цель, которая, по-видимому, совершенно заполнила ее душу. "Если она
может быть настолько поглощена сознанием долга по отношению к благодетелю, -
размышлял Эдуард, - то каково же будет ее чувство к тому человеку, которому
посчастливится его пробудить?" Вслед за этим вставал вопрос: а сможет ли он
оказаться этим счастливцем, - вопрос, на который его воображение пыталось
дать положительный ответ, и тут он принимался перебирать в памяти все то,
что она произносила ему в похвалу, и сдабривал текст комментариями, гораздо
более лестными, чем он заслуживал. Все обыденное, все принадлежавшее
повседневности стиралось и исчезало в этих мечтах, сохранявших лишь те
особенности грации и достоинства, которые отличали Флору от остальных
женщин, а не то, что роднило ее с ними. Короче говоря, Эдуард был уже готов
создать богиню из пылкой, даровитой и прекрасной девушки и так прилежно
занялся своими воздушными замками, что не заметил, как оказался на крутом
спуске и увидел с высоты небольшой городок с базарной площадью.
Горская вежливость Каллюма Бега - кстати сказать, мало найдется
народов, способных похвалиться такой прирожденной вежливостью, как горные
шотландцы "Гайлэндцы в былые времена имели высокое понятие о своей
родовитости и стремились произвести соответственное впечатление на своих
собеседников. Язык их изобиловал учтивыми оборотами и комплиментами Привычка
носить при себе оружие и вращаться в обществе вооруженных людей делала эту
настороженную вежливость настоятельно необходимой в их взаимном общении.
(Прим. автора.)", - горская учтивость спутника нашего героя не позволила ему
прервать его размышления. Но, заметив, как при виде этого села Уэверли
вернулся к действительности, Каллюм подъехал к нему и выразил надежду, что
"когда они подъедет к постоялому двору, его милость не будет заикаться о Вих
Иан Воре, так как народ здесь все заядлые виги, черт бы их побрал".
Уэверли заверил осторожного пажа, что будет осмотрительным. В этот
момент он услышал не то чтобы колокольный звон, а скорее звяканье какого-то
подобия молотка о старый горшок. И действительно, на восточном конце
строения, которое больше всего смахивало на ветхий сарай, он заметил
открытую будку, формой и размерами напоминавшую клетку для попугая, и в ней
повешенный вверх дном замшелый, зеленый горшок из-под каши, играющий роль
церковного колокола.
- Разве сегодня воскресенье? - спросил он у Каллюма Бега.
- Точно не скажу. Воскресенья-то редко заходят к нам за перевал.
Но когда они въехали в городок и направились к самому приличному на вид
трактиру, который им попался на глаза, толпа старух в клетчатых юбках и
красных накидках, выходивших из сараеобразного здания и обсуждавших по
дороге сравнительные достоинства "благословенного юноши Джабеша Рентауэла" и
"этого избранного сосуда мэйстера Гуктрэппла" "...обсуждавших по дороге
сравнительные достоинства.. Рентауэла и... Гуктрэппла... - Речь идет о двух
выступавших перед верующими проповедниках.", побудила Каллюма заметить
своему временному господину:
- Это или самое большое воскресенье, или маленькое правительственное
воскресенье, которое у них зовут пост.
Они соскочили у трактира "Семисвечный золотой светильник", вывеска
которого для вящего услаждения посетителей была украшена кратким девизом на
древнееврейском языке. Навстречу им вышел хозяин - тощая и длинная
пуританская фигура. Казалось, что он обсуждает сам с собой, стоит ли ему
приютить у себя людей, путешествующих в такой день. Но, сообразив,
по-видимому, что за такое нарушение он может наказать их кошелек, какового
штрафа они избегнули бы, остановившись у Грегора Дункансона под вывеской
"Горец с полупинтой", мистер Эбенизер Крукшэнкс смилостивился и впустил их в
свое жилище.
Эту постную личность Уэверли попросил раздобыть ему проводника и
верховую лошадь для доставки его чемодана в Эдинбург.
- А откуда путь держите? - спросил хозяин "Светильника".
- Я сказал вам, куда желаю ехать, и не понимаю, какие еще сведения
нужны проводнику или его лошади.
- Хм, ахм, - отозвался муж из "Светильника", несколько опешив от такой
отповеди, - сегодня общий пост, сэр, и я не могу заниматься мирскими делами
в такой день, когда люди должны проникаться смирением, а впавшие в грех -
возвращаться на стезю добродетели, как сказал достойный мистер Гуктрэппл, а
в особенности тогда, когда вся страна, как правильно заметил драгоценный
мистер Джабеш Рентауэл, скорбит о священных договорах, которые сжигают,
нарушают и погребают.
- Любезный друг, - сказал Уэверли, - если вы не можете достать мне
лошадь и проводника, мой слуга поищет их в другом месте.
- Ваш слуга? Нечего сказать! А почему он сам не едет с вами дальше?
Уэверли еще в весьма слабой степени проникся духом драгунского
капитана, - я хочу сказать, того духа, которому я всегда был чрезвычайно
обязан, когда в почтовой карете или дилижансе приходилось встречать
какого-либо военного, любезно бравшего на себя воспитание трактирных слуг и
доведение до нормы трактирных счетов. Но все же кое-что от этих полезных
навыков наш герой успел перенять за время своей службы в полку, и эта явная
наглость его не на шутку взбесила.
- Послушайте, сэр, я заехал сюда ради собственного удобства, а не для
того, чтобы отвечать на ваши нахальные вопросы. Можете вы мне достать то,
что я прошу? Да или нет? И в том и в другом случае я поеду туда, куда мне
нужно.
Мистер Крукшэнкс вышел из комнаты, бормоча нечто невнятное, но
отрицательное или утвердительное - разобрать Эдуарду не удалось. Принять
заказ на обед вышла хозяйка - тихая, вежливая, старательная и безответная
женщина; впрочем, от нее нельзя было ничего добиться относительно лошади и
проводника, ибо салическое право простиралось, как видно, и на конюшни
"Золотого светильника" "...от нее нельзя было ничего добиться относительно
лошади и проводника, ибо салическое право простиралось, как видно, и на
конюшни "Золотого светильника"... - Салический закон исключал из
престолонаследования лиц женского пола, так как женщина по этому закону не
могла наследовать землю. Шутка Скотта подчеркивает бесправие жены
трактирщика.".
В окно, выходившее на узкий и темный двор, где Каллюм Бег чистил
лошадей после дороги, Уэверли услышал следующий диалог между хитроумным
пажом Вих Иан Вора и трактирщиком.
- С севера, должно быть, молодой человек? - начал последний.
- Возможно, что и так, - ответил Каллюм.
- И, должно быть, издалека ехали?
- Из такого далека, что я не прочь бы чего-нибудь перехватить.
- Хозяйка, принеси полпинты.
Тут произошел приличествующий обмен любезностями, после чего
трактирщик, полагая, что этим актом гостеприимства он отыскал ключ к душе
своего постояльца, возобновил допрос.
- Небось такого хорошего виски вы за перевалом не найдете?
- А я не оттуда.
- Да вы же по говору горец.
- Нет, я прямо из Абердина "Абердин - город у моря, на восточном
побережье Шотландии.".
- А хозяин ваш тоже с в?ми из Абердина приехал?
- Угу, когда и я выехал оттуда, - ответил хладнокровный и непроницаемый
Каллюм Бег.
- А что это за джентльмен?
- Думаю, он какой-то чин у короля Георга, по крайней мере он все на юг
тянет, и денег у него уйма, никогда бедному человеку не откажет и на жилье
тоже не скупится.
- Так ему нужен проводник и лошадь до Эдинбурга?
- Угу, и вы уж поскорее доставайте.
- Гм! Порядочно заплатить придется.
- Э, это ему что.
- Так, так, Дункан, - так вы себя, кажется, назвали, или, может быть,
Доналд?
- Да нет же, Джейми.. Джейми Стинсон... Я же вам говорил.
Мистер Крукшэнкс никак не ожидал такой неустрашимой лжи и совсем
растерялся. Немногого добившись от сдержанного хозяина и словоохотливого
слуги, он решил вознаградить себя за неудовлетворенное любопытство, обложив
налогом как трактирный счет, так и наем лошади. То обстоятельство, что день
был постный, тоже не было забыто. В общем, сумма, почестному причитавшаяся
ему за оказанные услуги, была увеличена примерно вдвое.
Каллюм Бег вскоре самолично оповестил Эдуарда о ратификации договора и
добавил:
- Старый черт сам собирался ехать с джентльменом.
- Это будет не слишком приятно, Каллюм, и не слишком безопасно, так как
наш хозяин, по-видимому, чрезвычайно любопытен. Но путешественнику
приходится мириться со всякими неудобствами, А пока что, мальчуган, бери-ка
эту монету и выпей за здоровье Вих Иан Вора.
Соколиный взгляд Каллюма сверкнул от удовольствия при виде золотой
гинеи, сопровождавшей эти слова. Он поспешил спрятать свое сокровище в
кармашек для часов, тут же обругав сложность устройства этого "кисета", как
он выразился, в саксонских штанах; а затем, как будто считая, что этот знак
внимания требует с его стороны ответной любезности, подошел вплотную к
Эдуарду и с многозначительным видом шепнул:
- Если ваша милость считает, что этот чертов виг маленько опасен, мне
ничего не стоит им заняться, и все будет шитокрыто.
- Как и каким образом?
- А вот подстерегу его за городом, - ответил Каллюм, - и пощекочу ему
окорока скин-окклем.
- Скин-окклем? Это что такое?
Каллюм расстегнул свою куртку, поднял левую руку и выразительным кивком
указал на рукоять небольшого кинжала, аккуратно спрятанного в подкладке под
мышкой. Уэверли сначала показалось, что он его не так понял; он взглянул на
него и увидел на его очень красивом, хоть и слишком смуглом лице как раз ту
степень лукавства, которую у английских парнишек таких же лет вызвала бы
перспектива обобрать чужой фруктовый сад.
- Бог с тобой, Каллюм! Ты что, убить его хочешь?
- А что? - ответил юный головорез. - Хватит ему жить, если он задумал
предавать честных людей, которые заехали к нему в харчевню тратить свои
денежки.
Эдуард увидел, что доводы здесь не помогут, а потому попросту приказал
Каллюму воздержаться от каких-либо посягательств на личность мистера
Эбенизера Крукшэнкса каковому приказу паж подчинился с выражением полнейшего
равнодушия.
- Как джентльмену угодно; старый грубиян мне ничего дурного не сделал.
Но вот письмишко, которое начальник приказал отдать вашей милости перед тем,
как я поеду.
Письмо вождя заключало стихи Флоры о судьбе капитана Уогана,
предприимчивый характер которого так прекрасно изображен Кларендоном
"Кларендон, Эдвард Хайд, граф (1609-1674) - английский реакционный
политический деятель в период буржуазной революции XVII в., автор мемуаров и
"Истории мятежа и гражданской Войны в Англии" (1702 г.).". Первоначально он
поступил на службу к парламенту, но отрекся от этой партии после казни Карла
I. Услышав, что королевский штандарт поднят в Горной Шотландии графом
Гленкернским и генералом Миддлтоном, он распрощался с Карлом II,
находившимся тогда в Париже, переправился в Англию, собрал в окрестностях
Лондона отряд якобитов и пересек все королевство, уже длительное время
находившееся под властью узурпатора. Переходы свои он совершал с таким
искусством, находчивостью и смелостью, что благополучно слил свою горстку
всадников с войсками восставших горцев. После нескольких месяцев отдельных
набегов, в которых он прославился своей ловкостью и отвагой, Уоган был
тяжело ранен в одной схватке, а так как лекаря достать было негде, так и
закончил свою недолгую, но славную карьеру.
Было вполне очевидно, почему столь тонкий политик, как предводитель,
хотел поставить образ молодого героя в пример романтически настроенному
Уэверли, которому он был так близок по духу. В остальном письмо его
заключало лишь мелкие поручения, которые Эдуард обещался выполнить в Англии,
и лишь к концу письма наш герой нашел следующие строки:
Я очень сердит на Флору, что она вчера к нам не вышла. И раз уж мне
приходится утруждать вас этим письмом, чтобы вы не забыли купить мне в
Лондоне рыболовные принадлежности и самострел, я решил заодно вложить и
стихи Флоры на могилу Уогана. Это я делаю специально для того, чтобы ее
подразнить; ибо, сказать вам правду, я думаю, что она больше влюблена в
память этого погибшего героя, чем когда-либо будет способна полюбить живого,
если только он не пойдет по такому же пути. Но современные английские
сквайры берегут свои дубы для оленьих заповедников или для починки бреши в
своих финансах после проигрыша у Уайта "Уайт, Фрэнсис (ум. в 1711 г.) -
основатель популярного клуба "Шоколадное заведение Уайта" в Лондоне. После
его смерти дело вела вдова Уайта, а затем его сын.", а не для того, чтобы
листвой их украшать свое чело или осенять свои могилы. Разрешите надеяться,
что в вашем лице, дорогой друг, которому я с особенной радостью дал бы
другое имя, мы имеем блестящее исключение.
К дубу на ххх ском кладбище в шотландских горах, по преданию осеняющему
могилу капитана Уигана. убитого в 1649 году "...капитана Уогана, убитого в
1649 году... - ошибка автора: капитан Уоган был убит в 1654 г."
О гордый дуб земли родной,
Эмблема верности английской!
Ты над могилою святой
Свою листву склоняешь низко.
Так не жалей же, о герой,
Что в той земле, где часты вьюги,
Не распустились над тобой
Цветы, растущие на юге
Цветущий май им жизнь дает,
Томятся все они от зноя,
И зимний ветер их убьет
Нет, не цвести им над тобою!
Когда отчаяньем судьба
Порывы душ сковала властно -
Ты вышел в бой, твоя борьба
Была короткой, но прекрасной.
Когда оружье бритт сложил
И предал короля позорно,
Ты здесь собрал на Альбин-хилл
Народ простой, но непокорный.
В твой смертный час не жалкий хор
Родни и певчих плакал в зале -
С твоим шли гробом дети гор,
Твой меч волынки прославляли.
И кто б из нас на склоне лет
Не отдал жизни самой длинной
За твой блистательный рассвет
И славлю твою кончину?
Как римляне сынов своих
Дубовыми венками чтили,
Так дуб хранит от ветров злых
Твой мирный сон на Альбин-хилле.
Каковы бы ни были истинные достоинства стихов Флоры Мак-Ивор,
воодушевление, которым они были проникнуты, не могло не передаться ее
поклоннику. Он прочел их раз, перечел, спрятал на груди, снова извлек,
наконец произнес их строчка за строчкой тихим и сдавленном от волнения
голосом с частыми остановками, продлевая мысленное наслаждение. Он был похож
на знатока лакомств, медленными глотками вбирающего в себя восхитительный
напиток. Даже появление миссис Крукшэнкс с весьма прозаическим обедом и
вином не прервало этой сцены восторженного обожания.
Наконец перед Уэверли предстали высокая, нескладная фигура и
неприглядное лицо Эбенизера. Верхняя часть его персоны, хотя время года
отнюдь не требовало такой предосторожности, была облачена в препоясанный
поверх одежд обширный плащ с рукавами, снабженный большим капюшоном из того
же материала. Последний натягивался на голову и на шляпу так, что полностью
прикрывал их; а застегнутый под подбородком, он носил название "верхом с
комфортом". Рука трактирщика сжимала огромный жокейский хлыст с медными
украшениями. Его тощие ноги населяли пару поместительных ботфорт, стянутых
сбоку ржавыми пряжками. В этом наряде он прошествовал до середины комнаты и
оповестил о цели своего прихода весьма лаконично:
- Лошади готовы.
- Так это вы собрались со мной, хозяин?
- Да, до Перта. Там вы сможете достать проводника до Эмбро (так он
произносил Эдинбург), коли в этом будет нужда.
С этими словами он положил перед Уэверли счет, который держал в руке; в
то же время, не дожидаясь приглашения, он налил себе стакан вина и
благоговейно осушил его за то, чтобы господь бог благословил их путешествие.
Эдуард с изумлением посмотрел на нахала, но так как их знакомство обещало
быть недолгим и, в общем, как проводник он ему подходил, не стал делать ему
никаких замечаний, заплатил по счету и выразил намерение тотчас же
отправляться. Не теряя времени, он вскочил на Дермида и покинул "Золотой
светильник", а вслед за ним затрусила вышеописанная пуританская фигура,
после того как с затратой значительного времени и усилий, используя при этом
особую каменную приступку, возведенную перед трактиром для удобства господ
путешественников, она взгромоздилась на предлинный, костлявый, заморенный и
заезженный призрак кровного скакуна, на которого навьючили вещи Уэверли. Наш
герои, хоть и был не в очень веселом настроении, не мог удержаться от смеха,
разглядывая своего оруженосца и воображая изумление, которое вызвало бы в
Уэверли-Оноре появление такого рода свиты.
Усмешка Эдуарда не ускользнула от хозяина "Светильника", который, поняв
в чем дело, подлил сугубую порцию кислоты в фарисейскую закваску выражения
своего лица и внутренне поклялся, что так или иначе заставит молодого
англичанина дорого заплатить за презрение, с которым он, видимо, к нему
относился. Каллюм тоже стоял у ворот и открыто потешался над нелепой фигурой
мистера Крукшэнкса. Когда Уэверли поравнялся со своим пажом, тот почтительно
снял шапку и, подойдя к стремени Эдуарда, посоветовал "глядеть в оба, чтобы
старый чертов виг не выкинул какую-нибудь штуку".
Уэверли еще раз поблагодарил его, попрощался и рысью двинулся в путь,
довольный, что избавился от визга ребятишек, захлебывавшихся от восторга при
виде того, как старый Эбенизер подскакивает и приседает в стременах,
стараясь избегнуть тряски от крупной рыси по плохо мощенной улице. Селоххх
вскоре осталось на много миль позади.