М. М. Буткевич Кигровому театру
| Вид материала | Документы |
- Буткевич М. М. Кигровому театру: Лирический трактат, 14004.15kb.
- М. М. Буткевич Кигровому театру, 1932.79kb.
- З ім'ям М. Кропивницького пов'язані створення українського професіонального театру, 740.79kb.
- Історія Херсонського театру 1823-2005, 259.57kb.
- Перлина українського театру, 100.45kb.
- Міністерство освіти І науки, молоді та спорту України, 57.22kb.
- Програма творчого конкурсу за обраним фахом Галузь знань 0202 «Мистецтво», 63.6kb.
- У 1914 році школа змінила свій зовнішній вигляд. Було побудовано другий поверх, актовий, 118.33kb.
- Київський національний університет імені тараса шевченка на правах рукопису буткевич, 2287.53kb.
- Зустріч з актором театру ім. Кропивницького Ю. О. Жеребцовим, 7.04kb.
У меня дочь тоже Мария Иосифовна, но она пошла в литераторы (по крайней мере в смысле образования; но, похоже, ее призвание – мать и жена; тоже неплохо). Сын – Владимир Иосифович (как Топорков), заканчивает школу-студию Немировича, но… на продюсерском.
Все то же на ней из поплина счастливое платье,/все так же горящ ее взор, устремленный в века./Ты – наша сестра, мы твои молчаливые братья,/и трудно поверить, что жизнь коротка.
Между прочим, Елена Георгиевна точно так же приютила у себя дома ведущего актера нашего театра; правда некая корысть здесь присутствует, кроме него некому играть главные роли. Однако сомневаюсь, что теперь, когда мужиков в труппе достаточно, она укажет ему на дверь…
А вот я как-то привел домой двух беспризорников, а утром недосчитался не только их, но и меховой шапки, видеомагнитофона и пуховика…
Да не углядят в этом отступлении националистической пропаганды (не мне этим заниматься!), но, как говорится, из песни слова не выкинешь, анекдот звучал именно так, за что купил, за то и продаю. У узбека спросили, как он чувствует себя после бани. «Первые две недели чешется, а потом привыкаешь». Впрочем, сегодня героя можно интернационализировать и заменить на просто бомжа.
Ну и все равно, четвертной, я помню, был огромной суммой — четверть, а то и треть месячной зарплаты: бутылка водки стоила 21-20 до реформы и 2-12 (ну, довольно быстро «головка» исчезла из продажи и остался знаменитый «москвич» по 2-87, который я даже успел пару раз попробовать; он точно так же, как и «головки», некоторое время существовал наряду с «коленвалом» по 3-62) — после.
Все это слишком похоже на правду, поскольку такова, к сожалению, весьма распространенная действительность в российском искусстве, которая постоянно заставляет вспомнить… хотя бы финал лесковской «Левши». Как говаривал ЮБ, наша страна тем и отличается — еще с дореволюционных времен, — что все сточные канавы в ней доверху заполнены нераскрывшимися талантами. Не знаю, как с курсом, где учился Геныч, вроде бы там все в порядке, и Чарита, и Ласточкин, и Владимир Васильев, и Айзенберг вроде бы достаточно успешно прожили жизнь и даже достигли успехов (впрочем, про Марка и Фреда дальше Михалыч еще расскажет грустную историю). Других я не знаю или не помню. Что касается Генычевых учеников… Один таки пьет, ушел из московского театра, где был ведущим актером, теперь подрабатывает тем, что дедморозит на новогодних праздниках, а затем на заработанное живет оставшийся год. Другой ушел из театра, снял художественный фильм, а затем пошел во власть, работает в министерстве и тоже не брезгует этим делом. Третий был киноактером, хорошим, кстати, затем стал кинорежиссером, но только вторым (тоже хорошим) и тоже пьет. Еще один… одно время работал в постановочной части театра, сейчас занимается бизнесом: издательская деятельность, Интернет. Четвертая закончила режиссерский в кульке, на курсе у Мазур, была ведущей актрисой одного из московских театров, но затем вышла замуж за инженера, уехала вместе с ним и сыном в Лос-Анджелес, где мужу предложили работу. А сама стала торговать косметикой в универмаге. А вот сын стал ошиваться в Голливуде, нашел там себе агента и пошел сниматься в кино. Так что на сегодняшний день из учеников Геныча театром занимаюсь, сколько я знаю, только я. Что касается моих сокурсников, несколько лет назад ситуация была такая же: в лучшем случае административная клубная работа. Но сегодня многие из них все-таки вернулись к театру и занимаются режиссурой. И тоже что-то не видать среди них пропоиц (если не считать меня).
Кстати, тут была «Школа злословия» (не Шеридан, а телепередача со Смирновой и Толстой) с Васильевым. Не помню, почему на эту тему зашла речь, но Толя (возможно, впрочем, из своего любимого театрального эпатажа) сказал конкретно, что очень любит пить. Водку. Без закуски.
А я ни не помню, по какой картине делал этюд… Кажется по «Что есть истина?» Ге [привлек замечательный диалог из Евангелия от Иоанна, скрестив его с Булгаковым], но самого этюда не помню совершенно. Зато помню, как у Геныча мы делали этюды-«натюрморты» на атмосферу. Посреди сцены в полной темноте стояла табуретка, на ней -- поднос, на подносе – буханка, в буханку воткнут нож, а сама буханка окружена языками голубоватого пламени (по периметру подноса шел желоб — это был даже не поднос, а крышка от эмалированного лотка, — я в него налил спирт и поджег), и при этом звучала медленная тема из баховской партиты до минор в исполнении знаменитого «Свингл Сингерс» (спустя годы я использовал эту музыку в своем спектакле «Три мушкетера» в сцене молитвы Анны Австрийской [не помню, описывал ли я эту сцену; поучительный эпизод]). Этюд удостоился у Геныча похвалы.
Вот тáк вот, ЮБ [помните рассказ о моем экзамене?], все-таки не Михалыч его выдумал, это понятие уже было у АД! А до него, небось, и у КС!
А тут совсем недавно репетировали сцену из третьего акта «Чайки» и актриса, восемь лет назад записавшая у себя на полях роли напротив слов Аркадиной «Теперь он мой» видимо, мое указание: «Осознает свое поражение», — спросила меня, что бы это значило. Мне стоило труда вспомнить, почему поражение [если раньше их отношения были честными и доверительными, то теперь он будет ее обманывать и все равно заведет интрижку с Заречной; она это предчувствует интуицией женщины и актрисы]. Но я наверняка это нашел путем априорного разрушения стереотипов, унаследованного — в четвертом поколении — от Попова: я сначала сформулировал это, а уж потом оправдал. Правда, я заметил, что обычно любое разрушение стереотипа находит оправдание, причем обязательно свежее и интересное.
Я убежден, что нет универсальных методов.
Мы все пять лет обучения — не помню, говорил ли я об этом — продолжали параллельно встречаться с Борисом Алексеевичем Глаголиным (а я еще и еженедельно ходил на семинар Сироты в ММДСТ). Но я не об этом. Один из моих сокурсников, очень талантливый актер, человек с мощными режиссерскими задатками, но «повернутый» как раз на поисках панацеи, в частности в отношении работы с актером, упорно допытывался и у Щедрина, и у Глаголина, как воплотить через актера все то, что получено путем режиссерского анализа материала (то есть, выяснив, что играть, найти, как играть это «что»). Ответы были разными, но оба замечательные. Борис Ефимович дал остроумный ответ: «Я могу дать вам [далее следовало имя студента (а чего я жмусь, это был уже упоминавшийся Саша Лебединский)] универсальный совет на все случаи жизни: всеми доступными для вас как режиссера средствами», — а далее уже серьезно пояснил, что, например, Эфрос, в студии которого при Центральном детском театре он в свое время занимался, отрицал показ [видимо, в тот период; далее у Михалыча будет как раз эпизод про Буркова, указывающий на противоположную ситуацию; только я точно помню, Щедрин сказал тогда именно так], но сам Щедрин, который всегда боготворил Эфроса и считал его слово законом, в практике своей обнаружил (впрочем, где-то выше я говорил об этом), что уже ближе к выпуску спектакля порою быстрее и эффективнее — показать актеру, нежели что-то объяснять. Но для студента это объяснение было слишком общо, ответ был какой-то слишком универсальный, чтобы дать универсальную формулу. Тогда он обратился к Глаголину. Борис Алексеевич ответил очень серьезно и, я бы сказал, пылко: «Только любовью! Вы должны, Саша, любить актера, любить искренне, любить больше своих близких, больше себя. Ведь если актер хоть на миг заподозрит, что вы не испытываете к нему подобной любви, он замкнется в себе как в раковине и вам никогда не удастся его раскрыть». [И далее Михалыч выскажет хоть и другими словами, схожие мысли.] К стыду своему, мне не всегда удается подобная жертвенность, меня хватает только на то, чтобы «умирать в актере» и сознавать и говорить постоянно вслух не слишком приятную для профессии истину: она изначально вторична, главный человек на театре всегда был актер – вот уже третье тысячелетие. А профессии режиссера всего-то чуть больше столетия. Как-то же театр обходился без нее веками и веками. Впрочем, возможно, это очередное стремление к разрушению стереотипа, своего рода кокетство. [Уже говорил это и повторю, наверное, не раз: я очень люблю эту мазохистскую мысль высказывать своим актерам, это им очень помогает, хотя и воспринимают они ее в наш режиссерский век весьма скептически и на голову в результате не садятся, а наоборот проникаются еще большим уважением.]
[Кстати, если вспоминать о споре Геныча с Михалычем, о режиссерской жестокости… Видимо, за нее режиссер и платит этой самой любовью…]
И еще одно. Читал я, конечно краткую, но емкую брошюрку бабы Мани «О действенном анализе…». Трудно сказать, где она передает то, что действительно от КС, где то, как она его поняла и интерпретировала, где то, что привнесено каким-то еще влиянием (того же М. А. Чехова, скажем). но здесь это и не имеет значения. Я к тому, что основа, вернее причина появления метода действенного анализа по Кнебель — это то, что КС пришел к решению практически полностью отказаться от застольного периода, мотивируя это тем, что длительное «застолье» вызывает отчуждение актера от персонажа; отчуждение, которое впоследствии приходится преодолевать, чтобы добиться полного переживания. Прочел я и почувствовал дежа вю. А потом вспомнил место из брехтовской «Покупки меди» — о том, что полезен длительный застольный период, помогающий добиться искомого отчуждения и препятствующий возникновению нежелательного переживания… Комментарии, как говорится, излишни…
Спасибо, Михалыч, я этого даже и не знал.
Кстати, летом я по многу раз прохожу мимо улицы Алексея Дикого, когда пешком хожу от метро «Новогиреево» к одноименной железнодорожной платформе или в обратном направлении — когда еду на дачу или с дачи. И много раз, глядя на прохожих, задаюсь вопросом, многие ли из них знают, кто он такой, этот Алексей Дикий. Которому, чтобы уцелеть, пришлось играть Сталина («не человека, а гранитный памятник», как говаривал сам Алексей Денисович), Нахимова и прочих помпезных киногероев. [Обо всем этом у Михалыча, где он рассказывает об играх режиссеров.] Между прочим, так и не знаю, почему именем Дикого назвали что-то именно там. [Далее я выскажу свою ироническую догадку по этому поводу.]
Тоже не знал. Этого-то за что, он, кажется, всегда был совершенно аполитичен. Впрочем, у нас как? Было бы за что, вообще убили бы…
Интересно, многие ли понимают, что такое «номенклатура»? Я, например, никогда не задумывался до того, как прочел книгу Восленского. А до этого, повторяю, даже не задумывался над смыслом этого красивого слова в нашем совковом контексте. А ведь это «господствующий класс Советского Союза»! Да, собственно, если немного подумать, и сегодня ситуация не изменилась: та же клановость, та же неподсудность «своих» и прочие признаки. Разве что в те времена все это не обнародовалось, а сегодня все всё знают… и все это им сходит с рук. Ему говорят: ты своровал, а он: да, ну и что?.. [Прямо как в том анекдоте про Царева и Ильинского, который приведен где-то ниже.] И нечего ответить.
Кстати, говорят, что в зрительном зале театра Советской Армии существует акустическая яма — сидящему на определенных местах не слышно ничего из того, что говорится на сцене, этакий антипод античного амфитеатра, где на самых дальних от орхестры местах с нее слышны самые тихие звуки, например, когда там рвут газету.
Кстати о массовках «Мосфильма». Был такой анекдот. Кутузов говорит: «Если бы у меня было столько солдат, сколько народу было занято у Бондарчука в «Войне и мире», я бы не сдал Москву». Наполеон говорит: «Если бы у меня было столько денег, сколько Бондарчук угрохал на свой фильм, я бы из Парижа и шагу не сделал.
Даа. Было дело, и я участвовал в массовках. По 7 рублей.
И уж не знаю, что у него вытворяли актеры, но когда видишь циклопическую сценографию на снимках его спектаклей… Ничего подобного я больше нигде и никогда не видел!..
И вновь приходящность… Нет, Михалыч, при всей вашей бесконечной мудрости, порою вы бывали слепы, как самый распрерозовый и наивный романтик. Счастье ваше, что не дожили вы до наших дней [весна 2007].
Вот набирал я это описание и поймал себя на том, что кого-то мне возникающий портрет напоминает, попробовал сообразить кого, оказалось… Эфроса. И тут же вспомнил, как смотрел надысь «Отпуск в сентябре», не с начала, уже ближе к концу, вглядывался в черты Даля и тоже мне показалось, что сквозь черты великого актера проступают чьи-то еще черты… черты Эфроса! Ну да, Эфрос ведь, как и Михалыч, учился у Попова и Кнебель. А Олег Иванович был актером Эфроса в его «бронный» период. Так Учитель прорастает в ученика — даже в его облик.
А что бы вы, Михалыч, хотели? Неужели вас самого такие раздумья не одолевали: что я скажу себе на смертном одре? Разве вы стали бы тогда все это писать? А по мне, как только человек «земную жизнь проходит до половины», как только понимает, что осталось столько же, сколько прошло, как только на физиологическом уровне осознается небесконечность своего существования, начинается оценка: достаточно ли сделано, чтобы было не стыдно умирать, и достаточно ли осталось времени, чтобы это сделать в случае отрицательного ответа на первый вопрос. Впрочем (за вычетом борьбы за построение коммунизма, вместо которой лучше подставить другие, истинные ценности; хотя… чем плох коммунизм, если его ограничить всеобщим равенством и счастьем и вынести за скобки насилие, кровь, несправедливость, тоталитаризм и все то прочее, что отвратило человечество от практического коммунизма), лучше всего это уже сформулировал Николай Островский в том лирическом отступлении, которое все мы заучивали в школе как когда-то еще раньше школьники учили «Отче наш».
Одна моя актриса, психолог по профессии сказала, что у этого душевного состояние существует даже научное название: «экзистенциальный крисис», — и по хорошему он должен быть у каждого нормального человека в среднем возрасте: у кого раньше, у кого позже.
[Обещанный чуть выше анекдот.]
Рассказывают, что когда в 1974 году разрешили отпраздновать 100-летие со дня рождения Мейерхольда и Царев на торжественном заседании в ВТО вышел зачитывать письмо от ЦК и правительства, его перебил из зала Ильинский: «Позвольте, а какое имеете право не просто на сцене, но и вообще здесь в этот день находиться вы, про которого если не молодежь, то люди постарше вроде нас с вами прекрасно знают, что именно вы с Жаровым написали донос на Всеволода Эмильевича». На что Царев ответил что-то вроде: «Ну и что? Я никому не позволю сорвать ответственное мероприятие» -- и принялся зачитывать письмо. Игорь Владимирович поднялся и покинул зал, поставив оставшихся перед выбором: остаться или уйти (он-то был неприкасаем, ему позволялось все… кроме того, чтобы играть Кутузова; Рязанов рассказывал, что ему чудом удалось этого добиться – против была сама Фурцева). Кто какой выбор сделал, история умалчивает.
А может быть, это только красивая легенда и все было не совсем так или совсем не так. И даже — что вовсе не писали Жаров и Царев никаких доносов, а сплетню сочинили недруги и завистники этих безусловно великих артистов. Хотя и не святых.
Но с другой стороны, как до конца сохранить человеческий облик в этом гадюшнике, который представляет собой профессиональный театр? Говорят, Фаина Георгиевна Раневская как-то сказала молоденькой восторженной актрисе (кто-то идентифицировал последнюю с Ией Саввиной): «Говорить о святом искусстве в нашем театре — все равно, что пытаться плавать в загородном сортире стилем батерфляй».
Да и вообще, надоело мне это навязшее в зубах квипрокво, когда сентенцию пушкинского персонажа про гения и злодейство почему-то приписывают самому Александр Сергеевичу. Еще как совместны! И Бомарше действительно был шпионом (и вполне мог кого-то отравить — джеймсбондам это позволяется, это чисто профессиональное, ничего личного). И, судя по всему, таки был убийцею создатель Ватикана. Может, раба он и не распинал, когда ваял Христа. Но то, что крашеный в золотую краску мальчик умер от асфиксии, это, судя по всему, исторический факт. Как говорится в известном анекдоте про армянское радио, мы их всех ценим «не только за это».
Михалыч, по-моему, так и не вступил. Более того, кажется, никому даже в голову не приходило ему это предложить. А меня даже в пионеры приняли на год позже остальных. На этом мое членство практически и закончилось.
Видимо, в честь моего рождения.
Елы-палы, это ведь о сегодняшних антрепризах и мюзиклах. А тогда-то театр был храмом и сам поход в театр — богослужением, свои обряды (гардероб, бинокль, буфет в антракте, обязательная покупка программки – все исполнялось как обряд), я это помню очень хорошо, мне есть, с чем сравнивать. Сегодня же мне не хочется идти в театр, где в зрительном зале посреди напряженной психологической сцены звенит мобильник; кто-то может посреди действия встать и пойти на выход, стуча каблуками. Или даже сблевать (такое было на моем спектакле). Да и на сцене, за редчайшими исключениями (те же «Мальчики», да и то был дипломный спектакль), идет нечто равнодушное, какая-то работа за зарплату, этакое малобюджетное мыло.
Кстати, уже второй раз цитируется этот анекдот, глянул в искалку, фраза имеет более полумиллиона вхождений (даже если на самом деле на порядок меньше, все равно нехило). Грешен, что собой представляет сам анекдот, не имею ни малейшего понятия. Просветил бы кто…
Меня, циника, так и подмывало скабрезно хихикнуть, но я вспомнил, как оно бывает. Когда репетируешь, и пошло живое действие, его хочется репетировать, а кто-то на заднем ряду о чем-то тихо и мирно шепчется. Хочется рявкнуть, и порой и рявкаешь (это я-то!), порой и матом. Да так, что воцаряется мертвая тишина. А чего это самому стоит!..
И к моему стыду руки до сих пор так и не дошли, хотя стоит, много лет стоит у меня на полке знаменитая «Художественная целостность спектакля». [Между прочим, как раз она-то куда-то делась. «Воспоминания и размышления…» и сборник статей нашлись, а «Художественной целостности…» не нашлось, видимо кому-то отдали.]
Боже мой, неужели он уже тогда это знал?! Какая там надежда?! Беспочвенная, совершенно беспочвенная…
Интересно, какой из них: на Горького или на Герцена?
У меня не слишком хорошая память — как на лица, так и на имена. И постоянно я попадаю в идиотскую ситуацию: со мной заговаривает человек, причем заговаривает как с хорошим знакомым, а я, машинально отвечая¸ мучительно припоминаю: знакомое лицо, но где и когда я был с ним знаком. Мне безумно стыдно, я изворачиваюсь, но так и не могу вспомнить. Бывает, удается запудрить мозги собеседнику, избегая обращения по имени, бывает в разговоре всплывают обстоятельства знакомства, но может не всплыть-таки имя. А бывает, проницательный собеседник меня просекает, и получается форменный конфуз. Да и в театре мне сплошь и рядом приходится говорить недавно появившимся участникам: «Извините, никак не могу запомнить, как ваша фамилия…» И каждый раз бывает неловко…
Эх, помню, как вез я на метро Сироту на рабеевский спектакль, уж не помню, какой, кажется, «Чинзано» (спектакль Розе, помнится, понравился). И было удивительное общение один на один. А ехать было далеко, то ли на «Севастопольскую», то ли на «Новые Черемушки». Это были счастливейшие минуты моей жизни. Помнится, она вдруг почему-то заговорила про фитцджеральдовский «Ночь нежна». На следующий же день я достал роман и прочел, после чего как бы невзначай заговорил с ней о нем. Роза Абрамовна оживилась и с интересом оглядела меня. Потом мы были соседями, несколько раз случайно встречались на улице, собирались с женой как-нибудь навестить ее дома, да прособирались: как-то случайно шел я по улице Бориса Галушкина, где ВГИКовское общежитие, случайно разговорился с одним из его обитателей (закурить, что ли кто-то у кого-то попросил; кто-то или оба были слегка подшофе, языки развязаны), который работал где-то в постановочной части ефремовского МХАТа, и в этом случайном разговоре случайно прозвучала весть о ее кончине…
Да, Роза Абрамовна не видела ни одной моей работы, Глаголин – тоже. А Щедрин видел очень слабенький прогон «Непрошеной». И лишь спустя годы он был на еще сыроватом «Мнимом больном» и шутливо похвалил меня сиплым голосом [он приехал на спектакль, кажется, с сыном, сильно простуженный]: «Молодец, рамочку придумал».
Как-то несколько лет назад Щедрин случайно забежал к нам на репетицию. Я немного припоздал, и когда зашел в зал, БЕ был уже там. Он смеялся, шутил, оживленно беседовал с Еленой Георгиевной и актерами. Кажется были и покойный Иван Филиппович и ныне здравствующий Олег Дмитриевич. Щедрин как раз тогда задумывал «Комиков» и говорил о возможности поставить их у нас (!), говорил, что его стала занимать тема, как человек встречает старость. Парадокс, он поставил этот спектакль с Ивановым и Адоскиным, но прошел этот спектакль недолго: в декабре 2002 года не стало Бориса Владимировича Иванова. А Иван Филиппович, которого, как мне кажется, БЕ прочил на ту же роль, ушел из жизни почти два года назад [писано весной 2007].
Так вот, несколько ошеломленный появлением Мастера, его бьющей через край энергией, его наполненностью молодым энтузиазмом, я не отреагировал на какую-то шутку. А он засмеялся, ткнув в меня пальцем: «Смотри-ка, у него нет чувства юмора!»
Дальше Михалыч (и я тоже) приведет ряд театральных легенд о том, как «прикалывался» в свое время Чехов.
А я вдруг вспомнил, что мы отмечали окончание института у меня дома; у меня была самая большая комната. И были Щедрин и Муковозова. А вот больше не помню ничего.
Который когда вырос и стал крупным режиссером и педагогом (в Белоруссии),