Geum.ru

М. В. Ломоносова филологический факультет кафедра истории зарубежной литературы Диплом

Вид материалаДиплом
Подобный материал:
1   2   3   4

2) ежемесячные (Monthly Magazines) - Bentley’s Miscellany (1846-60), Blackwood’s Magazine (1846-60), Dublin University Magazine (1846-60), Fraser’s Magazine (1846-60), Macmillan’s Magazine (1846-60), Cornhill Magazine (1860);


3) еженедельные (Weekly Reviews and Newspapers), в свою очередь делящиеся на литературные и общие - Atheneum (1846-60), Leader (1850-60),

Saturday Review (1855-60), Spectator (1846-60) и религиозные – Guardian (1846-60), а также Weekly Journals - Household Words (1850-59), All the Year Round (1860),

Once a Week (1860).

Обширные дискуссии развивались и на страницах педагогических изданий, в частности журналов, ставших отличительной чертой 1850-ых гг. Тема дня, государственное образование, обсуждалась здесь наряду с вопросом о статусе учителей. Вместе с тем, на страницах этих журналов велось множество дискуссий о методах и принципах детского образования, об отношении родителей, о детской психологии. Перечислим лишь некоторые из этих изданий: British Educator (1856), Educational Expositor (1853-55), Educational Gazette (1855), Educational Guardian (1859-60), Educational Papers for the Home and Colonial School Society (1859-60), Educational Record (1848-60), Educational Times (1847-60), Educator (1851-60), English journal of Education (1846-60), Family Tutor (1851-55), Governess (1855), Mother’s Friend (1848-60), Papers for the Schoolmaster (1851-60), Pupil-Teacher (1857-60), School and the Teacher (1854-60), Teacher’s Visitor (1846-49)7.

Интерес к проблемам образования и воспитания разделяли и писатели-викторианцы. Нужно заметить, что тема эта интересовала литературные умы задолго до этого («Человек чувств» Г.Маккензи, «Наставник» С.Филдинга и др.). Таким образом, не удивительно, что такой интерес отразился в довольно большом количестве романов, посвященных проблемам воспитания и образования, написанных в период конца XVIII – начала XIX вв. Среди последователей Руссо можно отметить романы H.Brook “The Fool of Quality” (1766-70), «Стендфорт и Мертон» (“Standford and Merton”, 1783) Томаса Дея (Thomas Day) и «Целебс в поисках жены» (“Coelebs in Search of a Wife”, 1809) Ханны Мор (Hannah More). Наследие Гетевского «Вильгельма Мейстера» отразилось в начале XIX века в романах Диккенса и Бульвер-Литтона. У Диккенса различные литературные импульсы сливаются с осведомленностью о трагическом положении детей и знании социальной системы. Тема воспитания и образования является основной в большинстве его работ; возьмем, к примеру, «Дэвида Копперфилда» (1850), «Тяжелые времена» (1854), «Большие ожидания» (1860-1861). «Руфь» (1853) Элизабет Гаскелл – еще один роман 1850-ых, где образование играет важную роль. Ведущиеся дебаты и огромный интерес к проблеме воспитания отразился кроме того в большом количестве литературы, целью которой было показать определенный аспект, ту или иную сторону системы образования. К таким произведениям можно отнести: C. Bede “The Adventures of Mr. Verdant Green. An Oxford Freshmen” (1853-1856), F.W. Farrar “Eric or Little by Little; A Tale of Roslyn School” (1858) и “Julian Home. A Tale of College Life” (1859), C.Griffith “The Life and Adventures of George Wilson. A Foundation Scholar” (1854), Rev. W.E. Heygate “Godfrey Davenant. A Tale of School Life” (1852), Rev. E. Manro “Basil the Schoolboy. Or the Heir of Arundel” (1856), F.E. Smedley “Frank Farleigh” (1850).


    1. Черты романа воспитания.


Каковы же типичные черты романа воспитания (нем. Bildungsroman) в его классическом проявлении, если исходить из вопроса о его отличительных признаках?

Исходя из положения о том, что роман – это «становящийся жанр»8 и что «роман не дает стабилизироваться ни одной из собственных разновидностей»9, можно объяснить тот факт, что роман воспитания не поддается твердому определению и сам термин не отличается особенной конкретностью (нет однозначного перевода на русский язык слова Bildung, в немецком языке оно обозначает «образование», «формирование», «воспитание»). Поэтому можно говорить только о целой системе признаков романа воспитания, типичное сочетание которых позволяет отнести к этой жанровой разновидности то или иное произведение. Безусловно, возникнув однажды, роман воспитания и не претендовал на то, чтобы мог совместить в себе все признаки ответвления жанра. Он еще будет развиваться, совершенствуясь, приобретая все новые и новые качества. Но основные, самые существенные свойства Bildungsroman(а) впервые обратили на себя внимание в первом образце жанра – романе Х.М. Виланда «История Агатона» (1767).

Под термином «роман воспитания» прежде всего подразумевается произведение, доминантой всего построения сюжета которого является процесс воспитания героя: жизнь для героя становится школой, а не ареной для борьбы, как это было в приключенческом романе. Герой романа воспитания не думает о тех последствиях, которые вызываются теми или иными его действиями, поступками, он не ставит перед собой только узко практические цели, к достижению которых он бы стремился, подчиняя им все свое поведение. Он ищет себя самого. Его ведет сама жизнь, преподнося ему урок за уроком, и он постепенно поднимается к единственному идеалу – стать человеком в полном смысле этого слова, быть полезным для общества.

Герой романа воспитания, в отличие от героя авантюрного и старого семейного романа, важен сам по себе, интересен своим внутренним миром, его развитие, которое проявляется во взаимоотношениях с другими персонажами и обнаруживается в столкновениях с внешним миром. События внешней действительности привлекаются автором с учетом этого внутреннего психологического развития. Автор романа заставляет читателя проследить, как жизнь, начиная с детского возраста человека и до завершения формирования его характера, преподносит ему урок за уроком: учит своими положительными и отрицательными проявлениями, светлыми и темными сторонами, учит, включая в активную деятельность и оставляя в ряде случаев пассивным наблюдателем, учит познавать теорию и практически применять полученные знания. Каждый урок – более высокая ступень в развитии героя.

Центральный персонаж романа воспитания стремится к активной деятельности, направленной на установление справедливости, гармонии в человеческих отношениях. Поиски высшего познания, смысла жизни – неотъемлемая его черта.

Основой композиции образа героя является становление его с детских лет до момента, когда он предстанет перед читателем человеком с вполне оформившимся мировоззрением и относительно устойчивыми чертами характера, человеком, гармонично сочетающим физическое развитие с духовным. Отсюда и вся сюжетная линия романа воспитания ведется автором через изображение внутренней жизни героя методом интроспекции. Герой сам наблюдает за своим совершенствованием, становлением своего сознания. Все, что происходит вокруг него, события, в которых участвует он сам или наблюдает за ними со стороны, свои собственные поступки и поступки других людей оцениваются героем в плане воздействия их на его чувства и сознание. Он сам отметает все, на его взгляд, являющееся ненужным и сознательно закрепляет все положительное, что предлагает ему жизнь. Впервые в романном жанре появляются в этой связи внутренние монологи героя, в которых он рассуждает сам с собой, иногда рассматривает себя как бы со стороны.

Композиции образа главного героя романа воспитания свойственен так же метод ретроспекции. Размышления над определенным отрезком времени, анализ своего поведения и выводы, делаемые героем, иногда превращаются в целые экскурсы в прошлое, в воспоминания, которые выделяются автором в особые главы. Четкость в таком сюжете иногда отсутствует, ибо все внимание автора направлено на становление личности и все действие романа сконцентрировано вокруг этого главного героя, основных этапов его духовного развития.

Другие же действующие лица иногда очерчены слабо, схематично, их жизненные судьбы до конца не раскрыты, так как они выполняют в романе эпизодическую роль: способствуют в данный момент формированию характера героя.

Те стадии развития, через которые проходит герой романа воспитания, часто стереотипны, то есть отличаются наличием параллелей в других образцах этой же жанровой разновидности. Например, детские годы героя проходят чаще всего в обстановке крайней изолированности от всех невзгод окружающей жизни. Ребенок или принимает от воспитателей идеальные, приукрашенные понятия о действительности, или, предоставленный самому себе, создает из непонятных явлений фантастический мир, в котором живет до первых серьезных столкновений с реальностью.

Пагубным действием такого воспитания являются душевные страдания героя – типичная черта романа воспитания. Автор строит фабулу на столкновениях нежизненных идеалов героя с будничной жизнью общества. Каждое столкновение – воспитательный момент, ибо никто не в состоянии так верно воспитать человека, как это может сделать сама жизнь (именно этого взгляда на воспитание придерживаются люди из фантастической башни в романе Гете), и жизнь безжалостно разбивает все иллюзии, заставляя героя шаг за шагом вырабатывать в себе качества, которые нужны человеку в обшестве.

Многообразны конфликты, возникающие между героем и деятельной жизнью, в которую он постепенно включается. Но путь героя романа воспитания, в процессе которого происходит истинное становление его личности, в основном сводится к одному: это путь человека от крайнего индивидуализма к обществу, к людям.

Путь исканий и разочарований, путь разбитых иллюзий и новых надежд порождает и еще одно отличие романов воспитания: герои их в результате своего становления приобретают качества, которые в какой-то степени роднят их между собой: богатая фантазия в детстве, восторженность, доходящая до экзальтации в юношеские годы, честность, тяга к знаниям, стремление к активной деятельности, направленной на установление справедливости, гармонии в человеческих отношениях и, самое главное, склонность героя к философским размышлениям, раздумьям. Отсюда через весь роман часто проходят философско-этические мотивы, которые преподносятся читателю через размышления героя, или, чаще всего, в виде споров-диалогов.

Размышления на философские, моральные, этические темы в романах воспитания – явление не случайное. В них более, чем в каких-либо других романных разновидностях сказывается личный опыт автора. Роман воспитания – это плоды долгих наблюдений над жизнью, это типизация самых наболевших явлений времени.


Глава II: «Дэвид Копперфилд» Чарльза Диккенса.


Чарльз Диккенс относится к числу тех писателей, слава которых никогда не меркла ни при их жизни, ни посл смерти. Вопрос стоял лишь в том, что каждое новое поколение видело в Диккенсе. Диккенс был властителем умов своего времени, именами его героев назывались фирменные блюда и модные костюмы, а лавка древностей, где жила маленькая Нэлл, до сих пор привлекает внимание многочисленных лондонских туристов.

Великим поэтом называли Диккенса его критики за легкость, с которой он владел словом, фразой, ритмом и образом, сравнивая его по мастерству лишь с Шекспиром.

Хранитель великой традиции английского романа, Диккенс был не менее блистательным исполнителем и интерпретатором собственных произведений, чем их создателем. Он велик и как художник, и как личность, и как гражданин, ратующий за справедливость, милосердие, гуманность и сострадание к ближним. Он был великим реформатором и новатором в жанре романа, ему удалось воплотить в своих творениях огромное количество замыслов и наблюдений.

Произведения Диккенса имели успех у всех слоев английского общества. И это не было случайностью. Он писал о том, что хорошо известно каждому: о семейной жизни, о сварливых женах, о картежниках и должниках, об угнетении детей, о хитрых и ловких вдовушках, заманивающих в свои сети легковерных мужчин. Сила его воздействия на читателя была сродни влиянию актерской игры на публику. Публичные чтения Диккенса составляли часть творческой лаборатории художника, они служили ему средством общения со своим будущим читателем, проверки жизненности его идей, созданных им образов.

Особый интерес Диккенса к детскому и юному возрасту был вызван его собственными ранними переживаниями, его пониманием обездоленного детства и сочуствием ему, пониманием того, что положение и состояние ребенка отражают положение и состояние семьи и общества в целом.

Идеал семейственности, домашний очаг, не одному лишь Диккенсу, но и многим его современникам представлялся оплотом от нашествия мирских невзгод и прибежищем для душевного отдохновения. У Диккенса домашний очаг – воплощенный идеал уюта, а по утверждению Г.К. Честертона, это - «идеал чисто английский». Это нечто органичное для мироощущения и социальных упований великого писателя и любовно выписанный им образ. Диккенс отнюдь не заблуждался относительно действительного состояния английской семьи в разных общественных слоях, и его собственная семья, в конце концов распавшаяся, была для него жестоким уроком. Но это не мешает ему сохранять для себя идеал семейственности, находить для него опору в той же действительности, изображать близкие к идеалу и «идеальные» семьи.

«Тот, кто научился читать, смотрит на книгу совсем не так, как неграмотный, даже если она не раскрыта и стоит на полке.» - Для Диккенса это наблюдение принципиального свойства и важная предпосылка. Диккенс радуется особому, обновленному взгляду грамотного человека на книгу и рассчитывает на этот обновленный взгляд в борьбе с социальным злом и на перемену человека к лучшему. Он ратует за широкое образование, ведет решительную борьбу с невежеством и такой системой воспитания, образования, поведения, которая калечит юное население.

В ранних своих романах Диккенс изобличал буржуазные установления и институты и их служителей,одержимых корыстью, жестоких, лицемерных. Для автора «Оливера Твиста» и «Николаса Никльби» Закон о бедных, принятый вскоре после избирательной реформы 1832 года в интересах промышленников, работные дома, школы для бедных были объектом критики, отражавшей настроение обездоленных масс и радикальной интеллигенции.

Сам вопрос о значении системы и роли ее служителей в состоянии общества, его нравов, во взаимоотношении социальных слоев и групп, в борьбе добра со злом и ее перспективах, сам этот вопрос, как никогда, выделен и подчеркнут Диккенсом. «Мне со всех сторон твердят, что вся причина в системе. Не надо, мол, обвинять отдельных личностей. Вся беда в системе... Служителей этой системы я буду обвинять на очной ставке перед великим, вечным судом!» Это говорит не Диккенс, говорит один из персонажей романа «Холодный дом», мистер Гридли. Однако он выражает мнение самого Диккенса, его возмущение самодовольными, наглыми, нерадивыми служителями системы и послушными, трусливыми, механическими исполнителями служебных функций. Его все более тревожит состояние самой системы, не отдельных социальных установлений, а буржуазного строя в целом. «...Мне кажется, что наша система терпит крах», - скажет он незадолго до смерти. Возникавшие у Диккенса глубокие сомнения сказывались на характере, направлении и объектах его критики и его настроении.

«Человек потерял свою душу»10, - скажет в 1843 году в книге «Прошлое и настоящее», анализируя общественное сознание Англии, Томас Карлейль.

Диккенс увидел все это раньше историка и философа Томаса Карлейля. Он не просто сказал об этом, он показал убывающие «души», продемонстрировал, как, в каких обстоятельствах и в силу каких причин «душа» убывает. Диккенс убедил своих читателей в том, что алчность, страсть к наживе становятся манией, невежество, дикость, пошлость доходят до крайних пределов, убывающие «души» поражаются тщеславием и надевают на себя всевозможные личины. Во многих созданных им лицах, особенно в Подснепах и Венерингах, торжествующее лицемерие представлено им как национальное бедствие. По мнению Диккенса, доходящая до озверения дикость наглеет и , подобно мистеру Криклу, владельцу пансиона «Сэлем Хауз», уже без обиняков, во весь голос заявляет о себе: «Я – лютый зверь!»11.

Проблемы воспитания и образования занимают в «Дэвиде Копперфилде» значительное место. Они связаны с процессом формирования личности, ее нравственных качеств. Роман воспитания врывается в повествование с появлением Мэрдстонов. В «Дэвиде Копперфилде» показано несколько методов воспитания: система отчима Дэвида мистера Мердстона, система Крикла, бывшего торговца хмелем, ставшего директором школы для мальчиков, система доктора Стронга и система Бетси Тротвуд. Школы и наставники представлены по-разному с характерной доминантой системы, отношениями между учениками и воспитанниками и оценкой Дэвида. В отличие от классического немецкого романа воспитания показаны жертвы воспитательной и образовательной систем, не только дети, но и взрослые (Мэрдстоны, например). Плоды воспитания и образования убедительно продемонстрированы не только в действии (Дэвид), но и на примере событий, происходящих за сценой, за пределами романного пространства (Урия).

В «Дэвиде Копперфилде» Диккенс анализирует причины нравственного несовершенства людей, их морального уродства. Два образа - Урия Хип и Стирфорт, принадлежащие к различным типам социальной структуры, оказываются живыми иллюстрациями суждения Диккенса о несовершенстве системы образования. Оба терпят фиаско, судьбы обоих искалечены, хотя и по разным причинам.

Стирфорт вырос в обеспеченной аристократической семье. С раннего детства ему внушали мысль о его превосходстве над другими людьми, о его исключительных способностях. Стирфорту было все дозволено еще в школе Крикла, где он пользовался свободой и самостоятельностью. В жизни он – сноб, считающий свое происхождение оправданием самых неблаговидных поступков. Он вторгается в жизнь семьи Пеготти, губит жизнь Эмили и Хэма, причиняет страшное зло старому Пеготти, не испытывая при этом никаких угрызений совести.

Урия Хип, получивший образование в школе для бедных, одной из тех школ, которыми руководили мистеры сквирсы, также жертва воспитания. Он угодничает, раболепствует и низкопоклонничает, по натуре подл, мстителен, жесток, низок.

Урия Хип отвратителен, и это проявляется не только в его поступках и речах, но и в его внешности. Его физиономия «напоминает лицо мертвеца», его холодные, липкие руки похожи на скользкую клейкую рыбу. «Он частенько потирал одну ладонь о другую, словно выжимал их, стараясь высушить и согреть, и то и дело украдкой вытирал их носовым платком». Костлявое тело Урии странным образом извивается и напоминает змею. В минуты радости он испускает короткий смешок и становится похожим на злого павиана.

Урия Хип исковеркан благотворительностью. «Прелести» ее познали и его родители – люди весьма скромного достатка, которые за долгие годы пребывания в благотворительных заведениях усвоили привычку смиренно преклоняться перед своими благодетелями, лицемерить и льстить им. «Ведь мы люди ничтожные, смиренные,» - эти слова стали своего рода лозунгом семейства Хипов, прикрывающим их подлинную сущность.

Урия Хип появляется на страницах романа в возрасте пятнадцати лет, но он уже вполне сложившийся человек. Цели его изначально определены, внешность не меняется, свою угодническую манеру он не оставит и тогда, когда будет думать, что уже своего добился. Он с начала и до конца будет все так же извиваться всем телом, потирать холодные влажные руки, говорить о том, какой он маленький, ничтожный и смиренный человек. Он пережил в детстве голод, побои, невиданные унижения. Он прочно усвоил уроки, преподанные ему в школе для бедных, и, затаив на время свою ненависть к тем, кто научил его смиренно унижаться, начал борьбу за место в жизни. Он пытается преодолеть глубоко укорененный в нем комплекс неполноценности, а для этого надо во что бы то ни стало выбиться в люди. Эти слова приобретают для Урии до ужаса осязаемый смысл. Разве не научили его в детстве, что бедняк не вправе считать себя человеком? И не следует ли отсюда, что надо как можно дальше уйти от кошмара бедности, подняться над всеми, чтобы уже не ты перед ними, а они перед тобой унижались? Но в своем стремлении «стать человеком» Урия Хип все больше отдаляется от человеческого состояния. Его низость, хитрость, озлобленность не знают предела. Он уже не вполне человеческое существо, а какая-то змееподобная гадина: «бог шельму метит».

Урия Хип – воплощенное лицемерие; этот человек страшен в своей злобе против людей и в своем стремлении выдвинуться. Дэвид потрясен его низостью и озлобленностью: «Тут я впервые понял, какой неумолимой, мстительной и подлой может стать натура человека, которую так долго, с самых его ранних лет, подавляли».

Впервые в истории литературы Диккенс изобразил с таким искусством душевный мир ребенка. События романа проходят перед нами, преломляясь через внутренние переживания Дэвида. Здесь мы имеем дело с тем, как наблюдает маленький мальчик, и тем, как он, став взрослым человеком, автором воспоминаний, относится к этим наблюдениям. Сказочные элементы в рассказах ребенка переплетаются с комментариями взрослого, умудренного опытом человека. Рассказ Дэвида обращен к прошлому, к его детству, картины детства нарисованы с помошью образного детского мышления. Вот почему здесь преобладают зрительные живописные портреты. Так, вспоминая Пеготти, Дэвид говорит, что «глаза у нее так темны, что кажется, будто они бросают тень на ее лицо, а руки и щеки до того тверды и красны, что я удивляюсь, почему птицы не клюют их вместо яблок». И там же: «У меня осталось в памяти, что я держусь за указательный палец Пеготти, который она протягивает мне, и что от шитья он жесткий, как маленькая терка для мускатных орехов»12. Автор передает не только само содержание своих восприятий, но и ту наивность, с которой он, будучи ребенком, воспринимал некоторые события своей жизни. При этом он рассказывает не только о тех вещах, которые могут быть доступны ребенку, но и о таких, которые, становясь ясными читателю, сопровождаются наивным «авторским» комментарием ребенка. В таких противоречиях детского объяснения и истинного смысла происходящего выдержана, например, история ухаживания за матерью Дэвида мистера Мердстона.

Вот как описывается один из этапов знакомства мистера Мердстона и миссис Копперфилд, увиденный зорким глазом юного наблюдателя:

«Мы встретились с ним в церкви, а потом он пошел провожать нас домой. Помнится, он зашел к нам поглядеть на прекрасную герань, которая стояла на окне гостинной. Мне показалось, что он не обратил особого внимния на герань, но, уходя, попросил матушку подарить ему цветок. Она предложила ему выбрать по своему вкусу, но он не захотел, не знаю уж почему, и матушка сама сорвала цветок и подала ему. Тут он сказал, что никогда, никогда не расстанется с ним, а я подумал про себя, что он просто дурак, если не знает, что цветок через несколько дней весь осыплется»13.

В этом эпизоде проступает неприязнь ребенка, еще не осознавшего полностью причин такого отношения к незнакомому человеку.

Эта своеобразная детская «точка зрения» распространяется и на дальнейшее развертывание событий. Так же точно, как Дэвид не может понять эпизода с цветком, так не понимает он причины внезапного предложения Пеготти о поездке в Ярмут. Но, услышав о предстоящих удовольствиях (море, корабли, лодки, рыбаки, берег) и получив согласие матери, с радостью соглашается. Поездка в Ярмут становится первым путешествием Дэвида, полным приключений, новых впечатлений и новых знакомств. Вот, как он описывает дорогу в Ярмут:

«Лошадь нашего возницы была, кажется, самой ленивой клячей на свете; понурив голову, она еле тащилась по дороге с таким видом, как будто ей нравилось заставлять дожидаться людей, для которых она развозила посылки. Порой мне казалось, что она сама громко посмеивается над ними, но возчик уверял, что ее мучает кашель.

Возчик, низко свесив голову, так же как и его лошадь, правил словно в полусне, покачиваясь взад и вперед и положив локти на колени. Я сказал «правил», но на самом деле я убежден, что повозка спокойно добралась бы до Ярмута и без него, ибо лошадь все делала сама»14.

Дэвид проводит в Ярмуте несколько счастливых дней. Все здесь дышит миром – и ландшафт и люди; рыбацкий дом, построенный в старом баркасе, медлительный и спокойный рыбак Пеготти и вся его семья. Дэвид Копперфилд отдыхает здесь не как ребенок, а как взрослый человек, утомленный жизнью. Биение волн о стены каморки, равномерное покачивание всего дома, шум ветра за стеной вносят покой и мир в его душу. Он наслаждается своей дружбой с крошкой Эмили. Однако этому краткому мгновению отдыха приходит конец. Вернувшись домой, Дэвид бесконечно удивлен происшедшими за это время переменами.

Счастливая жизнь ребенка нарушается вторжением в дом Копперфилдов мистера Мердстона. Когда у них поселяется еще и сестра мистера Мердстона, жизнь мальчика становится совершенно невыносимой. Диккенс различными способами подчеркивает бездушие и черствость Мердстонов. Бело-черно-коричневое лицо и «странные», «очень черные и какие-то пустые» глаза мистера Мердстона - это краткая характеристика героя, ненавистного Дэвиду, поскольку тот жесток и бессердечен и считает ребенка обузой. Пугает Дэвида и мрачный, мужеподобный вид «металлической леди» мисс Мердстон, ее густые черные брови, сросшиеся над крупным носом. Мердстоны весьма гордятся своей твердостью, разумея под ней «тиранический, мрачный, высокомерный, дьявольский нрав, присущий им обоим».

От юмористического «непонимания» романтических эпизодов истории ухаживания Мердстона за матерью маленький Дэвид переходит к ужасу перед несправедливостью, черствостью, жестокостью своих новых родственников. Тогда вместо веселого детского непонимания появляются размышления. Когда Дэвид впервые осознает, что мать, в угоду новому мужу, скрывает свою любовь к сыну и отказывает ему в привычной ласке, он поднимается наверх, усаживается со скрещенными на груди руками и задумывается:

«Самые странные мысли бродили в моей голове: я думал о форме комнаты, об обоях на ее стенах, о трещинах в потолке, о неровностях на оконных стеклах, искажавших видимые через них предметы, о старом умывальнике на трех ножках, который своим унылым видом напоминал мне чем-то миссис Гаммидж, когда она думает о своем старике. Все это время я плакал не переставая, но, помнится, не отдавал себе отчета, почему я плачу, - мне было только холодно, и я чувствовал себя одиноким»15.

Дэвид живет в особом мире, собственно говоря, в стороне от людей. Фантазия, любовь к книгам и наблюдательность составляют содержание его внутренней жизни. Из этих трех элементов складывается будущий писатель.

Мальчика учат дома. Дэвиду полагается заниматься чем-либо практическим; под неусыпным оком отчима или его сестры, он корпит над учебником арифметики, без толку зубрит таблицы мер и весов. «Эти вечера, когда таблицы мер и весов ложились на мотив «Правь, Британия»...» Под свирепыми взглядами он тупеет от страха и не может ответить урока. Единственная радость его жизни — отцовские книги, которые, к счастью, оказались в его комнате (здесь и «Родерик Рэндом», и «Перигрин Пикль», «Дон Кихот», «Жиль Блаз», «Робинзон Крузо» , а также «Тысяча и одна ночь», «Волшебные сказки» и многие другие). Дэвид перевоплощается в своих любимых героев. Его недруги – мистер Мердстон с сестрой – кажутся ему злодеями, сошедшими со страниц этих книг. Герои романов Филдинга и Смоллета бродят по окрестностям и населяют в воображении мальчика трактиры соседних деревень. За плохую учебу Дэвида лишают обеда, дают подзатыльники; наконец, мистер Мердстон решает прибегнуть к порке. Как только первый удар обрушивается на Дэвида, он вцепляется зубами в руку, зажимающую ему рот, и прокусывает ее. За это его помещают под «домашний арест», заперев в комнате, а через несколько дней отправляют в школу Сэлем Хауз — прямо в разгар каникул. Так домашнее «воспитание» сменяется школьным.

Характер Дэвида-ребенка обозначен поступками и его ощущениями. Он воспринимает насилие над собственной личностью и личностью любимой им матери как неисправимое зло и по-детски сопротивляется ему, не осознавая, какую цену придется за это заплатить.

В школе спина Дэвида была немедленно украшена плакатом: «Берегитесь! Кусается!» Каникулы кончаются, в школу возвращаются ее обитатели, и Дэвид знакомится с новыми друзьями — признанным лидером среди учеников Джеймсом Стирфортом, шестью годами старше него, и Томми Трэдлсом — «самым веселым и самым несчастным». Школой руководит мистер Крикл, чей метод преподавания — запугивание и порка; не только ученики, но и домашние смертельно боятся его. Вот как говорит об этом мистер Крикл:

«Я выполняю свой долг, вот что я делаю! Восстань против меня моя собственная плоть и кровь, - при этом он бросил взгляд на миссис Крикл, - я и от нее отрекусь...»16.

По сути, воспитание и образование Крикла и Мердстона одного происхождения. Сходны и характеры носителей этой системы подавления личности ребенка.

Из ночных разговоров с мальчиками Дэвид узнает о школе и тех, кто имеет к ней отношение. Узнает он о том, что мистер Крикл недаром зовет себя лютым зверем: он самый жестокий из всех учителей. «Каждый день он врывается в классы и бьет направо и налево, как заправский кавалерист во время атаки, и порет всех беспощадно»17. Сам Крикл - «круглый невежда» и, по словам Стирфорта, «знает меньше самого плохого ученика в школе»18.

Система воспитания мистера Крикла, впрочем, как и система Мердстонов, основана на подавлении всякой инициативы и личности в целом. Для этих «воспитателей» проблема воспитания как таковая просто не существует.

Казалось, что может быть хуже? Однако на этом несчастья не кончаются: умирает мать Дэвида, а вскоре после нее и его маленький брат, и Дэвид понимает, что остался один во всем белом свете. И, когда изумление перед жестокостью суровой жизни, сменившей идиллию, достигает своего апогея, тогда к этому изумлению ребенка присоединяется еще и изумление автора:

«Теперь я достаточно хорошо знаю жизнь и почти утратил способность чему-нибудь удивляться, но даже и сейчас меня поражает, с какой легкостью меня бросили на произвол судьбы в таком раннем возрасте. В самом деле, как могло случиться, чтобы ни одна душа не приняла участия в мальчике с большими способностями, в высшей степени наблюдательном, понятливом, живом, чутком, больно переживающем всякую обиду и притом далеко не крепкого здоровья! А между тем это было так: никто не защитил меня, и в десять лет я стал маленькой рабочей скотинкой фирмы «Мердстон и Гринби»»19.

Описание «взрослой жизни» ребенка принадлежит писателю, познавшему на собственном опыте, как тяжело перенести одиночество. Это рассуждение короткое и оно заключает то, что не могло быть высказано десятилетним мальчиком, и не могло быть им сделано по причине юного возраста и отсутствия жизненного опыта.

Невыносимые условия жизни для Дэвида заканчиваются его решительным желанием отправиться на поиск добра и справедливости.

Невозможность такого существования толкает мальчика к мысли о побеге. Дэвид решает бежать из Лондона и разыскать единственную родственницу, двоюродную бабушку, мисс Бетси Тротвуд.

С появлением Бетси Тротвуд начинается новый этап в жизни Дэвида Копперфилда. Встреча с Мердстонами укрепляет ее решение взять мальчика под свою опеку. Особую роль в этом сыграли и мудрые советы мистера Дика, которого мисс Бетси считает одним из самых умных людей, и советами которого она пользуется «вот уже больше десяти лет». Так или иначе, Дэвид остается в доме бабушки, которая становится его истинным другом.

Образ Бэтси Тротвуд – один из наиболее интересных в романе. Он строится на противопоставлении ее внешней резкости, прямолинейности, доходящей порой до грубости, ее угловатых манер и подчеркнутой решительности, доброте ее сердца, отзывчивости. Она имеет солидный капитал и без особого труда устраивает жизнь Дэвида. Ее собственная жизнь – решительный протест против установленных норм и правил буржуазного существования. Поведение мисс Тротвуд, отличающееся странными выходками (достаточно вспомнить решительную борьбу с ослами), - это своего рода вызов лицемерной благопристойности «добропорядочных» обывателей. Глубокая мудрость заключена в ее отношении к Дэвиду: она предоставляет ему свободу выбора жизненного пути, руководя им и направляя его незаметным образом. Бэтси Тротвуд хочет сделать Дэвида человеком добрым и полезным для общества: «Никогда не делай низостей, Трот, не лицемерь и не будь жестоким,» - такое наставление дает мисс Бетси Дэвиду.

Каждая новая система образования и воспитания вводится определенным персонажем. Бэтси Тротвуд в начале романа, в день рождения Дэвида – разгневанная фея, героиня сказки, которой суждено сыграть неоднозначную роль.

Образы, связанные с Бэтси вначале, прокомментированы взрослым человеком, хорошо знающим детскую психологию. Поэтому в начальных эпизодах детское и взрослое сознание смешаны, в этом и комические эффекты, и отличительный признак незаурядности натур хроникера и комментатора.

Когда Дэвид появляется в доме Бэтси после многих страданий и несправедливых обид, она выступает уже не в качестве сказочного персонажа, а поразительно доброй, справедливой и реальной женщины, которая хочет восстановить истину и справедливость.

Живя у бабушки, Дэвид становится «во многих отношениях новым мальчиком». Он поступает в школу доктора Стронга, не имеющую ничего обшего с школой мистера Крикла:

«Школа доктора Стронга была прекрасным учебным заведением и так же отличалась от школы мистера Крикла, как добро от зла. В ней царил порядок, дело велось серьезно, разумно; в основе была здоровая система доверия к добросовестности и чувству чести учеников, и это делало просто чудеса. Мы сознавали, что все мы тоже ответственны за порядок в школе и что наш долг – поддерживать ее добрую славу. Благодаря всему этому мы очен скоро привязались к ней. Я не только испытал это не себе, но за все время своего пребывания в школе не знал ни одного мальчика, который не любил бы ее»20.

Что касается самого доктора Стронга, то его обожала вся школа, «он был добрейшим человеком на свете», «его мягкость и доверчивость могли растрогать даже каменные урны на кирпичной ограде»21.

Во время обучения в школе Дэвид живет в доме столь же мягкого мистера Уикфилда, и над ним простирает заботу и любовь дочь мистера Уикфилда, Агнесса. Он любим и опекаем и воспоминания о трудностях и невзгодах, также как и страшные злодеи – мистер и мисс Мердстон, уходят в далекое прошлое.

В последующих главах перед Дэвидом развертываются несколько судеб, несколько трагедий. Сам он выступает здесь скорее в качестве зрителя. Но так, сочувствуя страданиям близких ему людей, он окончательно становится взрослым человеком, это сочувствие помогает сформировать характер.

Многое открывается Дэвиду впервые, о многом он повествует в своей старой, «непонимающей» манере, многое поймет он впоследствии. Он узнает об отвратительных планах Урии Хипа, который всецело подчинил себе мистера Уикфилда, отца Агнессы, и мечтает распространить свою власть и на нее. Он присутствует при смерти Баркиса, мужа старой верной Пеготти. Он проникает в тайну любви мисс Дартл к его обворожительному, но коварному другу Стирфорту. И, наконец, он становится косвенным и невольным соучастником совращения Эмили Стирфортом, которого сам Дэвид вводит в семью рыбака Пеготти.

Эту часть романа можно было бы назвать утратой иллюзий. Стирфорт, Урия Хип, жизнь в целом – все приобретает иной оттенок. Стирфорт, который казался Дэвиду некогда идеалом юноши – смелым, прекрасным, веселым, талантливым, - тот же самый Стирфорт оказывается бессердечным, расчетливым негодяем. Урия Хип, представший Дэвиду под личиной угнетенности и покорности судьбе, оказывается сильным, хитрым, безжалостным наглецом. Прелестная крошка Эмили становится жертвой обманщика Стирфорта и покидает родной кров.

Можно сказать, что в этой части романа элемент разочарования, разрушения счастливых мечтаний является преобладающим. Если первую часть можно было бы назвать идиллией, которая постепенно разрушается от соприкосновения с действительностью, то во второй части уже сама суровая действителность становится главной темой романа.

Третья часть романа – это история взрослого человека. Денежные затруднения мисс Бетси заставляют Дэвида стать парламентскм репортером и с железным рвением отдаться изучению стенографии. Одновременно с этими занятиями , имеющими весьма отдаленное отношение к литературе, появляются первые литературные опыты Копперфилда. Он начинает с мелких произведений и затем преходит к роману.

«Я выступил и на другом поприще – литературном. Однажды со страхом и трепетом взялся я за перои тайком от всех наисал маленькую вещицу. Я послел ее в журнал, и ее напечатали. Тут я увлекся этим делом, и у меня появилось довольно много, правда небольших, рассказов. Оплачивается это недурно и регулярно. И вообще мои денежные дела процветают. Когда я подсчитываю свои доходы по пальцам левой руки, то останавливаюсь уже на втором суставе безымянного пальца»22.

Любовь Дэвида к Доре, его женитьба на ней, их семейная жизнь – отдельный маленький роман, вставленный в ткань мемуаров Дэвида Копперфилда. Для Доры, его маленькой «детки-жены» (child-wife), вопросы суровой действительности кажутся шуткой ее «злого мальчика». Но постепенно Дэвид Копперфилд приобретает известность, и его детка-жена с гордостью держит для него наготове перья, пока он сидит за своим письменным столом.

Последняя часть «Дэвида Копперфилда» должна вплотную подвести нас к «сегодняшнему дню» романа, к жизни писателя, занятого сочинением своих мемуаров. Поэтому тени, ушедшие в прошлое, все более становятся тенями. Так и тень милой маленькой Эмили бесследно исчезает где-то за океаном. Так не происходит только с Агнесс, она принадлежит не прошлому, а настоящему автора. Вот почему в конце своего романа автор прощается со всеми его героями и героинями, не прощаясь только с одной – с Агнесс. Агнесс является связующим звеном между героем и автором – между маленьким мальчиком Дэвидом Копперфилдом и автором романа, писателем.

Апогеем развития героя является его окончательное утверждение как писателя и его брак с Агнесс. Через Агнесс совершается возвращение автора к самому себе, слияние в едином лице автора и героя романа. Поэтому роман кончается так же, как он начинался, - возвращением в идиллию. Это новая идиллия, позади которой лежат годы тяжелых испытаний и потерь, но все же она восстановлена. Автор рисует себя за письменным столом, в кругу семьи, рядом со счастливой женой.

«А теперь, когда мне все же приходится кончать свое повествование, как мне ни жалко расставаться с милыми образами, они мала-помалу отходят вдаль... Лишь одно лицо остается – оно выше всех, над всеми; и мня и все кругом оно озаряет чудесным светом...

Я поворачиваю голову и вижу его подле себя – прекрасное, спокойное лицо. Лампа догорает – я писал до глубокой ночи, но дорогая моя, без которой я был бы ничем, по-прежнему со мной»23.

Настоящей школой становится для Дэвида школа жизни, а его подлинными наставниками – простые люди, такие как его няня Пеготти, Хэм, малютка Эмми. Именно они стали его верными друзьями; в общении с ними находит он поддержку в дни своего безрадостного детства. Перевернутый старый баркас, служивший домом семйству Пеготти, Дэвид с ранних дней своего детства привык считать самым надежным убежищем. Эти простые люди на протяжении всей жизни служили для Дэвида примером благородства, честности, бескорыстия, человечности. Общению с ними обязан он лучшими чертами своего характера: особенно благотворной оказалась для Дэвида его дружба с мистером Пеготти.

«Дэвид Копперфилд» - это рассказ о становлении писателя, однако он не должен восприниматься как автобиографический. Он очень гармоничен и по композиции, и по манере письма. Страницы, посвященные детству и юности героя, остаются лучшими в мировой литературе, ибо они дают истинную картину внутреннего мира ребенка и юноши. Дэвид Копперфилд видит несправедливость и борется с ней, обретает друзей и союзников. Познавая жизнь и других людей, Дэвид открывает себя, нисколько не скрывая от читателя противоречий своей натуры. Главное в характере Дэвида - его неиссякаемая вера в людей, в добро, справедливость. Носителями этого добра и справедливости становятся для него семья его няни Пеготти и бабушка Бетси Тротвуд.