Ковшова Мария Львовна семантика и прагматика фразеологизмов (лингвокультурологический аспект) Специальность 10. 02. 19 Теория языка (филологические науки) автореферат
| Вид материала | Автореферат |
- Бинарная оппозиция «любовь / ненависть» в разносистемных языках: лингвокультурологический, 410.96kb.
- 10. 02. 19 Теория языка, 670kb.
- Семантика и прагматика русского наречия, 861.24kb.
- Теория Имамата как основа шиитского социокультурного пространства: политологический, 417.21kb.
- Самостоятельная работа 2 часа в неделю всего часов, 34.22kb.
- 1. Семантика фразеологизмов, 936.72kb.
- Панкратова Татьяна Викторовна сочинительные союзы «А», «НО» («and», «but») в русских, 370.94kb.
- А. Е. Снесарева и современность автореферат, 312.23kb.
- Иноязычная лексика в текстах путевой литературы рубежа XVII-XVIII вв.: Лингвокультурологический, 337.71kb.
- Восточнославянский мифологический текст: семантика, диалектология, прагматика, 970.28kb.
Так, в природный код культуры такая природная реалия, как камень, и его вербальные и иные заместители входят потому, что в них воплощены культурные смыслы. Онтологические признаки камня – ‘твердость’, ‘устойчивость’, познанные человеком в деятельности, были переосмыслены в духовных, нравственных категориях и преобразовались в культурные смыслы ‘твердость’, ‘незыблемость’, ‘основание’. Они воплощены в самом камне как элементе ритуала при закладке храма, памятника и др., в живописных, литературных и др. образах камня, в вербальных знаках (камень; твердыня и др.), в том числе в семантике фразеологизмов (краеугольный камень и др.).
^ Тематические коды культуры понимаются как способ организации пространства культуры с целью его лингвокультурологического исследования; как модельная область для разработки методологии интерпретации фразеологизмов.
Если обобщить субстанциональное разнообразие знаков (природа, артефакты, сам человек во всем многообразии его характеристик и др.), то во внешнем мире культурное пространство составляют предметы, тексты и действа. В ментальности человека культурное пространство существует в виде совокупности знаний, представлений, ассоциаций, образов и т.д., которые находятся в постоянной корреспонденции с внешним культурным пространством – так культурные знаки не только хранятся в ментальности человека, но и обновляются, изменяются. В процессе культурной интерпретации фразеологизма образ «погружается» во «внутреннее» культурное пространство – знания, представления, образы, ассоциации и т.п., которое, в свою очередь, постоянно апеллирует к «внешнему» – предметам, текстам и действам культуры. Интерпретация образа фразеологизма в культуре организуется при «поиске» культурных смыслов с помощью системы тематических кодов. Как это происходит?
Слова-компоненты фразеологизма соотносятся в сознании человека с системой тематических кодов культуры; в кодах культуры ведется «поиск» культурных смыслов данных компонентов, подтверждается их устойчивость и значимость как вербальных знаков культуры. Так, мы утверждаем, что в семантику фразеологизма звезд с неба не хватает «входит» культурный смысл – смысл особой отмеченности человека, его ярких достижений и побед. Этот смысл входит в семантику со знаком «минус»: звезд с неба не хватает – ‘Обычный; без выдающихся способностей; не достигший больших успехов’. «Космический» компонент фразеологизма – звезда – является именем реалии, которая получила переосмысление в культуре, стала знаком особой отмеченности человека, знаком ярких достижений и побед независимо от фразеологизма. Об этом свидетельствуют другие знаки, принадлежащие по теме космическому коду культуры: предметы материального мира, изображения природной реалии – звезды (наградной знак; узор на тканях; элемент архитектурного украшения и др.), различные действа (называние небесного тела именем выдающегося деятеля; ритуал награждения; установление именного знака в Аллее звезд и др.), литературные образы звезды (например, «И во лбу звезда горит» у Царевны-Лебедь в сказке А.С. Пушкина), вербальные знаки с символьной семантикой (звезда, звездная дорожка и др.).
^ Главная идея в этой части работы заключается в том, что уже сам выбор «строительного материала» для фразеологического образа не случаен, что в троп языкового знака входит уже окультуренная сущность.
В этой части исследования лингвокультуролог опирается на собственную культурно-языковую компетенцию и работает методом «глубокой интроспекции», о котором Л. Теньер писал как о методе, апеллирующем к внутреннему опыту, экспериментальном «и, следовательно, объективном»2. Особое внимание уделяется интерпретации слов-компонентов фразеологизмов (фразеологизмов в целом) в тематических кодах культуры.
Так, фразеологизм белый свет <мир> клином сошелся означает – ‘Установился окончательный и единственный, предельно узкий выбор чего-л.’. Имеется в виду, что для кого-л. лицо, группа лиц, предмет, какое-л. увлечение, занятие являются самым желаемым; представляются незаменимыми в осуществлении каких-л. задач, намерений. С помощью фразеологизма выражается негативное ЦЭО к происходящему, реже – нейтральное, с негативным развитием в тексте, иногда с долей иронии, обычно в конструкциях с отрицанием. Ср.: Марк – для него свет клином на музыке сошелся… (В. Розов «Вечно живые»). – Если она не ответит мне и на это письмо, то все – вычеркну тогда ее из своей личной жизни. Дам ей понять, что на ней свет клином не сошелся… (В. Аксенов «Апельсины из Марокко»).
В основе создания фразеологизма как языкового знака лежит метафорическое сходство клина – узкого, маленького участка земли, издревле на Руси служащего измерением «своего» пространства для деятельности, и выбранного из многих единственного объекта повышенного внимания, сильного чувства. В образ вкраплено также олицетворение, т.е. приписывание природному объекту (свет, белый свет, мир) действия, присущего человеку (сошелся). Образ фразеологизма основан на архетипическом представлении о белом свете как об окружающем мире, вселенной; образ «будит» в сознании древнейшее, мифологическое, противопоставление света как жизни на земле – темному пространству за его пределами. Совокупность компонентов свет <белый свет, мир> и сошелся соотносится с пространственным кодом культуры, в знаках которого получили воплощение различные представления об устройстве мира; компонент клин – с пространственным и антропным, т.е. собственно человеческим, кодом культуры, так как связан с определением участка для деятельности человека. Соотнесение компонентов фразеологизма с кодами культуры обнаруживает воплощенные в предметах, действиях, их образах и представлениях о них культурные смыслы «меры», «ограничения», культурные прескрипции, выраженные в текстах и стереотипных представлениях. Так, клин не только в образе фразеологизма, но и в русской традиционной культуре в целом: в быту и деятельности, в фольклоре – является своего рода мерой, эталоном в описании уменьшения, ограничения целого до части. Клин – древнейшая русская измерительная категория деятельности человека на своем участке; культурным смыслом данной реалии является архетипическое противопоставление своего пространства (клин) – всему остальному (свет). Конфигурация клина переосмыслена в культуре в оценочных категориях: «узкий» оценивается негативно, так как связан с уменьшением целого до части, с ограничением как ущемлением чьих-л. возможностей, желаний. Культурные установки, образно выраженные в поговорках, предписывают увеличивать, расширять, а не сужать границы какого-л. пространства, говорят о том, что главное – возможность выбора. Ср.: Свет-то не углом (клином) сошелся, найдешь себе место; На свету не на клину – места для всех будет. В образе фразеологизма подчеркивается несоизмеримость клина и широкого пространства всего окружающего мира; этому уподоблена несоизмеримость важности одного объекта и важности других многочисленных объектов, достойных сильного чувства и высокой оценки. Тем самым, культурная семантика фразеологизма создается благодаря «подключению» фразеологизма к кодам культуры, подтверждению в них значимости тех или иных сущностей, которые «попали» в образ фразеологизма с уже сформированным в культуре смыслом. Возникающая в результате интерпретации фразеологизма культурная коннотация обусловливает негативное ценностно-оценочное отношение к происходящему. Таким образом, фразеологизм белый свет <мир> клином сошелся передает стереотипное представление о предельном сужении интересов, пристрастий, занятий кого-л. до чего-л. одного, заменяющего все остальное, и такое сужение интересов в культуре оценивается негативно.
Интерпретация фразеологизмов в кодах культуры дает возможность раскрыть культурную значимость составляющих его слов-компонентов, определить его роль как знака культуры, описать, как культура воплощается во фразеологическом знаке.
Исследование на широком материале показывает, что фразеологизмы, как всякие тексты культуры, неоднородны. Фразеологизмы не принадлежат какому-либо одному временнόму пласту; это своего рода константы культуры, осуществляющие, согласно Ю.С. Степанову, функцию механизмов единства и не позволяющие культуре распасться на изолированные хронологические пласты. Именно этим определяется «долгожительство» фразеологизмов в живом языке: будучи «свернутыми», «сжатыми» текстами культуры, они хранят и передают в речи культурную информацию.
^ Раздел III «Символьный компонент в семантике фразеологизмов. Фразеологизм в роли символа, эталона, стереотипа» посвящен обоснованию 7 положения диссертации, связанному с исследованием символьной семантики фразеологизмов, с анализом их особой знаковой функции – быть символом (эталоном, стереотипом).
Понятие символа лежит в основе различных концепций – от структурной лингвистики Ф. де Соссюра и учения В. Гумбольдта о внутренней форме, от концепции коллективного бессознательного (К. Юнг) и философской герменевтики (Г.-Х. Гадамер) до философии символических форм (Э. Кассирер), теории символического интеракционизма (Дж. Мид, Г. Блумер, И. Боффман), «языка» трансцендентного (К. Ясперс) и др.
Все существующее в мире приобретает в процессе освоения и познания семиотический смысл, который возникает из небуквальных смыслов вещей. Мир в его символическом восприятии освобождается от своей физической, материальной природы, в процессе осознания человеком мира объекты материального мира, став символами, приобретают знаковость мира идеального. Мы видим сущность символа не в обозначении, а в символическом отношении к реальности и, тем самым, преодолении смысловой определенности знака. Полагаем, что особая роль в этом процессе принадлежит фразеологизму как знаку вторичной семиотизации. Изучение символа во фразеологии ведет свою историю с описания жестовых, соматических, цветовых фразеологизмов (В.Г. Гак, Г.Е. Крейдлин, Т.З. Черданцева, А.М. Мелерович, И.Н. Черкасова и др.). В нашем понимании, символы культуры представляют собой знаковые постоянные (константы), или особого рода устойчивые образы, в структуре которых предметный образ и глубинный смысл находятся в тесной взаимосвязи. Символы культуры являются устойчивыми знаками, в которых воплощены ценностные смыслы культуры. Человек в процессе деятельности открывает для себя предмет, в процессе же символизации мира происходит открытие человеком знака в объекте. Реалия может быть награждена окультуренным смыслом и начинает служить устойчивым знаковым заместителем этого смысла, или символом. Поскольку та или иная реалия приобрела в культуре статус символа, ее имя в той или иной ситуации служит не только заместителем самой реалии, но и вербальным заместителем символа, т.е. также воплощает в себе культурные, ценностные, смыслы. Включенное во фразеологизм в качестве компонента, это имя-символ инкорпорирует свои смыслы в семантику фразеологизма, чем обусловливает его особую, символическую, роль.
В работе подробно исследуется семантика фразеологизмов с «пищевыми» компонентами и доказывается их символьная значимость в пространстве культуры, в таком ее коде, как пищевой.
На первый взгляд, питание – самое обыденное явление жизни; что может быть проще еды, питья или стола, с которым связано приготовление и прием пищи? Но прием пищи является не только физиологическим актом – он регламентирован социальными нормами и традиционными обычаями. О переосмыслении пищи в ценностных категориях культуры свидетельствуют знаки из ее различных «пластов» – фольклорного, религиозного, литературного и др. Так, в сборнике пословиц В.И. Даля есть рубрика “Пища”, где в пословицах и поговорках отражена совокупность народных представлений, в которых значимость, ценность еды осмысляется в морально-нравственных и социально-духовных категориях; см.: Каков ни есть, а хочет есть; Каков у хлеба, таков и у дела; Ешь с голоду, люби смолоду; Хлеб-соль ешь, а правду режь и др. В библейских притчах, построенных на иносказании, образ пищи занимает одно из самых главных мест; см.: Иную притчу сказал Он им: Царство Небесное подобно закваске, которую женщина взявши положила в три меры муки, доколе не вскисло все (Мф. 5, 15). Осмысление пищи в категориях религиозного мировоззрения послужило основой ее особой, символической, роли в духовно-нравственных максимах Библии; см.: Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся (Мф. 5, 6) и мн. др. О роли пищевого кода культуры в означивании мира говорят и многочисленные факты языка: метафоры еды и связанных с ней действий и процессов служат появлению новых слов и значений; ср.: вкус; насолить; проглотить; переварить; горечь поражения и мн. др. Многочисленные образы в литературе также связаны с “пищевой” символикой; ср.: И пищей скорби упитала / Твою взволнованную грудь (В. Бенедиктов «Совет»); “Вином тоски и хлебом испытаний / Душа сыта” (М. Волошин «Склоняясь ниц, овеян ночи синью…») и мн. др.
В работе создан перечень русских фразеологизмов, в которых с помощью “пищевых” образов описывается собственно “пищевая” и другие темы: сидеть на пище святого Антония; перебиваться с хлеба на квас; сбоку припека; отрезанный ломоть; как сыр в масле кататься; снимать сливки; вешать лапшу на уши; чепуха на постном масле и мн. др. Лингвокультурологический анализ фразеологизмов с «пищевыми» компонентами в пищевом коде культуры позволяет определить их символическую значимость, описать особую культурную функцию.
Так, образ фразеологизма впитывать <всасывать> с молоком матери – ‘Прочно усваивать с самых ранних лет’ восходит к древнейшему представлению о питании как о естественном усвоении организмом человека чего-л. и восходит к латинскому изречению: Ut poene cum lacta nutricis errorem suxisse videamur ‘Так что мы, кажется, почти с молоком кормилицы впитываем заблуждение’ (Цицерон, Тускуланские беседы). См. иллюстрации: Русский человек – гордый человек; с детства он с молоком матери всасывает любовь ко всему русскому (Н. Тихонов «Великая гордость»).
Возникновение образа связано с архетипическим противопоставлением души и тела и древнейшей мифологической формой осознания мира – анимистической, т.е. одушевлением свойств человека и их проявлений. Можно также говорить о том, что образ фразеологизма соотносится с архетипом матери и младенца, по К. Юнгу. В основании образа лежит метафорическое уподобление духовного воспитания – питанию младенцев грудным молоком и обозначает процесс усиленного, глубокого восприятия чего-л.; см. этимологию слова воспитать; ср. отражение сходного образа в выражении впитывать в себя новые знания, идеи и т.п. Слова-компоненты фразеологизма впитывать, всасывать, с молоком, матери являются словами, именующими ситуацию, которая стала знаковой в ее культурном осмыслении, так как ее компоненты обрели смысл, отвлеченный от повседневных реалий. Обычное житейское действие было выделено человеком из контекста действительности на уровень его мировоззренческого осмысления. Об этом свидетельствуют различные факты культуры – обрядово-ритуальные практики, религиозное переосмысление кормления, образы фольклора, литературы, живописи и др. См. в Библии: «Как новорожденные младенцы, возлюбúте чистое словесное молоко, дабы от него возрасти вам во спасение» (Первое соборное послание св. ап. Петра 2: 2). См. в литературе: «С первым вздохом, с первым глотком материнского молока эта вера со мной» (Р. Рождественский «Нахожусь ли в дальних краях…»); см. православную икону «Млекопитательница»; см. образ матери, кормящей младенца, в фильме Ю. Норштейна «Сказка сказок» и др.
Переосмысленные в духовном плане реалии явлены и в образе фразеологизма, о котором можно сказать, что он создан в культуре и из культуры «пришел» в язык. Впитывать <всасывать> в образе фразеологизма значит не просто усваивать, поглощать жидкость, пищу, а проникаться поглощенным, и поглощенное означает пищу духовную: мысли, правила поведения, заповеди и др. Молоко матери есть символ животворящей сущности; оно символизирует силу, которая взращивает человека и создает его жизненную крепость. Кроме того, молоко матери является пищей для младенцев и потому ассоциируется с началом жизни; своей формой сочетание молоко матери указывает на принадлежность реалии ее производителю, а также на родственную связь, переосмысленную как связь духовную между людьми – преемниками рода, культурных знаний, традиций, основ мировоззрения. Тем самым доказывается особая функция фразеологизма – символизировать усвоение морально-нравственных принципов, взглядов, а также их естественность, органичность для данного человека. Фразеологизм как культурный знак свидетельствует: в желании осмыслить не бытовое, а бытийное значение всего того, что происходит в мире, человек придал обычной ситуации – кормлению младенца материнским молоком – символический смысл, соединяющий данную ситуацию с ценностями, выделенными человеком в процессе осознания мира. Таким образом, если в деятельности человек открывает для себя предмет, то в процессе ценностного переосмысления мира происходит открытие в предмете символа, содержанием которого является нечто значимое в духовно-нравственном и морально-социальном плане.
Исследование ряда фразеологизмов с одним и тем же символьным компонентом показало, что в фокусе вúдения в разных фразеологизмах оказывается та или иная грань символа; тем самым во фразеологии осуществляется системное смысловое закрепление символа. Так, анализ фразеологизмов с ключевыми компонентами хлеб, каша позволил в ходе их интерпретации в пищевом коде культуры извлечь различные культурные коннотации и доказать наличие разных символических смыслов. Исследование фразеологизмов с компонентом хлеб позволяет сделать вывод о том, что они имеют не только разное языковое значение, но и разное символическое прочтение. Реалия хлеб в русской культуре приобрела разные смыслы: ‘ценность’, ‘дар Божий, ‘гостеприимство’, ‘пища, основа пропитания’, ‘основа существования’, ‘минимум питания’, ‘ограничение в жизненно необходимом’; они воплощены в разных знаках культуры, в том числе и во фразеологии. Так, фразеологизм не хлебом единым, возникший из евангельского текста: Не хлебом единым будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих (Матф. 4, 3-4), воплощает в себе идею потребности человека в извечной духовности. В другом фразеологизме с компонентом хлеб – даром <зря> хлеб есть закреплен символический смысл хлеба как основы пищи человека, его существования. Однако существование, уподобленное исключительно поеданию хлеба, не является достойным человека и не отвечает значимости хлеба – дара Божьего; на этом фоне формируется негативное ЦЭО фразеологизма. В семантику фразеологизмов перебиваться с хлеба на квас; посадить на хлеб и воду внесен символический смысл хлеба как минимального объема средств, не достаточных для поддержания физического существования человека; этот смысл запечатлен в культуре; см. в шутливых поговорках: Хлеб да вода – молодецкая еда; Хлеб да вода хоть кому так промнут бока и др.
Онтологические признаки простого и вместе с тем древнейшего вида пищи, каши, такие как: вязкость, нерасчлененность на отдельные фрагменты, неспособность сохранять форму – были переосмыслены в ценностных категориях культуры: ‘порядок/беспорядок’, ‘надежность/ненадежность’, ‘простота/сложность’. То, что каша является основным блюдом в русской пищевой культуре, обусловило соединение с ней таких культурных смыслов, как ‘жизненная важность’, ‘ценность’. Будучи основным видом питания, каша оказалась вовлечена в семейные, коллективные, трудовые обряды, стала их центром, и это обеспечило ее связь с таким культурным смыслом, как ‘коллективность’. Получившие отражение в обрядово-ритуальных практиках, в образных текстах фольклора, литературы, в детских играх, культурные смыслы каши «вплетаются» также и в семантику фразеологизмов, как общеизвестных, так и диалектных.
В семантику общеязыковых фразеологизмов заваривать кашу – ‘Затевать сложное, хлопотное дело; создавать сложную, с неясными последствиями ситуацию’ и расхлебывать кашу – ‘С трудом справляться со сложными, негативными последствиями каких-л. непродуманных действий’ входят смыслы, которыми «нагружена» в культуре сама реалия каша, – это хлопотливость и сложность. В образе фразеологизма каши не сваришь с кем-л. – ‘Не договоришься, не сделаешь общего дела’ каша символизирует коллективное мероприятие, объединяющее людей. Этот смысл не случаен – его корни уходят в обрядовые действа, связанные с рождением и крещением, в социально значимые ритуалы артельного труда и питания; этот смысл звучит в народных максимах – поговорках: Где каша, там и наши; Ешь кашу, да говори нашу; Мы с ним однокашники. Другие культурные смыслы – ‘жизненная важность’, ‘ценность’ – «вошли» символьной частью в семантику фразеологизма мало каши ел <съел>, у которого два значения: ‘1. слаб физически, неокрепший (обычно о юном, молодом человеке, который физически не готов к чему-л.); 2. неопытен, недостаточно сведущ в чем-л.’. Символический смысл каши ‘основа питания, дающего жизненную силу’, подтверждена в пословицах и поговорках, сказках, детском фольклоре; см.: Гречневая каша – матушка наша, а хлебец ржаной – отец родной; Без каши обед не в обед; Сорока-ворона кашку варила, деток кормила и др. Недостаточное количество съеденной в детстве каши становится в образе фразеологизма своеобразным мерилом в оценке 1) здоровья, физической крепости и 2) различных способностей человека.
Питание – исторически изменчивый компонент общечеловеческой материальной культуры, который вносит свою лепту в формирование культуры духовной; питание – проявление образа жизни народа; в пищевых традициях можно увидеть отражение морально-нравственных принципов любого культурного социума. Лингвокультурологический метод исследования на материале разных языков доказывает универсальность этого подхода в комплексном анализе фразеологизма как знака языка и культуры.
Для сопоставления с русским материалом обратимся к данным языка иной структуры, отражающего иное мировоззрение. Так, питание, кухня и процесс приема пищи являются значимой частью вьетнамской культуры3.
Ценностное переосмысление пищи доказывают многочисленные факты пищевого кода; см. поговорки: Ǎn cây náo ráo cây nấy – букв. «С какого дерева ешь плоды, то дерево и огораживаешь забором» ‘С чего кормишься, то и оберегаешь’ (ср. рус. Чье кушаю, того и слушаю); Ǎn cό nhai, nόi cό nghĩ – букв. «Когда ешь – жуй, когда говоришь – думай» (ср. рус. Сначала подумай, а потом говори); Tiếng chào cao hơn mâm cỗ – букв. «Приветствие выше, чем поднос с угощением» ‘Приветствие важнее угощенья’ (ср. рус. Добрые слова лучше мягкого пирога); Vợ chồng như đũa cό đôi – букв. «Муж с женой как палочки для еды составляют пару» (ср. рус. Муж – церковка, жена – маковка; ср. также поговорку для выражения, в основном, негативной оценки проявления такого единства: Муж да жена – одна сатана) и др.
Значимость пищевого кода закрепилась в этикетной формуле вьетнамского приветствия: ^ Bác (cô, cháu) đã ǎn cơm chưa? – букв. «Вы уже ели?». Рис для Вьетнама – это история, культура, менталитет нации, поэтому вьетнамское слово «cơm» имеет 2 значения – 1. ‘вареный рис’ и 2.‘еда’; выражение ǎn cơm – букв. «есть рис» означает ‘есть, кушать’.
Многие смыслы, воплощенные в знаках пищевого кода вьетнамской культуры, оказываются созвучными тем, которые находим в русском пищевом коде; при всей специфичности образов и символов обнаруживается универсальность значимых для человека понятий.
Так, во вьетнамских фразеологизмах слово «cơm» по своей символической значимости соизмеримо с русским словом-символом хлеб и при переводе является его эквивалентом. Ср.: cơm ào – букв. «рис и рубашка» ‘Хлеб насущный, самое необходимое’. Как хлеб в русских фразеологизмах посадить на хлеб и воду; с хлеба на квас перебиваться служит эталоном минимального, недостаточного питания для существования человека, так во вьетнамских единицах эту функцию выполняет слово-символ рис; см.: cơm ba bát, áo ba manh – букв. «три чашки риса да три одежонки» ‘Довольствоваться малым, иметь небольшие запасы’.
Также по широкому спектру символической значимости рис во вьетнамской фразеологии не уступает главному «пищевому» символу русской культуры; ср.: cơm bạc, đũa ngà – букв. «Рис на серебре, палочки для еды из слоновой кости» ‘Жить (купаться) в роскоши’; cơm sôi bót lửra, chồng giận bớt lời – букв. «Рис кипит – убавь огонь» ‘Муж сердится – придержи язык’; cơm nhà má vợ – букв. «Еда да щечки жены» ‘Добропорядочная жизнь’ (ср. рус. Добрая жена да жирные щи – другого добра не ищи) и др.ЭО ативнойс неодобрением)ает
Если в русском языке семантика сыра как знака материально благополучной жизни отражена в одном фразеологизме – как сыр в масле кататься, то во французской фразеологии и культуре в целом данная реалия стала важнейшим многозначным символом. Так, известна фраза Черчилля: «Un peul qui a produit 180 variétés de fromages ne peut pas être sur son déclin!» - ‘Не может переживать упадок народ, производящий 180 сортов сыра!’; см. также поговорку: Il existe autant de fromages que de jours dans l’année - ‘Существует столько же сортов сыра, сколько дней в году’. Об эталонной функции данной реалии свидетельствует большое количество фразеологизмов; см., например: faire de qch un fromage - букв. «делать из чего-л. сыр» ‘преувеличивать значимость’ (ср. рус. делать из мухи слона).
Лингвокультурологическое исследование фразеологизмов, таким образом, ведет к сопоставлению культурных смыслов, которые воплощает в разных знаках, в том числе и во фразеологии, та или иной национальная культура.
В работе подробно проанализирована символьность русских фразеологизмов в различных кодах культуры (пространственном, природном, соматическом и др.). Особое внимание уделяется вопросу о разделении символов и квазисимволов (эталонов и квазиэталонов, стереотипов и квазистереотипов). Предлагается следующее понимание: компонент фразеологизма является материальным экспонентом культурного смысла – символом, если обнаруживает устойчивое символьное прочтение и за рамками фразеологизма – в многочисленных фактах культуры, разъясняющих культурный смысл данного знака. Не являются символами компоненты фразеологизма, если нет подтверждения их символьной значимости в культуре, однако тот или иной компонент может обрести устойчивый культурный смысл и стать его вербальным носителем исключительно во фразеологизме, т.е. быть квазисимволом.
Поясним сказанное на примере фразеологизма божий дар с яичницей путать, мешать – ‘Соединять несопоставимые по сути и значимости явления, понятия’ (говорится с неодобрением). См.: В списке этом, как ныне повелось, сознательно смешаны кони и люди, божий дар с яичницей <…> пенсии, творческий стаж <…> принципы и убеждения (Независимая газета 2000).
Тропеическим основанием внутренней формы фразеологизма является оксюморон, свойственный народной смеховой культуре; см. похожие по модели и по парадоксальности выражения: Смешал богородицу с бубликами; Начал духом, а кончил брюхом; По церковному запел, да на плясовую свел и др. Также здесь усматривается совмещение разных уровней семиотичности: тяготение к высокому, духовному (дар Божий) и ориентация на чисто практическую сферу (яичница).
Как сама реалия, так и компонент в образе фразеологизма яичница не несет в себе культурного смысла чего-л. малозначимого, низкого: такой смысл яичницы не подтвержден в кодах культуры. Напротив, в обрядовом фольклоре она символизирует семейное «плодородие», занимает знаковое место на свадебном столе. Также встречается олицетворенный образ яичницы в песнях, в шуточном (и при этом древнейшем) переосмыслении поедания пищи как ее завоевания: «Пошел Матвей на разбой с топором / Яишницу на шестке сказнил [казнил]». В сборнике В.И. Даля имеется поговорка, в которой образ яичницы соединен со стереотипными представлениями о неприхотливом быте цыган: Кому что по душе, а цыгану яичница. В литературе образ яичницы является редкостью: «[Иван Павлович]: В должности экзекутора, Иван Павлович Яичница. [Жевакин (недослышав):] Да, я тоже перекусил». Напротив, другой ключевой компонент фразеологизма, божий дар, соотносится с религиозным кодом культуры и является устойчивым символом всего высокого, духовного. См. в Библии: Дар Божий – жизнь вечная (Римл. 6, 23); Если человек ест и пьет и видит доброе во всяком труде своем, то это – дар Божий (Еккл. 3, 13). В фольклоре говорится о даре Божьем – хлебе; см.: Не хорошо дар Божий ногами топтать (ронять крохи на пол); см. также в литературе: «Он почитал за грех продавать хлеб – Божий дар» (И. Тургенев «Однодворец Овсяников») и др.
^ Божий дар, устойчиво символизирующий ценность и высоту в культуре, уподоблен во фразеологизме простейшему, обиходно-бытовому, смысл которого воплощает в себе яичница. Данный компонент (как и сама реалия) в культуре не является символом, однако в образе фразеологизма становится квазисимволом, и это не случайно: «продвижению» яичницы на пути к символизации способствует то, что данная реалия приобрела статус стереотипа – устойчивого представления о легкости ее приготовления. Такое представление лежит в основе эталонизации яичницы как своеобразной меры самого легкого, простейшего; более того, умение готовить только яичницу приравнено к неумению готовить; см., например типичные выражения упрека/похвалы: Даже яичницу приготовить себе не можешь! Молодец, уже научился жарить яичницу и др. Ср.: “– Я возвращаю мою жену <…> Она абсолютно не умеет готовить! <…> Утром яичница, днем яичница, вечером яичница” (к/ф “Одиноким предоставляется общежитие”). Тем самым, в культурную семантику фразеологизма входит уже существующее, сформированное в деятельности, хотя и не достигшее статуса символа, устойчивое представление о яичнице как о чем-л. простейшем, обиходно-бытовом. Поэтому можно утверждать, что во фразеологизме божий дар и яичница являются соответственно символом и квазисимволом явно несопоставимых по значимости сущностей.
Эталон и квазиэталон, стереотип и квазистереотип различаются на тех же основаниях. Мы говорим об эталоне, если реалия и вне фразеологизма служит устойчивой мерой количества или качества. Мы говорим о стереотипе, если образное описание какой-л. ситуации во фразеологизме согласуется с устойчивым представлением об образце каких-л. действий, и это представление закреплено в культуре, подтверждено ее фактамио.
Так, фразеологизм по душе – ‘Приятно, нравится’ в целом выполняет культурную функцию эталона при измерении соответствия чего-л. душевным качествам, идеалам кого-л. См.: Синцов надеялся, что идти с ним вызовется Комаров: его спокойствие и ровность были Синцову по душе и внушали особое доверие (К. Симонов «Живые и мертвые»). В образе фразеологизма компонент душа соотносится с духовно-религиозным кодом культуры, являясь мерилом нравственной силы человека, его духовной сущностью. О понимании души как эталона, т.е. меры, свидетельствуют многие факты культуры, например пословицы и поговорки: Душа всему мера; Душа меру знает; Душа не принимает и др.
Как пример квазиэталона рассмотрим фразеологизм от фонаря делать что-л. – ‘Без всякого основания, без понимания существа дела’ (говорится с неодобрением). См.: – Только это… не надо изображать, что мы все тут – от фонаря работаем, – сказал Серега [рабочий колхоза - врачу] сердито. – Все мы, в конце концов, живем в одном государстве (В. Шукшин «Беспалый»).
В Музее Мосгорсвета «Огни Москвы» нами получена версия происхождения фразеологизма из профессионального арго первых московских фонарщиков. Количество фонарей, которые обслуживал каждый фонарщик, было строго нормированным, но количество реально действующих (заправленных, не разбитых) фонарей при этом не учитывалось – неточность такого подсчета и легла в основу создания фразеологизма. Представляется также, что «попадание» в образ такой реалии, как фонарь, «подкреплено» ироническим отношением в русской культуре к фонарю как знаку ночной (недеятельной) жизни. Негативные образы фонаря часты в литературе и городском фольклоре; ср.: «Пока с разбитым фонарем, / Наполовину притушенным, / Среди кошмара дум и дрем / Проходит Полночь по вагонам» (И. Анненский «Зимний поезд»); «Я надену черную рубаху, / И вослед за мутным фонарем, / По камням двора пройду на плаху…» (Н. Клюев «Я надену черную рубаху…»); «А где ж та река, тот фонарь, почему не горит <…> / Фонарщик был должен зажечь, да фонарщик тот спит…». См. также образ фонаря в фольклоре: Голова без ума, что фонарь без свечи и др. В ряду дериватов и сочетаний с данным словом преобладают негативные оценки; ср.: офонареть ‘внезапно утратить способность адекватно воспринимать и оценивать происходящее’; ставить/наставить <засветить; навесить> фонарей кому-л. ‘наносить кому-л. побои, причинять ушибы, приводящие к гематомам (синякам)’, фонарь под глазом ‘синяк от побоев, ушибов’; красный фонарь ‘публичный дом’. Ср. также фразеологизм до фонаря – ‘абсолютно не волнует’, в образе которого фонарем измеряется безразличие человека к происходящему.
Имеющиеся факты культуры, как и сама версия происхождения фразеологизма, подтверждают неслучайный выбор реалии, однако только в образе фразеологизма фонарь обрел статус меры неделового отношения к чему-л., безосновательности, непродуманности действий, поэтому является квазиэталоном.
В функции стереотипа рассмотрим фразеологизм – не бей лежачего работа. Значение этого фразеологизма – ‘Слишком легкая, не требующая никаких усилий, забот, хлопот’; ЦЭО фразеологизма зависит от культурных установок, которыми руководствуется «здесь и сейчас» коммуникант. Ср.: – Чего тебе не хватает? Работенка – не бей лежачего: трубку подыми, трубку положи (И. Гуро «Под самой Москвой»). Больно ударила его отставка, не мог примириться, что не у дел. Устроился по знакомству каким-то регистратором, работа, как говорится, «не бей лежачего». А ему подавай дело – привычное, кипучее (И. Грекова «Хозяйка гостиницы»). – Ну, как же? Подошло воскресенье – ты сидишь день-деньской сложа ручки <…> Работа – не бей лежачего. И не совестно ведь! – искренне изумлялся дед. – Неужели не совестно? (В.Шукшин «Непротивленец Макар Жеребцов»).
Возникновение фразеологизма связывают с правилом кулачного боя, прописанным в «Указе» 1726 года: «Кто упадет, лежащих никогда не били бы»; см. также поныне существующее правило в детских играх: лежачего не бьют. Образ фразеологизма «будит» представление о древнейшем противопоставлении стоячего и лежачего положения, при котором позиция лежащего не только в борьбе, но и ситуации болезни (ср. лежачий больной; слечь и др.) символизирует беззащитность, слабость человека. Совокупность компонентов фразеологизма соотносится с антропным кодом культуры, в котором лежачее положение переосмыслено как безделье; см. в фольклоре: Лежа не работают; Я работаю, работаю, работы не боюсь: если правый бок устанет, я на левый повернусь! См. фразеологизмы: лежать на печи; лежать на боку; ср. также отфразеологическую лексику: лежебока, лежень ‘бездельник’. Образ фразеологизма «вступает в противоречие» с общеизвестными прескрипциями культуры о необходимости труда «в поте лица своего», т.е. требующего большого физического напряжения, старания. Лежачее положение в русской культуре в целом предстает в качестве образца мнимой физической слабости, праздности; тем самым, фразеологизм не бей лежачего выполняет функцию стереотипа «русского безделья».
В функции квазистереотипа выступает в речи фразеологизм трын-трава – ‘Пустяки, не стоит внимания, не беспокоит’. См.: «Для Нади все трын-трава!» – говорила с легким осуждением мама. Беспечность тети Нади вошла в нашей семье в поговорку (К. Паустовский «Повесть о жизни»). По мнению некоторых исследователей, «слово трын – фонетически преображенное крин (греч.) «цветок лилия» <…> Выражение могло метафоризоваться в речи лекарей, врачевателей» [Мокиенко 2001: 576]. Фразеологизм в целом создается антропоморфной метафорой, уподобляющей растение эмоциям человека. Образ также поддержан аллитерацией части фразеологизма «трын» и слов тренькать; трень-брень со значением чего-л. легковесного, бессмысленного. В.И. Далем отмечена поговорка о мотовстве: Трынил, трынил и протрынил. Однако сам образ трын-травы для описания беспечности человека встречается только во фразеологизме и не подтвержден другими фактами культуры. Тем самым, фразеологизм трын-трава является квазистереотипом излишне легкомысленного отношения к вопросам, требующим серьезного рассмотрения.
В работе исследуется также восприятие нерусских по происхождению фразеологизмов сквозь призму сформированных в русской культуре прескрипций, символов, стереотипов и т.п. Так, фразеологизм не в своей тарелке имеет значение – ‘(Быть) не в обычном, присущем кому-л. состоянии’. Подразумевается, что лицо испытывает чувство неловкости, неуверенности, находится в плохом, подавленном настроении и т.д. См.: – Любезнейший! ты не в своей тарелке! / С дороги нужен сон. Дай пульс – ты нездоров (А. Грибоедов «Горе от ума»). Вариант фразеологизма в своей тарелке имеет противоположное значение с усилением утвердительных смыслов – ‘Абсолютно уверенно’. См.: Патрику Тандерджету чрезвычайно понравился «Мужской клуб», он сразу почувствовал себя здесь в своей тарелке (В. Аксенов «Ожог»).
По происхождению фразеологизм не в своей тарелке – неточная калька с французского n’être pas dans son assiette – ‘Не в своем (обычном) положении’. По мнению многих фразеологов, калька была ошибочной: assiette имеет два значения: а) ‘посадка, положение тела при верховой езде’; б) ‘тарелка’, и первоначальное значение оборота – ‘Потерять равновесие, устойчивость’ связано с первым значением слова assiette. Однако важным представляется существовавшая ранее культурная знаковая функция тарелки: «assiette – место, где сидят; место за столом обозначалось прежде круглым куском хлеба (на котором клалось съедобное), а потом – тарелкою (s’asseoir – садиться)» [Михельсон 1994: 643]. Этот факт указывает на некогда существовавшую символическую значимость реалии тарелка, послужившую переосмыслению положения за столом как удобного положения и, далее, как комфортного состояния кого-л. В современном же восприятии фразеологизма весь упор делается на культурном смысле компонента своей, ведущего к древнейшей оппозиции свой/чужой. Всё, принадлежащее человеку, являющееся частью его самости осознается как ценность и вызывает положительное ЦЭО. Утрата своего места в пространстве, даже увиденного, благодаря образу фразеологизма, как положение в тарелке, для современного носителя языка символизирует утрату своих, присущих человеку качеств, свойств; процессы, происходящие во внутреннем, идеальном пространстве человека, уподобляются его внешнему, материальному положению. Символическая значимость своего места транслируется сквозь абсурдный образ фразеологизма, который, однако, не мешает осознать культурную значимость своего пространства, как внешнего, так и внутреннего.
Проведенное исследование в ^ III разделе на широком материале показало, что разработанный лингвокультурологический метод работы позволяет исследовать символьную (эталонную, стереотипную) функцию фразеологизмов в тематических кодах культуры.
В ^ IV разделе в аспекте лингвокультурологии исследуется эвфемистическая функция фразеологизмов и обосновывается 8 положение: данная функция формируется в культуре и во многом определяется культурной коннотацией фразеологизмов.
В современной лингвистике термин эвфемизм (от греч. euphemismos: eu – ‘благо’, phemi – ‘говорю’; euphēmíа – ‘благоречие, хорошая речь; воздержание от неподобающих слов’) означает смягчающее выражение того, что представляется говорящему нетактичным, грубым по отношению к слушающему. Теоретические основы изучения эвфемии заложены в работах Б.А. Ларина, Л.А. Булаховского, А.А. Реформатского и др. и развиваются в работах Л.П. Крысина, В.И. Жельвиса, Е.И. Шейгал и др. Так, В.П. Москвин создал различные классификации и широко описал эвфемию как явление языка и речи; наиболее точная тематическая классификация эвфемизмов предложена Л.П. Крысиным, который сгруппировал эвфемизмы по четырем сферам, имевшим еще в древности запрет на их прямое называние. Впервые семантика и прагматика эвфемизмов в свете теории речевых актов исследована автором данной работы – М.Л. Ковшовой; эвфемизм описан как факт языка, ориентированный на речевую коммуникацию; разработана структура речевого акта эвфемизм.
Главными отличительными признаками эвфемизмов являются семантическая редукция, семантическая неопределенность и формальный характер улучшения денотата; феномен эвфемии формируется в культуре и генетически связан с другим феноменом – табу, или запретностью на темы и слова, которые нуждаются в непрямом именовании (назывании). Типичные способы образования эвфемизмов (подмена значения; создание значения неполноты признака или действия; использование заимствованной лексики; создание аббревиатуры и т.п.) позволяют создать максимальную дистанцию между словом и тем, на что оно указывает. Это обусловливает неоднозначную референтность и семантическую диффузность эвфемизмов, сближает их с фигурами речи, основанными на умолчании, намеке – аллюзией, мейозисом, перифразой и др. Однако в отличие от эвфемизма, например, перифраза (греч. periphrasis – ‘окольная речь) есть поэтический, украшающий элемент текста, а также средство, позволяющее избежать повторов.
Сверхсловные эвфемизмы типа мягкое место; попудрить носик; специфическая внешность и др. по формальным и содержательным основаниям обычно причисляются к фразеологическим единицам языка. Действительно, с точки зрения связи лексем, сверхсловные эвфемизмы это связанные сочетания; ср.: девушки без комплексов (фиксированное сочетание лексем с целостным значением) и девушки без принципов (свободное сочетание лексем). К недискретным (не полностью разложимым) единицам относятся также устойчивые выражения: есть на что посмотреть; думать одним местом и др.
Эвфемизмы и фразеологизмы сближают языковые признаки: сверхсловность, идиоматичность, семантическая неопределенность, устойчивость, воспроизводимость. Эвфемизмы и фразеологизмы являются фактом не только языка, но и культуры; само их появление обусловлено культурными причинами. Однако если главная функция эвфемизмов – смягчение речи, то у «обычных» фразеологизмов она не является основной или отсутствует.
Принципиальными вопросами в исследовании были: действительно ли названные признаки обусловливают выполнение фразеологизмами эвфемистической функции в речи? насколько важно содержание культурной коннотации фразеологизмов для того, чтобы данный речевой акт состоялся? Как доказать или опровергнуть факт эвфемизации, и какую роль в его установлении играет культурное комментирование? Полнее осветить эвфемистические способности фразеологизмов позволяет их комплексное рассмотрение в свете речевых актов, с одной стороны, и в лингвокультурологическом аспекте, с другой.
Возьмем фразеологизм, который обычно квалифицируют в словарях как эвфемизмам: на ладан дышать – ‘Умирать, доживать последние дни’. Первоначально, как и все фразеологизмы данной тематики, этот фразеологизм осуществлял функцию табу. По традиции, фразеологизмы, связанные с темой смерти, причисляют к эвфемизмам, однако в данной работе четко разграничиваются фразеологизмы-табу и фразеологизмы-эвфемизмы. В исследовании современной, смягчающей, функции фразеологизма важную роль играет его лингвокультурологический комментарий. Образ фразеологизма «будит» в сознании представление о древнейшей архетипической оппозиции «смерть – жизнь» и вызывает ассоциации о болезни и выздоровлении. Ладан – отвердевший смолистый сок особых пород деревьев, дающий при горении сильный душистый запах. В образе фразеологизма ладан соотносится с религиозным кодом культуры, в котором данное вещество является культурным знаком – предметом религиозного обихода и элементом обряда. Общеизвестно, что в церкви совершают каждение с курящимся ладаном перед иконами; также, по общеизвестному поверью, он обладает целебной силой – им очищают воздух в доме тяжелобольного. Образ фразеологизма создается метафорическим уподоблением плохого физического состояния человека – символическому обряду; фразеологизм в целом передает стереотипное представление о данном действии как о близости кого-л. к смерти.
Судя по примерам употребления, фразеологизм, в свое время табуирующий тему умирания, не проявляет, тем не менее, современные эвфемистические способности. Ср.: Мешкать ей было нельзя, потому что она, как говорится, на ладан дышала, и тяжело ей было умирать, не пристроив своей родной внучки (С. Аксаков «Семейная хроника»). Клавка <…> спорить стала легко, с улыбочкой: – Тетка Дарья, да это вы такие есть. Сами на ладан дышите и житье по себе выбираете… (В. Распутин «Прощание с Матерой»). Ссылка на «коллективного говорящего» в первом примере по-своему смягчает речь, так как создает эффект цитирования и дистанцирует субъекта речи от сказанного. Однако в другом примере эксплицировано негативное отношение говорящего к предмету речи; фразеологизм употребляется в ситуации ссоры, что не согласуется с желанием эвфемизировать, смягчить речь.
Тем самым, только языковых признаков (идиоматичность, устойчивость, воспроизводимость, семантическая неопределенность и др.), сближающих эвфемизмы и фразеологизмы, а также того, что когда-то эти фразеологизмы выполняли функцию табу, оказывается явно недостаточным для признания их современной эвфемистической роли. Об этом же свидетельствуют факты китайской фразеологии4. Так, выражение 见阎王 jiàn Yánwang (цзянь Янь-ван) <见阎罗王 jiàn Yánluówang (цзянь Яньло-ван)> (дословно «свидеться с Янь(ло)-ваном»), когда-то табуирующее тему смерти, не выполняет эвфемистическую функцию. См.: «Эх, он принял мой высококачественный порошок и, хотя и отравился, тем не менее не свиделся с Яньло-ваном, а [просто] сошел с ума!» (Цзинь Тан «Лу-дин цзи», 7-ая глава) – говорящий испытывает негативные эмоции к своему врагу, выражает злость, досаду и т. п. Другой фразеологизм, 见马克思 jiàn Mǎkèsī (цзянь Макэсы) дословно «свидеться с Марксом», употребляется в речевом акте шутки, и только в этом качестве сближается с эвфемизмами. Ср.: «Если бы не приключился [такой] непредвиденный финал, [то], возможно, что он корил бы себя [за это] до самого последнего дня своей жизни» (дословно: до дня свидания с Марксом; Ань Цы-линь «Вечная улыбка»); «Товарищ Го Сян, ты, право, на этот раз действительно заставил всех страшно поволноваться. Мы думали, что ты и впрямь отдал концы» (дословно: отправился свидеться с Марксом; ср. рус. отправиться к праотцам).
Установить роль фразеологизмов в смягчении речи довольно сложно. Главным образом, экспликаторами эвфемизации являются: определенные темы; выражения мягко говоря; как бы это выразить и т.п.; интонация и пауза в устной речи и многоточие и кавычки – в письменной, наконец, сам контекст, на фоне которого оценивается смягчающая роль фразеологизма. Новый подход, совмещающий рассмотрение фразеологизмов в свете речевых актов, с одной стороны, и в лингвокультурологическом аспекте, с другой, позволяет полнее осветить эвфемистические способности фразеологизмов различной тематики.
См. в качестве примера фразеологизм не все дома – ‘Не все в порядке с головой (говорится с неодобрением)’. Высказывание обычно сопровождается жестом – постукиванием пальцем по лбу или покручиванием пальцем у виска.
«О нем». Он верит всему и всем. Немудрено, что над Ильей постоянно издевается заводоуправление, а главный бухгалтер прямо говорит, что у Траханиотова не все дома (В. Пьецух «Драгоценные черты»). Циолковский пошел вниз по оврагу, опять полудумая-полубормоча: «…Один разум без воли – это ничто, и одна воля без разума тоже ничто…» <…> Один из оборванцев приложил палец к виску, покрутил – мол, не все дома (Е. Евтушенко «Ягодные места»).
«О тебе». Фамильярно. – Послушайте, вы, – сказал Ревкин, – вам надо срочно обратиться к врачу, вы больны, у вас не все дома (В. Войнович «Претендент на престол»).
«О себе». Не употребляется.
Прямолинейность высказывания («бухгалтер прямо говорит»; «допился»), выразительный жест, ограничение на употребление «о себе», ситуация ссоры и смена стилистического регистра на фамильярный в примере употребления «о тебе», – все это свидетельствуют против эвфемизации.
Обратимся к культурным смыслам фразеологизма. Образ фразеологизма «будит» в сознании архетипическую оппозицию, переосмысленную в культуре в ценностных категориях: «полный (целый) – неполный (нецелый)». Образ фразеологизма также «ведет» к представлению о доме как единице упорядочивания мира. Фразеологизм в целом создается «семейной» метафорой, уподобляющей целостность интеллектуального пространства человека целостности дома, семьи. Присутствие в доме всех домочадцев означает порядок, слаженность внутренней жизни; неполнота дома «переносится» на интеллектуальную «неполноту» человека. См. в фольклоре: Все вместе – и душа на месте; Васька дома – Ваньки нет, Ванька дома – Васьки нет (о глупом человеке). Славянские параллели фразеологизма говорят не только о сходстве образов мира в сознании славян, но и об общности их мировоззрения, проявляющейся в символьной значимости дома, целостности семьи и т.п. Ср.: укр. не всi дома, половина поïхала; не всi дома, пiшли по дрова; не всi дома, поïхали по курай; нема всiх дома; белор. не ўсе дома; польск. nie wszyscy w domu; чешск. nemít vsech doma и др. Тем самым, культурные смыслы фразеологизма, как и особенности его употребления усиливают, а не смягчают впечатление о неадекватности кого-л.
Скорее, другой фразеологизм той же тематики, но с иной культурной коннотацией способен выполнять функцию смягчения. Ср. не от мира сего – ‘Далек от реальной, обыденной жизни, не способен понимать простых вещей’. Сего – устар. форма мест. сей ‘этот’.
Уже сама амбивалентность оценки фразеологизма в речи свидетельствует в пользу его эвфемистичности; ср.: Лева не понимает элементарных вещей, потому что он «не от мира сего» (А. Алексин «Мой брат играет на кларнете»). Бескорыстие коменданта изумляло Альбину… Она восхищалась этой чертой его характера. Он казался ей не от мира сего (Э. Казакевич «Дом на площади»). Пожалуй, на нее смотрели как на человека немножко не от мира сего, на одну из тех, без странностей, причуд и наивных глаз которых мы, люди мира сего, давно свихнулись бы в своём могучем поживательстве и пожинательстве (В. Распутин «Наташа»). Можно сказать так: глазами человека не от мира сего взирает на нас Господь («Литературная газета» 2001).
Разное ценностно-эмоциональное отношение, проявляемое при употреблении фразеологизма, обусловлено его культурной коннотацией. Фразеологизм восходит к текстам Евангелия: Я передал им слово Твое, и мир возненавидел их, потому что они не от мира сего, как и Я не от мира (Ин. 17: 14), Царство Мое не от мира сего (Ин. 18: 36). Компоненты фразеологизма соотносятся с религиозным кодом культуры, в котором мир осмысляется в противопоставлении небесного, духовного – земному, плотскому и символизирует отдаление человека, живущего духовными ценностями, от мирской суеты. Неся в себе культурный смысл отрешенности от обыденной жизни, фразеологизм смягчает характеристику человека, ведущего себя неадекватно. Об эвфемизации говорит контекст употребления («бескорыстие», «восхищалась», «взирает Господь»), а также диминутив, умеряющий негативную оценку («немножечко не от мира сего»).
В качестве эвфемизмов могут выступать не только ядерные единицы фразеологии (идиомы и устойчивые сочетания), но и фразеологизмы в широком смысле (пословицы, поговорки, афоризмы, прецедентные тексты и др.). Ср.: Бог дал, Бог и взял вместо излишне прямолинейного умереть; С лица воду не пить вместо некрасив; см. также афоризмы: Нынешняя молодежь действительно ужасна. Но самое ужасное, что мы к ней не относимся (П. Пикассо) – в разговоре с ворчуном; Каждая женщина – бунтарь по натуре, причем бунтует она исключительно против себя самой (О. Уайльд) – в ситуации, когда женщине мягко указывают на непоследовательность ее решений. Эвфемизмом может быть прецедентный текст – сложный вербальный знак, обладающий устойчивым смыслом и отсылающий к популярному источнику (литературе, песне, т/ф и т.п.), в котором он также выполнял функцию смягчения. Ср.: Та-ак, математика из вас не выйдет (об отсутствии интеллектуальных способностей; источник прецедентного текста – т/ф «Буратино») и мн. др.
В результате проведенного исследования делается вывод о том, что эвфемистическая функция не принадлежит фразеологизмам только на основании свойственной им семантической неопределенности, диффузности значения, образности, позволяющей вуалировать описание происходящего. Данная коммуникативная, прежде всего этикетная, роль фразеологизмов формируется в культуре и во многом обусловлена их культурной семантикой. Говорить о речевом акте смягчения можно, если в тексте присутствуют формальные сигналы эвфемизации (мягко говоря; пауза и т.п.). Однако более важным представляется согласование смягчающей роли фразеологизмов с другими речевыми актами в тексте. Определяющим фактором является культурная семантика фразеологизмов, позволяющая смягчать, а не заострять описание «деликатных» тем.
В Заключении сделаны основные выводы к работе. Фразеологизм – объект лингвистики, однако новый, лингвокультурологический, аспект его исследования позволяет: 1) понять своеобразие фразеологизма как языкового знака; 2) описать механизм культурной интерпретации фразеологизма; 3) исследовать культурную знаковую функцию фразеологизма; 4) изучить роль фразеологизмов в их коммуникативной функции (на примере эвфемизации речи). Обосновывается, что «тела» знаков для презентации своих смыслов культура «берет» из фразеологии не случайно: образ фразеологизма является своеобразным проводником культуры, благодаря которому осуществляется взаимопроникновение двух семиотических систем. Фразеологизм как знак зарождается на пересечении языка и культуры – в основу его внутренней формы «попадает» окультуренная сущность, то, что уже имеет символическое, эталонное, стереотипное и др. значение, которое воплощено и в других субстанциональных знаках культуры (ритуале, обряде и др.).
Экспериментальным путем установлено, что созданная в теории интерпретационная модель фразеологического значения адекватно отражает процессы, осуществляемые при восприятии фразеологизма носителем языка; все типы информации, которые извлекаются из фразеологизма, интерпретируются в пространстве культуры, к которой в той или иной мере «подключен» носитель языка. По-новому освещен феномен фразеологической оценки, которая понимается как результат восприятия языкового знака в соотнесении с установками культуры; на этой основе формируется важнейший в семантике фразеологизма тип информации; его содержанием является ценностно-эмоциональное отношение к происходящему (ЦЭО).
Фразеологизм – особый знак языка, в семантику которого «вплетена» культурная коннотация. Разработка лингвокультурологического метода исследования во фразеологии осуществляется путем описания тех процессов, которые происходят в сознании носителя языка при восприятии фразеологизмов, и того содержания, которое формируется в результате этих процессов. В работе создана модель референции фразеологизма – языкового знака – к предметной области культуры, или модель культурной интерпретации. Ее составляют три разных операции соотнесения языкового знака с различными сферами культурного пространства, к которому в той или иной мере «подключен» носитель языка – «мифологической», «научно-познавательной» и «наивной». Лингвокультурологический комментарий к тем или иным фразеологизмам, представленный в работе, свидетельствует, что референция языкового знака к культуре в той или иной мере осуществляется в речи носителями языка. Тем самым, фразеологизм действительно выполняет как собственно языковую, так и культурную функции: образно описывает происходящее в действительности и одновременно с этим транслирует выработанные в культуре представления, установки, смыслы, «пробужденные» фразеологическим образом.
В работе описаны коды культуры, понимаемые как вторичные знаковые системы, в которых используются разные материальные и формальные средства для означивания культурных смыслов. Подтверждена роль тематической классификации культурных кодов как способа организации пространства культуры; как модельной области для лингвокультурологического исследования фразеологизмов. Исследована символьная семантика фразеологизмов в пищевом коде. На широком языковом материале установлено, что фразеологизм как знак вторичной семиотизации играет определенную роль в символизации мира. Созданный в культуре, фразеологизм способен воплощать в себе устойчивые смыслы, которые в самом процессе его создания были инкорпорированы в языковую семантику фразеологизма, служат ее основой и извлекаются из нее при употреблении фразеологизма в речи. Тем самым фразеологизм выполняет роль оязыковленного символа (эталона, стереотипа). В работе осуществлено разграничение понятий символа и квазисимвола (эталона и квазиэталона; стереотипа и квазистереотипа).
Обосновывается положение о том, что воспроизведение фразеологизма во многом обусловлено его культурной функцией: данный языковой знак является средством производства, передачи, переработки и хранения культурной информации о человеке и мире; фразеологизм «зарождается» на пересечении языка и культуры, которая так «осуществляет» память о себе.
Установлено, что эвфемистическая функция не принадлежит фразеологизмам только на основании свойственной им семантической неопределенности, диффузности значения и т.п. Данная коммуникативная роль формируется в культуре и во многом обусловлена культурной семантикой фразеологизмов. Коммуникативная функция фразеологизма может меняться с изменением запретов в культуре. Ограничение на употребление фразеологизмов в функции смягчения речи имеет не узуальное, а культурное объяснение.
Современный этап для лингвокультурологического направления во фразеологии – это этап продолжающегося определения в отношении 1) объекта; 2) предмета исследования; 3) метаязыка; 4) исследовательских методов, и данная работа является определенным шагом в этом направлении. Ее основным результатом является разработка теоретических положений и методов для комплексного исследования семантики и прагматики фразеологизмов во взаимодействии двух семиотических систем – естественного языка и культуры.