Консультанты: по вопросам логики

Вид материалаДокументы

Содержание


Лингвистическое нормирование
Подобный материал:
1   ...   30   31   32   33   34   35   36   37   ...   50
^

ЛИНГВИСТИЧЕСКОЕ НОРМИРОВАНИЕ



Лингвистическое нормирование по своему происхождению отлично от структурного нормирования. Структурное нормирование происходит из конструктивного сопоставления внепространственно-вневременно́й виртуальности и пространственно-временно́й актуальности структуры в структурном континууме, который функционализируясь, например в апперцепции, порождает целостность объекта (технологические процессы апперцепции), последовательную связность объектно-атрибутивной структуры в ее дистанционной референтности и связную непоследовательность трансструктурности.

Таким образом, из-за доступности для лингвистического нормирования наложений объектов, процессов и позиций в любой их комбинации друг на друга лингвистическое нормирование оказывается более богатым на возможности выражения, нежели собственно само структурное нормирование. Главная особенность и преимущество лингвистического нормирования — его способность одномоментно выражать и осуществлять наложение друга на друга все различенные нами уровни структурного нормирования: онтологический, континуумный, функциональный, морфологический и материала. Однако эта особенность лингвистического нормирования, будучи представлена в разворачивающемся в актуальности вербальным языком в его пространственно-временности, структурно-последовательной связанности и целостности вещей или объектов, заслоняет то, из чего она происходит — скрывает, искривляет и маскирует собственно уровни структурного нормирования. Однако, структурное нормирование, будучи не столь богато на возможности выражения содержания, представляет собственно базовые фундаментальные содержания.

Чтобы лучше понять различие лингвистического и структурного нормирования, мы предпримем ряд подходов описания традиционной философской проблематики.

Для начала мы обратимся к выражению Декарта «я мыслю, следовательно существую». Мы различим три вида этого выражения: «мышление есть существование», «мыслить следовательно существовать» и «я мыслю следовательно существую» — сколько здесь позиций и сколько здесь нормирований?

«Мышление есть существование» — выражение неточное, поскольку отождествляет различаемые же в мышлении процессы: собственно мышления и мышления о чем-то, что существует. Однако такое выражение в структурно-нормативном смысле является вполне правильным, поскольку структурное нормирование в мышлении суть процесс на ином уровне структуры того же структурного нормирования вне мышления. В структурном нормировании связка «есть» суть различие реальностей через их связь. Однако такое выражение совсем неверно с точки зрения лингвистического нормирования, где лингвистическое мышление и существование строго различны.

«Мыслить следовательно существовать» показывает интенциональность структурного нормирования как такового. Существование, нормируемое в мышлении как существование, тем не менее отлично в самом мышлении как его различные акты (суть уже по-гуссерлевски): восприятие как структурное конструирование и преобразование-воображение как сруктурное конструктивное истолкование интенционально различны в самом мышлении. Соединение «мыслить» и «существовать» через следовательно является здесь не логической связкой вывода и не процессуально-временно́й последовательностью, а интенциональным указыванием: нормируя в мышлении нечто вне него и собственно само мышление, а также различая одно от другого, мы существуем.

«Я мыслю следовательно существую» является более сложным выражением. Здесь выделяется позиция «Я» как позиция собственно рефлексивная. Из позиции «Я» мышление вступает в существование, поскольку «я» оказывается двойственным: «я мыслю» и «я существую». Так мы имеем три позиции: рефлексивное «Я», реальность «мышления», реальность «существования», три процесса: процесс нормирования мышления, процесс нормирования в мышлении существования и процесс рефлексивного отличения одного от другого. Чтобы позиция «Я» оказалась не рефлексивной, а контрафлексивной, необходимо, чтобы появилось нормирование, которое одномоментно нормирует обе реальности, а это связано с целой эпохой в истории философии с точки зрения «языка» описания и типологии мышления.

Однако только после этого различения мы обнаруживаем еще нечто фундаментальное — все эти выражения являются не только выражениями структурного содержания, но еще и высказываниями вербального языка: «Я мыслю в языке, следовательно существую». Здесь мы обнаруживаем намного более сложную конструкцию анализа: каждая позиция структурного нормирования оказывается нормированной в языке так, что сам язык уже заявляет «я мыслю в языке», «я в языке нормирую существование», «я отличаю одно от другого в языке» и «я отличаю эти три ситуации лингвистического нормирования».

Неясность такого различия связана именно с тем, что язык «заслоняет» различие структурного нормировании и лингвистического нормирования своим доступом непосредственно ко всем уровням структурного нормирования. Язык берет на себя выражение всего структурного содержания, которое на самом деле происходит не в нем. Язык сам по себе не виртуален и не актуален — виртуальны или актуальны глубинные структуры. Заслуга структурализма как направления философии состоит именно в том, что даже увлекаясь лингвистическим истолкованием, структурализм, тем не менее, постоянно пытался исследовать глубинные структуры.

В продолжение различения лингвистического и структурного нормирования мы попытаемся различить заново предметы и объекты. У Канта предметы описывают после и в связи с объектами. Для Канта предмет суть объектифицированное (без различия на объектификацию и объективирование) в различии феноменов и ноуменов. Для Гуссерля предмет дан раньше объекта в интенциональности мышления, способного различать направления самого себя (то есть мышления) как на конституированное и конституируемое. Интенциональный предмет Гуссерля вовсе не объектифицированный предмет Канта. В нашем описании технологических процессов апперцепции предметы появляются на втором шаге, а полная картина предметностей возникает лишь на десятом шаге. Таким образом мы имеем не просто различение предметов на феномены и ноумены, но более глубокое различие — различение предметов и предметностей и различие предметов в базовой структуре реальности независимо от объектности, выражаемые лингвистически. Именно это обстоятельство явилось отправной точкой для философии Хайдеггера. Для Канта такого различия не существует, поэтому в его «Критике чистого разума» структурное и лингвистическое нормирование отождествлены как суть одно и то же нормирование. Однако и Гуссерль, по сути описывая структурные предметы как интенциональность — направленность как предмет, — не обращает внимания на различие структурности и лингвистики, поскольку занят собственно мышлением. Хайдеггер, описывая в «Бытии и времени» лингвистическую предметность, снова не вполне отличает ее от структурной предметности, если конечно не видеть этого помимо воли Хайдеггера за различием Dasein-аналитики и Dasein-анализа. Точно также предмет у нас не является способом синтеза разных представлений объекта, как это было в СМД-методологии. Предмет в ТВ — независимый от объектификации-объективирования способ структурного нормирования через реальность и базовую структуру реальности.

Трудность понимания различия структурного и лингвистического нормирования состоит в том, что кантовское различие на феномены и ноумены вначале должно быть понято не только как различие структурного нормирования, но и как различие лингвистического нормирования на структурном уровне, а гуссерлевская феноменология и хайдеггеровский «язык как дом бытия» должны быть поняты не просто в их выразительном содержательном отличии, но и в их происхождении из принципиально различных способов нормирования — структурного и лингвистического.

Серьезный прорыв в отличении структурного и лингвистического нормирования мы связываем с тремя философами — Карл Густав Юнг, Ноам Хомский и Василий Васильевич Налимов.

Юнг, описав архетипы весьма смутно, неясно, приблизительно, тем не менее четко указал на наличие содержания, которое стоит за языком и языковым мышлением как таковым. Юнга интересовали структуры, которые, будучи выражены языком, к языку не сводимы. Базовая система представлений, которые не зависят от языка, этнической принадлежности и культуры собственно то, что представляет из себя архетип. Неосознаваемый и коллективный характер архетипа следствие уже наложения исследовательских задач самой психологии, которая помещает эту базовую систему представлений, во-первых, в сознание — на подсознательный уровень, а, во-вторых, в коллективное взаимодействие различных индивидуальных сознаний. Суть архетипа — чем он является помимо своей помещенности в индивидуальное сознание и коллективное взаимодействие индивидуальных сознаний.

Ноам Хомский впервые осуществляет серьезный прорыв в лингвистике именно тем, что меняет собственно сам подход к лингвистике как истолкованию языка в языке на синтаксическое конструирование, прямо и непосредственно указывая на его происхождение из «глубинных структур». Такой подход в лингвистике по сей день является революционным.

Василий Васильевич Налимов (1910-1997) создает вероятностную модель бессознательного, исследуя семантические спектры языковых структур как согласованных мыслеконструкций. С точки зрения подхода Налимова лингвистическое нормирование языка столь же точное как и математический аппарат, если исследовать статистически совокупность всех значений того или иного понятия.

Структурное нормирование с точки зрения феноменологии суть «допредикативный опыт». В ТВ «допредикативное» должно мыслиться в структурировании до всякого лингвистического нормирования как инаковость за пределами гуссерлевского «жизненного мира» в его любом истолковании141. Так «допредикативное» не есть в то же время дологическим, поскольку здесь допустима инаковая логика.