Geum.ru

Проблема реализма и основные концепции соотношения языка и реальности в аналитической философии ХХ века

Вид материалаАвтореферат

Содержание


Третья глава
Подобный материал:
1   2   3   4
параграфе 2.2. «Референция и неопределенность перевода» показывается, что важным следствием характерного для Куайна эпистемологического и семантического холизма является его трактовка понятия референции. Не отрицая наличия в языке выражений, имеющих референцию к миру, американский философ отвергает фундаментальный характер референции. Для него референция – это производное понятие, а фундаментальным, гарантирующим эмпирическую значимость языка, является отношение между предложениями наблюдения и обстоятельствами их произнесения, которые делают их истинными или ложными. Это связано с тем, что способность использовать слова, чтобы говорить об объектах, возникает, согласно Куайну, на довольно высоком уровне овладения языком, т.е. референция не устанавливается автоматически, а постепенно формируется, поэтому она оказывается зависимой от принятого способа анализа структуры предложения, а в конечном счете – от концептуальной схемы языка.

В работе прослеживается, как из этой трактовки референции Куайн сделал известный вывод о ее непрозрачности, или непостижимости, и как вместе с тезисом неопределенности перевода, обосновываемым им в теории радикального перевода, этот вывод определил его подход к решению онтологических проблем.

В параграфе 2.3. «Онтология и критерий существования» анализируется, как Куайн понимает задачи философии. Отрицая существование «первой философии», т.е. некоего априорного основания вне науки, на котором наука могла бы быть оправдана или рационально реконструирована и которое было бы более прочным и надежным, чем сама наука, и признавая лишь за наукой статус подлинного знания, Куайн считает философию продолжением или даже частью эмпирической науки. Главная цель философов – помочь ученым выявлять содержание мира, а для этого они должны прежде всего разъяснить, на каких основаниях принимается решение о существовании или несуществовании тех или иных видов объектов или сущностей, т.е. должны сформулировать критерий существования. Сам Куайн в качестве такого критерия предложил идею «онтологических обязательств», которая состоит в том, что мы обязаны признать существующими те объекты, которые должны существовать, чтобы принимаемая нами теория была истинной. Таким образом, в его понимании существующее – это не что-то такое, в чем мы можем непосредственно удостовериться, как считал Рассел; это нечто постулируемое нами в целях получения концептуальной схемы, согласующейся с эмпирическими данными.

Рассматривая предложенный Куайном механизм выявления онтологических обязательств научной теории, состоящий в ее переструктурировании с помощью языка первопорядковой логики предикатов («канонической нотации»), его экспликацию идеи существования в терминах объектной, или референциальной, квантификации, а также требования, которым должны удовлетворять принимаемые философами «онтические» решения, т.е. решения о включении или невключении определенных видов объектов или сущностей в онтологическую картину мира, автор показывает, что выдвинутая американским философом программа «онтологической экономии» сочетает в себе ограниченный, или умеренный, номинализм с элиминативным физикализмом и неограниченным экстенсионализмом.

Онтология, таким образом, является для Куайна чем-то искусственным, связанным с «идеей технической науки в широком смысле слова» и не имеющим отношения к обыденному языку и мировоззрению здравого смысла. Она зависит от способа переструктурирования научных теорий и от языка, с помощью которого это переструктурирование осуществляется, а потому неизбежным следствием подобной ее трактовки является онтологическая относительность.

Параграф 2.4. «Теория онтологической относительности и реализм» начинается с сопоставления взглядов Карнапа и Куайна по вопросу онтологической относительности. Автор показывает, что в позициях этих двух философов много общего: оба признают, что существование является вторичным по отношению к истине в том смысле, что нам нужно сначала иметь некоторую истинную совокупность знания, представленную в том или ином языке, и только после этого мы можем ставить вопрос о том, существование каких объектов постулируется этим языком; оба являются приверженцами эмпиризма и считают, что для определения онтологии нужно опираться не на обыденный язык, а использовать специальные формальные языки. Тем не менее, если Карнап четко различает выбор языкового каркаса и выбор теории в рамках этого каркаса, если он выводит относительность онтологии из принципа терпимости и относительности истины, то Куайн, подвергнув жесткой критике аналитико-синтетическое различие, лежащее в основе теории языковых каркасов, отвергнул и возможность четкого разделения выбора языка и выбора теории, и принцип терпимости, и относительность истины. Для него предложения наблюдения являются истинными не в каком-то релятивизированном смысле, а напрямую. И выбор языка он не считает безотносительным к выбору теории, ибо отнюдь не каждый язык подойдет для формулировки истинной теории.

Онтологическая относительность в понимании Куйана заключается в том, что разные способы переструктурирования теории позволяют дать разные интерпретации ее онтологических обязательств, которые при этом будут одинаково согласовываться с ее совокупным эмпирическим содержанием, т.е. ее источником служит «зазор» между эмпирическим значением предложения в целом и референцией его частей, который может быть заполнен по-разному. Вместе с тем, Куайн совмещает защиту онтологической относительности с приверженностью научному реализму, однако, как показывается в диссертации, это приводит к довольно парадоксальной трактовке реализма. С одной стороны, мир в его представлении не раскалывается на мир феноменов и мир ноуменов – это единый реальный мир, с которым мы вступаем в когнитивные отношения. Именно этот единый мир мы познаем, и возможность его познания удостоверяется истинностью предложений наблюдения. С другой стороны, американский философ не считает, что в ходе непосредственного когнитивного контакта с реальностью субъекту открывается ее структура и содержание, ибо онтологическую структуру с включенными в нее родами сущего совместно создают люди, развивая и совершенствуя свои научные теории и язык, на которых эти теории формулируются. В результате получается, что мы не можем знать, в отношении чего мы являемся реалистами.

Таким образом, Куайн, опираясь на анализ языка и эмпиристские соображения, предложил новое истолкование реализма, которое можно определить как «реализм истины», ибо именно истина фиксирует фундаментальную связь между реальностью и языком, тогда как референция, будучи непрозрачной и непостижимой, выстраивается лишь как производное отношение. В этом реализме признается независимая от субъекта реальность и возможность ее познания, однако объекты, наделяемые статусом реально существующих, оказываются «постулатами» научных теорий, принимаемых научным сообществом в качестве истинных.

^ Третья глава «Обыденный язык и метафизика» посвящена дескриптивной метафизике П. Стросона, одного из ведущих представителей философии обыденного языка. Хотя создание этой концепции идет вразрез с общими антиметафизическими установками лингвистической философии, ее корни следует искать в том представлении о языке, которое сложилось в рамках данного философского направления. Со Стросона начинается новый этап в исследовании связи между языком и реальностью в аналитической философии, когда в центре внимания оказывается не формально-логический, а естественный язык, который становится и главным инструментом в решении онтологических проблем.

В параграфе 3.1. «Значение как употребление» анализ идеи значения как употребления начинается с сопоставления того, как эта идея истолковывается Куайном и поздним Витгенштейном. При наличии важных сходств (признание социальной природы языка, важности учитывать процесс обучения языку и т.п.) в позициях этих философов имеется ряд существенных различий. В частности, отмечается, что если Куайн понимает вербальное поведение в бихевиористском духе – как реакцию на физическое воздействие окружающего мира, то у Витгенштейна это поведение трактуется прежде всего как интенциональное действие, а потому значение языкового выражения напрямую связывается с намерениями, которые имел человек, используя это выражение; если Куайн признает некоторый базисный уровень языка в виде предложений наблюдения, то Витгенштейн считает совершенно неприемлемой идею «базисного» уровня.

У позднего Витгенштейна идея значения как употребления выражает квинтэссенцию его понимания природы языка, ибо в его представлении на вопрос «что такое язык?» следует отвечать, разбирая многочисленные простые фрагменты языковой деятельности, однако такой подход вел к «партикуляристской» трактовке значения, которое тем самым превращалось в нечто неопределенное и неустойчивое. Поэтому философы обыденного языка, для которых язык представлял собой ключевой предмет философской рефлексии, стали остро ощущать необходимость более систематического теоретического осмысления идеи значения как употребления. В диссертации показывается на примере теории речевых актов Дж. Остина и теории языка П. Грайса, каких результатов удалось достичь в ходе решения этой задачи и с какими трудностями это решение столкнулось. Основная проблема заключалась в том, чтобы связать в единой теоретической конструкции собственное (конвенциональное) значение языковых выражений и значение, подразумеваемое говорящим и связанное с его намерениями.

В параграфе 3.2. «Неформальная логика естественного языка и понятие референции» отмечается, что философы обыденного языка не только по-новому истолковали природу языковых выражений, но и отвергли представление о том, что главным инструментом в анализе языка должна быть современная символическая логика. Они сформулировали концепцию иной логики, которую назвали неформальной. Указывая основные идеи этой неформальной логики, диссертант главное внимание уделяет критике Стросоном «священного учения» формалистов – теории дескрипций Рассела. В ходе этой критики Стросон высказал ряд важных идей. Во-первых, он истолковал референцию не как свойство языкового выражения, проявляющееся в том, что оно некоторым устойчивым образом связано с определенным объектом, а как «функцию употребления», благодаря чему референция становится действием, совершаемым людьми с помощью слов. Во-вторых, он подчеркнул фундаментальный характер субъектно-предикатной структуры суждений. Такую структуру имеют и суждения, выражаемые предложениями с определенными дескрипциями (которые, как известно, Рассел истолковал как сложные экзистенциальные суждения), и суждения, выражаемые предложениями с указательными и личными местоимениями. Более того, по мнению Стросона, субъектно-предикатная структура имеет глубокие онтологически корни. В-третьих, британский философ сформулировал несколько понятий, которые являются ключевыми для его дескриптивной метафизики, а именно понятие идентифицирующей референции и понятие пресуппозиции как определенного логического отношения между суждениями.

В параграфе 3.3. «Философия обыденного языка и истина» обосновывается, что в рамках рассматриваемого философского направления понятие истины подверглось серьезному переосмыслению. На примере двух теорий истины – корреспондентной теории Остина и перформативной теории Стросона – показывается, что вопрос об истине ставится философами обыденного языка как вопрос о том, какую функцию выполняют высказывания (произносимые предложения), в которых приписывается истинность некоторому суждению или мнению, причем если Остин видит в истине своего рода корреляцию сложной совокупности конвенций, то Стросон низводит ее до уровня простого индикатора согласия, подтверждения и т.п. Таким образом, попытавшись понять истину через объяснение того, как функционирует язык в качестве средства, применяемого людьми для коммуникации и описания мира, Остин и Стросон в итоге лишили понятие истины какой-либо философской значимости, поставив под удар те области человеческого познания, где это понятие играет конституирующую роль, а именно – логику и науку.

В параграфе 3.4. «Дескриптивная метафизика Стросона» предметом рассмотрения выступает попытка британского философа построить онтологию, выбрав в качестве отправной точки естественный язык, взятый с учетом его деятельностно-функциональной природы. Разбирая центральные понятия («базисная партикулярия», «идентифицирующая референция», «реидентификация», «идентификационная зависимость» и др.) и основные положения метафизической концепции Стросона, диссертант формулирует ее наиболее важные отличительные особенности. Если Рассел и ранний Витгенштейн постулировали строгий параллелизм между логической структурой языка и онтологической структурой мира, если Куайн полагал, что мы можем выдвигать онтологические гипотезы, полагаясь на формально-логический анализ концептуальной схемы, лежащей в основе наиболее зрелых научных теорий, то Стросон видит задачу метафизики в том, чтобы раскрывать онтологические предпосылки наших лингвистических и концептуальных практик. Ставя, по сути, кантовский вопрос о том, как возможны успешная языковая коммуникация и понимание между людьми, он в кантовском же духе и отвечает на него: языковая коммуникация возможна благодаря тому, что мы обладаем определенной концептуальной схемой, а она в свою очередь предполагает возможность правильной идентификации тех объектов и сущностей, о которых мы говорим; последняя же не имела бы места, если бы не существовало то, что мы идентифицируем. Вместе с тем, чтобы выявить онтологическое содержание, заключенное в структурах обыденного языка, Стросон считает недостаточным исследование конкретных способов словоупотребления и обращается к анализу базовой или «глубинной» структуры языка, под которой понимает обширное и неизменное «ядро человеческого мышления», однако вопрос о том, на каких основаниях выделяется это ядро, так и остался открытым.

Из сказанного следует, что Стросон, по сути, вообще не разделяет структуру языка и структуру мира; они берутся им как нечто изначально и нерасторжимо единое, как некий каркас или остов, который служит своеобразной системой координат для участвующих в коммуникации людей. Поэтому для него не встает вопроса о том, как соотносятся между собой элементы концептуальной схемы и элементы мира, а понятия референции и истины, которые у ранее рассмотренных философов фиксировали это соотношение, в его модели «язык-мир» начинают выполнять совсем иную функцию. Между тем Стросон заявляет о том, что те виды партикулярий и универсалий, которые он включил в свою онтологию, обладают объективным существованием. Эта внутренняя коллизия, как показано в диссертации, находит отражение и в его концепции непосредственного реализма, а также свидетельствует о том, что понятие объективности получает у него вполне кантовское прочтение.

В четвертой главе «Д. Дэвидсон и М. Даммит: систематическая теория значения – ключ к онтологии» излагаются и сопоставляются две программы построения систематической теории значения, выдвинутые крупнейшими аналитическими философами последних десятилетий ХХ столетия. Разделяя убеждение в том, что в структуре языка запечатлены общие особенности реальности, Дэвидсон и Даммит отстаивают ту точку зрения, что онтологические исследования только тогда имеют надежные основания, когда они опираются на систематическую теорию значения. Поскольку для Дэвидсона отправным пунктом при разработке проекта такой теории служила философия Куайна, немало внимания в главе уделяется сравнению их позиций.

Главной особенностью подхода Дэвидсона к осмыслению и природы значения, и характера связи между языком и реальностью является подчеркивание неразрывной связи между понятиями значения и истины, что выступает предметом анализа в параграфе 4.1. «Дэвидсон о связи между значением и истиной». Автор показывает, что точно так же, как семантическая теория истины А. Тарского, которая служит для Дэвидсона в его исследованиях по проблеме значения образцом и теоретическим ресурсом, не разъясняет содержания понятия истины, а дает лишь строгое описание объема этого понятия, так и теория значения в представлении американского философа не должна напрямую раскрывать, что есть значение; вместо этого она должна содержать для каждого действительного или потенциального предложения естественного языка теорему, которая задает его значение и показывает, как это значение зависит от значения составных частей данного предложения. Чтобы выполнять эту задачу, теория значения должна удовлетворять требованиям композициональности и холизма, а это возможно в том случае, если значение предложения задается через указание условий, при которых оно является истинным, а для этого лучше всего подходят Т-предложения из семантической теории истины Тарского. Анализ предложенного Дэвидсоном обоснования этого положения показывает, что центральным в его концепции выступает не вопрос о том, что значит для выражения иметь значение, а вопрос о том, что значит понять или интерпретировать произнесенные кем-то предложения, т.е. теория значения – это прежде всего средство понимания или интерпретации, а для этого она должна удовлетворять условию эмпирической проверяемости.

Как осуществляется эмпирическая проверка теории значения, разбирается в параграфе 4.2. «Теория радикальной интерпретации». Ситуация интерпретации совершенно незнакомого языка, согласно Дэвидсону, позволяет выявить те физические и поведенческие факты, которые обеспечивают натуралистическое объяснение значения и иных семантических понятий. Сравнение теорий радикального перевода и радикальной интерпретации указывает на серьезные расхождения в позициях Куайна и Дэвидсона. Если Куайн отстаивает элиминативный физикализм, то Дэвидсон стремится сочетать онтологический монизм с концептуальным дуализмом. Если Куайн трактует согласие носителей исследуемого языка с тем или иным предложением как механическую реакцию на сенсорные стимуляции, то Дэвидсон усматривает в этом уступку эмпиристскому «мифу данного» и описывает условия согласия в терминах макроскопических объектов и событий, поскольку считает, что основания знания и значения должны быть публично доступными. Если в теории Куайна принцип доверия, предписывающий приписывать носителям неизвестного нам языка представления, которые схожи с нашими и являются в большинстве своем истинными, выполняет вспомогательную роль, то для Дэвидсона он становится принципом, без соблюдения которого вообще невозможна лингвистическая интерпретация. Отражая нормативный и холистский характер интерпретации, этот принцип выступает в качестве критерия отбора наиболее предпочтительной теории значения для исследуемого языка, но поскольку он не исключает возможности разных, но в равной мере адекватных схем интерпретации для одной и той же совокупности поведенческих данных, Дэвидсон признает неизбежную неопределенность интерпретации.

В параграфе 4.3. «Метод истины в метафизике» рассматривается метод решения онтологических проблем, которым, согласно Дэвидсону, философы пользовались со времен Платона и Аристотеля. Себе Дэвидсон ставит в заслугу лишь то, что дал явную формулировку этого метода и обоснование его философской значимости. Поскольку успешность коммуникации между людьми свидетельствует о наличии у них по большей части верных представлений о мире и поскольку истинные предложения, будучи лингвистически репрезентациями этих представлений, детерминируют значения содержащихся в них слов, всеобъемлющая и систематическая теория значения может служить надежной основой для онтологических выводов. Разбирая различные способы применения метода истины в метафизики, Дэвидсон стремится показать, что только разработанная им истинностно-условная семантика позволяет, без привнесения каких-либо эпистемологических или метафизических соображений, выявлять онтологическое содержание, заключенное в лингвистических структурах.

Надлежащее применение указанного метода Дэвидсон демонстрирует и на примере обоснования необходимости включения в онтологию таких индивидуальных сущностей, как события, и исключения таких сущностей, как факты. Так, он показывает, что, допуская квантификацию по событиям, которая служит непосредственным указателем их существования, мы получаем возможность иметь в языке конечное количество предикатов и объяснить многие дотоле противящиеся логическому анализу, но интуитивно очевидные схемы вывода. Таким образом, онтологическое решение о существовании событий обосновывается Дэвидсоном тем, что квантификация по ним обеспечивает нам адекватную конечную композициональную теорию значения для естественного языка.

Параграф 4.4. «Истина и референция» посвящен эволюции взглядов Дэвидсона на природу истины. Отстаивая вначале корреспондентную теорию истины, он в конечном счете пришел к выводу о неопределимости этого понятия, который, впрочем, не означает его проблематичности. Истина интуитивно понятна любому, кто знает язык; ее понятие усваивается одновременно с усвоением языка, и она играет конституирующую роль в отношении языка и мышления. Более того, вслед за Куайном, Дэвидсон считает истину фундаментальным, базовым отношением между языком и реальностью, а референцию трактует как «теоретическое» понятие, которое не обладает непосредственной эмпирической данностью и в этом смысле является непрозрачным и непостижимым.

Это означает, что, признавая существование общего объективного мира, Дэвидсон, подобно Куайну, является сторонником реализма истины. Однако он отвергает вывод своего учителя об онтологической относительности. Отрицая, с одной стороны, возможность радикально различающихся способов анализа простых предложений, а с другой стороны, приравнивая непостижимость референции к невозможности ее однозначного определения даже в рамках одного языка, Дэвидсон в итоге приходит к «референциальному нигилизму». Эта позиция обусловлена тем, что в силу признания концептуального плюрализма взаимодействие человека с окружающим его миром оказывается опосредованным таким множеством описаний, выстраиваемых в соответствии с особыми нормативными принципами, что проследить связи между отдельными элементами языка и структурными компонентами мира уже невозможно, тем более что все в человеческом мире пронизано интерпретацией.

В параграфе 4.5. «Верификационистская семантика М. Даммита» рассматривается вторая программа создания систематической теории значения. Описывая позицию Даммита в отношении философии языка Фреге и позднего Витгенштейна и его стремление сочетать в своей теории наиболее важные идеи этих двух философов, автор исследует, в какой мере эта цель была достигнута. Свой проект систематической теории значения Даммит выдвигает как альтернативу программе Дэвидсона, главный недостаток которой он видит в том, что ее создателю не удалось надлежащим образом учесть связь между значением и употреблением. Для преодоления этого недостатка, по его мнению, необходимо разобраться в том, что представляет собой знание языка, как оно может быть проявлено и усвоено. Отвечая на эти вопросы, Даммит обосновывает, что, будучи теорией понимания языка, теория значения должна сделать явной связь между условиями истинности предложений и теми лингвистическими актами, которые совершаются посредством их произнесения, а стало быть, и теми практическими способностями, в которых проявляется знание этих условий. Осуществить это в рамках истинностно-условной семантики, считает Даммит, невозможно, поскольку она опирается на «трансцендентное» понятие истины, связанное с признанием того, что каждое ассерторическое высказывание определенно является или истинным или ложным независимо от того, известно ли нам его истинностное значение и способны ли мы его установить (принцип двузначности).

Не отказываясь от понятия истины, которое, по его мнению, играет ключевую роль в семантике, логике и метафизике, Даммит предлагает истолковать его как оправданную утверждаемость и на его основе построить теорию значения, взяв за образец семантическую теорию в математическом интуиционизме и заменив математическое понятие доказуемости более широким понятием верификации или обоснования. Отмечая трудности, с которыми сталкивается Даммит в своей программе соединения фрегевского (соотносящего значение с истиной) и витгенштейновского (соотносящего значение с употреблением) подходов, автор делает вывод, что хотя эта стратегия лучше согласуется с реалиями функционирования языка, чем программа Дэвидсона, в ней много еще неясного и спорного.

Подводя общий итог рассмотрения основных концепций соотношения языка и реальности, созданных в аналитической философии ХХ века, автор отмечает, что изменения в них главным образом детерминировались развитием взглядов их создателей на феномен языка, его функции, структуру и место в познавательной и практической деятельности людей, на природу истины и значения. В одних концепциях реальность истолковывается как нечто изначально оформленное языком, в других – признается, что человек взаимодействует – и в когнитивном плане тоже – с единственной и независимой от него реальностью, и, соответственно, если воспользоваться различением, введенным Кантом, то можно сказать, что одни из рассмотренных нами аналитических метафизиков отстаивают эмпирический реализм, а другие – трансцендентальный реализм. Кроме того, в развитии реалистических представлений можно выделить определенную тенденцию – движение от реализма референции к реализму истины.

Во