Geum.ru

«Рак есть опухоль, порождаемая чёрной желчью, образующейся из перегара желтожёлчной материи, содержащей чёрную желчь»

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6

--Год назад я написал небольшой очерк на пять страниц – «Мир в 1913 году» – эдакий ежегодник, как сейчас любят. Воспользовался служебным положением – напечатал на машинке. И вот: прошлой осенью знакомлюсь тут с женщиной: работает в редакции журнала; слово за слово – обещает меня напечатать. Я надеюсь, приношу в редакцию напечатанное, заполняю идиотский тест и… ничего. Я ничего, и она – ничего. Проходит два месяца, и я встречаю свой очерк в журнале, причём под абсолютно другой фамилией (Горшко какой-то – никогда бы я себе такой псевдоним не выбрал!) Что делать? Судиться? Как англичанин какой-нибудь? Доказательств, что это у меня украли, у меня нет. Пристрелить, чтоб другим неповадно… Я так ей потом и говорю: «Я всё понимаю: мошенничество – основа честного бизнеса; только, когда обездоленные придут выпускать вам всем кишки, неужели я буду вас защищать?!»

Он и дальше распространялся на тему честного бизнеса, переходя на тему женской эмансипации, которую иначе как сатанизмом не именовал, пока к ним не подсели две молоденькие женщины: блондинка и брюнетка. Анатолию сразу приглянулась первая – полногрудая, в синем сарафане и к тому же неграмотная, как оказалось, когда заказывали по меню на дам. Гена и здесь пошёл распространяться по поводу эмансипации и доказал, что грамота настоящей женщине ни к чему, и настоящая женщина…

Анатолий явно перебрал: звуки становились всё более сюрреалистическими, пол качался как палуба корабля, что играл оркестр уже было не разобрать (правда, разобрать не могли и трезвые), в другом конце ресторана вспыхнула ссора между двумя капитанами второго ранга: они выхватили кортики, но охрана разняла.


Анатолий родился в городе на Неве и детство провёл в песочнице на Тургеневской площади - в том из немногих уголке города, где царит сельская тишина, а старушки сплетничают на лавочках. Его родители познакомились случайно именно здесь и прожили недолгую, но счастливую жизнь. Папа – коренной петербуржец в пяти поколениях с детства хотел быть фотографом и потом всю жизнь отдал этому редкому искусству. Нереализованной мечтой его осталось создание стойкой цветной фотографии, хотя ему удалось продлить жизнь цвета на светочувствительной пластинке с одного часа до трёх. Когда Анатолию было пять лет, отец попал под лошадь, был искалечен и ещё двадцать лет провел в скромной доле неходячего инвалида, окружённый заботой любящей жены. Она происходила из провинции. Её отец – ремесленник белгородской мануфактуры – молчаливый и нелюдимый всю жизнь будто прожил для одного момента – 30 марта 1953 года, когда узнал о смерти Сталина в очереди за зарплатой и громко высказался: «Умер Максим, ну и … с ним!» Он был избит коллегами, осуждён на пять лет и погиб по пути в места заключения, когда арестантский фургон упал с моста в Волгу. Его дочери тогда минул всего год, она выросла тихой, мечтательной и как многие провинциалки, рвущиеся в столицы, очень себе на уме. Она великолепно рисовала, поступила в ленинградское Мухинское училище, а потом всю жизнь создавала эскизы обоев.

Анатолий не унаследовал ни красоты, ни талантов родителей. В детстве он мечтал стать моряком дальнего плаванья, зачитывался Сенкевичем, Стивенсоном, Жюль Верном. Он бредил коралловыми рифами, шумом ветра в парусах корвета, любовался закатом в Торресовом проливе, тонул в бурном Ла-Манше, открывал острова и сражался с флибустьерами. На его счастье даже в наши времена немало ещё осталось неисхоженных уголков земли, да и каждый десятый рейс заканчивается гибелью судна. Провалившись на экзамене в мореходное училище, Анатолий по протекции знакомых отца попал рядовым в морскую пехоту, а через месяц – о, счастливая звезда! – отправился в далекую Бразилию стеречь российское посольство. Многие новички, мечтавшие о море в сухопутной и незнающей качке квартире, на палубе настоящего корабля теряются и едва ли не проклинают свою наивность, но наш герой стойко вытерпел все невзгоды двухмесячного морского перехода, научился управлять парусами, выучил все морские словечки, и даже морская болезнь его не брала, а печень оказалась выносливой ко всем жёлтым лихорадкам.

Но прошли годы, и морское увлечение ушло, растворилось в юношеских далях, которые, если начнёшь вспоминать и ворошить прошлое, предстают археологическими Помпеями перед изумлённым внутренним взором зрелого человека. Анатолий продолжал службу кавалерийским офицером, воевал в Чечне, а затем был определён курьером в Генштаб, возвращённый таки Путиным в Санкт-Пететербург. Он жил в казармах при Генштабе со вдовой своего сослуживца, погибшего под Аргуном в марте 2000-го; она тоже служила при Генштабе, в картографическом отделе. «Медовый месяц» их пришёлся на май 2001, когда обоих командировали в Москву. Скромные смотры войск на Марсовом поле в Петербурге ни в какое сравнение не идут с пышными парадами на Красной Площади: чеканят шаг курсанты, цокают копытами гвардейцы-кирасиры Таманского и Кантемировского полков, в воздухе величественно проплывают огромные аэростаты.

Москва не понравилась патриоту Северной Столицы своей суетностью, простоватостью и шумностью. Захотелось снова ощутить себя под сизым небом, почувствовать неуловимую питерскую чопорность, побродить по Эрмитажу, стряхнуть жёлтую листву со скамеек у Кронверка.

И при всём при том Анатолий был сангвиником с сильной долей холеричности. К числу его хобби относилась политика, точнее даже не вся политика, а такой специфический жанр её как партология. Политические партии в его изображении выглядели не столько скаковыми лошадями, на которых он был волен ставить или не ставить, а скорее боевыми петухами, обречёнными на взаимное уничтожение. Как своих близких друзей Анатолий знал всех российских политиков, помнил наизусть все партии России (он завёл особую тетрадь, в которой записывал все новые партии нашей страны, и которая насчитывала уже добрую сотню действующих лиц). Он мог часами говорить о партийных комбинациях, предвыборных блоках, глухих скандалах, политических провокациях, крылатых высказываниях политиков, наглости Жириновского, зауми Явлинского, напряжённой серьёзности Лужкова, пьянстве Ельцина, параноидальности Новодворской. Партии иногда снились ему в фантастических снах в облике оживших цифр и принципов.

«Вот как получается,--говорил он другу,--собираются десять партий, создают блок, выпивают две батареи бутылок шампанского на презентации, уверяют в своей обречённости на успех и абсолютную победу и победоносно получают полпроцента на выборах в каком-нибудь Волоколамске. Всё же забавно смотреть на всё это».

Иной раз он дико жалел об эпохе, в которой ему довелось родиться, мыслями уносился в дали классического галантного века, когда всё было на своих местах: император в Инженерном замке, крестьяне – на барщине, а каждый человек имел чётко определённые права и обязанности. Девятнадцатый век Анатолий люто ненавидел и даже убедительно доказывал, что если бы человечеству грозил Конец Света, лучшей эпохи, чем наполеоновская для него трудно придумать.


Пасмурным августовским днём старший лейтенант ФАПСИ Анатолий Дмитриевич Бутурлин сидел в кордегардии и листал морской альманах за 2000 год. Его сослуживец просматривал свежий номер «Невского времени», уже изрядно перепачкавший его руки.

--О! Из Тамани пишут: каторжники взбунтовались на пассажирской галере, однако, пассажиры успели эвакуироваться, а капитан взорвал галеру вместе с собой и тремястами каторжниками… Тут дальше журналист начинает жалеть погибших заключённых и винит во всём власти…

Анатолий подался вперед, чтобы разглядеть фамилию журналиста:

--Ах ты, святая невинность! Сейчас слезу пущу! Он бы лучше подумал о жертвах этих мерзавцев, но куда там! Когда это журналист скрывал восхищение бандитом с большой дороги?! Для всех этих лавочников и мелких торговцев криминальная среда играет роль едва ли не средневекового дворянства.

--Тут как раз далее о том же: «Безразличие к судьбам заключённых и даже карательный настрой общества всё более и более отдаляет нас от светлых принципов гуманизма и толерантности»,--процитировал сослуживец и продолжал.--Мой брат тут рассказывал о своем шурине. Тот краснодеревщик – это всегда была аристократическая профессия, вроде ювелира или фотографа – они и в советское время много получали. Завёл он предприятие, так приехали делиться – десять крепких парней с бритыми черепами. Вот я и думаю: хорошо, что мы в форме. Когда по улицам ходят патрули, кем надо быть?

--Командиром патруля.

Подошёл совсем молодой младший сержант и козырнул:

--Товарищ старший лейтенант. Вы должны немедленно прибыть в штаб округа.


Новая командировка оказалась в Париж. Хотя до переноса столицы в град Петров ещё было далеко, новый регент постарался превратить Санкт-Петербург в дипломатическую столицу России. Консульства всех стран пребывали в нём, тут же велась и большая часть зарубежной переписки. В донесении шифрованным письмом запрашивалось наше посольство в Париже о намерениях Франции и Германии после выхода из НАТО, а также содержались инструкции нашим агентам в округе Галлия. Анатолию даже сообщили пароль, который придумывали всякий раз во избежание внедрения подставных агентов.

Никаких приятных попутчиков у Анатолия до самого Парижа не появилось. Ну разве мог быть таковым сумасшедший, с которым наш герой столкнулся на постоялом дворе в Даугавпилсе? Этот нестарый еще человек слишком усердно трудился в сфере рекламного бизнеса – готовил рекламоглашатаев или проклеймеров, как их чаще называют. У него со временем развилась психическая болезнь, а вскоре и буйное умопомешательство. Теперь его за счёт фирмы (бывают ведь и честные предприниматели) везли на лечение в Германию. Пока двое дюжих мордоворотов вели, крепко держа, его через заросший муравой двор, он успел громко-исступлённо крикнуть:

--В джинсах «Джордаш» выросла ВСЯ АМЕРИКА!

А потом тонко захихикал и резюмировал:

--Огненная реклама – лучший способ продвижения товаров на рынок, так свидетельствует ведущий оптовый торговец лошадьми Бородин Сергей Викторович.

Верный старой традиции, наш герой подобно Карамзину вёл в дороге путевой дневник, некоторые из заметок которого должны были пополнить официальный отчёт о поездке. Способность составлять отчёты – родовой признак советских людей, а посему Анатолий бегло, почти ничего не исправляя и не дополняя, скрипел вечным пером в тесном номере третьеразрядной берлинской гостиницы:

«Германия на текущий момент представляет из себя совершенно деградировавшую страну без прошлого, будущего и даже настоящего. Немцы в подавляющем большинстве ведут животный образ жизни, т е. спят, едят, испражняются и работают как волы – по инерции. Весь интеллект нации уходит на дурацкие дискуссии о породах собак и сортах пива. Я не включил в число животных отправлений сексуальную жизнь, поскольку и в этой сфере нация оставляет желать лучшего: рожают не более одного ребёнка, а поэтому численность немцев быстро сокращается. По местным оценкам за последние 50 лет количество этнических немцев сократилось на шесть миллионов, в то время как количество этнических французов – на полмиллиона. Этому, впрочем, есть понятное объяснение – немки в целом очень непривлекательны, особенно, на фоне полек, а многие горожанки исповедуют феминизм, что также пагубно сказывается на их семейной жизни».

Анатолий помедлил, вычеркнул фразу о достоинствах немок и полек и продолжал строчить:

«Страна Гёте и Фридриха Барбароссы забывает своё великое прошлое. В своё время неграмотная американская солдатня уничтожала без разбора все произведения искусства в германских музеях как нацистские, а из нашей зоны оккупации всё было вывезено в Эрмитаж и Третьяковскую галерею. Можно восстановить разрушенные города – в Германии, действительно, уже почти не осталось следов войны, хотя вместо хорошеньких фольварков возведены типовые посёлки из кирпичных домов в псевдоамериканском стиле – не то ранчо, не то кубический ящик; однако, уже никто не напишет картин, не изваяет статуй, не украсит изысканно парков и беседок. Целая страна живет для того, чтобы спать и жрать и работать для того, чтобы спать и жрать. Не дай нам бог такой участи!

Хвалёная немецкая пунктуальность и аккуратность исчезает. На улицах всё больше и больше мусора, дилижансы опаздывают, станционные чиновники берут, не стесняясь, взятки. Человека, который знал былую Германию по книгам, ныне ждёт сугубое разочарование. Немцы живут в два раза богаче нашего, но часто немецкая экономность принимает патологические размеры: целая семья может чистить зубы одной зубочисткой и ходить на работу пешком, хотя есть конка и извозчики.

Турки – единственная живая струя в современной Германии. Когда видишь их шумные базары, их дервишеские танцы на Бранденбургской площади, их статных смуглых черноглазых дев с полузакрытыми лицами, рядом с которыми немки кажутся служанками, нельзя не восхититься этим благородным народом, его самобытной музыкой и невероятно занимательной и глубокомысленной одновременно литературой. Турки держатся сплочённо, хотя соседство с курдами часто выливается в драки и поджоги магазинов и кафетериев. Занявши основные города Германии, турки пытаются проникнуть в сельскую местность, где они захватывают земли и занимаются сельским хозяйством, впрочем, часто безуспешно в силу разности климата и агрономических характеристик Турции и Германии. Тогда они объединяются в банды и нападают на немецкие деревни – с этого и живут. Влияние турок на современную политику Германии огромно, и многие небезосновательно полагают, что выход Германии из НАТО и её последующая антианглийская политика – следствие этого влияния.

Берлин – город с населением до 300 тысяч человек, из которых 60 % турки. Есть конка, пушенная в 1890 году, и три аэропорта. Из достопримечательностей основные – знаменитый берлинский аквариум – Берлинариум, ресторан «Макдональдс» и большая мечеть в стиле «айя София» на бывшей Мариенплац».

Наш герой не мог знать, что через три месяца его аналитический труд ляжет на стол регенту и заставит Владимира Владимировича погрузиться в невесёлые думы.


Окончивши писание, Анатолий накинул плащ и пошёл в берлинский Русский клуб – в Германии много попадается русских коммерсантов, туристов и просто бродяг. Здание, напоминавшее что-то среднее между православной часовней и татарской юртой, прилепилось к большому дому посольства, у входа стояли две восковые фигуры – девушки в сарафанах с длинными русыми косами и хлебом-солью. В клубе на эстраде собирал смычки только что выступавший цыганский хор, а в зале за столиками с закусками сидело несколько евреев и (по-русски) обсуждало судьбы России, а один – природный русак с воодушевлением говорил, обращаясь вроде бы ни к кому и в то же время ко всем:

--Все утверждения о кризисе американской экономики и падении курса доллара – слухи и инсинуации, распространяемые безответственными европейскими правительствами. Кое-кто уже дезертирски начал избавляться от долларов в погоне за сиюминутной прибылью. Да, курс доллара падает, но все эти трудности – временные! Пусть мы потеряем деньги, но зато поддержим доллар. Всё иное – лишь мелкое злопыхательство. Не с нашим рылом вмешиваться в мировой финансовый баланс! (и далее в том же духе).

Анатолий не любил подобных сборищ, но сделал исключение с исследовательской целью. Его сосед по столику только что прочёл брошюру некого Янова о русском антисемитизме, и его так и распирало поделиться впечатлениями. В брошюре была глава об антисемитизме Петра Первого:

«Антисемитская сущность политики петровского правительства лучше всего раскрывается на примере несостоявшегося раздела Речи Посполитой. В мае 1721 года банкир Леман обратился поочередно к саксонскому, прусскому и русскому правительствам с предложением разделить Польшу и сам объяснил это: «Господь Бог послал мне эту мысль на разум, и я вознамерился наказать поляков, как самых дурных людей в целом свете». Русский историк Соловьев с антисемитских позиций и без малейшего сочувствия к судьбе Лемана цитирует письмо Петра саксонскому курфюрсту и польскому королю Августу: «Мы, Ваше Королевское Величество, дружебно просим, дабы вы упомянутых жидов Лемана и Мейера повелели взять за арест и учинить им в присутствии князя Сергея Долгорукого инквизицию, и по исследовании сего дела нам над оными преступниками и над их наставниками надлежащую сатисфакцию дать, дабы на то смотря другие впредь в такие важные дела без указу вступать и нас с соседственными государствами, особенно же с Речью Посполитой, ссорить и великими государями так играть не отваживались».

Наконец Анатолий познакомился с красивой турчанкой, изучавшей в Берлинском университете русскую литературу и находившейся здесь также с научной целью. Её звали Нефисэ. Анатолий задержался на целые сутки в её маленьком серальчике со шербетом, кавурмой и лютней, – она неплохо играла и пела. Он пригласил её в Петербург и обещал познакомить со всеми филологами города.

В гостинице дежурный вежливо напомнил, что всё это время номер числился за ним и стол тоже. Наш герой пожал плечами – что всегда раздражает бережливых немцев: рассказывают даже легенду об одной из эмигрировавших в Данию русских великих княгинь, которая заслужила от датского короля, чей дворец стоял неподалеку от её резиденции, замечание – больно много жжёт свечей по ночам; тогда великая княгиня приказала зажечь свечи во всех канделябрах во дворце, а в саду вокруг устроила целое факельное шествие. Немецкая кухня нравилась Анатолию, особенно на фоне польской. Полячки, конечно, самые изящные женщины Европы, но вот национальная кухня сей страны ограничивается тушённой капустой и печеньем – это так контрастирует с чешской, венгерской и украинской.

«Пора в путь,--записывал наш герой в дорожном дневнике.—Страны мелькают перед путником как разноцветные крылья бабочек, он схватывает наиболее яркие оттенки и контрасты. Проносясь на резвом скакуне по главным улицам, он часто и не задумывается, что там – в переулках идёт своя, непохожая жизнь».


На пятнадцатый день пути Анатолий пересекал французскую границу у Страсбура. Две таможни по обе стороны реки являли собой полные противоположности и в то же время красноречиво свидетельствовали о национальных характерах их хозяев. На немецком берегу все действовало, как чётко отлаженная машина, у которой сломалась одна деталь: офицеру ФАПСИ выдали анкету для простого туриста, которую он заполнил, а потом пришлось долго ждать перепроверки и новой анкеты. На французской стороне царила атмосфера ярмарочного балагана: начальник таможни вчера справлял день рождения, и всё еще не пришли в себя от его щедростей и истинно гасконского шика, с которым барон де Клеманж устроил фейерверк и наполнил городской фонтан бургундским; здесь с Анатолия забыли взять въездную пошлину, а он и не стал напоминать.

Зато он наконец вспомнил, как зовут питерского писателя-фантаста – автора «Гравилёта «Цесаревич»: Вячеслав Михайлович Рыбаков. Это ясное воспоминание, похожее на титульный лист печатной книги, некоторое время еще виднелось в его умственном пространстве, но затем было оттеснено на обочину новыми впечатлениями.

Лошадь понеслась рысью. За таможней сразу же начинались Страсбурские оружейные заводы, которые уже несколько раз переходили от Германии к Франции и наоборот. Сейчас на пустыре шла стройка большого цеха – сотни разноцветных рабочих: арабы, кабилы, французы, негры, португальцы облепили лебёдки. Огромные кувалды забивали сваи. Управляющий строительством прямо здесь же ругался как извозчик: очень дорогая новая землеройная машина на велосипедном приводе сломалась, не проработав и полчаса. Неунывающий инженер, чем-то похожий на Бельмандо, как ни в чём не бывало объяснял управляющему:

--Но мсье, эта машина не может работать на здешних почвах. Тут сплошной мергель. На песочных же почвах она ведёт себя великолепно. На выставке ЭКСПО-2000 она…

Всё остальное тонуло в непрекращающемся грохоте и вое. Наконец пальнула пушка - наступил обеденный перерыв.

Анатолий въехал в городские ворота, и лошадь зацокала копытами по булыжным мостовым старинного города, средневековые улочки которого ветвились в самых неожиданных направлениях. Рядом с Дворцом Европейского Совета стоял караул из четырех французских драгун, и развевались флаги сорока государств. Среди редких туристов на площади выделялось многочисленное семейство необъятного бородатого американского мормона, который сговаривался с услужливым евреем-фотографом – не сфотографироваться ли всем семейством на фоне такого прекрасного дворца, и стоит-то это всего ничего – триста двенадцать долларов за один экземпляр, а фотография еще три часа будет сохранять все цвета радуги, а потом как древнеримская макрель начнёт терять краски, и это тоже непередаваемое зрелище, и ведь в этом дворце с 1949 года заседают европейские монархи, и даже картина есть в холле – огромная, писалась четыре года, а как великолепны кареты итальянского короля и германского штатгальтера! – сделаны фирмой «Фиат» по особому заказу, их макеты тоже в музее, здесь сердце Европы, а вот здесь – прямо на этом месте! – 12 мая 1979 года стоял террорист, который полминуты швырял в кортеж президента гранаты, и полминуты его не могли схватить!

Мормон слушал с открытым ртом и выражением некоторого сомнения на лице.


В тот же самый день Игорь ехал на новое местожительство. Его бричка, размером с небольшую комнату в коммуналке, только что форсировала истоки Воронежа на самом юге Рязанской губернии и остановилась на ночлег на высоком холме. Садилось солнце, трещали кузнечики, слева расстилалось бескрайнее поле с высокой скирдой. Крестьянки с высоко поднятыми граблями шли к соседней деревне, пели песню, но слов было не разобрать. Следовало поехать вслед за ними, попроситься на ночлег к старосте и провести беспокойную ночь среди закашливающихся в плаче детей, мяучащих кошек, злого собачьего лая и скрипа половиц, но вырвавшийся из каменных джунглей большого города молодой человек желал окунуться в глубину России, ощутить эти бескрайне-былинные просторы, это высокое небо, эти тихие уединённые опушки, где современная карета на рессорах и с фонарём на крыше выглядит безнадёжным анахронизмом рядом с камнем у трёх дорог или избушкой на курьих ножках.